И пристебай из козырной шестерки стал швалью по всем раскладам. Он еще и подстрелен. Чего за таким ухаживать? Кому он нужен, когда вот она — Власть и Веселуха!
Виктор подумал, что в общем рано открыл карты, надо было чуть еще поговорить, помурыжить если, конечно, не совсем плох трехлапый.
Рано он ему расклады дал. Надо было помариновать, чтоб сам дошел — хозяина хлопнули, а лох оказался не лох, а злой и лютый мочила, который по всем понятиям его просто должен грохнуть. Ибо дуплет в спину не прощают.
И должен был Калчак выть и плакать, осознавая, что вариантов-то нет. И не за то молить, чтоб не убили, а чтоб прямо сейчас не убили и придется за это со своими ближниками драться.
Чтобы до завтра хоть дожить. Целый день пожить! Подарок!
Так и надо было сказать что мол, ты сдай всех, а там будем тебя решать. Ибо пока максимум что можно пообещать за расстрел своих — смерть не как у Бултыхая, а просто пуля в башку. И закопать потом, а не бросить свиньям.
Или альтернатива — отвезти на встречу с бывшим хозяином. Пока он только на это может заработать. Чтоб прожить день и помереть легко.
Но тут можно было и пересолить. От черного отчаяния проще пальнуть в угрозу.
Это надежда ведет к рабству, а отчаяние толкает на решительные поступки.
Хотя, может, Виктор и поторопился и надо было попсихоложить. Ну так Витя простоват тащем-то, иначе не корячился бы в этой дыре. Да и не такая сложная натура Калган, чтоб вокруг него извивы плести.
Ведь он стрелял в спину лоху.
И не раз еще выстрелит.
А своему благодетелю и хозяину — Балдоху — он башку не снес хотя мог бы (только такого лидер с собой на мочилово не взял бы, ну так потому и не снес)
Теперь лидер и хозяин убит.
А трехлапый больной пес уже никому не нужен.
И сам по себе не выживет.
Потому скорее всего нового хозяина он будет оберегать столь же честно и стрелять в спину лохам на кого хозяин укажет. И не задумываясь о последствиях — на то новый хозяин есть.
Это дурачки считают себя личностями и считают, что их личности что-то значат и определяют. А все в жизни определяет только занимаемая роль.
Если будешь лох — чужие псы тебя рвать будут.
А станешь хозяин — псы за тебя любого порвут. И личность при этом роли не играет вообще. И да. Псу без хозяина — во сто крат горше, чем хозяину без пса.
С руки будет есть и хвостом вилять.
Но только пока ты — Хозяин. Упустишь вожжи — и все, захрустели на клыках косточки. Закон стаи. Волчий закон. Да и человеческий. Одинаковы они.
4. Сюрв Виктор. Корона в грязи
Нет, все же правильно все сделал. Тянул бы дольше — черт его знает, что бы дальше было. Надо будет Калгану публично объявить благодарность с подробным объяснением, за что именно — чтобы впредь меньше желающих было к нему с крамольными идеями лезть, с такой-то репутацией остудит.
Калган остался один, Виктору должен как земля колхозу и никому кроме него не нужен — всё одно к одному, на выходе верный пёс.
Но это не точно.
Ухо востро и нос по ветру!
— Одноногий попрыгун
Никуда не убегун.
А вот расстрелянные сейчас уже откидываться будут.
Недобитки вяло корячились у ног, еще булькали кровавыми пузырями. И с них все текло и текло. Оценил орлиным взором окружающее. Ни души, все попрятались, носа не высовывая.
Пришла в голову трезвая мысль: патронов пожег сколько!
Галопом неуклюжим заскочил к себе в отбитый вторично замок. Взлетел по крыльцу, рванул дверь, вбежал в прихожую. Стоявшая там столбом домоуправительница выронила поднос с выпивкой-закуской, что держала в руках и тот с грохотом, брызгами и стеклянным дребезгом грянул об пол. Глаза по девять копеек, руками рот прикрыла с совершенно одурелым видом. Голая совсем, только туфли, да какая-то бархотка на шейке.
— Виииитя!!! — только и смогла выдохнуть очумело.
— Не ждали? — окрысился на бегу хозяин земель.
Заскочил в мастерскую, хватанул пару длинных гвоздей и молоток. Мигом обратно, дура так и стоит, глазами хлопает. Не до нее. Успели эти сукины сыны? Явно успели, даром что ли на вторично главном атамане только шлепки да майка. И синяков на мордашке нет, без сопротивления дала, сучка.
Но все это — фоновые мысли, так, пробегом сзади за кулисами сознания. Свинки зомбовое мясо не любили, а полуживых перестали им кидать еще покойные креативщики — когда бывшая акушерка восстала нежитью и устроила в свинарнике кошмар и погром. Обошлось тогда это креативщикам в потерянную самую толстую свинью и снесенные перегородки. И то потому, что не стало умертвие гоняться за остальными, поймав призовую хрюшку. Потому — поспешить надо.
Хочет Макс свинок — будут ему свинки.
Подтащил поближе курощупа, что оглушенно заворочал отбитой башкой.
Считая секунды, суетливо нашел в УАЗе флягу с водой. Тепловата, но сойдет. Калган явно отключился, смяк на сидении. Плеснул ему в морду — не, не сработало, выдохся до донышка, но носом сопит, живой значит.
Вылил на валявшегося связанного ауешника воды. А, приходит в себя сукин сын!
— Ну что, ублюдок?
— Аах, ты пидор, мудила...
Говоривший прикусил язык, потому что Виктор, в мозгу которого тикали обратным отсчетом часики несильно пнул его в морду. Читал где-то про точки выхода тройничного нерва, вот по одной и целил. Вроде — попал, больно уж дернулся курощуп.
Барон земель мазнул взглядом привычно вокруг, сканируя по привычке местность, усмехнулся грустно параллельно проскочивших неуместным мыслям. Первая — все, кончились у нас куры, вторая — сегодня, наконец, курятинки поем свежей!
— Еще одно грубое слово — и я тебе отрежу яйцо. Потом — второе. И буду тебя стругать, как плотник — бревно. Понял? Буду стругать и стругать, а еще бить — вот так! — и снова пнул.
Лежащий зло запыхтел, но промолчал на этот раз, только под носом пыль взлетала невесомым облачком.
— Понял, говна кусок? Отвечай побыстрее и без вашей хни ауешной, мне тут блатная музыка уже надоела, по-человечьи говори, упырь. Братков видишь? Они сейчас уже отходить будут и потом восстанут. Ты для них вкусный и ближний. Слышь, обед мертвячий, времени у тебя нету уже считай. Хочешь сдохнуть — валяй, ругайся, я уже с месяц никому яйцы не отрезал, боюсь навык терять. Ну?
— Банкуй, твой верх!
Опять несильный, но точный пинок в лицо. В щеку, чтоб об зубы побилась и кровянка в рот потекла. Сколько читал, что при допросах такое помогает ломать 'клиента', пришла пора попробовать.
— Когда решили Балдура своего грохнуть?
— А как укатили вы, так и решили. Он всем надоел — забубнил в пыль курощуп.
— И не побоялись?
— А чего, он не ожидал. Думал... — тут лежащий замялся.
— Пой дальше! — лязгнул металлом в голосе Виктор. Часики невидимые тикали все громче. Недобитки еще живы, но один дышать стал странно, с длинными всхлипами, другой мелко дергает босой ногой, чего раньше не делал, к чему это — непонятно, но вряд ли к выздоровлению скорому.
— Слова забыл. Привык на фене ботать... — заторопился 'клиент'.
— Постарайся. Твоя жизнь на кону. С чего куриц поубивали? Бабка жива осталась?
— Да, бабка жива, ей Джага всего одну плюху и прописал — заболботал курощуп.
— Вот же вы гондоны! — искренне вырвалось у Вити.
— Курятины захотелось, — пояснил лежащий в пыли. И как-то очень отработанно добавил: Победу отпраздновать!
— А чего не свиней начали? Почему куры? Яишенка там по утрам, глазунья с зеленью, или сваренные всмятку, а? — чуя, что даже от этих слов рот наполняется слюной, как пробитый на рифах трюм галеона, осведомился Виктор.
— Нас только насчет свиней предупредили!
Опа!
Это интересно!
— Кто предупредил?
— Кто же еще, Макс, конечно, кто ж! — как про общеизвестное заявил лежащий.
— Что, так и заявил?
— А то ж! Если, говорит, свинок пришьете, придурки, то нам ваша деревня будет нах не нужна.
— А про меня что говорил? — поинтересовался барон, удержавший корону.
— Да ничего — буркнул 'клиент'.
Ждать дальше уже нельзя — подстреленный Калганом и получивший минимум три заряда от хозяина мест Джага дышать перестал, вытянулся и очень уж характерно растекся, сплющился. Умер, сукота.
— По-моему ты врешь мне! — сухо заметил Витя, не торопясь, но и не мешкая встал с корточек и пружинисто подошел к преставившемуся. Раньше такое не делал, но патрона жалко до зубной боли. Гвоздь приставил к виску, дважды ударил по шляпке молотком. Подергал туда — сюда. Поворочал, размешивая мозги в черепе, как суп в кастрюле.
И ничего — лежал труп тряпкой и лежал. Покосился на недоатамана — еще жив, ублюдок. Вернулся к допрашиваемому. Строго поглядел, раздумывая.
— Жопу ставлю — не вру! — запаниковал тот.
Вот тупой! На кой черт его тощая задница Виктору? Сроду не прельщало. Но вроде как клятва у этих блатных самая такая достоверная.
Значит вот как?
Свинки важны, а он — нет?
А ведь похоже на правду.
Каким же дураком он себя показал газовщикам!
Не к месту вылезла из памяти поговорка про первого в деревне...
Хотя чего уж!
Лучше быть в деревне первым, чем последним дурачком!
И он пока — все еще первый!
— Продолжаем разговор — голосом Карлсона глумливо выговорил, отчего лежащий знобко поежился.
— Рассказывай все, засранец! — и опять легонько ткнул ботинком в морду.
Разговор длинный будет. Поглядел на дергающегося главаря. Есть еще время.
И до чего же жарко в чертовом ватнике!
Виктор первым делом подкатил к дому Мелании.
И сердце захолонуло — старуха железная плакала, сидя на кровати. Тихо плакала, но слезы катились по морщинистым щекам одна за другой.
Подняла испуганно глаза. Точнее — один глаз, другой синей подушкой заплыл.
— Живой, слава те, Господи! — сказала с облегчением.
— Меня так просто не замаринуешь, знал бы — раскурочил этого паскуду поинтенсивнее! — искренне сказал барон сих земель, потом только поняв, что не до того было, а после картечи Джага уже ни на что не был годен.
— Что знал бы? — удивилась старуха.
— Что врезал вам так!
— Из курочек две всего остались! Так даже те лиходеи не поступили. Что с этими гопниками?
— Трое холодные, один на прокорм зомби у Борков оставлен, двое в свинарник пошли на жрачку. Один ранен, перевербован, еще один в подвале сидит, ключ в кармане.
— Ох. Не дело их живыми оставлять — очень мудро сказала пожилая опытная женщина.
— Одного я замазал — чтоб по своим стрелял. Да и не вояка он сейчас — нога перебита. Но вообще да. Второго кончить лучше. Подожду, когда этих двух слопают, а то по жаре мясо быстро портится.
— Беда тут в том еще, что остальные-то не лучше получаются. Не успела толком
поговорить, но даже по первому взгляду — таких нам отщепенцев прислали пахоруких и скудоумных, что оторви, да брось. Не работники они.
— Это я и сам знаю. Но хоть то, что банде банковать не дал — уже хорошо.
Старуха тяжело вздохнула. Промокнула платочком с кружевами пожелтевшими свои мокрые глаза. Вроде бы прекратила плакать, но вздохнула так выразительно и тяжело, что Виктор опять же насторожился.
— А дальше-то как? Заставить их работать все ж можно. Только вот стоит ли оно того?
— Черт его знает, если честно — неожиданно даже для себя выпалил Виктор.
— Тоже, значит, об этом думаешь?
— Конечно. Пока считал, что мы тут единственные выжили — одно было. А тут вон анклавов сколько. И тот, что под боком уже полностью все меняет.
Барон подумал и добавил:
— Когда выжившего ублюдка допрашивал, странное услышал... Не знаю, стоит ли говорить...
— Да говори уж, раз начал — проворчала старуха.
— Получается, что этим упырям запретили в анклаве только свиней убивать. За то их бы без всяких порешили. А вот про курей и нас с вами речи не зашло.
Мелания не удивилась, хотя плечи и поникли еще больше.
Виктор пригляделся повнимательнее. Не удивилась вовсе от услышанного. Что-то старая поняла, чего сам не дотумкал. Решил не форсировать. Сама пусть скажет.
— Что с уцелевшим делать будешь?
— Кончу, как этих двух подъедят.
— Сам?
— Нет. Пусть его товарищ пристрелит. Если оклемается, конечно.
— Толково — согласилась старуха, вроде как одобрившая, но думающая при этом о чем-то другом.
Виктор искоса глянул на бабку. И что-то в ее облике ему очень не понравилось. Не фуфел на пол-лица. Нет. Хотя и синячище на женском лице — не та картина, которую упоенно созерцать хочется. А показалось ему, что сломалась железная старуха. Может и не сломалась — а надломилась. Значит, чует что-то такое своим женским чутьем. Бабка-то не раз удивляла, вещунья лесная.
Самое поганое, что он и сам как-то ощущал непотребство в окружающем мире.
И это было очень странно и нелепо.
Потому как не было раньше такого чувства, даже когда вокруг были бандиты и зомби.
Он мог тогда с этим справиться. С ним было оружие и подруга.
И он гордился собой.
Честно!
А сейчас это оружие потеряло мощь, и вера в его всемогущество сдулась.
Вроде бы праздновать надо — он и перехитрил, и перестрелял в честном (ну, почти) бою целую банду, не будучи героем вестерна. Но почему-то гордость не дула. Не распирала. Вот какое счастье было свалить Лилового! Как светилась Ирка, вернувшись с поля, где отработала пулеметом по бандосам-дизайнерам! И он был рад безмерно, не взирая даже на люто болючую дыру в ляжке.
И как-то даже сам не понимает сейчас — какого рожна еще надо?
Паскудно просто на душе.
Почему же?
Чертов анклав, вот что. Из героя и барона, который спасал самоотверженно пару десятков баб, теперь он стал бригадиром в самой никчемной артели. Нет, он всегда был чужд 'гаремной литературе', потому как отлично знал, что один мужик не потянет поимение толпы дам. Сил не хватит. Особенно, когда эти бабенки не красавицы, да и работы невпроворот, к ночи еле ноги тянешь. Но — это были его бабы, его подданные. И они глядели на него как на Спасителя.
А теперь все они смотрели на анклав, словно голодные собаки на кусок мяса. И готовы были пуститься во все тяжкие, лишь бы их туда забрали. И тут Виктор из барона и защитника превращался в докучную помеху. Тошный вахтер на проходной женской общаги, не пускающий к кавалерам.
Корона упала в грязь и развалилась на куски. И позолота потускнела.
Этакий полицай из вспомогательной полиции. С функциями старосты оккупированной деревни. И хрен даже кого на партизанскую борьбу поднимешь. Сдадут сами тут же.
Анклав, словно демократические США, удавил его тоталитарную власть в ласковых объятиях. Попутно, правда, разрешив тиранить куда сильнее, но и это не радовало.
Раньше бы Виктор и не поверил в то, что просто побоится сам пристрелить ауешника пленного. А он — побоялся. Сам себе удивился тогда, снимая палец со спуска. Потому что вдруг в голову пришло, что расправу увидит кто — и потом, не сразу, а лет через пять — вылезет это, как убийство безоружного. Да, сейчас он для Анклава 'свой сукин сын'. Замечательно, да? Только вот кончали потом эти самые 'свои сукины сыны' очень плохо. Потому что грязные перчатки выкидывают по истечении надобности. Меняя на новые, почище.
