Ладно, этот момент как-то урегулировали, стали доить нормально. Но нам-то ведь надо большего ! Нам нужны замечания и предложения ! Конечно, находились энтузиасты, которые сами их вносили, но мы решили еще и простимулировать этот процесс — стали доплачивать за каждое замечание и предложение, и в повышенном размере — за те, что позволили повысить качество конструкции, изготовления, удобство работы. Вскоре народ это дело прочухал, и они стали пачками приносить замечания и предложения, чуть ли не написанные под копирку. Жулики ! Грабят ! Но не сильно, поэтому по первым случаям мы, конечно же, премии выплатили — пусть и в убыток, только чтобы сохранить доверие. Но и правила изменили — если предложение или замечание часто повторяется у разных людей — премия меньше, если меньше повторяется — больше, если же поступило что-то уникальное — еще больше. Это отучило доброхотов "помогать" своим коллегам, а то если дать списать, то потом сам меньше получишь. Потом подумали, и разделили премию на части — сразу выплачивается где-то десятая часть, потом, если новшество решили внедрить — треть, а если оно оказалось удачным — оставшуюся часть — Комитет по изобретательству и рационализации — КомИР — отслеживал такие вещи. Большинство любителей дармовщинки отпало — суета не стоила затрат даже на написание списка, из таких остались разве что единицы, действовавшие из спортивного интереса — "копеечку, да урву". Но все-таки подавляющее большинство тех, кто продолжал вносить предложения, были истинными энтузиастами — они-то и стали получать большую часть премий за улучшение конструкции. Цены пока установили фиксированные, хотя и с градациями по степени важности, которая пока определялась достаточно произвольно — еще подумаем и над процессом согласования с рационализатором — вдруг оценщики что-то пропустили ? — и над привязкой к полученной выгоде. К тому же вознаграждение было не только денежным — мы популяризировали широкое движение рационализаторов, печатая в прессе сообщения и статьи либо о самих улучшениях, с упоминанием персоналий, либо же статьи о самих о рационализаторах. Заодно с получением массы рацпредложений мы таким образом рекламировали это дело и у молодого поколения, которое видело, что за дельные мысли и хвалят, и платят.
Существенную роль играло само мастерство доярок. Я-то считал, что для надоев важен только корм, а уж доить-то — чего там мудреного — знай себе дергай вверх-вниз. Нет, все тоже непросто. Например, чтобы корова начала доиться, надо помассировать ей вымя — иначе она может не пустить молоко в соски, они останутся пустыми, и дойки не будет. Ведь и теленок, чтобы покормиться, толкает мамку лбом в вымя — по сути, массирует его. При таком массировании в гипофиз поступает сигнал и в кровь выделяется окситоцин, под его действием мышцы расслабляются, и молоко начинает перемещаться под действием силы тяжести в нижние отделы молочной железы, а уже оттуда — к соскам. Если же корова испугана, нервничает, если ей больно — в кровь поступает адреналин, который блокирует действие окситоцина. Поэтому-то хорошие доярки и погладят корову, и дадут ей вкусняшку, и поговорят с ней ласково, и мух отгонят, чтобы не нервировали — в общем, проведут подготовку, во время которой успокоят корову. Но и потом чутко следят за ее состоянием — не становится ли ей больно, а если становится — снова погладят-успокоят — естественно, с таким подходом корова дает больше молока — просто ее альвеолы дольше разжаты — чистая физиология, но которую еще надо уметь пробудить. Сам окситоцин действует недолго — пять-шесть минут, поэтому доить надо быстро, а если корова недодоена — снова помассировать вымя и продолжить — тут уж машинная дойка позволяла все получить без повторных заходов. Но и количество доек влияет на объем молока — ведь чем меньше молока находится в вымени, тем активнее работают молочные железы, и наоборот — заполненное вымя дает сигнал, что молока вырабатывать не надо. Так что переход на трех-, а то и четырехразовое доение увеличивает выход молока процентов на десять-двадцать при той же кормежке (естественно, если для этого хватает питания). Из таких объяснений я и начал понимать, что да — многое зависит и от доярки.
И именно такие, ответственные к своему делу, и выдавали основной объем рацпредложений — добавить регуляторы давления, чтобы подстраивать режим работы под конкретную корову, повысить верхнюю границу диапазона пульсаций с шестидесяти до ста, а то и ста двадцати, чтобы увеличить скорость доения тугодойных коров, хотя обычно их отдавали в крестьянские личные хозяйства; то попросят добавить регулятор соотношения фаз и затем поиграются с ними, подбирая их под каждую корову. И по каждому рацпредложению — отчеты, доклады, новые рацпредложения. Работа шла, причем не только со стороны непосредственных исполнителей, но и со стороны науки. Так, увеличив с их подачи продолжительность искусственного освещения на фермах до шестнадцати часов, мы получили прибавку молока в среднем в пять процентов — просто позднее стал вырабатываться мелатонин, который тормозит все процессы в организме. Снова обычная биохимия, которой можно управлять. А биохомики не унимались, ставя эксперименты по режимам питания — какие микроэлементы влияют на продуктивность коров, жирность и вкусовые качества молока — работа была объемная, не на один год, но широкая выборка, которую предоставляли совхозные фермы, позволила в дальнейшем довольно быстро выявить основные зависимости — ученые получали прибавки в зарплате и звания, совхозники — дополнительные деньги, государство — молоко. Совхозы и в самом деле становились научной площадкой, демонстрировавшей правильность тезисов о производительной силе науки.
ГЛАВА 7.
С развитием совхозов хотя бы поутихли обвинения нас в возврате к частнособственническим отношениям, хотя и не совсем — нас продолжали обвинять в потакании частникам из-за того, что мы снизили налоги мирного времени. И, хотя общий налог был выше — за счет его военной части — "но мирный-то сделали меньше ! причем без согласования с центром !!! а закончится война — и единоличники заживут как им вздумается ?!? и как вы это все объясните ?" А мы-то откуда знаем ? До мирного времени еще надо дожить.
Но и с другой полярности нас тоже обвиняли, что якобы мы собираемся все обобществить, как только кончится война — "недаром же вы начали строить совхозы ! а народ-то вам и поверил — вот дурни !".
В общем, чтобы доказать, что ты не верблюд, надо было побыстрее закончить войну, причем — победой. Сейчас это явно не получится, поэтому оставалось только брать на карандаш особо крикливых.
Так мало того, что обвинения шли по экономической линии, нам же шили и политику ! Кто-то обвинял нас в троцкизме — в наших структурах работало много бывших членов КПЗБ — Компартии Западной Белоруссии, действовавшей тут до воссоединения в тридцать девятом. Потом ее руководителей увезли, да и рядовых далеко не всегда жаловали, считая их троцкистами. И тут — "раз они у вас работают на высоких должностях, значит, и вы сами — троцкисты". Естественно, с противоположной части спектра нас обвиняли просто в большевизме.
Ну и, до кучи, третьей плоскостью, в которой нам выдвигали обвинения, был национальный вопрос. Мы находились как бы между пятью националистическими группировками. Белорусские были восточнее, мы как бы находились за их спиной — соответственно, советское командование, особенно поначалу, считало нас продолжением этих сил. Тем более что с рядом вооруженных групп белорусских националистов мы договаривались о соблюдении нейтралитета, а некоторые группы, расположенные поближе, даже вливались в наши ряды — целиком отдельными подразделениями либо распределяясь по другим — тут все зависело от их состава и командиров. Так что со стороны, действительно, было сложновато разобраться.
Ну ладно — белорусский национализм. Нас ведь записывали даже в поляки ! Тем более что польского населения у нас хватало. Польские националисты здесь тоже были, но они находились западнее, особенно начиная с Белостокской области, где поляков по переписи было шестьдесят процентов. Украинские — южнее, и украинцы у нас тоже были. Естественно, никто не отменял обвинений в великорусском шовинизме, так как мы все наше внутреннее взаимодействие переводили на русский язык. Ну а уж то, что нас считали и юдофобами, и одновременно сионистами — тут вообще не было никаких сомнений. И никуда от всего этого не деться — здесь было замешано столько национальностей, политических взглядов и экономических разногласий, что всегда найдется тот, кому не угодишь. К счастью, пока подавляющее большинство народа нас поддерживало. Даже в еврейском вопросе. Ведь во многих населенных пунктах образовывался вакуум власти, когда наши — РККА, милиция, партийные органы — уже ушли, а немцы еще не пришли. Кое-кто из местных и пользовался этим моментом, устраивая погромы. Мы погромщиков практически не наказывали — лишь заставляли вернуть изъятое, если эти факты можно было доказать, ну и если случалось тяжкое телесное повреждение или убийство — наказывали более строго — отправляли на тяжелые работы на разные сроки. Но не смертной казнью — у них ведь тут были родственники. Из-за этого евреи были недовольны — "это потому что мы евреи, да ?", но особо не возбухали, так как мы практически получили от них карт-бланш после того, как выдали им на расправу несколько десятков карателей.
Тем более что после прорыва мы набрали их немало. Первые массовые расстрелы евреев, которые прошли в Барановичах, были организованы айнзатцкомандой 8 — подразделением айнзатцгруппы Б, под командованием доктора Отто Брадфиша. Но этих мы не застали. Зато, когда в начале сентября нам в руки попала в полном составе айнзатцкоманда 3 айнзатцгруппы А, мы их приняли с распростертыми объятьями. В этих командах было много антиеврейски и антикоммунистически настроенных поляков, поэтому сами немцы называли эти операции "самоочищение". Вот так вот — европейская, культурная нация подобрала удобоваримый термин для своих зверств. За что мы их будем бить сапогами по морде еще сильнее. Так что эти польские недобитки мало того что сами попали в передел, так заодно бросили тень и на остальных поляков — нам пришлось прекратить несколько польских погромов (когда такое вообще было-то ?!). Особенно горячими были объятья еврейского населения — его представители в основном и приводили приговоры в исполнение, естественно, после качественного допроса и протоколирования при свидетелях, чтобы было что выставить на нюрнбергском процессе, или что там будет вместо него.
Причем за право исполнить приговор в еврейских общинах шла серьезная конкуренция — претензий к немцам вообще и к ССовцам в особенности у евреев скопилось изрядно. Поэтому в команду исполнения приговора входило гораздо больше людей, чем было в группах вешаемых. Да и повешением это нельзя было назвать. Евреи пришли со своими подручными средствами, в основном — дубинками, а когда наши начали говорить им "Положено повесить, значит — надо вешать !" обратились с просьбой решить вопрос по своему. Причем обратились довольно мрачно. Ладно, людям надо хоть как-то заглушить свою боль, поэтому казни обычно были дикими и долгими. Прослышав об этом, некоторые из еще остававшихся в живых карателей запели так, что только успевай записывать. Некоторые даже заслужили повешение вместо того, чтобы быть забитыми — в живых тварей оставлять все-равно нельзя, тем более что незапятнанных среди них не оказалось — хотя некоторые и пели нам, что "мы ни ф чем неуыноуаты", но перекрестное сопоставление показаний — дело такое ...
В общем, на радостях, евреи даже внесли в кассу денег, золотых и серебряных изделий на круглую сумму, хотя мы на такое и не рассчитывали. Тем более что и немцы летом вымогали у них деньги и ценности — захватят заложников и называют стоимость выкупа — в Барановичах евреям пришлось собрать, со слов самих евреев, один миллион рублей, десять килограммов золота и сто килограммов серебра. А что делать ? Приходилось собирать и нести. Только немцы все-равно расстреливали заложников, порой даже до предложения о выкупе. Сейчас средства шли "На оружие. Только и нам дайте". Само-собой, ничего евреям как организованной силе мы выдавать не стали, а в армию они и так призывались — там и воспользуются. А деньги и ценности мы пока складывали — если деньги еще были как-то полезны для сохранения товарооборота, то ценности ... их ведь никуда не продашь и полезного на них ничего и нигде не купишь. Так что пусть пока полежат. Вот, внешняя разведка стала получать по мелочи, чтобы развивать зафронтовую агентурную сеть да выкупать наших из концлагерей, до которых пока никак было не добраться — и все. Но и то — только за сентябрь мы таким образом вытащили из ада более десяти тысяч советских граждан.
Ну, евреи — ладно — им просто некуда приткнуться, кроме как к нам. А вот белорусские и украинские националисты были серьезной силой. Так, девятнадцатого августа некто Тарас Боровец, он же — Тарас Бульба, провозгласил создание территориального округа Украинской Повстанческой Армии "Полесская сечь" (тут я немного растерялся — это та самая УПА или не та самая ?), а двадцать первого августа захватил Олевск — небольшой город на севере Украины, более чем в двухста километрах на юго-юго-восток от Барановичей и сто пятьдесят километров на юго-восток от Пинска. К этому моменту под его рукой было от трех до десяти тысяч человек и они занимались в основном диверсиями в тылу РККА. А когда Красная Армия начала выходить с юга Полесья, эти ребята и подсуетились — захватили город и провозгласили свою Олевскую республику, благо немцы в Полесскую котловину и не лезли — прошли по краю да выставили заслоны.
Собственно, у нас была такая же ситуация — захват города в период безвластья. Вот только мы ничего не провозглашали. Но это не помешало некоторым эмиссарам из центра обвинить нас в попытке создать свою республику. Ну что ж — тут оставалось только вспомнить высказывание "Обвинить меня в том, чего я не совершал — значит подать мне идею".
А эта Сечь развернулась более чем широко — похоже, мы с ними начали сталкиваться еще в середине августа, когда они не были Сечью — севернее Пинска происходили какие-то стычки с какими-то националистами — кого-то мы брали в плен, кто-то переходил на нашу сторону, наверняка кто-то перебегал к ним, но до конца — кто там и что — было непонятно. А тут они сами и выступили в своей газете "Гайдамак" — нам попало несколько экземпляров, так как они считали своей территорию от Олевска на Украине вплоть до Пинска и даже Слуцка уже в Белоруссии, а последний, на минутку, всего-лишь в ста километрах южнее Минска и на столько же восточнее наших Барановичей. Совсем обнаглели. Как, интересно, они потом делили бы территорию с белорусскими националистами ?
Ну, Сечь — ладно — с ними мы, кроме нескольких стычек, пока практически не пересекались. Так тут, под боком, были и белорусские националисты. Немцы еще до нападения на СССР создали в Польше военную организацию БНС — Белорусская Народная самопомощь — из пленных белорусов, служивших в польской армии. Еще были БСО — Белорусская Самооборона, БНП — Белорусская Независимая Партия, она же — Белорусская партия независимости. А может и не она — сам черт ногу сломит. Еще ведь было и эмигрантское правительство БНР — Белорусской Народной Республики, существовавшей тут в восемнадцатом.
