Заговор по душам. (Малоросский прованс.)

Зайка ждал под воротами. Сегодня путь лежал в противоположную от Забалки сторону, поэтому Епанчиной не пришлось "светиться" в вестибюле гимназии. Вышли через боковую калитку. Вслед удаляющейся парочке местный садовник-фонарщик завистливо хмыкнул, но тут же забыл про невзгоды, вернувшись к любимым клумбам.

За прошедшее время жизнь в городе ни капельки не ускорилась. Вера никогда бы не стала так много ходить. До учебы ее либо подвозили, либо общественным транспортом добиралась. В магазины — раз в неделю и тоже на машине, чтобы забить холодильник под завязку. А тут... до всего — рукой подать. Два раза тапком кинуть.

Девушка улыбнулась сравнениям и махнула корзинкой, взятой вместо сумочки. Сегодня она — студентка-гимназистка, а не степенная дама-преподаватель.

— О! Мон дьё!!! — раздалось над самым ухом и под ноги полетели цветастые коробки. — Как же вы неуклюжи, Серж!

Вера остановилась, как вкопанная, не решаясь прийти на помощь суетящемуся на тротуаре мужчине в форме пингвина. Кто ж в такую жару надевает черный пиджак?

— Жамэ мэфье-ву дэзом! Никогда не довьэряйте мужчйинам, — продолжала иностранка, наблюдая за кавалером сверху вниз. — Всйё самое ценное храньйите при себе.

Только сейчас Вера сообразила, что мадам в розовой шляпе обращается к стоящей столбом Епанчиной. Лицо "Барби" изображало скуку, озабоченность и недовольство одновременно. Холеные пальчики теребили оборку сложенного зонтика, а нижняя губа вот-вот должна была пустить первую кровь.

— Простите? — Вера хлопнула глазами, изображая недоумение.

— О, мон дьё! Какая прелесть! — иностранка зацепилась взглядом за греческую косу и обошла Веру по кругу, слегка касаясь рукава. — Это очьень-очьень манифик!

Завершив свой круговой вояж, мадам в розовом остановилась напротив Епанчиной в позе крайней заинтересованности. Взгляд рентгеном скользил от мочек ушей до носков туфель. Одна рука при этом, согнутая в локте, беспрестанно стучала по плечу.

— Ето неверойатно! Се ля жениаль! Милочка, вы красавица!

Вера вскинула брови. Даже для двадцать первого века подобное поведение было бы необычным. Что уж говорить про царскую Россию...

— Аборигены Северной Гвинеи были бы с вами несогласны. Но кто их будет спрашивать? — самоуверенно отозвалась Епанчина, и попыталась обойти розовую преграду, кивнув на прощанье. — Хорошего дня...

Не тут-то было!

— Милая моя, куда вы так спешйите? — иностранка схватила девушку за руку, напрочь игнорируя попытки кавалера привлечь внимание пускай не к себе, но хотя бы к собранным коробкам.

— Боюсь, если задержусь еще на секунду, все самое модное раскупят, — попыталась освободиться Вера. Закралось подозрение, что дама "зацепила" незнакомку не просто так. Мошенница... Сводница... Слишком раскована для провинции...

— Вам просто необходьйимо заглянуть ко мне, — милая манера смягчать согласные очень подходила даме в розовом, делала образ мягче, заставляя безоговорочно доверять. — Заходьйите всенепременно в салон Женевьеф...

— Жанночка, — проблеял пингвин, осмелившись вновь обратить на себя внимание.

— Серж! Же-не-вьеф! — зло процедила мадам, наконец, оборачиваясь к кавалеру.

От сиюминутной экзекуции пингвина спасла Вера:

— Салон Женевьеф... — обращаясь к невидимому собеседнику, Епанчина заломила бровь, — а не его ли собирались посетить?

Образ серой мышки вдребезги разбился, эстафету подхватило самодовольство столичной фифы. Лишь на мгновенье Солнцева усомнилась в собственной вменяемости — случайно, не стервозность настоящей Епанчиной дала о себе знать?

К счастью, секундного замешательства Веры никто не заметил, потому как счастье другого разлива застилало глаза модистки: молодая особа явно высокого происхождения и с отменным вкусом спешила ни куда-нибудь, а именно в ее — Женевьеф — салон!

Подхватив слегка дезориентированную девушку под руку, хозяйка салона потащила новую клиентку вниз по улице, по дороге исполняя дифирамбы тонкой работе мастериц-кружевниц и тонкому вкусу самой Веры.

Однажды Солнцева громко смеялась над автором, который написал что-то крайне озорное про обои с рюшами. А вот теперь было не до смеха.

Салон Женевьеф располагался на самой широкой торговой улице города — на Суворовской, и занимал довольно приличную площадь. Салон красоты и магазин готового платья. Два в одном. И все внутреннее убранство утопало в обилии оттенков розового цвета и в обороках. Кружево тут, макраме там... Епанчиной стало крайне интересно, почему любительница фрезового цвета так активно восхищалась черно-белой гаммой кружев?

Сама фея ножниц и помад прошла в открытую дверь, виляя филейной частью так, словно по старой моде надела тюрнюр. И как ей только удавалось сохранить равновесие? Словно моторчик у нее — туда-сюда, туда-сюда... У мужчин, должно быть, голова кругом шла от такой походочки...

— Сйерж! Отнеситйе туда, голубчик, — аккуратная ручка в розовой, опять-таки, перчатке, неопределенно махнула куда-то вглубь помещения.

Вера же вступала в царство румян крайне осторожно. Зайка, по обыкновению, остался дожидаться свою протеже под витринами, периодически стреляя глазками на зазевавшихся прохожих. Епанчина сделала два шага от порога и замерла. Такие привычные, словно выдернутые из далекого будущего, запахи химии набросились на девушку. Наперебой щелкали ножницы, в полголоса разговаривали сидящие рядом клиентки, за стойкой смеялись чему-то мастерицы с иголками в руках. А еще пахло вишней — крайне популярным парфумом на то время.

— Мадам! — Раздалось над ухом. Вера от неожиданности отскочила в сторону. — Меняйте прическу. Это муветон...

Попугая Епанчина сразу и не заметила...

— Цербер, какой же вы невоспитанный! — Женевьеф уже уселась на диванчик и прикуривала тонкую сигарку. Длинный бледно-розовый мундштук пустил в потолок ароматную струйку дыма.

— Мадам, — проникновенно отозвалась птица, — вам следует кушать меньше конфет...

Салон прыснул от смеха, а хозяйка салона подалась вперед.

— К нам приходиль новий клиент?

Вера не поняла, у кого спрашивала модистка: у Цербера или у девушек-мастериц.

— Баба с возу — потехе час! — провозгласил попугай и выгнул грудь колесом.

Под громкий хохот клиентов и работников Женевьеф кинулась к клетке и накрыла птицу балдахином.

— Опйять виводили Цербера на прогульку? Хватит! Извоз глупий — птицу учит! Ох, это невозможно!

Мадам в розовом покрутилась вокруг себя, замерла и вдруг стала похожа на фарфоровую статуэтку из музыкальной шкатулки.

— Милочка! — совсем неожиданно фея вспомнила про новую клиентку. — Вы же хотель в мой салонь! Что вас интересует?

— Меня интересует... — Вера не спешила отвечать. Не потому что непринято в обществе говорить открыто о нижнем белье, а потому еще, что, словно сговорившись, все клиентки салона красоты, как по команде, повернули головы в сторону новой покупательницы со странной косой. — Меня интересует... то, что никому не видно, но повышает самооценку.

У Женевьеф округлились глаза. Первый раз видела девушку столь изысканно выражающую свои желания. Тем более — желание прикупить нижнего белья.

— Пойдемте-ка, милая...

Отдел исподнего находился в дальнем от входа углу. И не было представлено для обозрения ни единой модели. Веру покрутили, осмотрели и выложили на прилавок несколько вариантов торшерных абажуров.

— Это что? — взмолилась покупательница.

— Это лучьший францюзський модель! — возмутилась чужим невежеством Женевьеф. — Удобный, практичный, элегантный...

Вера заметила, как внезапно исчез акцент, как ласково гладит материал рука, внезапно избавившаяся от перчатки.

— Они такие... длинные...

— Ах, — Женевьеф прикрыла рот рукой, сдерживая возмущение, — это милочка не кальсон, а пань-та-лонь! Нансуковия, с шитьем и прошивкой, шертинговия. А это панталонь шертинговия, с шитьем и прошивкой, тоже нансуковия и полотняния. Се ля манифик — панталонь дамския, шертинговия, тоже нансуковия, тоже полотняния. И наконец, панталонь дамския нансуковия с шитьем и лентами.

Вера смотрела, с какой нежностью и страстью обращалась модистка к вещам, выкладывая на прилавок все новые модели. Вот уж любовница из любовниц!

— Но они же длинные... — вновь шепотом попыталась возразить Епанчина. В своем двадцать первом веке Солнцева едва ли надела бы шорты такой длины! А тут — трусы по колено!

Женевьеф с досады хлопнула рукой по прилавку и отвернулась, бурча себе под нос нечто непонятное. Вере стало стыдно.

— Мадмуазель Женевьеф, будьте любезны, — попыталась ретироваться Епанчина, — а вот эти ваши "шертинговыя", "нансуковыя" — это что... самое лучшее?

Модистка вскинулась, вперилась взглядом, смутив покупательницу, и стояла так долго. Щурилась, присматривалась, хмурилась.

— Милочка...

— Вера Николаевна.

— Верочка, а вы откуда родомь будете? — проигнорировав официоз, уточнила Женевьеф.

Первым порывом стало желание опустить взгляд, стать серой мышкой... Однако уже в следующее мгновение брошенному вызову был дан достойный ответ:

— Издалека... Из краев с дикими нравами и временем, несущимся вскачь, — Вера чуть повела подбородком, словно подвела черту — не стоит более расспрашивать покупательницу.

— И у вас тамь, в вашем Здалека не носять белье?

Вопрос, заданный с детской непосредственностью, заставил Веру улыбнуться уголком рта. И оставить его без ответа.

— Короткий панталонь будет тереть. Трудно носить — больно.

Это Вера уже и сама поняла. Переплетение нитей этих самых "шертингов" и "нансуков" оставляло желать лучшего. Далеко от шелка, но недалеко от дерюжки.

— Возможно, в другом месте я найду шелк? — Епанчина, упершись ладонью о стойку, медленно развернула корпус, оглядела салон усталым взглядом.

Женевьеф тут же вздернула носик:

— Только под заказ!

— И это, конечно же, невероятно дорого? — заговорщицки прошептала покупательница, склоняясь к продавщице.

Женевьеф разгадала ребус мгновенно: ее глаза загорелись азартом, уши заложило от шелеста бумажных ассигнаций.

— Очень дорого...

Обменявшись многозначительными взглядами, Вера и Женевьеф вновь надели образы простушек. Дальше пришлось выбирать. И панатлоны, и нижнюю рубашку, и сорочку.

— А купальный костюм? — повеселевшая и уставшая от количества оборочек Вера, решила не тянуть кота за хвост.

Тут все было просто: шерстяной трикотаж, который не приветствовался при изготовлении нижнего белья, так как был крайне эластичен и подвергался довольно сильной деформации, шнуровка на спине и по внешней стороне ноги — от колена и до бедра, полосатый окрас — красно-белый либо сине-белый, и шапочка для купания.

На последнем пункте Вера не сдержалась — закатила глаза:

— Дань моде, чтоб ее!

Настал момент истины. Епанчина приготовилась услышать сумму. Но видя, как несмело переминается продавщица с ноги на ногу, заподозрила неладное.

— Мадмуазель, сколько я вам должна?

Внезапно ожил попугай:

— Не тяни резину за хвост в долгий ящик!

— Какой умный попугай! — вскользь заметила Вера.

— И постоянно бдящий! — оскалилась модистка, но к совету птицы прислушалась. — Мне не нужны деньги. — И вот акцент пропал совсем. Вера повела бровью и приготовилась — бесплатно только птички поют. — Вы научите меня плести такие косы.

Выгода явила свое аккуратное личико. Еще шагая по бульвару, Епанчина ловила на себе заинтересованные взгляды местных красавиц. Зайдя в салон мадмуазель Женевьеф, стала объектом завистливых взглядов. И вот теперь столь щедрое предложение...

— Провожу три мастер-класса для ваших подопечных и ко всему этому, — пальчик обвел кучу на прилавке, — получаю сшитые на заказ шелковые панталоны. Вот такой длины!

У Женевьеф снова загорелись глаза, румянец пробился из-под толстого слоя пудры:

— По рукавам! А что такой мастерь-клась?

Глава 5.

Как девушка современная и опережающая чужое время, Вера готовилась к поездке к морю основательно. Билет на транспортный тарантас был куплен загодя. Дорожная кожаная сумка а-ля саквояж приобретена по случаю и облегчила карман учительницы аж на семьдесят копеек и два рубля. Шляпка модная — с широкими кружевными полями и парящими за плечами лентами. Сменная обувь, купальный костюм и льняное полотенце упакованы. Начальство и кухонные доброжелатели — осведомлены.

Жалко было темные очки, оставшиеся на палубе прогулочного катера. Жалко было книги — с ерь-кириллическим алфавитом не сильно развлечешься. Или наоборот — развлечешься, если мозги поломать хочешь. Одни обороты в газетных сводках чего стоили: "Был найден детеныш женскага пола", "Общественная библиотека городского собрания проситъ ее членовъ не забывать вноситъ членский взносъ так как тогда они вынуждены будутъ исключены", "Шведкое бълье "Композиция" — не требует ни стирки, ни глажки", "Мужикомъ былъ подан искъ о том что другой мужикъ обвинилъ его в томъ что он професийоналъ... и что онъ не потерпитъ иже такие ругательства к себе".

Процесс избавления от лишних волос заслуживал вообще отдельной истории! Вооружившись знаниями и станком с помазком, Вера посетила ванную комнату. Промучившись с вспениванием, намыливанием, определенным наклоном станка, Епанчина плюнула и отправилась за советом. И насоветовали ей много. И все способы были похожи на пытку. Избрав самый изящный — хамам, Епанчина отправилась в мусульманский квартал.

Разительно отличались улицы православного Херсона от исламского. В противовес широким мощеным рекам Суворовской или Говарда, магометанские закоулки были сжаты с двух сторон глухими стенами ракушечника. Еще в первые дни пребывания в дореволюционном городе, Епанчина обратила внимание на чистоту улиц. Нет, правило "Чисто не там, где убирают, а там, где не сорят" работало. Однако и регулярные рейды дворников не исключались. Херсон был вылизан. И не важно было, чей район — православный или иноверный.

Зайка, вновь вызвавшийся сопровождать даму своего маленького сердца, шел быстро, бросая по сторонам сосредоточенные взгляды, и старался не притрагиваться к шершавым бокам домов.

Вера была благодарна судьбе за подарок — маленького ангела-хранителя. Мало того, что сопровождал, охранял и показывал дорогу, так еще и посоветовал взять с собой книгу в кожаном переплете, и крепко прижать к груди. Свои пусть думают, что набожная, чужие — что мирная.

Бани нашлись довольно быстро. К сожалению, толком никто не смог объяснить гостье условия посещений и девушка искренне надеялась, что не будет разделения на женские и мужские дни. Надежды оправдались — хамам был разделен пополам.

Почтенная дама на входе смерила недоверчивым взглядом новоприбывшую, зацепилась за прижатую к груди книгу, цокнула языком. Выразила уважение или удивление — не понятно. Но пройти пригласила. Кивком головы.

Встречали, провожали и переодевали молча. Крайне удивились, когда Вера объяснила, чего хочет. Даже не поверили поначалу — стали переспрашивать, предлагать варианты. Но девушка настаивала на процедурах и уже через полчаса распаренная и подготовленная ждала первых прикосновений.