Я в первый и, клянусь, в последний раз увидел голую гномшу, друзья!
Визг Крессинды продолжал гулять в моих ушах, когда в зал со двора вторглись Квинтариминиэль и Скареди. Без лишних рассуждений они атаковали кверлингов со спины и убили двоих, прежде чем я вступил в игру. Хо! Выйти через черный ход и атаковать сзади, неужто, и эти моралисты повзрослели? Усвоили, что с подлецами надо играть по их правилам, если хочешь победить.
Я прыгнул в зал, хрустя стеклом, и убил ближайшего кверлинга, вогнав тесак ему в спину. Подлец Фатик, ай-ай-ай! Еще один упал с ножом в горле, это сработала Имоен
— Эркешш... махандарр! — Олник занавесил свою дражайшую половину простыней до самого подбородка.
Кверлингов осталось трое. Они отступили к магу, закрыли его телами, все такие же невозмутимые, похожие, скорее, на големов, нежели на людей. Лоснящееся лицо Рандовала перекроила гримаса досады. Вместе с кверлингами он был зажат в простенке между кухонной и входной дверями: не рыпнешься. Вдобавок к нам подоспели вооруженные и очень злые повара.
Стекло похрустывало под нашими шагами. Теперь мы наступали, и было нас — много.
— Убей его, Фатик, убей! — завизжал Тулвар. — Нет, не-е-ет! Пусть сначала отдаст мое лицо, мое тело! — Монарх подбежал ко мне, вцепился в рукав. — Это Рандовал, предатель! Пусть его пытают, пока не скажет... — Тулвар зарыдал.
Убить? Выяснять? Да нет времени ни на то, ни на другое — Рандовал услал за подмогой, нам остается только бежать. Однако в этом случае пострадает Самантий... Новая власть растопчет его, к шаману не ходи
Пат... Я ощутил на себе вопросительный взгляд Виджи.
Кудесник сам разрешил мои тревоги. Я не успел опомниться, как его волосатые лапы раздвинули кверлингов. В большущей красной ладони мелькнуло что-то серое и круглое. Раздался сухой щелчок. Брошенный с силой, круглый предмет устремился в мою сторону, рассыпая золотистые искры.
О, Гритт, он летел не в мою сторону! Рандовал запустил его в голову Тулвара!
Время, кажется, снова замедлилось. Я дернул Тулвара на себя, монарх взвизгнул. Круглое и серое, искря, пролетело там, где только что была голова царя.
Я сопроводил предмет взглядом. Он летел к стойке, где уже хозяйничал Олник. Мой бывший напарник, как видно, решив, что драка закончилась в нашу пользу, деловито откупоривал одну из бутылок. Может, он хотел угостить Крессинду, может — хлебнуть сам, все это было неважно.
Ибо предмет ударился о лоб гнома, срикошетил от него в сторону винного шкафа и взорвался клубком яростного оранжевого пламени.
Самым краем оно поглотило голову моего напарника. Он так и запечатлелся навечно в моей памяти: гном, чьи голые плечи едва выступают из-за стойки, с головой, утонувшей в шаре безумного клокочущего огня!
Крессинда взвыла как волчица. Имоен взвизгнула.
Я распахнул рот, чтобы вскрикнуть, и не смог: жаркая волна ударила мне в лицо, и жар этот вонял болотом, топью, трясиной, которая может засосать в самую преисподнюю, и плевать мне, существует эта самая преисподняя, или нет.
Пиробласт? Быть того не может. Кто как не я недавно говорил вам, что маг не способен создать толковый огненный шар!!!
Я опомнился и закрыл Виджи своим телом. Олник упал. Крессинда рванулась к нему. Повара заорали в панике, Самантий издал рев, похожий на стон рожающей слонихи.
— Бог... ужасный! — вскрикнул Квинтариминиэль.
Я оглянулся. Выставив клинки, кверлинги сопроводили своего патрона к выходу во двор. Скареди и принц не успели им помешать. Хитрозадый чародей провел удачный отвлекающий маневр!
Огненный шар стремительно угас, но дело свое он сделал: одна за другой начали взрываться "Вина и спиртовые настойки высшего качества". И если винные бутылки лопались от того, что вино стремительно вскипело, то спиртовые настойки начали взрываться самым натуральным образом — они взрывались, выбрасывая длинные крученые языки огня, разметывали мелкие горячие осколки. Я заметил, что по бутылкам стекает какая-то зеленоватая кипящая дрянь, сграбастал Виджи, и мы под прикрытием опрокинутого стола начал подбираться к выходу в коридор, где уже маячила Имоен. Забрать вещи — и драпать. Увы, больше мы ничем...
Я оглянулся и увидел, как подол синей мантии исчезает в дверях...
Девица-Тулвар, противно визжа, оказалась рядом. Все-таки, инстинкт самосохранения работал у нее как надо. Втроем мы, налегая на ножки стола и елозя коленками в опилках, подобрались к свирепо воющей Крессинде. Она склонилась над Олником. Голова моего бывшего напарника представляла собой тлеющую головешку. Пальцы покойного так и не выпустили еще не откупоренную бутылку вина...
Гномше не потребовалось разъяснений. Она обхватила Олника поперек туловища (я отметил мимоходом, что огненно-рыжие панталоны на Олнике ничуточки не обгорели) и принялась толкать стол свободным плечом. Мы быстро дотолкали наш импровизированный щит к коридору.
— Разорители-и-и! — прогрохотал в зале смертный вопль трактирщика.
Я оглянулся. Огонь уже метался под потолком. Бутылки, на которые попала зеленая дрянь, взрывались одна за другой. Самантий стоял посреди зала, вскинув к небесам кулаки, и орал. Лицо его было посечено осколками, одежда тлела, а в руке матово сверкала большая сковородка. Я вспомнил, что у Самантия имеются еще прекрасные и очень вместительные винные погреба и выругался.
— Крессинда!
Она снова поняла без слов. Только в этот раз мы вдвоем, поднапрягшись, просто подняли стол и под его прикрытием выручили несчастного трактирщика.
Мы успели. Мы вынесли вещи, запрягли свежих коней и драпанули из заведения Самантия Великолепного прежде, чем огонь подобрался к "Самым полным винным погребам по эту сторону пролива!", и даже раньше, чем по наши души явился новый отряд кверлингов. Я орал и непотребно ругался, загоняя на место постылый гарем, которым, если вы не забыли, нынче заведовал принц. В свой фургон я загнал Тулвара и Самантия. Бедняга впал в прострацию, и только молчаливые слезы стекали по его оплывшим щекам на тяжелую сковородку, которую он прижимал к груди, как младенца. Слезы, в которых полыхали отсветы пожара... Со мной же были Виджи, Крессинда и... тело Олника, который так и не выпустил бутылку.
Я стегнул коней, и мы выехали со двора. Колеса загрохотали по брусчатке.
Я погнал к воротам Серебряной Звезды, к которым примыкал гномий квартал. К счастью, на улицах не было стражи. Все или почти все население Семеринды собралось на площади, где внимало молебну ложного Каргрима Тулвара, а вход и тем паче выход из города были беспошлинные.
Мы выбрались из города вполне благополучно, и я не знал, каких богов за это благодарить.
Дорогу к Облачному Храму устилала серебристая лунная пыль... Я вздохнул, и тут... за стенами Семеринды раздался приглушенный взрыв. А потом еще один. И еще... Ох-х... Или ах-х... Смешно надеяться, что маги Талестры посчитают, будто все мы погибли от взрыва винных погребов, но ведь чудеса иногда случаются... Тем не менее, я повернул караван к юго-западу. Сначала хотя бы немного запутаю следы.
* * *
Мы сделали изрядный крюк, прежде чем снова выехали на дорогу, усыпанную искрящейся лунной пылью. Прошло, наверное, больше трех часов. Виджи была рядом, мы правили фургоном совместно, нам было не до разговоров.
Тут-то за пологом фургона прозвучало громкое "шпок!". Кто-то вытащил пробку из бутылки с вином. Приглушенно ахнула Крессинда. Затем донеслось продолжительное бульканье, после которого голос — очень знакомый мне голос, правда, обзаведшийся изрядной хрипотцой — с удивлением сказал:
— Дохлый зяблик... А че случилось-то, а?
*Шадрам — на языке южных орков, верблюд. Ну а екр... повторюсь, я не буду переводить это слово!
54.
Вот и представьте: за одну ночь я потерял и вновь обрел друга, а Крессинда — своего бесценного жениха.
Да только радость наша оказалась недолгой. Гномша, конечно, была умна, и позволила Олнику побулькать в свое удовольствие, затем — я внимал, полуобернувшись к пологу — заключила моего товарища в объятия.
Последовал шум борьбы и звучное "Шмяк!", с каким кулак обычно прикладывается к чьему-то лицу.
Олник завопил:
— Фатик? Где ты? Кто все эти люди? Уйди, гномша, и не смей меня обнимать, а то снова вмажу! Мама дорогая, папочка родной, что тут происходит? Меня похитили? Лишили штанов? Граби-и-ители! Откуда на мне эти оранжевые... Меня что, везут в рабство? Фа-ати-и-и-ик!!!
Полог вздулся — это Олник ударил в него головой. Миг — и он вывалился мне на руки (Виджи благоразумно отодвинулась в сторону).
— Тормози, Виджи! Олник! Эй! Я здесь!
Фургон качнулся — это моя четвертушка натянула поводья.
Олник перестал вырываться и уставился на меня, испуганно моргая. Удерживая гнома на руках, как дитя (весом дитятко было со взрослого человеческого мужчину, ибо гномы куда плотней, к тому же у них тяжелее кости), я подставил его физиономию взгляду луны. Пламя начисто слизнуло растительность с его лица и буйной головушки. Ни ресниц, ни бровей, ни, черт подери, бороды! Лицо моего приятеля напоминало блинчик, не очень-то хорошо пропеченный.
— Фатик здесь, никто тебя не тронет!
— Эркешш... дларма... О-о-й...
— Никто тебя не похищал... Едрическая сила... Ты нормально меня видишь?
Он заморгал и обдал меня запахом вина.
— А... ага!
Значит, с глазами все в порядке, или почти в порядке. Видимо, гном зажмурился раньше, чем его голову объяло пламя.
— А чего... ночь? Куда мы едем, Фатик?
В фургоне что-то залопотал Самантий, ему ответил визгливый голос Тулвара.
Взметнулся полог, наружу высунулась Крессинда. Одну руку она прижимала к лицу.
Олник начал извиваться в моих объятьях, как угорь.
— А-а-а-а, убери от меня эту мордуленцию, Фатик!!! Она хотела меня задуши-и-ить!
Он вывернулся из моих рук, оставив на память оранжевые панталоны, и рухнул в искрящуюся лунной пылью дорогу.
— Олник! — взвыла гномша.
Ее зычный глас произвел чарующее действие.
Олник вскочил, бросил испуганный взгляд через плечо, заорал и припустил к ближайшей роще. Там он и пропал, издавая нечленораздельные вопли, и я больше никогда его не видел.
Ладно, вру. Мы остановили караван и отправились на поиски. Битый час мы рыскали в диких зарослях, выкликая имя паршивца. Думаете, он отозвался? Да вы оптимисты, честное слово!
Крессинда звала Олника и ревела. Звала — и ревела, утирая слезы тяжелым кулаком. Чувство собственной значимости, впитанное с молоком матери — такой же Жрицы Рассудка, начисто покинуло ее. Она не понимала, что случилось с ее любимым, и за какие такие грехи он стукнул ее в глаз.
Наконец я велел ей умолкнуть. Я велел умолкнуть всем. Умолкнуть — и слушать. Поверх занудного стрекота цикад и шелеста листьев мы различили храп. Знакомый мне храп с посвистом. Олник дрых в неглубокой ложбине, свернувшись калачиком среди сухих листьев, ни дать ни взять — младенец-переросток. Мы отнесли его к фургонам. Затем я велел завести фургоны в ту самую придорожную рощу, составив их полукругом, замел следы колес и велел раскладывать костры.
Привал. Фатик снова разгребает ворох проблем. Надеюсь, это последний ворох перед Оракулом.
Олник пробудился через час — ровно к тому моменту был готов ужин. Я поговорил с ним, уберегая гнома от Крессинды. Поговорил и схватился за голову.
От взрыва, и я не думаю, что была какая-то иная причина, Олник начисто забыл все, что случилось с нами после того, как мы повстречали в нашей конторе эльфийку с милым утиным носом.
* * *
— Мы настоятельно требуем положить нам еще порцию этой отвратительной каши!
— Встань, и положи себе сам.
— Мы... вы все жалкие, нич... Мы требуем!!!
— Терпи, низложенец. Ты теперь равный среди равных, усек?
Взвизг.
— Это двадцать пятое оскорбление, Фатик!
— Считай-считай...
— Фатик, ты грубиян! И мы будем...
— Будь, Тулвар. Кстати, прикрой свои груди.
— О горе, о несчастье! Откуда у нашей милости груди?
— Оттуда же, откуда все остальное — ты поменялся телами с женщиной, забыл?
— Гнусная паразитка и стерва! Магичка из Талестры по имени Дегеста! Мы приблизили магов... Когда наша милость вернет себе трон...
Мы собрались на полянке, и вкушали пищу. Поздний ужин или ранний завтрак — называйте как хотите. Овсяная каша и сухари — запасы еще с "Горгонида", это все, что у нас оставалось. Разжиться провизией у Самантия, я, естественно, не успел, а кое-какую снедь, купленную у селян перед Семериндой, мы давненько слопали. Ах да, у нас была в наличии таинственная "огненная смесь" гномов — та, в которой в свое время растворилась поварская ложка Олника. Жрицы Зеренги снабдили нас этой смесью в достатке. Хочешь — сыпь в кашу, только это не добавит каше вкуса и сытности, хочешь — сыпь на глаз, это надолго прогонит сонливость.
С некоторых пор я невзлюбил острую пищу. Реальная жизнь давала мне остроты больше, чем мне бы того хотелось.
Впрочем, она же давала и сладость. Пряную и горячую, золотоволосую и нестерпимую, с очевидной горчинкой... Сейчас моя сладость, как было уже не раз, сидела по другую сторону костра в обществе надутого принца, Имоен и Скареди, и избегала моего взгляда. Справа от меня на тюфяках из фургона сидели Тулвар и Самантий. Царь был истеричен, Самантий впал в прострацию и бесконечно баюкал свою сковородку. Слева ко мне жался Олник, красный, будто его только что вынули из печки. Гномша отиралась у другого костра, возле квохчущего гарема, и время от времени делала попытки приблизиться к Олнику. От каждой такой попытки моего товарища начинала бить дрожь. Курносый шнобель Крессинды покраснел, она тайком смахивала слезы; правый ее глаз капитально заплыл. Олник смотрел на Жрицу Рассудка букой, и на всякий случай держал возле себя колотушку. "Мымра, мордуленция, захватчица!" — вот такие эпитеты он на нее обрушивал. Слова о том, что Крессинда и он без пяти минут супруги, ввели гнома в прострацию.
— За что, Фатик? — этот вопрос был адресован мне, едва он очухался, как будто это я, весь из себя интриган, тайком и подло устроил против Олника заговор.
Пока готовилась снедь, я коротко посвятил его в обстоятельства наших дел.
— Жених... — проронил гном, втирая в лицо целебную мазь из Зеренги (мазь пахла не слишком целебно). — Дохлый зяблик... Вот меня угораздило...
— И ты говорил, что готов носить килт и нянчить ваших совместных детей, что тебе плевать на личную свободу.
— Ик!.. Дларма тогхирр!
— А на поле Хотта представил Крессинду Джоку и Олнику-первому, и еще десятку гномов... представил как свою невесту.
— Эркешш махандарр! Не помню... Ничего не помню! Ой, батюшки-и-и...
— У вас, знаешь, взаимные чувства.
— Нет, дларма, нет! Не верю! Не может быть!!! Фатик, вы все точно меня не разыгрываете?
И так далее. Прибавьте к этому горестные вопли Самантия (он, наконец, осознал, что разорен), визгливые требования Тулвара, поползновения Крессинды и отчужденный взгляд Виджи, и вы поймете, почему старина Фатик ощущал свою голову на плечах в виде свинцового шара. Но профессионал на то и профессионал, он не впадет в истерику и не сойдет с ума. Он уладит все дела, если ему предоставят достаточно времени, и уже после подвинется рассудком. А время — время у меня пока еще было.
