Трудный возраст

— Плащ я на себя перешила. А что, хорошая вещь, чего пропадать-то добру, — ошарашено откликнулась Янош. Нет, прохождение сквозь стены лучше оставить магам и равейнам. А она в следующий раз как-нибудь по старинке — перелезет, подкоп выроет на крайний случай.

— Перешила! — Аксай трагически возвел очи к небу. — За него, между прочим, деньги уплачены.

— А нечего вещами разбрасываться, — обиделась Янош и выдернула руку из цепкой хватки Аксая. Тот только обрадовался:

— О, ты в себя пришла? Ну, тогда разгоняйся на этих своих смешных супер-роликах. Нам во-он туда нужно, — он ткнул пальцем в ряд темнеющих вдалеке ангаров.

Янош сначала послушно взяла разбег, а потом притормозила насторожено.

— А ты как доберешься?

— Пешочком, — серьезно ответил Аксай. — Ты поезжай, малявка. Не бойся, когда надо будет затормозить — я скажу.

Дорожки в заброшенном квартале были ровные, гладкие — счастье для любого обладателя роликов, идеальный полигон. Препятствий, например, невысоких бортиков между разными дорожками, тоже хватало. В другое время Янош с удовольствием погоняла бы здесь просто так, но сейчас для нее главным была скорость.

Быстрее.

Хотя Аксай и успокоил буйствующие в крови регены, запредельная чувствительность никуда не делась. И слабый шлейф эмоций Ежа чувствовался во всем одиннадцатом квартале.

Она уже очнулась. Ей больно.

Уже рядом с ангарами из ниоткуда появился Аксай — кажется, просто вынырнул из тени, сам похожий на бесцветную тень.

— А ну, погодь, — он подцепил Янош за шиворот, легко подняв над землей. — Ну, не пихайся ногами, сейчас отпущу... Ай! И не кусайся, дитё неразумное! Давай лучше план обсудим.

— Давай, — легко согласилась Янош — лишь бы отпустили. В последний раз так беспомощно она себя чувствовала рядом с дядей, когда ему надоело терпеть ее дурачества. Но тот был хоть и жуткий некромант, профессор и гроза студентов, но все же родственник. А этот Аксай кто? — А какой у нас план?

— Ну... — он задумчиво почесал в затылке. — Можно подойти справа и внезапно оглушить их. А можно подойти слева и внезапно оглушить их. На крайний случай можно залезть за крышу, спрыгнуть с нее в гущу врагов и... Ну, ты поняла. Какой вариант выбираем?

Янош почувствовала, что кровь опять закипает. Ежа там, может, бьют в этот момент, а этот идиот бесцветный кривляется!

"Ненавижу, — застучало в висках яростное. — Не-на-ви-жу".

— Без разницы. Лично я поеду прямо.

И рванула вперед так быстро, как могла. Когти Аксая только впустую царапнули воздух — она была уже далеко.

Вж-ж, вж-ж — ролики царапали дорожное покрытие. Гулкое эхо отражалось от металлических стенок ангаров и усиливалось многократно. Казалось, что между огромными железными ящиками несется не один человек, а целый десяток. Где-то позади ругался на чем свет стоит Аксай. Но Янош было все равно — она уже чуяла запах не только эмоций Ежа, но и ее крови.

Самое трудное в езде на роликах — делать резкие повороты. Тут или останавливайся и разворачивайся, куда нужно, или тормози и поворачивай плавно... Если, конечно, не предпочитаешь рискованные варианты — ухватиться за край проема и, задавая направление, успеть оттолкнуться от стены, чтоб не врезаться в нее же. Для человека — почти нереально. Для шакаи-ар — вполне возможно.

...В ангар Янош влетела только чуть-чуть замедлившись. Это и оказалось спасением. Еще немного — и она попала бы прямо в прицел. А так — проскочила в миллиметре от визгливо царапнувшей по металлу смерти, рикошетом выбивающей крошку из покрытия.

Ёж лежала на голом полу и оглушительно пахла болью — чистой, как солнечный свет. Темно-зеленая футболка стала черной от крови. А кто-то уродливый, излучающий ярость и больное, отвратительное удовольствие, в очередной раз заносил для удара стальной прут.

Воздух вырвался из горла Янош злым, змеиным шипением — с-с-ш-х-ха! Она оттолкнулась от земли пружиной, взвилась в невероятном, нечеловеческом прыжке — и, как снаряд, врезалась в мерзавца с прутом.

"Убью".

За последние два дня ногти окончательно отвердели и вытянулись — и превратились в шакарские когти, страшное оружие. Острые, прочные — и удобные, куда удобнее любых ножей. Это все ерунда, что рассказывают про шакаи-ар — мол, что они могут противника загрызть. То есть могут, конечно. Но неудобно. Клыки — это чтобы нежно так, по-дружески цапнуть. Или на охоте, нарастив регенами игольно-острую кромку, между поцелуями аккуратно проткнуть кожу — так делают те, кто не хочет тянуть из людей боль и предпочитает иные чувства.

А если нужно превратить кого-то в кровавую кашу — это только когти. Острые когти и сильные пальцы.

...Янош успела полоснуть наотмашь раз, другой, а потом крики отрезвили ее и выдернули из золотистого тумана ярости. Остальные бандиты не спешили нападать, и скоро стало ясно, почему.

Аксай.

Оказывается, эта его серебристая пыль умела не только успокаивать, но и усыплять.

— Ну, расцарапала ты ему брюхо. Хорошо так, шрамы на всю жизнь останутся, если выживет. И что будешь делать дальше? — Аксай полировал белым платком свои подчеркнуто человеческие ногти. — Добьешь его?

Янош медленно выдохнула, пытаясь отделить свой гнев от навязанного регенами. Одной рукой она вцепилась в горло подонка со стальным прутом, другой — медленно водила вдоль глубокой раны от нижнего края ребер к тазовым костям. Если ударить сейчас еще раз — умрет.

А у нее, у Янош, окончательно проснутся регены.

— Не знаю.

Мужчина был по-южному черноволосый, с крючковатым носом, с неровной загорелой кожей. Он мелко дышал и таращил темные глаза. Кровь его тихо сочилась из разреза и пахла металлом и гнилью.

— Да нет, можешь, конечно, делать, что хочешь, — Аксай расплылся в доброй-доброй улыбке. — Тебе решать. Вопрос в том, что для тебя важнее. Искромсать его, — мужчина дернулся и захрипел, но хватка у Янош была что тиски. — Или спасти подружку. А этих красавцев все равно потом отправят на пожизненное. К наркоторговцам в наше время сама знаешь, какое отношение.

Из всего этого потока вязких, бессмысленных слов, Янош почему-то выцепила только одно — "спасти".

Она пришла сюда за Ежом. Не за какими-то бандитами, а за подругой.

А если регены проснутся — никого она не спасет.

Щелчок рычажком — и ролики превратились в кроссовки. Пол был липким от крови и скользил под ногами, но тут и надо-то пройти всего пять шагов — под гулкими металлическими сводами, в синеватом электрическом свете, среди кружащейся в воздухе серебряной пыли.

Ёж лежала на холодном полу и мелко дрожала. И, кажется, не понимала уже, что происходит. Янош опустилась на колени рядом с ней и осторожно коснулась ее затылка. Русые волосы слиплись от крови. Запах боли с каждой секундой становился все тише.

— Аксай... Что с ней?

Серебристая пыль облаком окутала хрупкое тело, потом метнулась обратно — к Аксаю.

— Ну, насколько я могу судить, она умирает. Ей нужно в госпиталь, в реанимационную палату. Причем в ближайшие минут десять.

Не успеет. Автомобиль просто не проедет сюда, на заброшенную стройку.

Янош осознала это так ясно, как видела сейчас Аксая, трещины на полу или темно-красные пятна с резким запахом металла.

— Что же делать... — Янош раскачивалась из стороны в сторону, тихонько подвывая. — Что делать...

Время утекало, как вода через трещину в кружке.

"Сама я не справлюсь".

Это было очевидно с самого начала.

"Сама — нет... А если просить о помощи?"

И Янош сделала то, на что никогда бы не решилась ради себя. Она потянулась к Старшему — по той невесомой, но прочной нити, что связывает отца и дочь, целителя и пациента, шакаи-ар — и младшего носителя регенов, земное божество — и адепта веры.

"Папочка... помоги, пожалуйста!"

Отклик пришел мгновенно.

"Я здесь, Янош. Что случилось, солнце мое?"

"Она умирает".

"Кто? — легкое удивление. Потом блоки тети Мер сместились, впуская знакомое сознание, и Старший с облегчением выдохнул: — Не умирает пока, Янош. Но дело плохо. У нас есть примерно восемь минут. Я не успею настроить телепорт к тебе... но я могу попробовать дотянуться до нее".

— Как? — от шока Янош даже начала говорить вслух.

"Через тебя. Ты моя дочь, Янош. А я целитель. Значит, и у тебя должен быть дар. Просто ты никогда не интересовалась этой стороной своей наследственности, думая только о регенах и о крыльях, — в голосе Старшего не было ни единой нотки упрека. Просто констатация факта. — Впустишь меня, Янош?"

— Да!

Блоки распахнулись, как окна по весне. И пустой дом, холодное от страха сознание Янош, затопило теплое солнце присутствия целителя.

"Янош, смотри. Ты видишь?"

Переливы цвета, свет и тьма, мозаика, витраж, калейдоскоп — все человеческие слова, не передающие сути. Есть единое целое, оно состоит из миллиарда фрагментов, и положение каждого фрагмента по отношению к другому что-то значит, как и цвет, и яркость, и теплота света...

"Вижу".

"Смотри дальше".

Картина стала глубже, рельефнее, и за ней, на ином уровне, проступили очертания человеческого тела. Сначала неявно, а потом все четче и четче, и через несколько секунд Янош видела уже каждую венку, каждую пору в коже, каждую клетку... И каждое повреждение тоже.

Ёж была вся в черных пятнах. И внутри, и снаружи.

"Папочка..."

"Не дергайся, Янош. Будь смелее. И запоминай. Сначала мы восстанавливаем поврежденную нервную ткань... Видишь там, где позвоночник?"

"Да".

"Смотри".

Янош, как со стороны, увидела свою руку, источающую белое сияние. Оно миллиардами тончайших игл вгрызалось в черноту — а на том, другом слое бесконечно сложные волокна тянулись друг к другу, срастались, восстанавливался ток нервных импульсов между клетками.

"Теперь кости, в том же месте. Собираем — и сращиваем. Ты видишь?"

"Вижу".

Янош отвечала это снова и снова, глядя зачаровано, как истаивают под яростным напором белого света пятна гнилой черноты, как время словно оборачивается вспять — рассасываются гематомы, восстанавливается кожный покров, исчезают отеки, срастаются внутренние разрывы...

И все это делали ее руки — и сила Старшего.

Вокруг сиял белый свет.

Янош ощущала себя божеством... или, вернее, жрецом, взявшим взаймы божественную силу. Эйфория кружила голову.

Какой там полет? Полет — это глоток воды для умирающего от жажды.

Исцеление — целое озеро.

"А теперь — погружаем ее в сон. Вот так — просто принуждаем мозг выработать некоторые гормоны... Янош, не теряйся. Следи внимательно".

"Я слежу".

Потом сила схлынула, оставив после себя дрожь в руках, странную легкость во всем теле — и девочку с русой косой, всю перепачканную в крови, но абсолютно здоровую.

Янош мелко потряхивало.

"У тебя получилось, папочка?"

"Получилось, солнце мое. И не у меня — у нас".

Новый шок.

"Как это?"

Старший, кажется, улыбнулся лукаво:

"Хочешь узнать, как — возвращайся. Я всегда говорил, что в любое время готов начать твое обучение, Янош".

И еще сказал:

"Мы все по тебе очень скучаем, светлая".

И исчез.

Янош осталась одна.

Где-то далеко завывали сирены.

— Я тут взял на себя смелость вызвать полицию и скорую, — кашлянул Аксай, напоминая о себе. Янош повернулась к нему, совершенно пьяная от наплыва чувств. — А нам лучше сейчас уйти незаметно. Природу чудес лучше, э-э... не раскрывать. И кстати, — он вдруг наклонился, срывая с шеи одного из бандитов кожаный шнурок. — Это не твоей подружки?

Зеленая гильза покачивалась из стороны в сторону, гипнотизируя взгляд.

— Ее.

— Вот и оставим ей. А нам с тобой пора, пора!

Аксай аккуратно вложил гильзу в теплую ладошку Ежа, подхватил Янош на руки и потащил к выходу. А там — нырнул в какую-то тень и выскочил уже из стены перекошенного сарайчика.

— А это, — произнес Аксай с гордостью, — местный дом с привидениями. Моя резиденция! Слушай, Янош, лично я голодный, как стадо студентов, а ты? Как насчет пиццы? Э-э? Янош? Ты спишь, что ли?

Янош только дернула ногой и поглубже запустила коготки Аксаю в плечо.

"Все-таки почти проснувшиеся регены, сила целителя и общение с папочкой-старшим — это слишком много для одного дня", — сонно подумала она и отключилась.

— Ты уверена в этом?

Аксай задавал вопрос уже даже не в десятый, а в сотый, кажется, раз. Здесь, на мысе, ветер был сильный. Он срывал слова с языка и уносил их вдаль, а еще — бессовестно трепал бесцветные волосы Аксая.

— Уверена, — Янош решительно одернула черный плащ. Ну, мятый немного, но не маме говорить об аккуратности в ношении вещей. — Из "Рыбы и Раковины" я уволилась. С ребятами попрощалась. К Ежу зашла — жаль, она спала еще... Меня и так уже полгорода ищет во главе со службой опеки. Как же, безнадзорный ребенок! И вообще, я сюда еще вернусь, — Янош сощурилась, глядя на бесконечное синее море, неровным полотном сбившееся внизу. — А тебе обязательно нужно познакомиться с моими родителями! С обоими папами и с мамой!

Аксай озадаченно поскреб затылок и осторожно поинтересовался:

— С обоими — кем? Деточка, а ты точно здорова?

— Точно, точно, — ворчливо отозвалась Янош.

Вчера у нее была престранная беседа с Младшим. Он одобрил дружбу с Ежом — "Умница, нашла ведь единственного квартерона-ведарси в этом городке! Похоже, эта твоя девчонка — родственница Серго такая золотистая единорожка, ха-ха!" — и как-то очень уж подозрительно заинтересовался личностью Аксая.

"Аксай Сайран? Так и сказал? А приведи-ка его к нам завтра, мы с мамой бы на него взглянули, — вкрадчиво попросил Младший. — Лично у меня к нему есть один разговор... если это и правда Аксай".

Младшего Янош слушалась всегда. А потому сейчас она стояла и разглядывала море, прощаясь ненадолго с солеными волнами, и в одной руке сжимала телепорт, а другой — цеплялась за локоть Аксая.

— Я еще вернусь, — шепнула она. — Ёж, Флай, Гурман — не скучайте. Я вернусь, — и добавила громче, обернувшись к Аксаю: — Ну что, готов?

— Нет, — из вредности ответил он, но Янош, уже ничего не слушая, раскрошила телепорт.

Вспышка.

В Приграничном городе было куда холоднее, чем у моря, и перешитый черный плащ пришелся очень и очень кстати. Родители поджидали Янош в саду, у площадки для телепортации — все вместе, втроем, что редко бывало в последнее время. Мама, как всегда, одетая небрежно — в уютный свитер и резаные джинсы, улыбалась, поглаживая перевитую зеленой лентой косу. Папочка-старший, кажется, только что вышел из лаборатории, по крайней мере белый халат он еще не снял, а челка была заколота — видимо, чтоб во время опытов не мешалась.

Младший же стоял чуть поодаль — как и прежде, больше похожий на сон, чем на живое существо. Весь в эффектном черном, белые-белые, как горячий пепел, волосы, белая кожа и ярко-синие — как небо, как море, как счастье — глаза.

Такие же, как у Янош.

— Я дома! — взвизгнула она и, разбежавшись, повисла у мамы на шее, чувствуя, как эти объятия скрепляют руки Старшего и — поверх — Младшего. — Вы не сердитесь, что я сбежала? Нет?