Изнанка судьбы. Том 2. Беглецы

Она не ответила.

Машина лязгала, ходило бердо. Поблескивали десятки, сотни рычагов, от которых шли ремни и цепи к малым и большим колесам. Одни шестерни крутились так быстро, что сливались в сверкающее пятно, другие вращались медленно и степенно.

— Я хочу поменять судьбу Рэндольфа, — с напускной храбростью, которой не ощущала, объявила я.

— Тогда выбирай рычаг.

— Какой? — я растерялась.

— Любой. Ты же вносишь хаос в предназначение.

Вот тут мне стало боязно. Но не настолько, чтобы отступить. Я трижды обошла кругом ткацкую машину, задерживаясь у каждого рычага. Наконец, сделала выбор и налегла руками и плечом на рукоятку большого медного колеса. Что-то больно кольнуло у ключицы. Медленно, нехотя колесо стронулось с места. Я давила всем весом, чувствуя, как оно медленно поддается.

Поворот, другой, третий. Маховик скрипнул, пришел в движение. Тронулся стоявший до этого маятник, затикал большой циферблат над головой. Сменили направление движения колеса, иначе пошло бёрдо, тысячи мелких и крупных нитей легли по-другому, меняя задуманный узор. Причины и следствия менялись местами, время играло с пространством в догонялки, чтобы проиграть.

— Этого хватит? — я отпустила рукоять и выпрямилась.

— Да.

— А что теперь будет?

— Кто знает? Даже ты, отворяя двери Хаосу, не можешь знать, что он привнесет.

Противный треск повис над площадкой. Несколько нитей основы зацепились за зубцы торчащего снизу колеса и лопнули. Я, прикрыв ладонью рот, наблюдала, как на ткани возникает еще одна некрасивая прореха.

— Вот так, — тихо сказала статуя.

— Это очень плохо? — жалобно спросила я.

— Плохо, что ты играешь с судьбой, зажмурив глаза.

Рэндольф

— Я — королева Роузхиллс. Хотите быть моими рыцарями?

Он вскочил, задыхаясь. Сердце колотилось, как после тренировки в стиле "молния", когда отдаешь все силы, выжимаешь из себя все ради сверхчеловеческой скорости. Чутье воина уже не шептало — кричало сигнальным горном об опасности, но понять откуда она исходит Рэндольф не мог.

...так уже было в Вилессах сорок лет назад. Предчувствие беды хлестнуло, заставило рвануться вперед по еле заметной козьей тропке за несколько минут до того, как сошедший камнепад накрыл дорогу за его спиной. И еще раз, когда он отправился уничтожать воровской притон, и чуть было не попал в засаду...

Рэндольф раздвинул лапник, выглянул, вслушиваясь в ночной лес.

Чуть слышно потрескивали сучья на морозе, от костра тянуло дымом, от сооруженного наспех шалаша — хвоей и смолой. Еле заметный ветерок доносил запахи зверья и птиц — далекие, безопасные.

Все спокойно. Тогда откуда взялось это ощущение — будто стоишь на краю бездны, и под ногами осыпаются камни?

Что-то случилось. Изменилось — неуловимо, но безвозвратно.

Предчувствие опасности медленно отступило. Скрылось, но не ушло до конца. Ночь не несла в себе угрозы. Предупреждение относилось к чему-то иному.

Чему?

Элисон! С ней что-то случилось?!

Разум и логика подсказывали: мчаться куда-то по ночному лесу — безумие. До рассвета не меньше пяти часов, надо выспаться. И утром продолжить объезд ближайших деревень. Расспрашивать, предлагать деньги — люди лживы, потому не верят словам, но согласны на все, лишь бы получить несколько кусков штампованного металла.

А тревога — непривычно сильная, неприятная — не желала униматься. Требовала — действуй. Сейчас, немедленно!

Все чувства, связанные с Элисон, были сильными. Почти невыносимо сильными. Рядом с ней Рэндольф терял холодное сосредоточенное равновесие, в котором пребывал так давно, что уже забыл, что бывает как-то иначе. И мир из плоской картинки за пыльным стеклом превращался в храм, полный чудес и тайн.

Фэйри вылез из шатра, забросал снегом тлеющие угли и оседлал коня.

Пусть она сбежала. Он найдет ее, чтобы исполнить то, для чего живет.

Умей Рэндольф лучше слышать свои чувства, он бы понял, что его потребность быть рядом с Элисон уже не имела ничего общего с желанием следовать за предназначением.

Элисон

Луч солнца погладил щеку. Я зажмурилась, не желая расставаться со сном. Кажется, снилось что-то хорошее, но бестолковая память выронила это "что-то" на полпути к реальности. Сон выпал, как зерно из дырявого мешка. Я заворочалась, пытаясь устроиться поудобнее, и в бок впился острый камень.

Этого хватило, чтобы по-настоящему проснуться. Я села и поняла, что сижу на алтаре. Вокруг полукольцом возвышались менгиры, за спиной начиналась скала. Большая глыба камня, смутно похожая на фигулу в балахоне, нависала над головой.

Как я могла заснуть здесь, на холодном, насквозь продуваемом всеми ветрами холме? Почему не замерзла насмерть, и как долго длился сон?

Я со стоном слезла с камня, послужившего мне ложем. Кому бы из богов ни был посвящен этот храм, надеюсь, он не почувствовал себя оскорбленным подобным пренебрежением. Привычная тусклость красок вокруг подсказала — я нахожусь в реальном мире и это, пожалуй, было неплохо. Хватит с меня зимних чудес Изнанки.

Вид, открывшийся с вершины холма, заставил сердце забиться чаще Внизу, не более чем в паре миль от подножия, чернели силуэты домов и курился легкий дымок. Там были люди, а значит тепло, горячая еда и отдых. Под слоем снега угадывалась еле заметная тропа, ведущая в сторону поселения. Я в голос возблагодарила богов, подхватила переметную суму и заковыляла вниз.

Юнона

Умница Марта заболела. Новая горничная, которую экономка прислала на замену, оказалась полной неумехой. Юнона ждала, стиснув зубы, пока медлительная девка путалась в шнуровке и крючках, распуская лиф.

Пейзанка.

Нет, горничная была причесана и одета по всем правилам. И даже пахло от нее мылом и дешевой сиреневой водой. Запах резковатый и вульгарный, в самый раз для черни, но все лучше, чем немытым телом. Юнона чуть скривилась. Марте она давно подарила флакон надоевших духов и приучила правильно пользоваться, не выливая на себя половину зараз. Но тратить время и нервы на случайную девку не было смысла.

Крестьянское происхождение выдавало не лицо, оно было в меру свежим, в меру хорошеньким и не слишком загорелым. От форменного платья горничной тоже не пахло скотиной. И все же ясно — пейзанка. Достаточно поглядеть как ходит, чуть вразвалку, как приоткрывает глупо рот. Не вчера, но пару месяцев назад, не больше, сгребала навоз и гоняла коров.

Кто взял ее в горничные? В приличный дом?!

Девка потянулась к волосам, но Юнона решительно отвела ее руки.

— Иди! — приказала она, запахивая пеньюар. — Дальше я сама.

Доверять неумытой деревенщине прическу или показывать свой талант в области магии она не собиралась.

— Но леееди...

— Иди, — повторила Юнона, сдерживая раздражение.

Завтра она поговорит с фрау Готтер о ее подходе в подборе прислуги.

Горничная сделала неуклюжий книксен. На овечьем лице застыло испуганное выражение.

Юнона медленно опустилась в кресло возле трюмо. Провела рукой по лицу, снимая иллюзию, взглянула в серебро радужки.

Неужели она могла вырасти такой же? Блеющей девкой, считающей за высшее счастье прислуживать богатой даме?

Несбывшееся глянуло из обсидиана разлитого в серебре сотней вероятностей — приди, возьми, выбери.

Джанис как-то сравнил ясновидца с человеком, который постоянно стоит на развилке. Видит сотни сотен расходящихся путей и возможностей, теряя себя настоящего в непрожитом прошлом и вероятном грядущем.

"Да ты поэт!" — рассмеялся тогда Элвин. А Юнона промолчала и отвернулась.

Ее самый умный и самый опасный брат, чью суть она видела, как тончайшее и сложнейшее плетение бритвенно-острых нитей — бесконечно сложная вязь паутины, в которой толстые нити мотиваций уходят куда-то за пределы простых и понятных человеческих ценностей — был прав.

Он тоже был проклят умением видеть. По-своему, не так, как она. Не зрением, но разумом постигал основы вещей, достраивал первопричины и связи.

И, кажется, умел пользоваться своим даром куда лучше, чем его непутевая названная сестра.

Она опустила черные очки, скрывая не себя от мира, но мир от себя. Воистину благославен тот, кто придумал закопченые стекла — неодолимую преграду пророческому взгляду.

Руки потянулись к прическе — вынуть шпильки. Одну за другой. Темные локоны медленно падали за спину, а Юнона все разглядывала женщину в зеркале. Так, будто видела в первый раз в жизни.

Хороша? Пожалуй, что хороша. Нравится мужчинам. Кожа бледная, как у фарфоровой куклы. Тонкие черты — и не скажешь, что их обладательница родилась в зачуханной деревеньке на границе Анварии и Эль-Нарабонна. Должно быть, наследие отца, которого она никогда не знала. Высокий лоб, тонкий нос с аристократической горбинкой. Лицо сердечком в обрамлении темных прядей смотрится трогательным, по-девичьи юным.

Молодая вдова Юнона цу Аксен-Драуцверг. Двадцать семь лет, но на вид не дашь больше двадцати двух. Лилия Вальденберга.

Или Четвертый Страж — леди Юнона. Без родового имени, потому что у Стражей нет иной семьи, кроме Братства. Без возраста, потому что при мысли о прожитых года, преставляется колодец — темный и бесконечно древний. Пережившая с десяток мужей и бесчисленное количество любовников. Одинаково пресыщенная человеческим миром и его Изнанкой.

Неприкаянная, как все Стражи.

Порыв ветра заставил свечи тревожно затрепетать. На полу завозилась тень, похожая на огромного ворона, но женщина у зеркала не вздрогнула и не обернулась на тихий скрип ставней.

Чуть раньше в веере бесконечных вероятностей была и эта. Юнона знала мужчину, который только что проник в ее комнату — неслышно словно вор — и не боялась его.

Она вообще мало чего боялась в этом мире.

— Зачем ты пришел, Отто? — ее голос прозвучал холодно и резко.

Он остановился за ее спиной, тяжело дыша, словно после долгого бега. Зеркало послушно отразило грузный силуэт, похожий на вставшего за задние лапы медведя.

— Ты помнишь, — хрипло откликнулся мужчина. — Прошло четыре года, но ты помнишь. Юнона...

Его огромные ладони опустились на хрупкие плечи, сжали так, что женщина недовольно скривилась. Он нагнулся, вдохнул запах ее волос.

— Ты сменила духи, — все тот же хриплый, полубезумный шепот. — Я помню старые, благородный запах — ирис и мускус. Маэстро Тинтанелли смог повторить их для меня. Я велел приготовить десяток флаконов. Моя постель пахнет ими, Юнона. Каждую ночь...

— Мне казалось, мы обсудили все еще четыре года назад, — она хотела, чтобы это прозвучало мягко, но получилось все так холодно. — Все кончено, Отто! Уходи!

— Мужчина всегда выполняет свои клятвы. Я сделал это, — ответил незваный визитер, лаская ее шею. — И пришел подарить тебе свободу.

Она презрительно сузила глаза:

— Какую свободу? О чем ты?

— Свободу от божественного проклятья, — он заговорил все быстрее, сбиваясь, путаясь, спеша выплеснуть что-то важное. — Я сделал это! Да, сделал! Меж нами больше нет преграды, любовь моя. Теперь мы сможем быть вместе. И вместе состариться...

Она сняла его руку с плеча так, будто это было дохлое насекомое:

— Ты болен, Отто. Я повторю то, что сказала еще четыре года назад: я не люблю тебя. Никогда не любила. Ты надоел мне. Уходи, или мне придется заставить тебя уйти.

Мелькнула мысль дернуть шнур, вызвать слуг, но Юнона представила какие шепотки и сплетни ждут ее на следующий день и поморщилась.

Нет уж. Она вполне в состоянии сама разобраться с назойливым поклонником.

В темных глазах мужчины мелькнула угроза:

— Ты снова за старое? — прорычал он.

— Уходи, Отто. Я повторяю это в последний раз.

— Я уйду. Но ты пойдешь со мной.

Она и так слишком долго терпела. Когда-то молодой Отто фон Вайгер был мил в своей щенячьей влюбленности и даже заставлял ее сердце биться чуть быстрее. Но есть пределы, которые не дозволено перешагивать никому.

Юнона вскинула руку, чуть прищелкнула пальцами и...

Ничего не случилось.

Она недоуменно посмотрела на свою ладонь, предприняла вторую, а затем и третью безуспешную попытку. Гортанный выкрик также не возымел никакого эффекта, и впервые за долгие годы ей стало страшно.

— Я же сказал: то поедешь со мной, — прошептал фон Вайгер, снова опуская свои медвежьи лапищи ей на плечи, и Юнона явственно ощутила, что стоит ему стиснуть пальцы чуть сильнее, как он сломает ей ключицы.