Зверь лютый Книга 13. Рацухизация

Я уже закрывал дверь в камеру, когда она завыла.

"То как зверь она завоет

То заплачет как дитя...".

Это — не только про атмосферное явление, это — и про человека. Совершившего глупость. Влюбившегося.

Случай с Елицей был "вторым звоночком". "Первым звонком" была нарастающая раздражительность Чарджи. Предупреждения, которых я не уловил.

Я радовался изменениям в хозяйстве, росту грамотности и умений своих людей, но не замечал, как меняются их души. Растут их свободы и главная — "свобода хотеть". Они начинали понимать, а ещё больше — чувствовать: чего прежде даже и желать было невозможно — может стать достижимым, их реальностью. У людей вокруг меня менялись цели, амбиции, мотивации, пределы допустимого...

Многие из них "подсели на новизну" — на постоянный поток новых людей, событий, знаний, эмоций... который возник вокруг меня.

Большинство взрослых мужчин, подобно Потане и Хрысю, обзавелись семьями. Собственные дом, хозяйство, дети... вполне занимали их внимание. Любая новая гримаска новорожденного может сделать день солнечным, а необычное попукивание — наполнить тревогой.

Другие, подобно Трифене или Христодулу, не имея собственных семей, жили в потоке людей. Новые конвои "на кирпичах" или новые классы в училище, будучи коллекциями разнообразных личностей, давали ощущение интересной, насыщенной жизни.

К Прокую, Фрицу или Горшене новые люди приходили не столь часто, но новизна обеспечивалась моим непрерывным подталкиванием в части "волнующих их души" технологий.

Люди привыкали к ежедневному новому, и когда их рост затормаживался — начинали проявлять обретённую свободу: "хотеть". Хотеть "чего-то новенького". Они не говорили об этом, они сами себя не понимали. Вроде бы всё есть... "И корм, и кров"... Но гложет что-то внутри... Как чувство голода у того, кто всю жизнь был сыт.

Стандартно для хомосапиенсов непонятная неудовлетворённость приводила к росту беспорядочной сексуальной активности.

Чарджи, чувствуя что его инальское происхождение из единственной уникальной "фенечки" в вотчине, становится "рядовой уникальностью" — одной из ряда других, новых, непрерывно возникающих "фенечек", активно боролся за звание "главного петуха Пердуновки и окрестностей". Всё чаще хватался за свой столетний клинок в разговорах с крестьянами и слугами. Это крайняя степень неадекватности для воина. Сказано же: обнажённый клинок — омыть кровью. А резать смердов... как куриц на птичнике из снайперской винтовки стрелять.

Елица, со своим мальчишеским характером, с ножиком под полой, изначально была некоторой неправильностью для "святорусской девицы". Опыт, который она получила у меня, ещё более отдалил её от здешней нормы. Элементы боевых искусств, обучение лекарскому делу, общение с Мараной, опыт "правдоискательства"... Она инстинктивно ощущала, что нет в вотчине человека ей "в плечо". Как нормальная русская женщина, она стремилась к идеалу, воспитанному с детства, с игр с куклами:

"Маленький домик

Русская печка

Пол деревянный

Лавка и свечка

Котик-мурлыка,

Муж работящий

Вот оно-счастье!

Нет его слаще...".

Но уже чувствовала, что такого счастья — ей недостаточно. Что в своей семье она, а не муж, будет "главой семьи", "защитой и обороной". Она одновременно хотела, как было вбито общепринятыми стереотипами с детства, быть слабой женщиной, находящейся под защитой, и сильным лидером, который всё решает.

Два столкнувшихся императива — домашней хозяйки и отмороженной амазонки — внесли раздрай в её душу. Решение пришло в довольно типовом варианте: взрослый мужчина и "заморская жизнь". "За морем житьё не худо...". Она влюбилась в свою иллюзию. Потому что не могла найти объект в реальности.

Я — учил и воспитывал людей. Они вырастали и... "упирались головой в потолок" — вотчина не давала возможности проявлять и развивать их новые способности, двигаться к их собственным целям... Быть счастливыми.

Дав им толчок, показав прелесть движения, "радость открытия", я не мог дать им достаточного пространства для полёта... Рябиновская вотчина становилась тесной. Не по запросам технологий, не по зерну или серебру, а по психологическим нуждам моей команды. Они требовали новых задач, новых масштабов... Команда толкала меня вверх. Но ни они, ни я сам — этого не понимали.

Вышел во двор усадьбы — Любава стоит. Откуда она здесь? Благодетели, заботники... Позвали девчонку — знают же как я к ней отношусь. Играть меня надумали... Хитрюли доморощенные...

— Ваня, сядь сюда, на завалинку.

Голосок такой... профессорско-паталогоанатомический: "Больной перед смертью потел? — Это хорошо".

— С чего это?

— Ты вона какой вымахал — мне тебя не видать. Глаз твоих не разглядеть. И шапку сними. И платочек свой.

Сел. Снял. Она ладошками своими — мне на виски.

— Ваня, у тебя голова горячая.

Нашла чем удивить. После бессонной ночи... Да ещё с такими приключениями... Диагност малолетний с косичкой... Мозги мне парить пришла? Так они и так кипят... Кипятком крутым во все стороны брыжжат...

Воткнул ей палец под челюсть, отжал голову вверх. Стоит, глазом на меня косит.

— Зачем пришла? Кто позвал? Милосердия у меня просить? В Богородицу играешься? Во всехнюю заступницу?

— Нет. Не во всехнюю. В твою. Отпусти.

Мда... Что-то я и вправду... зверею и беспредельничаю. Бешенство захлёстывает. Пополам с тоской. Тошно мне, тошненько. Ом-мерзит-тельно.

Отпустил, воротничок поправил.

— Чего ты хочешь? Чтоб я её простил? Сделал вид, будто ничего не было? В постель к себе положил? Змею подколодную...

— Ага. В постель. И поцеловал. И она обернётся царевной.

— Любава! Не морочь мне мозги! Царевнами — лягушки оборачиваются, а не гадюки. И целовать их должны Иваны-дураки.

— Ну... Ты и так уже... Иван. А насчёт гадюки... так ты ж "Зверь Лютый"! Лягушку-то в царевны — и каждый дурак обернуть может.

— Охренеть! Совсем голову задурила! Любава, об чём мы с тобой речь ведём?! О каких таких лягушках да гадюках нецелованных?!

— Про что ты — не знаю. А я про то, что не спеши. Утро вечера мудренее. Подожди. Остынь. Охолонь, миленький. Оно, вскорости, само по местам встанет.

Повернулась да пошла. Шагов с десяти обернулась:

— И ещё: меня не зовут — я сама прихожу. Или я тебя не чувствую? У тебя болит — и мне нехорошо. Неужто непонятно? Глупый ты, Ваня.

Вот же ж... пигалица! Обозвала на прощание "дурнем" и ушла. Чувствует она...

Факеншит! Нет, про телепатию с эмпатией я читал. Видел, как женщина за тысячу вёрст места себе не находила, когда у дочки месячные случались. И иные всякие заболевания-проблемы.

Довольно часто близкие родственники, особенно — мать, чувствует состояние дочери или малолетнего сына даже на больших расстояниях. Но мы с Любавой... Она мне точно не мать. Да и я как-то на неполовозрелого мальчика...

Баба — всегда большая загадка. Даже когда сама — маленькая.

Ладно, день уже перевёл — на покос поздно, заседлал Гнедка и — по полям, по лугам, по промыслам...

Три стандартных способа решения мужских душевных проблем: напиться, перепихнуться и делом заняться. Начнём с конца.

Глава 270

Из-за моей тяги к индустриализации, к непрерывной загрузке производственных мощностей, особенно — горячих, у меня много работников-инвалидов. Которые к крестьянскому труду малопригодны. Поэтому с рабочего места уйти не могут. Поэтому мои производства и в покос работают.

А вот что половина ткачей тихонько улизнуло... Косить им, вишь ты, охота! Чтобы потом у меня сено не покупать. Идиоты! Они на станках больше сена заработают, чем по лесным полянкам "горбушами" укокосят! Но... "как с дедов-прадедов заведено", "покос — дело святое"... Хоть и себе в ущерб, зато — по обычаю...

Пришлось мастеру мозги промыть. Объяснить, что его уникальность и незаменимость остались в прошлом. А в будущем ему светит долгий и упорный труд "на кирпичах". Если не может обеспечить полную загрузку всех ткацких станов.

Или ты — ткач, или — начальник. Если просто ткач, то я тебе вмиг голову приделаю. Начальственную. Дальше уже она на тебя гавкать будет. А если ты начальник, то почему у тебя подчинённые по лесу шастают?! Какое, нахрен, у ткача в лесу может быть дело?! Нитка на сосне не растёт, полотно в березняке не вызревает!

А бабе его, которая сдуру в разговор всунулась, посоветовал присматривать себе следующего мужа. Заранее. Чтобы долго во вдовах не горевать.

И вообще, нехрен мне перечить, когда я такой заведённый! Я понимаю, что у Фрица землекопов — "три калеки с половиной". Но они же сидят! Или оно само выкопается? Что — "нихт"?! Трассу до конца не расчистили, плодородный слой сняли только на оголовьях, шурфы под сваи не пробили...

— Фриц! Мне плевать — какого ты градуса! Но если к завтрему не пробьёшь ямы под столбы на верхнем конце — я с тебя шкуру сниму! Живьём! Ферштейн?!

Всё-таки, надо было ставить в прорабы соотечественника. Фриц слишком с нашими нянчится, боится наехать, боится, что недопонял. Моя публичная укоризна — не столько для него, сколько для работников: чтобы он мог на меня кивать, на мою злобность. А то наши... больше в теньке полежать, да языком поболтать.

Кто-то из английских классиков 18 века характеризовал английских землекопов как наиболее ленивых лентяев в мире. Интересно бы с нашими сравнить. Мы ж не только в части балета "впереди планеты всей"! Думаю, наши английских — и в этом превзойдут.

Пинать, шпынять, погонять... Подготовительные работы эта команда сделает, а там покос кончится — пришлю сотню мужиков. Канал неширокий, неглубокий. Основной профиль — 4х4 локтя. 8-12 тысяч кубометров грунта. Штыковыми лопатами за месяц выкопают. Потом у крестьян пойдёт жатва, а здесь укрепление стенок, доделка шлюзов и установка собственно мельнички с колесом. Глядишь, как раз к окончанию страды и успеем.

Мельница у меня получается... Несколько нестандартная. Что не ново. У меня?! Да чтоб по стандарту...?!

На краю болота, считая от нынешнего, июньского, нижнего уровня воды, вкопаться на 4 локтя. Поставить ворота, чтобы можно было закрыть канал.

"Прежде чем подключаться — найди выключатель" — старинная электротехническая мудрость.

Перед воротами — две решётки: с болота вода такое дерьмо понесёт! Решётки съёмные. Как решётки забьёт — поднять, вычистить, назад поставить. Эту, верхнюю головку канала — обваловать. Чтобы с боков не перехлёстывало. Во время таяния снега вода не только в реке — и в болоте тоже здорово поднимается. И вдоль большой части канала — аналогично. Береговые валы — насыпать, борта — укрепить жердями, переплетёнными ивовыми прутьями: грунт слабый.

От болота канал идёт с наклоном в сторону реки. Наклон — два метра на два километра. Сильнее опустить речной конец нельзя: будет подтапливать в половодье от Угры.

На нижнем конце канала ставим нижнебойное колесо.

По классике, "Фанфан-тюльпан". Четыре метра диаметром, простые плоские лопатки. Была мысль их ящичками-ковшами сделать, но тяжеловато на ходу будет. Решил бревенчатый короб в канале в этом месте построить, с малым зазором от колеса. Чтобы поток по лопаткам попадал, а не мимо пробегал.

Чуть выше — вход в обводной канал с заслонкой. Если колесо сильно раскрутится, можно будет поток мимо пустить. Я, конечно, сильно сомневаюсь... Но чту законы Мэрфи:

"Даже если неприятность не может случиться — она случается".

Почти посередине канала, в километре от мельницы, уже сделана разметка под накопительный пруд. Естественно, со своим шлюзом.

Далеко. Но возле мельницы — гребень борта долины, объём землекопания вдвое получается. А здесь, с учётом рельефа... компромисс между объёмом копки и объёмом отсыпки.

Опять — у меня не так как у людей.

"У людей" верхнебойное колесо ставится ниже плотины, под падающий, с гребня плотины через лоток, поток. Сходно работают турбины, например, на Саяно-Шушенской — вода идёт от верхнего бьефа, через крутопадающие водоводы в теле плотины, на лопатки турбин и на выход в нижний бьеф.

А вот нижнебойное, как у меня, колесо ставится выше плотины. Крутится себе в пруду. Даже при малом расходе воды, когда ниже плотины только маленький ручеёк по камням плещется, колесо потихоньку вращается.

Движение воды по поверхности пруда заставляет ставить колесо высоко от дна. А всякая гадость, которую вода приносит, складывается на дне и вращению колеса не мешает.

Но у меня под колесом — деревянный короб, зазор — меньше вершка. А стабильность потока и отстой ила обеспечит накопительный пруд. Мне не нужно, чтобы колесо потихоньку крутилось. Грубо говоря: "или — всё, или — ничего". Или — регламентный режим на номинальных оборотах, или — остановка для выполнения профилактических работ.

Вал колеса мельницы простой, сосновый, просмоленный-проваренный, но с выпендриванием: на обоих концах по железному выпуклому обручу. А на треногих стойках ответные части: железные канавки полукольцами.

Снова — ничего нового: стальные накладки из согнутых вдоль полосок в "Святой Руси" используются повсеместно. Так делают лезвия топоров, мечей, кос, серпов, оковки на щитах... У меня они просто больше.

Железо по железу да со смазкой колёсной — всяко трение меньше будет. По сути: зародыш радиального подшипника скольжения.

Масляные ванны поставить... Применить баббит, бронзу... Графитовую смазку взамен моей известково-скипидарной... Надо смотреть, рано, не готов я.

А вот "вывешивание на зиму" пришлось предвидеть. Колесо 5 месяцев в году будет стоять. Диффузия металла в "подшипнике"... потом фиг провернёшь.

На конце вала — шкив. От него ремённая передача в дощатом коробе вверх, на самый гребень.

Тут дело такое: колесо будет поставлено на склоне борта речной долины. Место крутое — сильно тут не построишься. Ещё нужна защита от половодья. Бывают же и очень сильные — 12 метров от меженя. Колесо, стойки, короб, в котором оно крутится, нужно защищать. От сильного напора воды с стороны, от льдин, от сносимых высокой водой деревьев... Но не от медленного подтопления. Эта часть и так постоянно сырая. Достаточно просто набить вокруг свай — надолбов-волноломов. А вот саму мельницу нужно и от сырости поберечь.

Поэтому мельничка ставится на самом гребне, на сухом. Туда и ремень. Там и зерно молоть будут, и остальные дела делать.

С помолом... У меня есть жернова аршинные, в 60 см. диаметром. По расчёту, при 60 об/мин — 1 пуд/час.

Поставить бы вдвое большего диаметра — была бы вчетверо большая производительность. Но у меня таких жерновов нет. Сделать — некому и не из чего. Пока...

Как сказано в "Бриллиантовой руке": "будем искать".

А вот порхлицу Прокуй уже выковал. Эта такая гайка на верху мельничного жернова, в которую входит веретено жернова. Как у Гоголя в "Мёртвых душах":