Паршивая перспектива была и раньше. Но там имелась вынужденность, все прекрасно понимали, что альтернатива — просто сдохнуть и потом ходить трупом неприкаянным по лесу, лягушек ловить. Потому — старались все.

И все рухнуло. Чего корячиться тут на выселках — когда вон, рукой подать — сияющий град на холме. С безопасностью и тушенкой-сгущенкой. Как в прошедшей жизни прямо!

А барону падшему светит возня только с ублюдками разными, спиной ожидая выстрела, или чего еще гаже. Как там у царей — императоров — то яд в жратве на пиру, то нож в бок от льстивого подлеца, то подстава какая. Кирпич с крыши, или что там еще такое случайное?

И что выходит? А выходит он холуем у анклавовских. Причем таким — не своим, а заштатным. Чуж-чуженин. Сольют в любой момент. И не поморщатся, и не вспомнят.

И что дальше делать? Вот так тупо получать партии оскомылков и недоделков?

И выстругивать из этих поленьев дубовых — полезных Буратин?

* * *

5. Команда лекаря. Похмелье

Поминки помню плохо. Чего-то сорвало меня с резьбы и перекосило. Надрался быстро и серьезно, с института такого не помню за собой. И братец — уж на что тверд мозгом и могуч печенью — в такие же слюни и жижу напился.

Только кусками помню, как с суровым своим братцем то ревели, как девчонки, то пытались песни петь, то колобродили где-то на задворках. Съехали с рельсов два паровоза...

Потом покалеченная память отметила — рядом с нами все время кто-то трезвый отирался. То Серега, почему-то без пулемета, то Вовка, то еще кто-то, когда тошнило — помогала Надька.

А сейчас лютый отходняк, словно мы ацетон пили и бензином запивали. Мутит люто, но нечем. Братец ушел, шатаясь, железный человек, а меня опекает Енот, делая это с серьезностью и знанием дела опытного алкоголика. Точно небось сам поддавал раньше, больно уж мастер.

Похмелье обуревает.

Но вроде постепенно выхожу из пике.

Неудобно, что с работой получилось эдак. То есть мы успели сообщить, что не сможем явиться, но все впопыхах и не достойно двух взрослых лекарей. Но это так, хоть и стыдно, но где-то вдали. Стыдновато в отдалении.

— А ты это чего? — деревянный язык с резиновыми губами не очень достойно выдают речь. Надо же, получилось выговорить!

— А майор с твоей главной озаботились, чтоб при вас кто-то в виде охраны-обороны был. Вот вас и пасли, пока вы куралесили. Лучше стало, как вижу.

— Ну если это лучше, то уж не знаю, что и хуже — о, получается говорить! Действительно в себя прихожу.

— Ты мыслишь, значит, существуешь! — выговаривает какую-то сложную логическую конструкцию Енот. Пока что-то не получается ее понять полностью, мозг изможден и валяется в черепе жидкой кучкой.

— На ко вот, попей — подставляет кружку с вкусно пахнущим рассолом мой сослуживец.

— Я думал, что кто из коллег поставит капельницу, быстрее было бы!

— А решили обойтись достаточными щадящими методами. Пили вы два дня, сахарного диабета и прочих инсультов у вас, лосей, нет, не суррогаты хлебали — так что и так пойдет. Тебе нарзану или капустного рассолу — тоном завзятого бармена спрашивает хромой.

— Нарзану. Он щелочной, хорош против ацидоза.

— Вижу, восстает доктор из праха и пепла. Держи.

Хорошо, как дождь при засухе на острове Большого Бодуна. Живительно.

Хоть и медленно, а все же постепенно прихожу в себя, восстанавливая контроль над пораженным во все места организмом. Как Терминатор на резервных батарейках.

— Ты говорил, что тебя что-то сильно ест? — деликатно спрашивает нянька.

— Да?

— Три раза при мне сказал.

Хоть в память двери и перекошены, а понимаю, что имел в виду Енот. Да, меня очень сильно ест то, что отец, как рассказал брат, мог бы спасти мать и себя. Но он повел себя совершенно по-идиотски. Винтовка эта убогая так и осталась висеть на спине, когда он уже шел по дороге вместе с мертвой мамой и приплывшим с половодьем трупом какой-то девахи. Их так и упокоили — тремя выстрелами подряд.

Он не был трусом, и я совершенно точно знаю, что в бою, например, держался бы геройски — а тут увидел, что женщина на маму напала и не то, что не стрельнул, а даже прикладом не врезал. Пытался ее оттянуть, но зомби, даже первичные — цепки чудовищно и бороться с ними дело бессмысленное. По силе живых они почему-то превосходят...

Мне неохота это говорить, как-то выглядит коряво — выставлять погибшего отца дураком. Или неумехой. Или и тем и другим, хотя я знаю, трусом он не был, чего нет — того нет. Мама тоже в этой истории выглядела не очень — все же сколько времени прошло с начала Беды, но с женщины какой спрос! И да, я чувствую, что меня это сильно ест. Отравляя и так паскудное настроение до высшего градуса. Еще и потому, что сейчас вижу и чую — надо было самому их натаскивать и обучать, мало я на такую важную вещь внимания обращал... Мог бы ведь!

И горечь эта распирает изнутри, словно яду нажрался. Не удержать в себе.

И да, прет из меня, как тесто из квашни. И не остановится никак.

Пока не выговариваюсь.

Ехидный Енот непривычно тих и серьезен. Боялся я, что начнется привычное шутовство и дураковаляние, но ни капли подобного.

Думает и негромко говорит:

— Советские люди.

— Ты о чем?

— Они у тебя типовые советские люди. И СССР развалили и социализм угробили на голубом глазу. И себя не могли защитить никак.

— Социализм-то при чем? — оторопеваю я.

— Рано его у нас стали строить. Форсировать пришлось и получилась стройка не так — раздумчиво отвечает он.

— Мои не рушили социализм! — сам себе удивляюсь, насколько нелепо прозвучало. Но вырвались эти слова непроизвольно — помню же, как они работали на износ.

— Они, они порушили. Именно они самые — ибо РАНО — тут согласен на 100%.

— Да черт тебя дери! — вырывается у меня опять же раньше, чем истощенный мозг успевает подумать хоть какую-то мысль. Рефлексы, чистые рефлексы.

— Советский народ был нежизнеспособен. Весь.

— Ну тут врешь!

Вскипел было, но охолаживаюсь. Хоть и контужен возлиянием, но даже до меня доходит, что и самого Енота тоже что-то похожее ест. И сейчас он будет чуточку приоткрывать створки своей раковины, делясь своими соображениями. Нет, разумеется Енот отнюдь не мидия или устрица, но что поделать, если такое сравнение первым пришло в гудящую голову. Не вспугнуть бы!

— Вырастили поколение "советских людей" — говорит негромко сослуживец.

— Не понимаю тебя. Растолкуй! — тихо охаю. Качнул башкой неудачно. В черепе вся мебель вверх тормашками, словно в столовой парохода, попавшего в штормовую болтанку.

— Сам ты растолкуй! И обоснуй! — явно на автомате огрызается он тоном 'показательного енотского выступления на публике', но это явно на чистой автоматике вырвалось. Потому как продолжает говорить прежним, странным тоном, причем мне кажется, что я если и не первый это от него слышу, то уж где-то близко к первой тройке. Явно думал он на эту тему и мои переживания ему почему-то близки.

— Батька мой был таков — убежденный коммунист. В плане — как в книжках — на книжках и воспитан — говорит медленно Енот.

Молчу, жду что дальше скажет. И звучат его слова неожиданно.

— Вот они — то и просрали Союз. Потому как "человек человеку — друг, товарищ и брат". Ага, щаз.

Слушаю и стараюсь понять. Енот словно осторожно идет по тонкому льду, подбирая слова. Вижу, что непросто ему мысли выразить, да еще и чтобы понятно было.

— Вырастили беззубых — даже не беззубых — а вроде как волкодава в семье растить, чтоб он всю жизнь с детьми играл. Его потом не то, что дворняги — кошки гонять станут — говорит Енот.

— Ну так противовес фашистским и расистским установкам за рубежом... Опять же репрессии своих...— бурчу я какую-то ахинею, лишь бы не молчать.

— Нехер оправдывать — именно ЭТО и породило неустойчивость системы. Это, а не "резня своих". Фигня. Много знал таких — комми натуральных — кто типа как мой батька — не брал и даже не представлял (хотя мог и выгодно было) — заявляет достаточно резко собеседник.

— Может просто не умел? Воровство — профессия, как никак.

— Просто не то, что не умел — ну вот, извините — вам мысль совокупится с лицом одного пола в голову не приходит? Так вот и он это просто не представлял — извините еще раз за сравнение — но его реакции были примерно такие. Это в принципе не воспринималось.

Енот выдает эту тираду почти обычным своим голосом.

Мечтательно добавляет:

— Хотя ой как было бы выгодно! Ой как брали!

И уже протокольно, сухо итожит:

— А он не умел.

— И потому союз просрали, что батьки наши воровать не умели? — опять не то гооврю. Но имейте ж снисхождение к человеку, чей органон отравлен алкоголем! Еще хорошо, что понимаю, о чем речь.

— Нет, просрали то все не от этого — мало воспитать ангелочка — это, в сознании незнакомых с религией ангел — это нечто сугубо доброе и светлое. Ангел — это Воин Божий. Не мир вам принес — но меч!

Помолчали. Сослуживец продолжает мысль:

— А у нас воспитали нечто совсем другое. И за это прощения коммунистам быть не может. Бесхребетных и беззубых, наивных и доверчивых обидеть было очень просто. Имеем, что имеем — жестко заявляет Енот.

— Погоди, не стыкуется — войну вытянули, страну отстроили — это же они и деды наши. Какая же беззубость-то? Дефицит погубил!

— Дефицит в 30-40 был куда как страшнее. Но у тех поколений были зубы. Дефицит в 50 был сильнее чем в 70-80е — но те поколения держались. Потому что еще были те, кто помнил, как оно было до 17, и были воспитанные уже после — зубастые, да наточившие зубы в войну. А потом — расслабились. И сейчас расслабляемся.

— Погоди, Енотище! У нас голову банально купили на похлопывания по плечику и перспективой стать в ряды мировой элиты! Видно ж!

— Ладно, соглашусь — купили голову. И сгноили. И вся рыба сгнила. Как в том анекдоте "все надо начинать сначала" — опять получилось классовое расслоение. Причем общая идеология этого не замечала старательно. В общем — кое в чем "культурная революция" Союзу бы не помешала в те же годы.

Опять помолчали. Перевариваю сказанное и вижу, что почти согласен.

Собеседник, подавая чашку с рассолом добавляет:

— Но главное — в том, что стали воспитывать мягкотелых беззащитных ангелочков.

— К моим-то это каким боком?

— Таким же. Ну как женщину ударить??? Она же — Женщина! Святое существо, неприкосновенное. Но ведь — равноправие, а? Ты не корчись, я прекрасно понимаю, что твой батька на поле боя держал бы позицию до последнего! Если бы приказали. А тут нет приказа — и вот на тебе. Рука не поднялась — так? — Енот остро взглядывает на меня.

— Ну — да.

— Воот. Вколоченная программа была заранее настроена на поражение. Что и вышло. Не перепрыгнуть через запрет. Даже если на кону жизнь твоей Женщины и твоя собственная.

— Знаешь, мне тут, смешно сказать, мысль в голову пришла...

— Не вспугни! Какая?

— Может для того и делалось, что, когда илите нашей лысый Хрущ выполнил основную хотелку — снял ответственность за любой провал — и решили пожить па-чилавечиски, как на Западе?

— Выздоравливаешь, как вижу. Голова включилась и помигивает лампочками — удовлетворенно прежним своим обычным голосом заявляет Енот.

— Да, лучше стало. Не так гремит, главное — не делать резких движений — осторожно отвечаю я.

— Отлично. Сейчас еще бульона принесу.

И приносит.

— Забавно. Стало легче — вспомнилось с чего-то, что уже вольность и свободу от ответственности было дело дворянам даровал Петр Третий. Тоже все плохо кончилось...

— Ты все же не утруждай сейчас себя тяжелым умственным трудом — заявляет привычным прежним голосом Енот.

— Ну я еще удивлялся тогда, что наша пропаганда советская такая дубовая, стоеросовая и идиотская. Как нарочно, чтоб бесила. До тошноты. Даже в детстве удивлялся. Наши вон в Афган вошли словно бы цветочки сажать и котяток лечить. А замполит нам сказал просто — не вошли бы мы — вошли бы амеры и нам с того много бы проблем встало. И как в воду глядел — мы оттуда — амеры туда. И проблем масса — хоть и не ракеты, а наркота оттуда рекой. И сдохшие от передоза и сопутника — десятки тысяч.

— А что ты хочешь? Знаешь, мне крупные советские руководители часто джиннов напоминают — невиданное могущество исполнять чужие хотелки — а своих не исполнить. Кому понравится? — отвечает заботливый Енот, глядя материнским взором, как я давлюсь бульоном.

— Впервые такое слышу. С чертями их сравнивали, но с джиннами — ни разу. Ох, не трещала бы так голова!

— Так сам суди — вот под твоим управлением две Франции с тремя Бельгиями, а ты ни себе вертолетик купить не можешь, ни детишкам дворец подарить.

А все этому быдлу — то построй им школу, то купи им трактор. Так они не ценят, считают с чего-то что ты свою жизнь неповторимую должен угробить, чтоб им жилось кучеряво, критикуют все время, даже на твой сраный паек косо смотрят. Могущество у тебя — хоть гидроэлектростанцию строй, хоть дорогу сквозь горы — а для себя — ни хрена нельзя. И в итоге помирать будешь с тремя залатанными пиджаками, заштопанными портками и стоптанными ботинками всего наследства. А еще и ябедничают. Обо всем!

Что любовницу завел или еще что. И не наворовать толком — ОБХСС бдит. А даже и наворуешь — не получится пожить 'по-чилавечески'. И живет могучий властелин, как тот джин в сраной маленькой лампе.

А за границей в то время красиво и роскошно разлагается капитализм и там так при такой-то власти — ого-го какая житуха — прям не сравнить.

— Хрен его знает — говорю я, вспоминая старый мульт про Алладина, как раз там грозный джинн вертел галактиками, а потом жалко скорчился в теснючей лампочке, в сравнении с которой хрущевка — роскошь необозримая. Как там? Феноменальная космическая мощь — и микроскопическое жилье? А ведь и впрямь похоже! О, а мозг уже оживает, даже что-то вспомнил!

— Э, ты хлебай давай. Хлебай, хлебай — от головы полезно! — бурчит нянька Енот.

Опять дает чашку с рассолом.

— Когда-то советские политологи описывали нам жизнь капстран без прикрас, с зажравшимися банкирами и нищими в коробках. Нам в СССР казалось нам настолько фантастическим, что мы не верили. Мы с нашей бесплатной медициной (но такой 'плохой и отсталой' разумеется), образованием ('проклятущие пионерские линейки и политинформация'), правом на труд ('чертова уравниловка') хотели раздолья.

Нам казалось, и не просто так, эту иллюзию поддерживало многоголосье, что в прекрасном капиталистическом рае, нам будет жирно и тепло.

Сюрприз, сюрприз, оказалось, что для того, что б тепло и жирно было единицам, тысячам придется лопатить жир и крутить динамомашину. И по 'странному' стечению обстоятельств этими единицами стало не всё многомиллионное население страны, не самые умные и трудолюбивые, а только самые беспринципные и подлые её граждане.

Опа! 'Крокодил' (ну тот, что до 85го года издания) не врал!

Ещё один сюрприз!