Я знал, что слово его твердо. Это только людишки с возрастом меняются в худшую сторону: в двадцать мы хотим изменить мир, мир, разумеется, остается неизменным, и в неполные сорок мы прогибаемся под него и превращаемся в дерьмо.
Впрочем, не все, не все...
А еще я знал, что демон ждет в пещере именно меня. Знал и все тут.
8.
Если твоя профессия — герой, будь готов к тому, что рано или поздно семена твоего "геройства" превратятся в увесистые плоды (учтите, я не веду речь о внебрачных детях!), сладкие и горькие, съедобные — и ядовитые. Так вот, я — выражаясь фигурально — с самого знакомства с моими эльфами только тем и занимался, что собирал порочные плоды своей геройской глупости, горькие настолько, что скулы сводило.
Теперь настал черед последнего плода, пропитанного ядом.
Мы шли на разборки с подгорным демоном, которого я же и выпустил.
Предварительно я еще раз плотно поел и вымылся в гоблинской баньке. Помирать грязным да на пустой желудок я всегда считал верхом паскудства.
— Зря ты за мной увязался, — сказал я, пробираясь через подлесок. — Да и Крессинда не хотела тебя отпускать...
Олник Гагабурк-второй (прошу заметить — сын Джока Репоголового!) источал младенческий оптимизм:
— Ну, я считаю, все будет хорошо!
— Будет, — кивнул я. — Но не нам. Будет хорошо тому уроду, когда он нас схрупает. Он, если забыл, имеет четыре руки, сотню глаз и рост с колокольню.
Бывший напарник позвенел оружием, которое добровольно на себя навьючил:
— Да помню я, помню. А вместо сердца — пламенный... клубок.
— Да, а вместо мозгов — пирожок с капустой.
— Серьезно?
— Нет, это я о тебе.
Он не обиделся, пыхтя под грузом оружия и доспехов. Он тащил молот и кинжал Крессинды, собственную колотушку, Большой Костыль, в который превратился Малый Аспид (Скареди даже не снял с обломка клинка деревяшку), гоблинский меч из плохо прокованного железа (плоды первых опытов гоблинских кузнецов, которые бутгурт моар держал на виду, чтобы дурачить храмовников), кленовый лук с набором стрел, сковородку, мои клинки Гхашш, мой же наспех залатанный нагрудник, круглый деревянный щит, парадный шишак Закипающего Чайника и ценную реликвию гоблинов — кожаный фартук с чешуями дракона, посаженными на рыбий клей, каждая чешуя — с мою ладонь размером. Поскольку драконы в нашем мире давно перевелись, реликвия представляла собой определенную ценность, выраженную в звонкой монете.
Я двигался налегке, как основная ударная сила, которой нужно беречь силы, да простят мне этот каламбур. Мы уже зашли на территорию зова, и бутгурт моар со своей свитой поспешил нас оставить. Мы заключили договор — если я не вернусь через два дня, Чайник отправит остатки моего отряда вниз, в Сэлиджию, дав денег для освобождения эльфов. Ради высшей цели он мог прикончить кого угодно самым коварным способом, но в остальных случаях был, гм, гоблином чести.
Крессинда сказала, что ляжет костьми, но освободит Виджи и принца. Скареди поклялся в этом утраченными мощами Барбариллы-страстотерпицы. Имоен просто кивнула. Монго промычал что неразборчивое. Альбо... Бедняга архиепископ, как вы знаете, самым натуральным образом сошел с ума.
Честно говоря, я не хотел брать с собой Олника, но от гнома оказалось не так легко отделаться. Наконец я сдался, подумав, что папочка Джок не слишком много потеряет, если монстр сожрет его беспутное чадо. При папочке все равно находился Олников брат-близнец, то еще горюшко.
Олник сделал мне знак подождать, отдышался, утер лоб, чихнул, высморкался с помощью пальца и изрек мудрость:
— Этот уродильник еще не имел дела с варварами Джарси!.. И с гномами тоже! Он еще пожалеет!
— Несомненно, — кивнул я, думая, что зов демона вряд ли проникнет под толстый гномий череп. — Он нас пока не знает, а когда узнает...
— Вот!
Мы выбрались на прогалину. Внизу шумел, перекатываясь на камнях, прозрачный ручей. Пик, похожий на вязальный крючок, разрезал пополам розовую пастель небес. Я задрал голову, и мне померещилось, что пик кренится в нашу сторону и вот-вот упадет.
Демон затаился. Он знал, что я иду, и затаился. Я не чувствовал его взгляда. Он дожидался там, в пещере. Ждал меня.
Мы присели на берегу передохнуть.
— Гритт, нам бы сегодня пригодились те резалки чирвалов!
— Серпы? — Сидя на корточках, в нахлобученном шлеме, с драконьим фартуком на груди и щитом за спиной (измызганный килт Олник выбросил), мой товарищ был похож на боевую черепаху, у которой из панциря там и тут торчат заостренные орудия смертоубийства.
— Да. Вы почему их не взяли, просвети?
— А, — он покачал головой, — так принц сказал — они никчемушки. Так и вышло — они все проржавели через час, будто валялись в земле сотню лет.
— Яханный фонарь, а мне казалось, они сделаны из зачарованного серебра.
— Не... Эльфик сказал, это особый металл Агона, не для нашей вселенной. Он проржавел, а потом просто в пыль обратился. И костяные рукоятки следом...
Я тут же вспомнил гшаана, который распался у меня на руках в дымящуюся золу.
— Дела.
— Угу, — гном кивнул. — Печальные-печальные дела! А я хотел прихватить для папочки Джока штучки три-четыре.
— А что случилось с трупами чирвалов? — спросил я, уже предполагая ответ.
Олник сплюнул:
— А ты представь! Задымились, развонялись, и исчезли, как не было. Ветер пепел разнес... Эркешш махандарр, я такого ни разу не видел!
Наш мир для них чужд и враждебен. Так говорила Виджи... Гритт! Не вовремя ты сплавил моих эльфов вниз, Чайник, не вовремя! Вот сейчас — точно говорю — я бы пришпилил косноязычного принца к деревцу и вытряс из него хотя бы часть загадок.
Мой бывший напарник кое-как поднялся и бросил взгляд в сторону гоблинской "столицы".
— Как думаешь, Фатик, мы успеем обернуться до позднего ужина? Э-э-эх-х, а ведь в Зеренге через шесть дней наш великий праздник — Бургх дер Гозанштадт! Танцы и выпивка до утра...
— Двигай молча, эркешш твою махандарр! — гаркнул я.
Вокруг пика вновь начала клубиться едва заметная серая хмарь.
Мы перебрались по камням на другой берег и начали подниматься по пологому скату длиной в милю.
Туман начал заплетать древесные корни. В просветы между ветвями я видел, как хмарь вокруг пика сгущается. Наконец она расползлась вязкими лиловыми тучами и закрыла солнце; по верхушкам деревьев загулял ветер, сыпанула скверная морось. С веток сразу закапало. Я поднял воротник куртки и начал внимательно смотреть под ноги, чтобы не поскользнуться.
Олник пыхтел рядом, погруженный в глубокие раздумья.
— Слушай, как думаешь, там могут быть... сокровища? — вдруг спросил он.
— Не было там никаких сокровищ. Только ледяная пещера и маска.
— Но пещера-то — здоровая?
— Да.
— Так может, вы там плохо смотрели, а? Гномов-то с вами не было, а?
— Уж кого не было, так это гномов, слава всем богам и пророкам!
— Ну вот, вот! — Он оживился. — Я уверен, там есть сокровища! Демоны обычно их и стерегут.
Мое уныние перешло в раздражение:
— Буду весьма обязан, если ты примолкнешь. Да и зачем тебе столько денег?
Олник залился стыдливым румянцем:
— Да там личное...
Сукин сын страдал от любви!
— Крессинда? Давай начистоту, красавец: какая любовь, вы же передрались?
Он потрогал разбитый шнобель:
— То когда было...
Заметьте, это случилось сегодня утром!
— Ну-ка, выкладывай: зачем тебе деньги?
Он заложил паузу, бездарней которой я еще не видел.
— Надо... Короче, мы оба — того!
— Сбрендили?
— У нас роман, вот! Фатик, я понял, что созрел для брака, как только ее увидел! Плевать мне на Мужской Пивной Союз и ихние заморочки, я готов носить килт и нянчить наших детей! И Крессинда... Она тоже... Понимаешь, пока ты был в пещере, мы... ну, того... У нас чувства, вот! Но она... она, эркешш махандарр, не хочет мужить* меня без бороды!
— Брезгует?
Он обиделся:
— Скажешь тоже. Дело в нравственной стороне вопроса!
— А конкретней?
— Ну-у... У нас, у гномов, настоящая борода — признак зрелости, ты и сам это знаешь. А мужить безбородого — это вроде как совратить младенца, будь ему, хоть как мне, сорок семь лет. Безнравственно это! А Крессинда, она ведь из Жриц Рассудка, она все правила их уложений блюдет до последней руны...
В тучах сверкнула молния, нехотя заурчал гром.
— Ладно, давай короче. Деньги тебе нужны, чтобы подкупить Жриц и изменить уложения?
Олник приостановился и бросил на меня восхищенный взгляд:
— Вот это мысль! А я о таком и не подумал...
Я почувствовал себя матерым ловчилой. Что ни говори, а общение с Джабаром и Ночной Гильдией даром для меня не прошло.
— Гм...
— Нет, я хотел найти денег, чтоб заплатить магу. Я ж из-за чародейства без бороды-то. А маги, сам знаешь, за свои чары обдерут как липку. Раньше в Хараште я жил без бороды и не особо-то тужил, мол, свободный гном и все такое, ну а теперь...
Он захлюпал, своим мокрым носом накликая ливень.
Если вы помните, у моего друга непростые отношения с делами сердечными, и всем, что с ними связано. Нарушив однажды заповедь "Не гуляй с двумя сразу!" он пострадал на всю жизнь.
Морось сменилась дождем, а дождь — тем самым ливнем. В тучах мельтешили серебряные молнии, похрапывания грома превратились в мрачные раскаты. Потоки воды заструились среди древесных корней.
— Настоящая утопия, — бряцая оружием и отдуваясь, проговорил Олник. — За шиворот натекло, караул.
Мы остановились на краю плато. Впереди, не далее чем в трехстах ярдах, высился злополучный пик, его основание раздулось, как дохлая жаба.
Плато покрывали островки чахлых кустов, и чем дальше мы пробирались, тем более чахлыми и безлистными они становились. Наконец они совсем избавились от листьев: голые ветви норовили выколоть глаз, царапали щеки, руки, одежду. Между кустарниками росли отдельные деревья, такие же мертвые и лишенные листьев, они тянули к небу тощие старые кости, не ветки даже — именно кости с посеревшими, ломкими кончиками. Под ногами чавкала бурая кашица — намокшая пыль от опавших коры и листьев.
Отличное место, чтобы сдохнуть от тоски или просто повыть от горя. Замечу — раньше тут была буйная растительность.
В небе ярился гром.
Мы старались идти быстро, дождь-ливень подгонял нас. Внезапно я заметил под ногами трупик птицы с облезшими перьями. Струи ливня колотили останки, двигая их по земле с необычайной легкостью, как пустую, высохшую оболочку. Я не стал проверять, так ли это. Еще два птичьих тельца встретились по пути. Затем я насчитал целый десяток птичьих скелетов и оболочек, с которых еще не до конца облезли перья.
"Звери и птицы там еще вокруг горы дохнут, пройти невозможно..."
— Эркешш... махандарр... — отдувался мой напарник. Его, уверен, гнала вперед жажда золота. Опасайтесь становиться на пути верно мотивированных гномов, истинно вам говорю!
Я увидел несколько змеиных скелетов — кости с лохмотьями шкур были выбелены солнцем. А дальше... птицы... Много птиц. Скелеты и оболочки. У меня сложилось впечатление, что кто-то выпивал птиц и змей, как бутылки вина.
— Что за... — наконец опомнился гном.
— Давай-ка вперед, — сказал я.
Кустарники поредели, затем вовсе пропали. Теперь до самого подножия пика, на полсотни ярдов, пролегла голая, усыпанная бурыми камнями равнина. Когда-то я драпал по ней так, что из-под набоек сапог летели искры.
Пик вознесся над нами, как навершие поганого храма. Тучи медленно завивались вокруг него в исполинскую, заостренную книзу воронку, постепенно меняя свой цвет с лилового на темно-багряный.
— Дларма тогхирр, — просипел Олник. — Это все неспроста!
Мой бывший напарник всегда умел констатировать очевидное.
Нам попались останки горного волка. Черная шкура местами просела, обнажив ребра. Останки еще двух волков лежали неподалеку. За камнями мелькнула груда волчьих тел... Кости большие и малые валялись среди камней, и костей тем больше становилось, чем ближе мы подходили к подножию пика.
Ну, как там зов, Фатик? Я прислушался к себе. Зов как будто молчал.
Тучи низвергали молнии и громы.
Над входом в пещеру, как змеиный клык, нависал скальный вырост. Знакомое место... Я начал подниматься по осыпи молча и быстро, скользя на мокрых камнях. Смысл оттягивать встречу с судьбой?
— Ах-ах, ох-ох, — отдувался гном.
Водоворот из туч стал ярко-багряным, его острие почти касалось вершины пика. Всполохи молний бросали под ноги мою ломаную тень, гром заставлял пригибаться. Казалось — вот-вот ударит раскаленным молотом по голове.
— Двигай же, Ол!
— Хых... ид-ду-у...
Мы нырнули под острый козырек, в черный провал с гладкими стенами, и распределили экипировку. Ежась от промозглого холода, я напялил доспех, шишак Чайника, приладил клинки Гхашш и взял лук со стрелами. Олнику досталось все остальное.
Нам не нужны были лампы и свечи. И я знал, почему.
Скальный коридор напоминал мне драконью глотку — такой же черный и бездонный, и без малейшего намека на положительный исход в конце пути. Оставь надежду, если ты проглочен. Ну а если сам прыгнул в глотку к монстру, тем более оставь. Надежду, и одежду тоже, и мечи свои можешь выбросить за порог, чтобы у чудовища не разболелся животик.
Ход шел под уклон, в нем гулял ледяной ветер с привкусом плесени. Кажется, у монстра случилась отрыжка.
— Знаешь, куда нам идти, Фатик?
— Да. Вниз. В самую глубокую... задницу.
Олник напряженно засопел, его сопение усилилось, когда неровный круг входа в пещеру исчез, и нас окутала кромешная тьма. У моего бывшего напарника, если помните, непростые отношения с мраком, темнотой, потемками и их производными.
Я отметил, что на всем протяжении пути от входа ни одна косточка под нашими сапогами не хрустнула. Пол был чист. Странно... Демон, что, регулярно прибирается в своем логове?
Через пятьдесят ярдов ход повернул, и темнота сменилась разреженными сумерками; в стенах черными окнами проявились поперечные коридоры. В первый раз мы проблуждали по ним достаточно долго, и если бы не нить, закрепленная у выхода, остались бы здесь навсегда. Но секрет верного пути был прост — держаться основного рукава.
— Тут светло, — вдруг потрясенно сказал Олник.
— Угу, — сказал я. — Посмотри наверх.
— Лед? — охнул гном.
Свод был испещрен бисеринами голубого льда. Они сияли слабенько, как выдохшиеся светлячки, но совокупного света уже хватало, чтобы различить выражение лица моего друга. Он был изумлен, как и я в тот, первый раз.
— Светится!!!
— Угу.
Он содрогнулся:
— Чародейство, волшебство!
— Или просто светящийся лед.
Он засопел. У моего бывшего напарника, как вы знаете, непростые отношения с магией, которая лишила его бороды.
— Да-а-а... Как полагаешь, мы с демоном сладим?
На меня нахлынул злобный кураж:
— Не сладим, так побегаем. Не побегаем, так попрыгаем. Не попрыгаем, так поползаем. В крайнем случае, устроим этой твари заворот кишок, авось сдохнет, гадина.
