Отморозки - Земляной, Орлов

После того, как поверка личного состава и инвентаризация успешно завершились, настал черед выработки плана дальнейших действий...

— ...Господа офицеры!

Собравшиеся в чудом уцелевшем хуторском амбаре офицеры встали.

Анненков-Рябинин прошел к импровизированному столу и уселся на старый бочонок:

— Прошу садиться.

Львов устроился на трофейном складном стуле, остальным пришлось довольствоваться здоровенным обрубком бревна и перевернутой поилкой.

— Господа, на повестке дня главный вопрос: что будем делать дальше?

— То есть как? — ахнул подъесаул Черняк. — Мы что, сдаваться будем?!

— Ну, это — вряд ли... — хмыкнул Анненков.

— И, если я правильно понимаю, в плен нас брать будут тоже очень вряд ли, — прошептал Львов так тихо, что никто ничего не расслышал.

Лишь есаул угадал это по губам и чуть заметно кивнул головой, после чего приказал:

— Прошу высказываться от младших к старшим.

Двое подпоручиков и хорунжий предложили пробиваться к своим. Следующим говорил Львов-Маркин:

— Предлагаю остаться в тылу противника и нанести максимально возможный ущерб его коммуникациям и тылам.

— Как это?! — раздались недоуменные голоса. — Что значит 'остаться'?

— Если кто-то плохо помнит историю Отечественной войны, поясняю: как Денис Давыдов.

Анненков снова кивнул, но на сей раз так, что это заметили и поняли все.

— Я согласен со штабс-капитаном, — заявил Черняк. — И опыт славных героев Дона Платова и Уварова учит нас тому же.

— Ну, до героев Дона нам еще далеко, — холодно заметил Анненков, — но мыслите вы, господа, в правильном направлении. Штабс-капитан, а напомните-ка мне: кто там командует сейчас у немцев?

— Где именно командует, господин есаул? — уточнил Львов. — Вас интересует командующий армией, кавалерийской группой, атаковавшей нас, или командующий фронтом? Я полагаю, что вас не интересуют кайзер Вильгельм и начальник Генерального штаба Фалькенгайн? — улыбнулся он весело.

— Не интересуют, — все так же холодно подтвердил Анненков. — Кто командует фронтом?

— Генерал Пауль фон Гинденбург. Десятой армией, которая нам врезала — генерал-фельдмаршал Герман фон Эйхгорн, господин есаул.

— И как по-вашему: наш командующий против него, а?..

Штабс-капитан задумался, затем определил:

— Алексей Ермолаевич Эверт — генерал неплохой. Имеет боевой опыт, да и авторитетом в войсках пользуется... Опять же: грамотный штабной работник... — Он снова задумался, а потом закончил, — А все же против Эйхгорна он, пожалуй, не тянет... Нет, точно: Эверт Эйхгорну не соперник, особенно с учетом преимущества в организации, связи и логистике.

— В чем, извините? — спросил изумленный подъесаул Черняк. — В чем они нас превосходят?

— В логистике, — пояснил вместо Львова Анненков. — Новомодное словечко, означающее снабжение. От перевозок до складской работы — Он немного подумал и добавил, — На будущее, Глеб Константинович: будьте осторожнее со словами, которые вы подцепили на Балканах. Их понимают далеко не все.

Львов негромко фыркнул, но ответил совершенно спокойно:

— Прошу меня извинить, господа. Иногда очень трудно отказаться от удовольствия воспользоваться емким словом...

Он собирался сказать что-то еще, но есаул перебил его:

— Я полагаю, господа, что мы изрядно поможем нашим войскам, если нанесем визит в штаб герра Эйхгорна. Особенно, если наш Эверт ему уступает...

На следующий день Анненков разослал разведывательные группы с целью уточнения окружающей обстановки. К вечеру почти все группы вернулись, доложив однотипное: 'Господин есаул, в двадцати верстах, в районе деревни Солонье, обнаружили германский разъезд. Бой не приняли, отошли'. Менялось только расстояние — от пятнадцати до двадцати пяти верст, да название и тип населенного пункта.

Выслушав очередной типовой рапорт, Анненков-Рябинин поморщился и, наконец, не выдержав, спросил:

— Почему не приняли бой, сотник?

— Но, господин есаул, — растерялся тот. — Я не знал численности противника, и потом...

— Потом уже ничего не было, — оборвал его Анненков. — Что вы узнали?

— Что на хуторе Вербивки германцы...

— Сколько?

— Ну, мы видели только разъезд, но я полагаю...

— Сотник вам карты дать? — снова прервал его Анненков.

— Карты? Какие карты?..

— Гадальные. И длинную юбку с цветастым платком. И будете гадать на картах, как и полагается цыганке.

Сотник Емельянов побледнел и пошел красными пятнами.

— Вы не смеете...

Анненков смерил его ледяным взглядом:

— Вы свободны, сотник. И, кстати, вы не видели: штабс-капитан уже вернулся?

— Мне кажется... — начал Емельянов, но тут буйная натура Анненкова возобладала над полковником Рябининым, и разрушенный хутор сотряс дикий рев разъяренного медведя:

— Идите, креститесь, гимназистка! Убирайтесь, пока я вам морду не разбил! Кажется ему, медиум х...ев! Вон!!! Я сказал — ВОН!!!

Сотник выскочил, точно ошпаренный, а Анненков еще немного побушевал, прежде чем полковник Рябинин сумел обуздать потенциального атамана. Есаул постоял несколько секунд, затем занялся дыхательной гимнастикой. Сел, помедитировал, после чего достал портсигар и серебряную спичечницу и со вкус наслаждением закурил.

'Блин, ну поему они здесь такие?! Вроде и не тупые, а вот поди ж ты!.. То на разъезд напасть менжуются, то в одиночку готовы с шашкой наголо эскадрон вражеский атаковать... Интеллигенты, мать их так!... Вот и выходит, что кроме Маркина и послать-то некого. Только неспокойно как-то... Впрочем, как и всегда, когда приходится иметь дело с непрофессионалами. Этот 'любитель' тоже тот еще фрукт..."

Львов бесшумно отвел ветку и вгляделся в наступающие сумерки. Ага, вот и он, красавчик. Клиент. 'Наш интересант', как говорит Рябинин. Офицер. Командир отдельной саперной роты. Гауптман, надо полагать. Хотя может оказаться и майором, но это хуже. Если майор застрял на должности комроты — хреновый это майор. Разве что из молодых да ранних, но это тоже не айс. Выскочек не любят и инфу дают в обрез, только то, что действительно необходимо. Но, как говорится, дареному коню в зубы не смотрят. А ворованному — тем более...

Штабс-капитан махнул рукой, и рядом с ним материализовался ефрейтор Семенов. Львов указал ему на часового, потом провел ребром ладони по горлу.

— Слухаю, вашбродь, — чуть слышно выдохнул ефрейтор и исчез.

А через десять минут исчез и часовой. Беззвучно, словно испарился...

Львов поднялся и, почти не таясь, двинулся к дому, в котором скрылся немецкий офицер. Следом за ним тенями встал и пошел добрый десяток бойцов его бывшей роты. Не оглядываясь, штабс-капитан показал рукой на окна, затем растопырил пальцы. От группы отделились четверо с Чапаевым во главе и бесшумно переместились к обоим окошкам мазанки. Все также, не спуская глаз с крыльца, Львов хлопнул себя по бедру, где вместо положенной шашки висел длинный кинжал. Этот жест означал требование обойтись без стрельбы. А уже в следующее мгновение штабс-капитан распахнул слабо скрипнувшую дверь.

— Wer da?

— Nicht wichtig , — ответил на том же языке Львов.

И коротко двинул поднявшегося ему навстречу гауптмана под ухо рукоятью кинжала...

— Ну вот, — Львов развалился на скамье, закинув ногу на ногу. — Вот тут все документы, которые имелись у нашего очаровательного гауптмана фон Данвица. — на стол легла битком набитая холщовая сумка. — А вот тут, — он небрежно бросил на стол кожаный планшет, — приказы от командования.

Он вкусно затянулся 'зефириной' и выпустил в потолок струю ароматного голубоватого дыма. Штабс-капитан гордился своей разведкой и ожидал похвалы.

— Гауптман за дверью? — больше для проформы поинтересовался Анненков.

— Ну так. А где ж ему быть, болезному? — Львов ухмыльнулся улыбкой довольного Чеширского кота, — Заносить?

— А что у него с ногами? — удивился Анненков-Рябинин. — 'Что он там натворил с пленным? Колено прострелил для сговорчивости? Мог, зараза...' — пронеслось у него в голове.

— Да все нормально у него с ногами, — хмыкнул штабс-капитан. — Я просто приказал его в брезент запеленать и нести.

— Зачем?!!

— А для испуга. Что пугает больше всего? Непонятное. Ну, вот я и... — и он неопределенно помахал рукой.

'Вот ты ж, психолог недорезанный! Курс психологии за речкой проходил, зачеты в Тирасполе сдавал, а диплом на Балканах защитил... Твою ж мать!'

Тем временем два здоровенных ефрейтора втащили слабо дрыгающийся сверток и, небрежно раскрутив его, вытряхнули на земляной пол расхристанного человека в форме немецкого офицера. Тот еще несколько минут неподвижно лежал, хватая ртом воздух, потом надсадно закашлялся, с трудом приподнялся и неуклюже сел, прямо там, где лежал.

— Mein Gott! Was war es? — выдавил он из себя, глядя бессмысленными глазами на Анненкова.

— Вы в плену, гауптман, — есаул подошел поближе и слегка наклонился над немцем. — Прошу вас быстро и четко отвечать на мои вопросы. Это и в ваших интересах: мне необходима информация, и я ее получу. А вот какими методами — зависит только от вас...

— Господин есаул, а давайте я ему ногу отрежу, — предложил на неважном немецком Львов, напуская на себя самое зверское выражение. — Заодно и поедим, а?

— Слушай, кончай дурака валять! — обронил Анненков-Рябинин уже по-русски. — Тоже мне, доктор Фрейд отыскался.

— Почему Фрейд? — удивился Львов-Маркин. — Я ж не яйца ему предложил отрезать...

— Заткнись, а?

— Все, все: уже заткнулся.

Напуганный до полусмерти гауптман отвечал быстро, не запирался и лишь изредка бросал полные ужаса взгляды на Львова, видимо ожидая, что этот сумасшедший русский сейчас действительно начнет резать его на куски. И именно поэтому прозевал тот момент, когда Анненков-Рябинин со словами 'Ну, вот, похоже и все...', неуловимым движением ударил пленника шомполом в ухо.

— Едрить, — только и смог произнести Львов, глядя на завалившееся кулем тело. — И эти люди запрещают мне ковырять в носу?

— А нечего в нем ковыряться, — усмехнулся одними губами Анненков. И, окинув товарища внимательным взглядом, добавил, — Смотрю, ты чем-то недоволен, твое благородие?

— Хм-м, — откашлялся Львов. — Знаешь, я, может, и не вовремя сейчас влезу, но все-таки, ты мог бы мне и моим ребятам хоть спасибо сказать. За такой-то подарок... — И он указал на валявшееся на полу тело.

Рябинин помолчал, затем взъерошил буйно вьющиеся иссиня-черные анненковские волосы и в свою очередь спросил:

— Спасибо? А за что, собственно? — И, предваряя возражения или вопросы штабс-капитана, пояснил, — Вы просто выполнили свою работу. Выполнили нормально. И за что же тут благодарить? Ты вот, когда инженером был, что каждый раз рабочих благодарил за то, что они смену отстояли? Или за то, что продукция без брака получилась?

Львов задумался, а затем произнес:

— Ну, нет, конечно, но иногда — хвалил. Особенно, если одна бригада свою работу выполнила, а остальные — нет.

— Вот из-за этого у нас социализм и провалился! — неожиданно зло бросил Анненков. — Привыкли хвалить просто за выполненную работу! Разбаловали всех, вот и результат... Ладно, — он сел к большому ящику, развернул карту. — Смотри. Вот здесь у них, — остро отточенный карандаш ткнулся в точку с надписью 'Ораны' , — железнодорожная рота. Вырезать ее сможешь?

— Один?!!

— Совсем дурак? Со своими, разумеется.

Ну-у-у... — Львов хмыкнул, — А благодарность перед строем будет?

— Посмотрим по результатам, — без улыбки сказал Анненков.

— Сделаем...

— Ну, вот и хорошо. А я с тремя сотнями наведаюсь вот сюда...

Карандаш вывел тоненькую стрелку, упершуюся острием в надпись 'Марцинканце' .

Анненков повел казаков к еврейскому местечку Марцинканце, где, по словам покойного гауптмана, располагался лагерь временного содержания русских военнопленных. Пройти сорок километров по лесу не очень сложно, если, конечно, вы к этому подготовлены. В противном случае, такая прогулка запомнится надолго.

Но для сибирских казаков литовские леса казались чем-то вроде парка или сада: сравнения с настоящим 'лесом' — тайгой, они не выдерживали. Лиственные деревья, слабый подлесок, отсутствие звериных троп — что это за лес такой? Так, баловство...

Казаки двигались двумя большими группами, сабель по двести каждая. Каждая из групп шла с собственным охранением и передовыми дозорами, практически без связи с соседями. Но если есть карты и есть люди, умеющие их читать, то связь особа и не нужна. Пока бой не начнется. Но уж что-что, а звуки боя услышать можно издалека.

Анненков-Рябинин взглянул на свою трёхвёрстку и тихо выругался: маршрут проложенный по этой бледно-цветной карте уже кончился. То есть, кончился не сам переход, а карта. Вздохнув, есаул вытащил из планшета немецкую трофейную пятикилометровку. Пошевелил губами, переводя названия, затем вытащил из нагрудного кармана френча карандаш с серебряным защитным колпачком и прочертил направление. После чего вынул из того же планшета лист бумаги, перекинул обе ноги на одну сторону седла, и принялся писать приказ второй группе, положив планшетку себе на колено. Подозвал к себе своего казака из наиболее сообразительных, и приказал:

— Скачи-ка, братец, к подъесаулу Черняку да передай: выходить к Марцинканцам запрещаю впредь до моего первого выстрела. А вот здесь, — он протянул безусому приказному записку, — маршрут следования по квадратам трофейной карты. Все понял?

— Так точно, вашбродь, — выдохнул приказный, с восторгом глядя на своего командира. — Дозвольте скакать?

— Скачи, скачи, братец. Да поспеши.

Но дополнительно подгонять юного приказного не стоило. Семен Гулыга, восемнадцати годов от роду, обожал своего есаула — настоящего лихого казака, и всеми силами старался как можно больше на него походить. Он так же, как и Анненков отчаянно лез в немецкие окопы, ходил за линию фронта — за винтовками и за славой, и достаточно быстро снискал себе славу отчаянного удальца. А подглядев как-то за утренней разминкой своего кумира, Гулыга постарался запомнить его странные движения и теперь с упрямством фанатика каждый день изгибался, прыгал или замирал в невероятных позах.

...Он гнал коня так, что казалось еще немного — и конь взлетит и помчится по низким облакам. Анненков отвел на доставку сообщения час, но он сильно недооценил юного приказного: Черняк читал распоряжение командира ровно через тридцать восемь мнут.

— Принимай вправо! — рыкнул подъесаул, ознакомившись с новыми вводными. — Сворачивай к ручью: руслом пойдем. И шевелись, станичники! Чай, не померли, чтобы так копаться.

На маленькое местечко Марцинканце опустился вечер, и суета дня замерла вместе с отгорающей зарей. Стихла брань соседок, шумные непоседы-дети разбежались по домам, маленькое стадо уже вернулось в стойла. Замерцали в мутных стеклах окошек огоньки, но скоро погасли и они, погружая Марцинканце в дремоту. Лишь трактир продолжал жить своей буйной, неумолчной жизнью, особенно теперь, когда рядом с местечком расположился батальон ландвера, охранявший сляпанный на скорую руку лагерь военнопленных.