Отсвет сна

Вскоре в дверь постучали.

— Заходи!

Вошёл младший из двух учеников Галерта.

— Как результаты?

— Записку подобрала уборщица. И отнесла ученику Каю Ламене.

— Замечательно. Ступай.

Ученик поклонился и вышел. А Галерт откинулся назад в некотором разочаровании.

"Значит, Кай Ламена? Это тот, у которого отец — из новых дворян, а покойный дед был торговцем зерном? М-да, сложной интригой тут и не пахнет. Вопрос в том, что лучше: продать ему кристалл или сообщить о поведении ученика этому спесивцу Ристу?

Пожалуй, сделаю и то, и другое".

После нового обмена записками вечером третьего дня совершился и обмен более весомыми предметами: Каю Ламене доставили кристалл концентрации, а Галерт ир-Комнич получил ровно семьсот золотых. Пересчитав, он убрал их в секретёр и направился к достойному коллеге Ристу ир-Севельду, прихватив в качестве вещественного доказательства обе полученные им записки. Однако уже начало беседы принесло Галерту некоторое разочарование пополам с беспокойством. Кай Ламена оказался, по словам Риста ир-Севельда, учеником хоть и не блестящим, но достаточно способным и прилежным, получившим свой кристалл концентрации ещё полгода назад. Дабы рассеять возникшее недоумение, Рист вызвал своего ученика и прямо спросил, где его кристалл концентрации. Кай Ламена тут же достал кристалл и продемонстрировал его обоим магам.

— Не тот, — сказал Галерт ир-Комнич.

— Зачем тебе понадобился лишний кристалл? — строго спросил Рист ир-Севельд.

Кай Ламена моргнул.

— Лишний кристалл?

На протяжении нескольких следующих минут выяснилось, что Кай Ламена целиком и полностью уверен: никаких лишних кристаллов концентрации он не покупал. Свой кристалл он не терял, не менял на кристаллы других учеников — и вообще, учитель, при чём тут я? Я ничего такого не помню. Не было никаких записок, никаких тайных переговоров... семьсот золотых? Помилуйте, да откуда бы я взял такую прорву деньжищ? Отец присылает мне каждый месяц по десять серебряных монет, да ещё по золотому ко дню рождения...

— Может, он врёт? — спросил с робкой надеждой Галерт ир-Комнич.

Рист ир-Севельд, пристально следивший за каждым ответом Кая Ламены, сказал:

— Нет, не врёт.

— Но тогда кто купил у меня кристалл? — возопил Галерт.

Пришлось вызывать дополнительных свидетелей подвигов Кая Ламены: младшего ученика Галерта-ир-Комнича, уборщицу, передавшую Каю первую ответную записку... Эти свидетели без всякого нажима подтвердили: да, всё было так, как думает уважаемый маг Галерт. Именно Кай велел подобрать послание уважаемого мага, именно ему я его и принесла... А я видел, как она это делала... Свидетели говорили и при этом верили в то, что говорят.

Увы, Кай Ламена тоже твёрдо верил в собственные слова, из которых следовало, что его нагло оговаривают.

— Чушь какая-то, — пожаловался Галерт ир-Комнич.

— Чушь это или нет, — сказал Рист ир-Севельд, — я сейчас выясню.

— Каким образом?

— Проникну в его память, — ответил Рист, показав на сжавшегося Кая Ламену.

— Гм, гм.

— Вы что-то хотите сказать, коллега?

— Да, хочу. — Галерт посмотрел в глаза Риста и передал: "Стоит ли так углубляться в загадку? Я вполне готов поверить в добросовестность и честность вашего ученика".

Рист приподнял бровь.

"Хотите замять всю эту историю, коллега?"

"Скорее, не вижу причин раздувать её".

— Что ж, я даже могу согласиться с такой точкой зрения. — "Если мне перепадёт кое-что из вашей прибыли".

— Что? — воскликнул Галерт.

"Четыреста золотых — и я забуду ваши обвинения против моего ученика".

— Но...

"Либо так, либо о происшедшем придётся рассказать улл-мастерам".

Галерт ир-Комнич тяжко вздохнул.

— Хорошо. Да будет так.

...Час спустя Рист ир-Севельд, ставший богаче на четыре сотни золотых, поднялся в башню улл-мастеров и осторожно постучал в дверь своего Наставника. Получив разрешение, он вошёл, собрался с духом — и начал говорить.

— ...я полностью уверен в том, — закончил он свою речь, — что сознанием Кая Ламены завладел кто-то неизвестный и опасный, завладел для того, чтобы руками моего ученика, но без его ведома получить кристалл концентрации. Я обвиняю Галерта ир-Комнича в том, что он знает обо всём, что я сейчас сообщил вам, мэтр. Я обвиняю его также в том, что он предпочёл скрыть свою роль во всей этой тёмной истории, заплатив мне за молчание. Наконец, я обвиняю Галерта ир-Комнича в попустительстве интригам неизвестного лица, и я могу доказать свои обвинения.

— Это всё, что ты имеешь мне сказать? — немного скучающе спросил Верел осс-Тоглунг.

— Да, мэтр.

— Хорошо. Тогда ступай.

Когда меня вызвал к себе Синий, я догадывался... да что там, я точно знал, какова причина вызова. Я только не знал и даже не строил догадок о том, как мэтр отреагировал на известия о моих похождениях и что он намерен со мной сделать. Я просто пошёл к нему. Мне было немного страшно, но много сильнее страха было любопытство.

Улл-мастер меня не разочаровал.

— До меня дошли забавные слухи о хитрых интригах, — сказал он мне вместо приветствия. — В этой Башне появился кто-то неизвестный и опасный, охочий до кристаллов концентрации. Ну-ка, покажи мне свою добычу.

Я показал.

— Так-так. Похоже, ты успел перелинять. И быстрее, чем я думал. Ты уже не Змеёныш, а настоящий Змей... только ядовитыми зубами ещё не обзавёлся. Хочешь что-нибудь сказать?

Я покачал головой. Мэтр немного помолчал.

— Дураки, — сказал он резко. — Пустоголовые великовозрастные балбесы. Но стоит только повернуться к ним спиной — стопчут. Стадо всегда расправляется со своими врагами именно так: втаптывает в грязь. Даже если враг не настоящий, а воображаемый. Какая ирония! Столько усилий ума и драгоценного времени истратить на защиту от возможной опасности, получив в итоге...

Верел осс-Тоглунг оборвал себя на полуслове. Медленно выдохнул. И спросил:

— Чего ты хочешь больше всего?

Я ответил, не раздумывая:

— Идти по Пути.

— Так.

Некоторое время Синий молчал, сверля меня взглядом, вибрирующим от заключённой в нём силы. А когда он заговорил, тон его разительно изменился.

— Знаешь, я придаю мало значения всем этим правилам, придуманным трусами для дураков. Я не имею ничего против, если ты станешь учиться высокой магии. Но готов ли ты заплатить цену этих уроков? А, Змей?

— Да.

— Тогда готовься. Придётся тебе отращивать ядовитые зубы.

Мэтр сделал ещё одну паузу, звонкую, как медная струна.

— Армейское командование не далее как сегодня утром прислало мне малоприятного типа в чине подсотника. Его зовут Думетир Вольк или Думетир Больк... впрочем, неважно. Сейчас ты пойдёшь к этому Вольку или Больку, и он проводит тебя к своему начальству. А это начальство, в свою очередь, даст тебе задание. Сходишь, сделаешь, вернёшься сюда, и тогда мы продолжим наш разговор о высокой магии.

Я поклонился и вышел.

Подсотник Вольк в самом деле оказался малоприятным человеком. Увы, у меня не было выбора, иметь с ним дело или не иметь. Мэтр приказал — значит, надо.

— Ага, явился? — Вольк окинул меня таким взглядом, каким мог бы смотреть на вскочивший в неудобном месте чирей. Закончив осмотр, он просигналил на простом языке жестов, которым пользовались улл-воины и те немногие из армейцев, которым по долгу службы приходилось с нами общаться:

"Я — приказ — ты — исполнение. Иди — следом".

Подсотник Вольк и я покинули Башню Лилтана через главные ворота и двинулись через половину Кограда к какой-то второразрядной гостинице, граничащей с районом удовольствий. На конюшне этой гостиницы подсотник, как выяснилось, оставил свою лошадь. Оседлав её, Вольк выехал из города и, оказавшись на дороге, пришпорил так, что скотинка рванула вперёд галопом. Поскольку приказа "иди — следом" подсотник не отменял, а лошади у меня не было, мне пришлось поспешать за ним бегом.

Было это не так трудно, как может показаться. Это за коляской мэтра Верела, запряжённой Вороными, я бы угнаться не смог никоим образом, а вот за всадником на обычной лошади — сколько угодно. Ситуацию я решил использовать как удобный случай потренироваться. Если Вороные могут черпать энергию на ходу — чем я хуже их?

Примерно через три часа, ближе к вечеру, подсотник и я прибыли на место. Находилось оно в излучине той самой реки, вдоль которой был выстроен Коград, и представляло собой военный лагерь — долговременный, укреплённый по четвёртому разряду, численность гарнизона от восьми до десяти тысяч. Я изучал его снаружи и изнутри с большим любопытством: всегда интересно увидеть воочию то, что раньше видел только на схемах и планах да ещё в проекциях, создаваемых магами-наставниками.

Кони, люди, палатки, вооружённые патрули, костры, развешенная для сушки после стирки одежда, тайком передаваемые по кругу фляги, разговоры, песни, фигуры и лица... на моих глазах заученные схемы и самую малость прозрачные магические проекции обретали плоть. На меня здесь почти не смотрели, а если и смотрели, то опознавали как улл-воина довольно редко. И это при том, что я никак не скрывал своего лица и тех маркеров магического вмешательства, которые мог видеть любой: кожу специфического, с намёком на синеву оттенка, почти лишённые белков глаза, полное отсутствие волосяного покрова.

Впрочем, как я уже говорил, улл-воины — редкость. Понятно, почему рядовые солдаты не могут понять, кого они видят: исходя из специфики нашей службы, мне подобных должны гораздо лучше знать с той стороны линии фронта.

Знать и бояться.

Наконец подсотник довёл меня до палатки, где обитало высокое армейское начальство, которое должно было дать мне моё первое настоящее задание. Почти не задумываясь, я изменил режим работы своего маскировочного костюма. Обычно я ходил, сделав костюм чёрным; по традиции, этот цвет считался парадным. Но прежде чем предстать перед начальством, я сменил один фиксированный цвет на другие, покрыв свой костюм пятнами зелёно-буро-серого узора полевого камуфляжа. Это сразу отделяло меня от личного состава регулярных войск, говоря о причастности к специальным операциям; а ещё я таким образом обходил щекотливый вопрос о знаках отличия. На груди костюма при парадном варианте расцветки следовало помещать метки выполненных заданий — мне же, само собой, никаких меток пока не полагалось.

Трюк удался. На протяжении последующих десяти минут никто не обмолвился, насколько сложную работу предстоит взвалить на "этого сосунка".

Люди в границах Старого Империума говорили на одном языке. Но из-за вечной войны на юге и на севере стали говорить по-разному. Пока ещё не настолько, чтобы совсем перестать понимать друг друга, и всё же выговор человека, родившегося в Союзе, с выговором родившегося в Державе не спутаешь никак. Даже будучи в стельку пьяным. Даже будучи наполовину глухим.

Выговор. Диалектные различия. Какая мелочь!

Но эта мелочь, как я обнаружил, была самым существенным отличием живущих по эту сторону фронта от живущих по ту его сторону.

В самом деле, почему люди, работающие на земле, должны отличаться друг от друга? Дело, которое они делают, не зависит от способов управления территорией, от политических принципов, которых придерживаются правители. И уж тем более не зависит оно от того, какой Путь выбрали в их краях те немногие, кто действительно стремится превзойти себя.

Великие оппозиции: Свет или Тьма, День или Ночь... какое до них дело крестьянину? Ему нужно в поте лица своего добывать насущный хлеб для себя и для тех, кто стоит выше него. Точка.

В Боевой Школе, среди прочего, я читал труды по истории давней и новой. Да, на полях Ночного Союза горбатятся в основном рабы, а на полях Светлой Державы Ри больше так называемых свободных землепашцев. Но свободны они только по названию, потому что восемь из десяти имеют столько полученных по наследству долгов, что долги эти не покрыть даже единовременной продажей всего их имущества.

Ещё свободными землепашцев юга называют на том основании, что их нельзя без суда сажать в колодки и сечь кнутом. Но кто вершит суд над "свободными землепашцами"? Верно: их сеньор. А наказать сеньора за то, что он судит неправедным судом, посложнее, чем наказать хозяина за жестокое обращение с рабами. В Союзе на то есть специальная контрольная служба, не подчиняющаяся никому — даже приказам Малого Совета. Отцы-основатели Ночного Союза знали, зачем нужна такая служба. Для них не была секретом простая истина: хороший раб — это раб, с которым обращаются без лишней суровости. Рабы — опора государства и его движитель, они — источник процветания и богатства. Рачительный хозяин не будет просто так, из прихоти портить своих рабов, бить их, а тем более увечить и убивать. Кто же станет по собственной воле так глупо транжирить своё состояние? Да никто.

Совсем другое дело — свободные землепашцы. Они "свободны", а значит, ничьи, и с ними можно делать всё, что не повлечёт наказания. Можно выбивать из них непосильные подати, вытаптывать их поля, выдирать им ноздри и ногти за малейшие провинности, клеймить, сажать в яму, вешать за сбор принадлежащего сеньору хвороста или убийство живущего в лесу сеньора зайца; можно насиловать их жён и дочерей, "улучшая породу", покупать их детей в точности так же, как покупают рабов, и делать ещё многое, на что горазда изощрённая человеческая фантазия.

Впрочем, тяготы жизни южных землепашцев, и реальные, и декларируемые официальной историографией Союза, меня не касаются. Я нахожусь здесь не для облегчения их участи, а во исполнение воли моего хозяина.

Средних размеров село, возле которого я устроил свой наблюдательный пункт, всё ещё жило обычной жизнью, не подозревая о том, что жизни этой осталось — минуты. Малое время тому назад я невесомой тенью пробрался почти в самую середину села и оставил там полученный у молчаливого незнакомого улл-мастера артефакт. Не такой уж мощный сам по себе, он должен был сыграть роль камешка, вызывающего сход лавины. А я должен был доставить артефакт в подходящее место (уже сделано), проследить за его работой (делается) и вернуться с ним обратно (будет сделано в самом скором времени).

Вот оно. Началось.

Тихая песня вплелась серой призрачной нитью в шорох ветра. Я ощутил её, потому что был улл-воином. Но обычные люди не смогут услышать этого пения. Вернее, не смогут понять, что они его слышат. Оно прокрадётся в их души, оно зайдёт со спины и накроет их глаза сладкой пеленой забвения. Оно позовёт их — и они пойдут на зов...

Они уже идут.

Из своего гнезда около вершины одиноко стоящего дерева я заметил, как артефакта коснулся какой-то босоногий детёныш. Коснулся, поднял его, понёс. Он походил на жреца, которого вдруг осенило откровение, ниспосланное свыше. К ребёнку, несущему артефакт, подходили другие дети, подходили старики и взрослые, мужчины и женщины. Они касались артефакта и вливались в процессию, что возникла как бы сама собой. Песня, оставаясь всё такой же тихой, с каждым новым прикосновением набирала размах и ширь. Не зная об этом, все, коснувшиеся зачарованного предмета, сами начинали петь беззвучную песню призраков. На её зов сходились и даже сбегались всё новые люди. Они бросали работу, они забывали о начатых делах, о кричащих в колыбелях младенцах, они забывали самих себя — и двигались туда, куда их тянуло помимо их воли. А когда они касались Того, Что Задавало Тон...