Трудный возраст

Гулкий металлический грохот был подобен грому. Или так показалось в этой тишине?

— Ой, мама... — простонала Янош, потирая пострадавшую поясницу. — Ёж, ты как? Живая? Извини, пожалуйста, я...

— Живая, — глухо откликнулась Ёж, с трудом пытаясь подняться. — Успокойся, это случайно получилось, я сама хороша. Поедем отсюда, правда что ли.

Но было уже поздно.

На шум из ангара выбежали люди, и с первого взгляда стало ясно, что никакие это не райдеры. Разве те стали бы сразу доставать пистолеты и целиться по простым девчонкам?

— Вы кто, вашу мать?! — заорал басом какой-то верзила. Безоружный, в отличие от остальных, но жутким химическим запахом от него несло сильнее, чем от прочих. — Вы какого хрена тут забыли?!

Вязкие, агрессивные мысли его затягивали Янош, как в гнилой водоворот, и с запозданием, обмирая от страха, она догадалась, что это был за странный запах.

Наркотики. А тут либо склад товара, либо точка сбыта.

Вот почему избили Дэна! Вот почему пропал тот, второй парень — наверняка его просто прикончили как свидетеля! И теперь Ёж и она тоже...

— Мы — никто, так, мимо проходили, ничего не видели! — крикнула Янош, выигрывая время. Ёж поднималась на ноги, но слишком медленно и неловко после падения. Еще бы, так навернуться! А стенки ангара еще и неровные, из ребристого металла... — Ой, а кто это у вас за спиной?

Янош ляпнула это наобум, просто так — и сама обомлела, когда вдруг различила за спинами бандитов что-то темное, злое, агрессивное... Оно метнулось вбок, сминая стенку ангара с диким скрежетом. Ёж, только вставшая на ноги, едва не свалилась снова, но Янош успела подхватить ее и потянуть — вперед, вперед, к спасительному повороту.

Уже у самой границы линии ангаров, что-то чиркнуло по асфальту.

Пуля.

У Янош даже все ругательства из головы вылетели. Остался один инстинкт самосохранения — неистощимый, подгоняющий вперед, закипающий в крови полупроснувшимися регенами. Ёж, кажется, тоже гнали вперед инстинкты — человек в нормальном состоянии не может так перескакивать через препятствия, падать и сразу подниматься, забывая о разбитых коленках, ободранных ладонях, о синяках и ушибах...

Стена с веревкой показалась впереди слишком быстро. Девчонки не успели затормозить — слишком разогнались. Янош только и сумела, что проскользнуть вперед подруги, стиснуть ее в объятиях, закрывая собою, принимая удар на себя — и мир вспыхнул ослепительной болью. И хорошо бы упасть сразу, тут же, на месте, отлежаться — но времени нет. Совсем.

Тихонько поскуливая от боли, Янош дотянулась до веревки и обвязала ею полуобморочную девчонку. Щелчок рычажка — и ролики сменились на шиповки. Упираясь ногами в стену и подтягиваясь по веревке, Янош вскарабкалась на верх стены, встала поустойчивей на широком парапете — и принялась осторожно вытягивать подругу.

"Я сейчас или упаду, или ее уроню, — билось в висках сумасшедшее. — Нет. Я не человек. Я шакаи-ар. Я сильнее. Сильнее..."

Наверное, в какой-то момент в Янош что-то сломалось. Отключилось человеческое, включилось древнее, замешанное на инстинктах и звериной жажде выжить. Она не запомнила, как и когда Ёж оказалась наверху, как они обе спустились и куда побежали потом. Пришла в себя лишь у дальнего пляжа, близ мыса, в диком и пустынном месте.

Болело, кажется, абсолютно все.

Янош улыбалась морю, искрящемуся на солнце, такому же синему, как бесконечное небо над головой, и вдыхала всей грудью соленый воздух.

Сбежали. Выжили.

— Гильза, — произнесла вдруг Ёж четко и тихо. — Дэнова гильза там осталась. Шнурок порвался...

Долгая волна накрыла мокрый пляж — и с шуршанием откатилась.

Опираясь на руки, Янош подползла к безучастной, будто окаменевшей девчонке — и обняла ее за плечи, наваливаясь всей тяжестью и прижимая к сыроватому песку.

— Не смей возвращаться за этой штукой, — прошептала она в шею Ёж. — Не надо, слышишь? Я сама вернусь и найду ее. Честно-честно, обещаю, Ёж. Только ты туда не суйся, хорошо?

Ёж молчала.

Янош, уставшая уже до зеленых пятен в глазах, цапнула ее за плечо по-собачьи и пригрозила:

— Попробуешь поехать — сама тебя поколочу. Обещай, что не поедешь.

И Ёж, как будто очнувшись, тихо сказала:

— Хорошо, обещаю.

Ложью от нее не пахло. Янош расслабилась.

Теперь предстояло несколько трудных вещей. Во-первых, рассказать о произошедшем деду Ежа. Во-вторых, сознаться, что она, Янош, тут без родителей. В-третьих, убедить деда пойти в полицию и заявить о присутствии подозрительной группировки в одиннадцатом квартале. Сложность заключалась в том, что Янош наверняка вызвали бы давать показания, проверили бы документы — и вот тогда бы обнаружилось, что она живет здесь без родителей. И — привет дорогой службе опеки!

Проблемы, проблемы...

"Младший, наверное, оценил бы мой творческий подход к влипанию в неприятности", — подумала вдруг Янош.

И с этой мыслью провалилась в сон — мгновенно и необратимо, как падают в море с обрыва.

Четыре дня Янош разрывалась между работой и приглядом за Ежом. Благо еще ежиный дед оказался человеком понимающим и пообещал наведаться в полицию с заявлением.

— У меня кой-какие связи еще сохранились, да и сына моего в этом городе уважают, — задумчиво почесал он подбородок. — Авось найдем управу на негодяев. Ух, в ракетные войска бы их! Да на фронт, да на фронт!

А все свободное время — его, к сожалению, оставалось немного — Янош отсыпалась. Тот последний рывок, сумасшедший побег из одиннадцатого квартала, словно выкачал из нее все силы. Тянущая боль в мышцах так и не проходила, наоборот, с каждым днем усиливалась — понемногу, но ощутимо. Сны стали невыносимо яркими. В слитном хоре видений, чувств и мыслей чаще и чаще становились различимыми отдельные голоса. А порой та же невероятная чуткость возвращалась и днем — и тогда Янош, где бы ни находилась в тот момент, замирала на несколько секунд, оглушенная этим обжигающим, полным, восхитительным, вкусным... Хотелось кинуться следом за случайным прохожим, в котором гремел оркестром целый мир, окунуться в звенящие сны девочки, задремавшей в кафе, бежать сквозь толпу и впитывать, впитывать, впитывать все, что чувствуешь.

Но потом сверху словно стеклянный колпак опускался — хлоп! — эмпатия вновь засыпала.

Больно, почти до одури больно — и сладко. Как на качелях — то взмываешь в самое небо, то падаешь, и скрипят железные крепления-суставы, и, кажется, раскачивается сама земля.

Дух замирает.

Четыре дня Янош просто жила, отшучиваясь на вопросы Флая о том, не влюбилась ли она.

А потом все закончилось.

Вечером пятого дня, когда от бесконечно долгой смены оставалось всего-то сорок минут, Александр, вручая Янош очередной заказ, подмигнул:

— Кстати, Ёж тут вот-вот собирается побить твой рекорд.

— Что?

Янош показалось, что она оглохла. Перед глазами поплыли оранжевые пятна.

— Заказ ей попался такой. В двадцать шестой квартал. Срочный... Эй, ты куда? А контейнер? Янош, я на тебя штраф повешу, если... кха-кха...

Ну, реакции на раздражители у Янош точно не поменялись. И согнулся пополам непонятливый Александр точно так же, как тот "спасатель" на пляже.

...Она так и не поняла, в какой момент все так разительно изменилось. Только что кругом высился немой, безвкусный город — и вот он уже поет на тысячи разных голосов, а сама Янош несется по невидимой ниточке запаха, по следу Ежа. На такой скорости, что легче перепрыгнуть — бордюр, заигравшегося на тротуаре ребенка, лавку, таксу на поводке — чем затормозить и объехать. В спину летели ругательства, изумленные возгласы и восхищенные вздохи — но Янош было все равно.

Но ближе к одиннадцатому кварталу пришлось замедлиться. След Ежа начал двоиться, как будто она кружила по дороге в сомнении, раздумывая, повернуть или поехать напрямую. У стены все путеводные нити ароматов снова свивались в одну.

Ёж решила объехать квартал вдоль стены. Конечно, как простой девочке перебраться через шестиметровую громадину?

Интуиция все так же выла тоскливо, по-волчьи, и гнала Янош вперед.

Примерно через триста метров, на пятачке перед открытым, но подозрительно пустым баром, след вдруг вильнул. Янош притормозила — и вовремя. Влети она на прежней скорости в такое густое облако эмоций и запахов...

Чего здесь только не было! И чистые, ясные, как звезды в морозном небе, чувства Ежа — удивление, неприятие, страх, азарт, боль. И неопрятные облака мутных чужих эмоций. Злое веселье, скука, непонимание, узнавание, гнев-гнев-гнев, едкие брызги страха... И тонким флером поверх всего этого — знакомый по прошлой вылазке химический неприятный запах.

Наркотики.

Янош затормозила и присела на корточки, растерянно царапая длиннющими когтями темные пятнышки на асфальте. Кровь.

— Ее... убили? — язык с трудом ворочался, как будто Янош за него оса цапнула.

Тянущая боль в мышцах стала невыносимой. Казалось, что еще чуть-чуть — и волокна лопнут, выпуская наружу... что?

Янош пока еще не знала.

И в тот момент, когда она готова была уже сорваться, отпустить это наружу — воздух наполнился вдруг серебристой пыльцой с запахом корицы, и мёда, и кардамона, и ванили, и кофе, и сливочной помадки, которую мама готовила иногда, под настроение... Запах безопасности, счастья, уверенности и бесконечной силы.

— Подожди ты пока с пробуждением, малявка, — ощущение чужого присутствия обнимало со всех сторон. И с каждым вдохом боль в мышцах успокаивалась, а сознание прояснялось. — Давай логически мыслить, чай, не дураки. И вообще, не зная броду, не суйся в воду, а то расквасишь морду. Свою.

— И чужую тоже, — упрямо пробурчала под нос Янош, ковыряя когтем подсохшую кровь на асфальте.

Дура, дура какая! Не распознала пробуждение регенов, едва не сорвалась... Ну, стала бы она шакаи-ар — а толку-то? В кровавом безумии много не навоюешь. И не факт, что силенок у нее хватило раскидать банду наркоторговцев. У них же наверняка пистолеты у всех, если не что-нибудь покруче.

Нет. Если отбивать Ежа, то делать это надо по уму. Так, как посоветовал бы Старший.

— Я сейчас позвоню в полицию. Скажу, что подругу похитили у меня на глазах, — Янош понимала, что принимает единственно верное решение, но губы у нее дрожали. Как будто в эту самую секунду она предавала Ежа. — Пусть высылают наряд на место. Я...

Кто-то опустился напротив нее на асфальт, поджав под себя ноги на восточный манер.

— Зачем же кидаться из крайности в крайность. Я тебе помогу с подружкой. Она ведь на моей территории влипла. А этих придурков я давно хотел оттуда турнуть, но повода не было. Ну теперь, думаю, все — доигрались, лапочки мои ненаглядные, я им покажу, где раки зимуют и почему свистят.

Сказано это было с таким величием, что Янош от неожиданности хихикнула и наконец посмотрела на своего собеседника — и спасителя.

Вылитый Симпатяга. Просто точь-в-точь.

— Ты не он, — решительно припечатала Янош. — Пахнешь по-другому.

"Симпатяга" сощурил голубые глазищи.

— А кто я тогда, по-твоему?

— Не знаю, — она пожала плечами. — И не призрак точно... Хотя наверняка за него выступал. Угадала?

— Ага, — расхохотался "Симпатяга". — Ну, ладно, давай по-серьезному знакомиться, а то времечко поджимает.

Внезапно серебристая пыль, как намагниченная, потянулась к нему и плотно-плотно облепила кожу, одежду, даже обувь. И Янош, как ни вглядывалась, не сумела распознать тот момент, когда "Симпатяга" изменился и на его месте появился другой человек.

Человек?

Он был... никакой. Абсолютно безликий. Мужчина неопределенно-среднего возраста — такому и тридцать можно дать, и тридцать восемь, — чем-то похожий на пыльную мышь. Волосы у него были того блеклого русого оттенка, который ближе к серому. Кожа бледная, но не настолько, чтоб это бросалось в глаза. Лицо правильной формы — как у всех этих одинаково-незапоминающихся моделей в рекламе, только подбородок немного островат, а губы тонкие, бесцветные. На щеках — нежный пушок, словно у мальчишки, пока еще завистливо поглядывающего на папину бритву.

А потом незнакомец открыл глаза — и впечатление изменилось.

В них не было ни зрачков, ни радужки — только сплошная чернота, рассеченная тремя золотистыми трещинами.

Наверное, если бы у Янош родственнички подобрались менее экзотичные, то сейчас бы она завизжала, как простая школьница.

А так просто сглотнула — и спросила осторожно:

— Ты кто?

— Аксай Сайран, прошу любить и жаловать, — улыбнулся он и протянул руку, чтобы потрепать Янош по голове. — Какая ты милая... И так напоминаешь кого-то... Слушай, тебе кто телепатический блок ставил в голову? Мамочка?

— Тетенька, — буркнула Янош, уворачиваясь от прикосновения. Конечно, аллийскую чувствительность ее волосы унаследовали не в полной мере, но ощущения все равно были слишком острыми. Шапки и кепки — Янош и то не выносила, а тут — прикосновения чужого человека. — Если хочешь, я тебя потом со своими родственниками познакомлю. Со всеми. А сейчас мы Ежа спасать будем или нет?

— Будем, — серьезно кивнул Аксай. — Руку давай.

Янош послушалась.

Аксай одним рывком вздернул ее на ноги и, как детский самосвал на веревочке, покатил на роликах прямо к стене, не переставая при этом жаловаться в пространство, ни к кому конкретно не обращаясь:

— И ведь не дают пожить спокойно! Ты хоть представляешь, за сколькими городками я приглядываю? Сотня? Бери выше — тысяча, не меньше! И в каждом нужен хоть один захудалый призрак, или заколдованный квартал, или, скажем, Женщина с Синим Лицом, которая приходит к тем, кто нашел красные перчатки на дороге у кладбища... Что ржешь? Я серьезно, между прочим. Людям нужны чудеса. Всякие — добрые и злые, страшные и смешные. Знаешь, сколько ребят, рассказывая истории про гроб на колесиках, надеются, что это правда?

— Дураков везде хватает... — неопределенно откликнулась Янош, с ужасом наблюдая за приближающейся стеной. Аксай и не думал останавливаться.

— Обижаешь, — откликнулся он. — Никакие они не дураки. Они дети. Впрочем, и взрослым нужны чудеса, только другие. Взрослые почему-то совсем не любят боятся, но сказки для себя придумывают сплошь жуткие. Заколдованный туман, в котором машины вылетают на обочину, кровавый маньяк-убийца... Ну, не надо так на меня пялиться, никого я не убиваю — это скучно. Но погоняться за кем-нибудь в старомодной шляпе и полосатом свитере — неплохое развлечение, если, конечно, не заниматься этим слишком часто. Нет, — вздохнул он, крепче сжимая руку Янош. До столкновения с бетонной стеной оставалось жалких три шага. — С подростками веселее всего. У них и фантазия, и жажда чуда, и тяга к страшному, и веселье мешаются в таких пропорциях, что...

Перед самой стеной Янош не выдержала и зажмурилась, но ощутила лишь легкую перемену температуры — на секунду стало холоднее, и все. А Аксай даже паузы не сделал в потоке своей бесконечной речи:

-...что диву даешься. Нет, ну прелесть, правда! Взять хоть этот зеленый цилиндр. Не было поначалу никакого зеленого цилиндра, я очень точно подошел к воспроизведению наряда начала двадцать первого века. Даже фотографии того почившего идиота откопал! Кепочка в клеточку, шарф длинный, пальто — все, как положено. Это уже дети потом, пересказывая историю друг другу, выдумали и плащ, и цилиндр... Кстати, куда вы шмотки-то дели?