Финики

— Прыгаем.

Голос Ника вырвал меня из ужасающей пустоты.

* * *

Вальяжно шествующий кавказец в чёрной блестящей курточке жука-навозника, даже не успел удивиться. Лом, подбежав сзади, схватил его за пояс и кинул потенциального борцуху через себя. Кавказец ударился головой об асфальт, и сердце моё замерло: я ожидал увидеть вывалившиеся на дорогу извилины, хотя Вячеслав всегда утверждал, что мозгов у горцев нет в принципе.

Меня не пришлось подталкивать, а я сам, впав в воинствующее безразличие, устре-мился к упавшему телу. Пространство вобралось в одну точку, ставшую этой чёрной блестящей курточкой и я сходу, тормозя по всем правилам баскетбола, влепил при-шельцу мощный удар пыром. Из перебитых хрящей потекла тёмная кровь.

Я впервые бил человека.

В этого неизвестного, то скулящего, как побитая собака, то орущего человечка, я всаживал точные удары. А затем, подняв ногу, бил его сверху вниз, как молотобоец за-гоняет в фундамент сваю. Страх исчез, вильнув хвостом, а во мне просыпалась опасная, сухая ненависть. Я корил и ругал себя за то, что столько времени вел жизнь овоща и терпилы. Бить человека также просто, как есть. Более того — это также необходимо, как пища. Необходимо для того, чтобы понять, чего ты стоишь. Я с пугающей ясностью понял, о чём были слова Алисы и почувствовал, что внутри меня, за слоем отговорок и страхов бьётся жестокое средневековое сердце. Не было потери сознания и экзистен-циального шока, а присутствовала сплошная, обострившаяся до углов реальность. От выброса в кровь эндорфинов я понимал всё, что происходит вокруг, поэтому меня не удивил крик Лома, обращённого к кавказцу:

— Отдай мобилу для Перуна!

Когда это не подействовало, подбежавший Шут завопил:

— Ах ты, сука, Сварогу нужен твой сотовый!

Избиение, длившееся секунды, продолжилось. Особенно мне нравилось, что на это смотрит Алиса, поэтому я, как раб, продолжал бить мужчину. Дремлющие архетипы предков с боевым кличем проломили хлипкую плотину гуманизма, что выстроили во мне всякие премудки в очках и с бородкой. Я мужчина, поэтому должен сражаться и убивать! Не оттащи меня друзья от человека, превращённого в смятый кулёк нащёлканных семечек, я бы остался там до вечера, машинально засаживая в него мощные футбольные удары.

— Уходим! — говорит Алиса и меня, обнимая, как любовник, уносит в сторону Лом.

Вечером, когда сумерки покрыли меня славой, мы пили пиво. Мне подарили старый синий бомбер, который принадлежал убитому скину, павшему от пуль черных. Когда я одел эту безразмерную куртку меня облили пивом, покрестив в скины. Это было чисто-символическое пиршество победившей дружины викингов. Гоша украл сумку, где ока-зался дорогой телефон, немного наличности и паспорт, который мы порвали и выкинули. Теперь, устроившись в привычном тихом дворике на другом конце города, мы проходили ускоренный курс релаксации, и медленно вытравливали из крови накопившийся там адреналин. Я был так город собой, что не заметил того ужаса, что стал подкрадываться ко мне только после содеянного. Что могло быть? Что было бы, если в момент избиения, по закону подлости во двор заехал бы бобик? Зато мои друзья, как бывалые каторжане, не обращали на это никакого внимания. Для них это было рядовое приключение, которое пощекочет нервы неделю, а затем приплюснется к многотомному архиву веселых историй. И снова неутолимый волчий голод погонит их на улицы.

Шут, поймав мой одинокий взгляд, решает меня подколоть:

— А знаешь, сколько нам могли дать?

— Сколько?

— Лет семь каждому.

Я чуть не подавился:

— Сколько-сколько???

— Ну, смотри, — начал загибать пальцы Шут, — национальная рознь, по предваритель-ному сговору, вовлечение малолетних. Это всё отягчающее. Нападение с целью разбоя, причинение тяжких телесных повреждений. Много получается. Даже очень много.

— Бля! — сердце снова сжалось, — зачем нужен такой риск? Ради пары пинков? Это же просто неоправданно! Семь лет за одного чурку!

Слава, который не пил в этот вечер, задумчиво ответил:

— Нет. Оправданно. Только так можно понять, какой перед тобой стоит человек.

Это было так. Я был горд, что смог. Горд, что всё это видела Алиса. Теперь она гля-дела на меня как-то по-другому. Как на своего боевого товарища. Как на равного. И теперь я должен был всегда соответствовать завоеванному званию.

* * *

Солнце лило свет на сталь винтовок, а облака по форме напоминали профиль дуче. Клекот орлов соперничал с единым шагом русских штурмовиков. Шум бежал от стального взгляда, в котором спрятан ножевой блеск. Уродливые пупырчатые жабы лопаются под нашими чёрными подошвами. Это была война, и это было прекрасно. Мы бы сокрушили самого дьявола, если бы он рискнул показаться перед ползущим удавом революции. Я чувствовал себя шершавым кирпичом в стене. Патроном, ждущим очереди в обойме.

Я, обнимая за плечи товарищей, был счастлив.

Мы пьяные шли по улице и пели, а картинки в моём сознании сменяли друг друга. Я пнул железнобокую урну, воображая полицая в космических доспехах, Шут яростно зиговал, стараясь стереть свои плечевые суставы, и Слава пел грустным баритоном тя-гучую, как мёд, русскую балладу.

Это прекрасно быть единым, не чувствуя политических различий. Едиными нас делал алкоголь. Какая к чёрту разница, кто во что верит, кто кому покланяется, если я чувст-вовал себя в рядах камрадов настоящей единицей, сильным множителем, а не круглым и гладким арифметическим ноликом? Во мне наконец-то проснулось подобие человека, доказавшее, что оно способно совершить поступок! Алкоголь, к которому я пристра-стился, начисто стерилизовал внутренности от страха и я совершал поступки, на которые никогда бы не решился в трезвом виде.

— Айда цыган щемить!

Вы не ослышались, это предложил я! И... алкоголь. Не смотря на то, что остальные всё чаще предпочитали бухлу трезвенническую позицию, акции не утихали.

Родительский день наполнил кладбище будущими мертвецами. Слава объяснил мне, что каждую весну они ходят акционировать на кладбища, потому что туда приезжают сотни цыган. Нужно было только не перепутать нищебродов, которые тырили конфеты с могил с наркоторговцами, которые расхаживали по аллеям и, показывая пистолетные кобуры, пучили толстые морды. Мы начали рейд с северных закоулков кладбища. Лом первым увидал маленькую черноволосую вошку, которая, встав ногами на надгробную плиту, уплетало украденные конфеты. Великан возопил:

— Ах ты, подлец, могилы русские грабишь!?

Лом отвесил мощнейший пинок убегающему цыганенку так, что тот взмыл в воздух, как барон Мюнхгаузен на пушечном ядре. Возможно, он стал бы первым цыганским космонавтом, но свободолюбивым замыслам гордого покорителя околоземного про-странства помещала ржавая железная ограда. Пацан, взлетев в воздух, насадился зад-ницей на металлический штырь, отчего заорал так громко, что с верши сосен брызнули рассерженные вороны.

— А ты значит как Влад Цепеш, — ржет Шут, — садишь на кол цыган.

— Цепеш это хорошо. Он не жид.

Потом мы двинулись к центру кладбища. Сегодня мёртвые пришли к живым, хотя... я с трудом мог различить в тысячах одинаковых старушечьих лиц хотя бы одну искру на-стоящей жизни, а не следствие, вытекающее из закона подобия. Когда мы увидели, как какая-то бабушка умиленно кормит с рук десяток грязных существ в растянутых свите-рах, Шут возмутился:

— Эй, бабка! То есть... уважаемая? А вы не боитесь, что они потом, когда вырастут, вашу внучку изнасилуют?

Бабка находится уже в таком возрасте, когда может понять только Бога и программу "Малахов+". Она отвечает:

— Да что ты! Все мы люди, а они вишь какие голодненькие, как не покормить. Мы же православные люди.

Шут с сожалением оглядывается, но сегодня с нами нет Ильи. Он поссорился с нами из-за того, что Гоша предложил ему поцеловать крайнюю плоть Иисуса Христа, так как это была христианская реликвия. Детишки, заметив, что бабка отвлеклась, схватили ее сумку и скрылись в проходах между могил. Бабка возопила:

— Басурмане! У меня же там деньги и паспорт!

Алиса презрительно засмеялась:

— Вот вам и наука. Запомните, что единственное, чем нужно кормить цыганских дети-шек — это пирожками с лезвиями бритвы. Поделом вам, бабушка.

Тут влажный высыхающий воздух пронзила сработавшая сигнализация. Мы перегля-нулись и не нашли в наших рядах Лома, поэтому бросились на звук, зная, что гигант может отчебучить всё, что угодно. Когда мы свернули на центральную аллею, запру-женную народом, как водохранилище, то увидели прелестную картину. Лом, брезгливо схватив какого-то гламурного цыганского мажора за шею, с силой колотил того о капот воющего мерседеса. Там образовалась вмятина, с которой, при желании, можно было снимать слепок лица владельца. Лом грохотал:

— Обезьяна, тебя не учили парковаться?

С выветривающимся пьяным хохотом мы оттаскиваем его из толпы застывших мерт-вецов. Когда мы убегаем от зомби, в нашу сторону летят проклятья, и старики, шаркая ногами, участливо подходят к залитому кровью наркоторговцу.

* * *

Финик, в отличие от человека, вещь во всех отношениях полезная. В нём столько питательных аминокислот, что дамы, включающие в свой рацион финики, могут даже перестать сглатывать без всяких потерь для собственного цвета лица.

Фиником можно наесться, надолго решить проблему обезвоживания, а гладкие, как галька, косточки служат отличным метательным снарядом. Съел пару фиников и насытился. Ешьте Финики и будете здоровы, ведь это отличные углеводы.

Перед тем как пойти угнетать угнетённых, Слава всегда съедал пару фиников и запивал их водой. После этого алхимического ритуала часто приключалось что-нибудь иyтересное. Это был вызов какого-то скинхедского божка, который благоволил своему адепту. В этот раз Слава вопрошал у пойманного в кустах таджика с уже разбитым но-сом.

— Ты откуда родом?

Таджик гордо ответил:

— Я со стройки.

— А приехал на стройку откуда?

— С Таджикистана.

— А почему туда не вернешься?

Таджик потупился:

— Я туда недавно звонил.

После оккупант познал всю силу молодых русских танцев, напоминающих смесь го-пака, сицилийский тарантеллы и застолья древних монгольских ханов на живых людях. Хотя учёные давно доказали, что поговорка "поскреби русского найдешь татарина" не имеет никакого отношения к реальности, какая-то дикая степная жестокость пробужда-лась в нас каждый раз, когда мы видели врагов. После увлекательных бальных состя-заний пришельцу было объявлено:

— Расскажи всем на стройке, что Россия принадлежит русским.

— Мамой клянусь, расскажу.

В следующий раз, когда мной была съедена пригоршня фиников, за нашей компанией, после знакомства с простыми русскими кулаками, привязалась жертва, вопрошавшая, как Магомед:

— Слушайте, да, зачем вы напали?

— Потому что ты пришелец.

— Я — узбек!

— Какого художника ты сюда припёрся тогда, узбек?

Мужчина гордо ответил:

— Знания приумножая, чужие посещая края, считаю делом добрым я.

Лом возмущён до глубины души:

— Че-е-го?

Узбек продолжил промывать нам мозги, жестикулировал, пока мы не решили убежать от него. Узбек бросился за нами, фалды его изорванного ватника развивались на ветру и бессмертные истины восточной мудрости рвались за нами с грохотом глубоководных бомб. Ещё немного его убеждений и мои друзья навсегда перестали бы быть национал-социалистами.

— Он догоняет, — орёт Шут, — это узбекский терминатор! Спасайся кто может!

— Блин, — задыхаюсь я, — может он работал профессором в Ташкенте, прежде чем стал месить говно у нас на стройке?

Слава сплюнул и снова опиздюлил узбека, но тот, являясь настоящим среднеазиатским уберменшем, тут же поднялся с земли и, истоптанный как старый сапог, опять начал диалог. Шут орёт:

— Изыди в перду, старая козлина!

Философ кричит в ответ:

— Число годов еще не свидетельствует о длине жизни. Жизнь человека измеряется тем, что он в ней сделал и прочувствовал!

После того, как узбек перешёл к Декарту, мы сошли с ума и в панике бросились через дорогу. Узбек, доказав нам, что он — существует, размахивая руками, бросился за нами. Взвизгнули шины, тяжелый звук покорёженного металла продрал уши, и распластанная на асфальте фигура профессора положила конец всей узбекской философии.

— Был пацан, и нет пацана, — подытожил Шут, — знаете, а он мне даже понравился. Был в нем непримиримый дух северного воина.

Тут тело учёного подало признаки жизни и сделало движение в нашу сторону. Не сговариваясь, мы побежали прочь. При беге горло давилось от хохота. Употребление фиников всегда вызывало такое приключение, что Минздраву впору было лепить на каждый плод своё предупреждние.

У меня были друзья и я был счастлив. И знаете, променять такую жизнь, пусть даже меня окружала ненависть, я бы не захотел ни на что на свете.

* * *

Перед одним партийным митингом, который организовывал Фитиль, Слава снова при-тащил целый пакет фиников, и мы ими снова здорово налопались. Мне показалось, что именно это предопределило дальнейшие события. Даже Илья, ставший избегать нас, не отказался от угощения. После митинга к нам подошла старая бабка, на груди которой висели отксерокопированные иконы и портрет Николая II. Кроме как наблюдения за сумасшедшими делать на партийных митингах больше нечего. Не выдержав такого ис-кушения, Шут начал с ней беседу:

— Вы верующая? — бабка кивнула, — тогда скажите, а Дева Мария — девственница?

— Да.

— Следовательно, когда Иисус родился, он лишил её девственности?

Бабка ничуть не смущена таким вопросом. Для неё это обыденность. Отвечает:

— Нет, Иисус с помощью ангелов вышел из неё, не затронув ее непорочность.

— То есть как вышел?

— С помощью сонма святых ангелов, как же ещё? После чего Иисуса воспитали Ангелы Небесные и монашки-постницы.

— Какие постницы?

Православная бабка презрительно обводит нас взглядом:

— Вы что не знаете, кто такие постницы? Постницы — это монашки, жившие в монасты-рях и соблюдавшие пост. Вот они и воспитали Иисуса.

Илья, слушавший этот бред, с ужасом схватился за голову, и чуть ли не начал рвать на себе волосы. Я понял, что ничто так не влияет на отрицательный образ православия, как те люди, которые его исповедуют. Бабка реально была не от мира сего, поэтому Гоша продолжил ее троллить:

— Какие монастыри, если христианства ещё не было?

— Христианство было от сотворения мира. Поэтому Иисус и появился, вместе с братом.

— У него был брат?

— Да, Иуда. Сын Иосифа.

От этого ближневосточного сериала у меня пошли круги перед глазами. Бабка уве-ренно добавляет:

— Не тот Иуда, который Искариот, а другой.

Шут атакует:

— А Иуда тоже от святого духа родился? Ведь если не от святого духа, то значит, Дева Мария не девственница была. Или ей два раза помогали ангелы рожать? Соответственно, если ей второй раз помогали ангелы родить, то и Иуда тоже бог?