| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Громкая оплеуха, от которой, казалось, загудела вся голова, напомнила воину об этом. Гаротар вовсе не собирался терпеть оскорбления от какого-то недомерка.
Риалонд вскочил, выхватив меч, но чья-то жилистая рука дернула его за запястье и властно посадила на место.
— Посиди-ка спокойно, парень. Потом ему все объяснишь. После похода, — раздался насмешливый голос Аскироца. — Ну, или он тебе. А этому полудурку я сам в следующий раз сломаю пару пальцев за такие дела. Во-первых, крутить топором аккуратнее надо, во-вторых, тебя там раз восемь запросто могли убить. Будь они поопытней, а не недоучками. Когда вернемся, можешь хоть сразу в ближайшей канаве помереть, а пока — не вздумай рисковать собой и делом.
Риалонд вынужден был согласиться. Он яростно сжал кулаки, со злостью сунул меч в ножны, так, что сталь плаксиво взвизгнула, и плюнул в траву. Помолчав, снова взглянул на свою "команду" и спросил:
— Да, кстати... Никто не ранен?
Отряд представлял сейчас довольно жалкое зрелище. Не говоря уже о до сих пор трясущемся от страха старике, зубы которого беспрерывно издавали неприятный скрежет, даже гигантский Гаротар выглядел усталым и измученным. Его огромные кожаные доспехи были сильно исцарапаны и даже порваны в нескольких местах. А еще на них бурыми пятнами засыхала свежая кровь. Плечо верзилы было рассечено, и из неглубокой раны сочилась темная жидкость. Аскироц пострадал еще меньше, хотя большого удивления это не вызывало, ведь он же почти не участвовал в побоище. Зарита, напротив, выглядела посвежевшей и даже, кажется, веселой. Наверное, она давно не поднимала свой лук, и теперь была рада тому, что ее талантам снова нашлось достойное применение.
Сам Риалонд, к своему счастью, серьезных ран тоже не получил, лишь несколько глубоких царапин и ссадин. В придачу ему досталась ноющая головная боль и здоровенная шишка — следовало старательнее уворачиваться в бою. Нанесен удар был, скорее всего, рукоятью меча, а сейчас усилился оплеухой Гаротара. У воина все плыло перед глазами, и он чувствовал сильную необходимость отдохнуть.
— Так... Это очень важно — скольких стражников мы убили? — тяжело дыша, осведомился Риалонд.
— Хы, откуда ж я знаю. Не меньше четырех, — гордо ответил ему Гаротар.
— О боги... — Риалонд устало закрыл лицо руками и помотал головой, от чего боль моментально усилилась.
— Ты что, жалеешь этих выродков, что ли? — удивился громила.
— А ты что, совсем тупой? — похоже, Риалонд уже знал ответ на свой вопрос. — Куда мы теперь уйти успеем? Одна надежда — зарыться куда-нибудь и молиться, что бальретили не учуют. А они еще как чуют...
— Это еще почему? — не понял Гаротар.
— О боги... С кем я разговариваю... Ты знаешь, что обычно происходит с "человеком, посягнувшим на жизнь стражника Его Величества"? — почти не разжимая губ, произнес воин. Остальные не прислушивались к их разговору, радуясь возможности перевести дух.
— Ну да. Ему отрубают вначале руки, потом ноги — причем по частям, — потом еще что-нибудь, а уж потом голову. Тело потом обычно сжигают, или отдают на съедение каким-нибудь тварям, например, захваченным н'дизардам. А потом устраиваются народные гуляния, — радостно выпалил здоровяк и широко улыбнулся. Наверное, сам не раз веселился на этих гуляниях.
— Ага. Так ты, что ли, хочешь, чтобы твои друзья смогли хорошенько отдохнуть после твоей казни? — усмехнулся Риалонд.
Тут только до Гаротара дошел смысл произошедшего. Он выпрямился и застыл, раскрыв широкий рот, полный больших коричневатых зубов. "Что ж, лучше поздно, чем никогда", — посетила воина в меру ироничная мысль.
— Причем число пыток зависит от количества убитых патрульных. Так же — и с тем, как нас будут искать. Даже если один погиб — там уже собирают карательный отряд. С собой возьмут парочку бальретилей, на них верхом кого-нибудь посадят... Бальретили отлично пройдут по следу, и к утру мы уже будем посреди площади стоять. На том, что от ног останется. А уж если четыре трупа... Нас просто на месте зарубят, никакой Толстяк уже не поможет. Без пыток, конечно, но и без шансов.
— Сколько? Четыре? Ты зачем врешь? — вдруг опомнился Аскироц. Он пронзительно посмотрел на Гаротара. — Да ты что, четыре. Там помрет, самое большее, один армейский выкормыш. И то не сразу, а потом, от ран. Вообще, скорее всего, все эти гады там живы. Проверял лично. Никто стражников сейчас за стены не погонит, утром выйдут. Тогда уж найдешь нас, как же.
Риалонд был в замешательстве. Как и Гаротар.
— Ну конечно, — недоверчиво произнес воин. — Я же своими глазами видел, как размахивал своим топором этот... человек, — добавил он, указав на Гаротара.
— Размахивать-то он размахивал, да вот только доспехи-то у них не кожаные, а железные. Он только разрубил одному кольчугу и поцарапал живот. Еще одному покалечил руку, третьему просто с размаху заехал рукой в ухо, и тот сразу свалился. Да и девчонка, видимо, тоже отлично знает императорские законы. Она целилась только в руки и ноги, кистенем в виски не била, — бесстрастно рассказывал Аскироц. Зарита кивнула.
— А остальные? И вообще, как ты все это заметил? — не мог скрыть изумления воин.
Мрачный человек в первый раз за все это время ухмыльнулся. Один из его зубов странно блеснул.
— Малец, ты знаешь, с кем имеешь дело? Работа у меня такая — все замечать и... действовать. А уж мертвого от живого я отличить смогу всегда, — все так же равнодушно сказал он. — Когда наш крепыш махал топором в разные стороны, я подошел сзади и одного за другим успокоил всех вислозадых пропойц, — сплюнул он в сторону.
— Да, я видел, ты что-то сделал со стражником, который лез на меня, — вспомнил Риалонд.
— Человеческое тело — очень забавная штука. Сколько на нем всяких интересных маленьких точек — не счесть. Надо просто их знать. Всем этим дворцовым прислужникам я просто надавил на одну крохотную точечку, и они надолго и крепко заснули. Я же не хуже тебя знаю, что их убивать было нельзя, — продолжал ухмыляться Аскироц.
— Ясно. Теперь все нормально уляжется, они пошляются по трущобам, да и угомонятся. Все же, и правда, в темноте из города не потащатся. Главное — до утра подальше уйти, — рассуждал воин. — Спасибо.
— Мне от твоего "спасибо", знаешь ли, ни жарко, ни холодно. Я спасал свою шкуру, а вы мне нужны, чтобы исполнить приказ Толстяка. Один я, пожалуй, этого сделать не смогу. И все, — жестко ответил Аскироц, возвращая прежнее окаменевшее выражение лица.
Риалонд замолчал, не зная, что можно сказать. Он поднялся с земли и вновь устало зашагал вперед. На север. Пока он стремился следовать по проторенной дороге — настолько долго, насколько это возможно.
Зарита вздохнула и последовала за ним. В некотором отдалении от них двигались и остальные.
Так в молчании они и продолжали свой путь. Разговаривать было особенно не о чем, да и утомление давало о себе знать.
Солнце уже почти скрылось за горизонтом, и в воздухе повис ночной холодок. Толстяк Лорос наконец-то закончил свой ужин и теперь сыто смотрел на багряный закат, изредка отрыгивая и нахваливая съеденное жаркое из мохнатой птицы тирадрока. А под сенью угрюмого леса зажглись десятки голодных глаз.
6. Первый подарок
Стивен Митчелл третий час неподвижно сидел за столом, устало опустив голову и сложив перед собой сильные жилистые руки. Безумно хотелось напиться, но не было сил даже на то, чтобы встать. Он старался ни о чем не думать, хоть как-то заглушить невыносимую боль, которая выгрызала его душу, но разум снова и снова возвращался к тем мыслям, от которых в груди разливалась едкая, ядовитая горечь.
Вчера случилось то, чего он нетерпеливо, с радостным волнением, ждал почти девять месяцев. Девять долгих месяцев он готовился к этому необычайному событию. Стивен целыми днями что-то пилил, строгал, обтесывал, шлифовал: то крохотную колыбельку, то клееную погремушку, то деревянного коня... Он почему-то с самого начала был уверен, что у него будет сын, хотя проверить это теперь было никак нельзя вплоть до самого рождения. Ультразвуковые сканеры остались в том далеком безоблачном прошлом, которое теперь потихоньку забывалось, уступая место тяжелой работе, лесным хищникам и тихой смерти без вкуса и запаха, укрывшей собою чистые, как обглоданные кости, просторы.
Еще он бережно хранил для этого случая особую вещь, которая теперь будет только у его сына. Давным-давно, когда Митчелл с другими беженцами еще только брел неизвестно куда по умершей дороге, он нашел эту вещь в брошенной машине и потом, ковыляя несколько миль по обветренному асфальту, прижимал ее к сердцу, как самую большую драгоценность. Хоть кое-то из его товарищей, изнуренных голодом и солнцем, и посмеивался над ним, Стивен лишь подмигивал в ответ. У него в руках была настоящая соска-пустышка из гипоаллергенного силикона, в герметичной полиэтиленовой упаковке, и мужчина верил, что настанет день, когда он сам ее распакует и отдаст своему малышу. Позже, когда беженцы уже поселились здесь, деревенский староста пытался выкупить ее у Стивена для своего внука, предлагал даже несколько мешков муки и здоровенную кабанью тушу, но тот наотрез отказался: эта вещь, крохотный уютный осколок старого мира, только для него — для первенца.
А ведь Митчелл уже почти не надеялся, что у них с Самантой будет ребенок. Все-таки немалую дозу облучения получил тогда, в те страшные дни, первые дни после гибели мира. Но неожиданная беременность жены расставила все по своим местам, и эти девять месяцев стали самым счастливым временем для него. Для будущего отца.
Вчера, наконец, началось. Стивен сам побежал к единственному в поселке врачу, старому приятелю Фреду Эвансу, чуть ли не за руку притащил его к ним в дом и буквально заставил несколько раз осмотреть жену, несмотря на все заверения, что в этом совершенно нет необходимости, и все и так идет хорошо. Он словно обезумел от радости и смотрел на врача удивительно пьяными глазами, хотя в тот день не пил ничего крепче травяного отвара, которым заменяли кофе.
И вот, спустя шестнадцать бесконечных часов, когда в памяти застывало каждое мгновение, на свет появилась новая жизнь. Будущий отец сидел на крыльце своего дома, где в одной из комнат и принимались роды, и нервно пыхтел трубкой, раз за разом набиваемой тертой ивовой корой. Кора, конечно, тлела с мерзким запахом и не давала совсем никакого другого эффекта, но Митчеллу необходимо было хоть чем-то себя занять. С каждой минутой ожидание становилось все глубже, и Стивен не знал, куда деться от распиравшего его восторга. Наконец из его дома вышла Юй Вэнь, соседка-китаянка, помогавшая принимать роды. Стивен сразу бросился к ней с расспросами, не замечая, что выражение лица у той какое-то смущенно-испуганное. Старательно избегая его взгляда, женщина тихо обронила: "Да-да, у тебя... мальчик..." И сразу же скрылась в калитке.
Не придав значения странному поведению соседки, Митчелл ворвался в комнату, чтобы прижать к сердцу жену, подарившую ему ребенка, и взять на руки сына. Первенца. Наследника.
И сразу заметил, что что-то не так. В комнате висело душное марево горя. Почему-то не было слышно криков новорожденного, хотя в люльке что-то неподвижно лежало. Жена тихо и обессиленно плакала, уткнувшись лицом в мокрую от пота подушку, а Фред неловко пытался ее успокоить.
Чувствуя, как дощатый пол уходит из-под ног и как рушится мир, оставляя ноющую пустоту в сердце, Стивен подошел к колыбели и осторожно развернул простыню. Тут же комната наполнилась жгучей, до черноты в глазах, болью. В этот момент он понял, каково это — испытать невероятное, нестерпимое отчаяние, сменяемое гложущей тоской, и исступленно желать проснуться.
Ребенок не был человеком. Перед отцом лежал крупный младенец, пока еще сморщенный и влажный, с неестественно серой грубой кожей, тускло-желтыми глазами, значительно выдающейся вперед сильной нижней челюстью и крошечными пальчиками на непривычно мускулистых ручках и ножках. На левой ручке — пять, на правой — три... А посередине лба новорожденного темнел страшный круглый провал, наполовину затянутый тонкой кожицей. И там, под ней, ворочалось что-то мутно-белое.
Митчелл медленно прикрыл глаза, поморгал и перевел взгляд на врача. Тот как раз закончил вводить содрогающейся в истерических спазмах женщине какое-то самодельное успокоительное, и скоро она впала в тяжелый сон.
— Что мне делать, Фред? — как будто за что-то извиняясь, тихо спросил ее муж.
— Я не знаю, Стив. Как врач, я могу только лишь сказать, что явных нарушений, какие бы делали его нежизнеспособным, нет. А скрытые я не смог бы найти при всем желании. У нас ведь из оборудования, ну, медицинского, только шприц и градусник. Да я и не хирург... Ребенок, вообще, выглядит на редкость крепким. Странно только, что он так и не издал ни единого звука, разве что всхлип какой-то был... Но если честно... Между нами говоря... — Он смутился и побарабанил пальцами по крышке стола. — Ну, я бы не решился его оставить в семье.
Оба замолчали, безотчетно посмотрели на ребенка и встретились глазами. Врач сбивчиво заговорил:
— Слушай, но в любом случае, имей в виду, что мы с Маргарет... Ну, готовы всегда помогать вам в уходе за... за этим существом... и в его обучении. Ну, конечно... насколько это вообще будет возможным.
Стивен скрипнул зубами и крепко пожал доктору руку.
— Спасибо, Фред. Я всегда очень ценил твою дружбу. Но сейчас... Сходи домой, пожалуйста. Я хочу подумать.
— Я понимаю, — коротко ответил врач и торопливо вышел.
Митчелл подошел к колыбели, к той самой, с такой любовью выструганной для его первенца, и опасливо, словно боясь испачкаться, взял ребенка на руки. Младенец тяжело разлепил лишенные ресниц серые веки и пристально посмотрел отцу прямо в глаза. Стивен знал, что такие маленькие дети еще не умеют фокусировать взгляд, но все же невольно вздрогнул, поспешно положил сына обратно в колыбель и отошел к окну. В нечеловеческих глазах мужчина почувствовал немой укор и бесконечную печаль. Он еще долго в неподвижности стоял у мутного окна, вглядываясь в грязные разводы и пытаясь убедить себя, что все это ему только почудилось.
На следующий день, рано утром, Стивен вышел из дома и, воровато озираясь, быстро направился к опушке леса, вплотную подступавшего к деревеньке. Углубился в чащу — совсем чуть-чуть, памятуя о том, что недавно охотники здесь видели следы кого-то крупного и осторожного. Отыскал небольшую прогалину, заросшую высокой подсыхающей травой, в которой звонко стрекотали кузнечики. Постелил в тени кряжистого клена старое одеяльце и опустил на него серокожего ребенка, которого все это время нес в небольшом рюкзаке. Со всего размаху ударил кулаком по шершавому кленовому стволу и резко выдохнул, а потом украдкой, словно стесняясь, надорвал зубами полиэтиленовую пленку и положил рядом с сыном его пустышку из желтоватого силикона.
К вечеру печальную весть уже шептали в деревне на каждом углу. Соседи сочувственно посматривали на дом четы Митчелл, в котором царила глухая тишина. Пожилая миссис Хартнетт божилась, что видела, как Стивен пошел вешаться в дровяном сарае, но ей никто не верил — во-первых, потому, что она была известной лгуньей, а во-вторых, потому, что сарай Митчеллов целиком просматривался с улицы и сейчас был совершенно пуст. Староста весь вечер вздыхал и втихомолку крестился, поглядывая на четырехлетнего карапуза, который шустро носился по дому за каким-то мотыльком. Фред Эванс же, придя домой, устало опустился в кресло у небольшого камина и как бы невзначай заговорил:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
