Изнанка судьбы. Том 2. Беглецы

Оставалось прятаться в привычном мне человеческом мире. От Блудсворда и от Рэндольфа сразу: в том, что фэйри будет меня искать, сомневаться не приходилось. Но была одна проблема — у меня почти не осталось денег. С десяток жалких медяшек, что позвякивали в кошельке, при самом экономном подходе должно было хватить на неделю.

В ближайшем городе я продала седло, увеличив свой капитал вчетверо. Больше, кроме лошади, продавать было нечего. Разве что еще флейту Рэндольфа.

Замшевый чехол я нашла, просматривая вещи из переметной сумки. Внутри чехла пряталась разобранная флейта. Благородное темное дерево, серебряные клапаны. Даже дыхание перехватило от ее строгой, безыскусной красоты. Руки сами потянулись собрать это чудо. У нее был низкий бархатный голос, негромкий и теплый. Я прильнула к ней губами, прошлась пальцами по клапанам, вслушиваясь в певучее звучание, и подумала, что скорее продам последнее платье, чем флейту моего воина.

А вопрос, где и на что жить, оставался без ответа. Возможно, плебейство у меня действительно в крови, потому что я всерьез обдумывала, не наняться ли на какую-то работу. Но проблема в том, что я, как благородная леди, почти ничего не умела. Я даже кашу сама сварить не могла. И никогда в жизни не занималась стиркой или уборкой. Кто наймет такую беспомощную нескладеху?

В списке доступных мне занятий оставалась профессия, которую иронично называют "древнейшей". Но я и здесь оказалась никчемной. При мысли о том, чтобы продавать свое тело за деньги накатила такая дурнота, что стало понятно — не смогу. Просто умру от отвращения.

Еще одним источником тревоги стала дорога, на которой я чувствовала себя мишенью в поле. Не терпелось покинуть тракт, тянувшийся без ответвлений до самого Братсмута. Чтобы Рэндольф не нашел меня, я старалась большую часть пути идти по Изнанке. К счастью, здесь тоже была дорога — почти неразличимая, занесенная снегом, но все же дорога.

Дубы и буки смыкали над ней обледенелые ветви, ветер крался вдоль тракта и протяжно тянул одну унылую ноту. Чуть поодаль лес сливался в единую массу, недобро следившую за моим продвижением по припорошенной тропе. Черные полосы веток на кипельно-белой простыне неба и рыхлый серый снег, как пепел, под копытами коня. Мое неуемное воображение, а может и душевный недуг, впадали в буйство: казалось, я еду по сожженному краю, сквозь строй мертвецов, скрестивших мечи над моей головой.

Было страшно. Я поминутно ждала, что из леса выползет какая-нибудь пакость и попробует меня сожрать, но так и не дождалась.

Ездить без седла надо уметь. Я дважды упала, и повезло, что оба раза только ушиблась. К вечеру адски болело все тело, особенно ноги, и я еле могла ходить.

Показалось, что в подступающих сумерках на обочине мелькнул силуэт хижины. Я заставила Нелли свернуть с дороги и после часа блужданий по окрестным кустам все-таки вышла к шельтеру. Почти такому же, как тот, в котором мы провели недолгие три дня. Я с гордостью подумала, что могу сама о себе позаботиться — даже ужин пригорел совсем немного. Возможно, я не так безнадежна, как казалось.

Наутро гостеприимный домик пришлось покинуть. Я направила лошадь туда, где по моим расчетам должен был находиться тракт, но, дороги так и не встретила. Через полтора часа блужданий продолжать делать вид, что все это — милая прогулка по зимнему лесу, стало невозможно. Я заблудилась.

— Так, спокойно! Без паники, Элли, — сказала я вслух, подражая Терри, в тщетной попытке унять сосущую тревогу, свившую гнездо где-то в животе. — Сейчас мы все решим.

Нелли фыркнула. Даже ей мои потуги показались неубедительными. Я несколько раз глубоко вдохнула, унимая страх. Вокруг стояла недружественная, настороженная тишина, порой нарушаемая неясными шелестами и скрипами. Лес спал вполглаза, приглядывая за мной — чужачкой.

— Не смейся, — укоризненно сказала я Нелли. — Лучше давай подумаем, что бы на моем месте сделал Терри?

Положим, Терранс в такую ситуацию просто не попал бы. Это и лошади понятно.

— Можно начать с того, где север...

Отзываясь на мои рассуждения, откуда-то из-за спины раздался негромкий, очень неприятный, поскрипывающий шорох. Сначала тихий, на грани слышимости, он постепенно нарастал. Мне стало страшно. Внутри мгновенно возникло твердое знание, что я не хочу встречаться с источником этого звука. Нелли была согласна со мной, она испуганно пританцовывала на месте, косилась и вздрагивала. Приходилось отчаянно цепляться за ее шею, чтобы не упасть.

— Пошли отсюда, — скомандовала я лошади шепотом и дала шенкеля, уже не заботясь, где тут север. Лишь бы подальше от подозрительных шорохов. В этот момент звук прекратился. Что-то свистнуло, разрезая воздух над ухом, жалобно заржала Нелли и лес слился в бесконечное мельтешение черного на белом.

Каким-то чудом мне удалось удержаться при первом рывке. Я распласталась по спине лошади, цеплялась за нее бедрами, коленями, руками до судороги в мышцах. Над головой хлестали ветви, перед глазами все тряслось и кружило, вызывая дурноту.

Не возьмусь сказать, сколько времени продолжалась эта скачка через зимний лес. Возможно, несколько минут, но мне показалось, что они растянулись на часы мучительной пытки. Окончилось все предсказуемо, как и должно было с такой неудачницей — я не удержалась. Чувствуя, что соскальзываю, в отчаянной попытке удержаться уцепилась за переметную сумку и рухнула в сугроб вместе с ней.

Резкая боль в правой лодыжке показала, что запас злых случайностей на сегодня еще не исчерпан. Я ойкнула, ощупывая ногу. Кажется, она не была сломана. Просто болела. Охая и утирая слезы, я поднялась, огляделась.

Вокруг стеной стоял заснеженный лес.

Проще всего было бы не дергаться. Количество преследовавших меня бед превысило любую разумную меру и взывало к тому, чтобы сдаться. Но разве честно было бы сделать так по отношению к Терри? Пусть я не просила друга о самопожертвовании, я не могла просто вышвырнуть его подарок. Поэтому, подождав лишь самую малость, пока пройдет боль в лодыжке, я захромала по лесу.

Я не знала куда иду. Не знала, будет ли впереди спасение. Я только знала, что оставаться на одном месте — верная смерть от холода, поэтому шла, проваливаясь в снег по колено при каждом шаге.

Сначала стало тепло. Потом жарко. Струйки пота стекали по лбу, неприятно щекотали спину. Лодыжка болела все сильнее. Ныли мышцы, переметная сума оттягивала плечо и руки. Я поминутно останавливалась, чтобы отдышаться, и снова шла вперед. Ни о чем не думая, ничего не ожидая, на одном упрямстве.

Прошла вечность, потом еще одна. Силы вот-вот должны были кончиться, но каждый раз их хватало, чтобы сделать еще один шаг и я делала его. В какой-то момент, под ногами появилась тропа. Я даже не обрадовалась этому, просто отметила про себя, что идти стало легче. Потом путь опять усложнился — тропа вела на вершину холма. Я переставляла ноги, слишком изможденная, чтобы думать, куда и зачем иду. Дышать было трудно, перед глазами все плыло, и каждый перенос веса на правую ногу отзывался резким всплеском боли, но я шла. В висках билась вычитанная где-то мысль "Дороги ведут к тем, кто их строил".

На вершине я остановилась утереть пот со лба и оглядеться. Внизу расстилался пушистый серебряный ковер, а прямо передо мной возносились к небесам седые острые менгиры, отмечая границы святилища.

Глава 6. Полотно судьбы

Элисон

Небо нависало над менгирами вогнутой чашей. Свободная от снега площадка на вершине холма раскрывалась навстречу небу, вызывающая в своей наготе. Замшелые камни, что опоясывали холм полукругом, справа и слева упирались в серую скалу причудливой формы, у подножия которой стоял алтарь.

Здесь даже пахло по-другому. Не морозом и лесом, но мокрым камнем и почему-то грозой.

Я прошла меж двух каменных стражей и ступила на промороженную, бесснежную почву в клочках пожухлой травы. Это место... в нем было что-то знакомое, словно когда-то давно я бывала здесь, да позабыла — все стерлось, выветрилось из памяти.

Разошлась сплошная пелена над головой. Из облачной толщи упало несколько косых солнечных лучей, подсвечивая путь к жертвеннику и сам алтарь — прильнувший к телу скалы, темный и бесконечно древний. Над ним нависала фигура, высеченная в скале. Просторный балахон скрадывал ее очертания также, как капюшон скрывал лицо. Бедра статуи перетекали в необработанный камень, словно неизвестный скульптор поленился доделать работу до конца.

Но больше всего меня поразили тяжелые кандалы на протянутых вперед по-женски тонких запястьях.

Нерешительно, сама до конца не осознавая, что и зачем я делаю, я поняла руку и коснулась ее руки. И мир моргнул...

Скала дрогнула, подернулась рябью. Показалось — сейчас осыпется, но нет. То, что мнилось прочным камнем, разлетелось в воздухе хлопьями пепла. Мириады чернокрылых бабочек в едином порыве взмахнули крылами, поднимаясь в воздух, и небо — не разобрать уже, жемчужное небо Изнанки или белесые небеса привычного мира, враз потемнело от их крыльев, а воздух наполнился треском.

Несколько бабочек пронеслось прямо перед моими глазами — гладкое, блестящее тельце и бритвенно-острые края крыльев, загнутых хищным полумесяцем. Ни одна не коснулась меня, поднявшись в воздух, они растаяли в нем, напоив небо кобальтовой синью.

Там, где раньше была скала, возвышалась огромная, невероятная машина. Сплетение зубчатых колес, ремней, противовесов, грузов, рычагов, маятников и циферблатов. Казалось, безумный изобретатель просто взял набор деталей и соединил их в одно целое без цели и смысла. И все это тихо позвякивало, тикало, крутилось и работало само собой.

Статуя чуть шевельнулась, стукнули друг о друга звенья каменной цепи. А затем она опустила руки и обернулась ко мне. Я не видела ее лица под сумраком капюшона, но чувствовала пронзительный взгляд — всей кожей, каждым волоском. Казалось, она смотрела не на тело, но глубже, куда-то в самое сокровенное.

Стало немного боязно, но страх этот был далеким, каким-то ненастоящим. Словно принадлежал не мне.

Если что — убегу. Она же в камень вросла — не догонит.

— Ты пришла, чтобы отпустить меня, — прошелестел бесплотный голос.

Она не спрашивала. Утверждала.

— Нет! — это вырвалось у меня самой собой, вперед любых мыслей. А внутри тут же родилась уверенность, что отпускать ее никак нельзя. — А ты кто?

Ее смех походил на хруст гальки под ногами.

— Взгляни и узнаешь.

Звенья цепи снова стукнули друг о друга, когда она подняла руки, чтобы откинуть капюшон.

Я зажмурилась от ужаса и вцепилась в переметную суму так, что даже пальцы заболели:

— Не надо!

...не хочу, не могу, не жалею знать, что у нее под капюшоном! Это нельзя, просто нельзя, невозможно, убегу сейчас только бы не видеть этого, никогда сюда не вернусь...

Тяжкий вздох разнесся над площадкой.

— Открой глаза!

Я помотала головой и укусила себя за большой палец. Боль немного прогнала панику, но все равно было страшно.

— Открой, не бойся. Я не смогу сделать этого без твоего согласия.

Несмело приоткрыв один глаз, я увидела, что руки статуи опущены, и успокоилась. Настолько, что не только открыла второй, но и начала озираться по сторонам.

Все-таки очень знакомое место. И все такое нереальное. Как во сне, или видении...

Видение! Вот где я видела раньше этот храм в окружении менгиров.

Получается, это — сон?! Просто сон...

Мне часто снится странное. Наверное, я упала в сугроб и сейчас замерзаю. Жаль только, что мои предсмертные видения такие бестолковые. Насколько лучше было бы напоследок увидеть Рэндольфа и Терри.

— Ты так отчаянно бежишь от себя, — она развела руки, отчего цепь меж ними натянулась. — Оставила меня здесь, приняла зарок на долг. Даже если передумаешь, я ничего не смогу сделать, пока ты не выплатишь его.

— И не надо! — мне совсем не хотелось, чтобы каменная женщина в балахоне что-то делала для меня.

Она печально покачала головой:

— Путь к познанию лежит через страхи и искушения. Иные всю жизнь борются с ними, обретают силу, но теряют счастье, потому что нельзя быть счастливым, отвергая часть себя. Иные поддаются и теряют человеческий облик. Обычные люди всю жизнь бегут его, страшась узреть себя настоящего. Зачем ты выбрала путь обычного человека?

— Я же человек, — это прозвучало вопросительно.

Слова статуи будили во мне что-то нехорошее, давно и прочто похороненное на дне души. Мне хотелось, чтобы она замолчала. Так хотелось, что я почти готова была заткнуть уши.

— Ты похожа на безумца, который решил, что его правая рука плоха и порочна, поэтому привязал ее за спину, чтобы никогда не видеть и не пользоваться...

Но я уже не слушала. Всем моим вниманием завладела огромная машина за спиной статуи.

Механизм не был бессмыслицей, как показалось мне на первый взгляд. Вся эта огромная, щелкающая и позвякивающая махина оказалась прядильным и ткацким станком, что работал сам по себе, без ткача.

Гигантские веретена тянули нить откуда-то из-под земли. Рыхлая и белая она ложилась на огромные деревянные стержни лишь для того, чтобы снова быть скрученной с соседними нитями. Дрожали толстые струны основы, сновали туда-сюда челноки, нить окрашивалась сама собой, стоило ей лечь в ткань, поднималось и опускалось бёрдо , рисуя неповторимый узор...

И над всем этим порхали сотни черных бабочек, срезая острыми кончиками крыльев нить утка.

Зрелище было столь величественным и фантасмагоричным, что сознание с трудом вмещало его. А пестрое полотно все прибывало, накручиваясь на исполинский вал.

Грандиозный размер машины и слаженность ее работы так потрясли меня, что я не сразу поняла — ткань выходит с изъяном. Часть волокон основы была оборвана, материя расходилась проплешинами. Сломана была и сама машина. Несколько валов и шестеренок стояли, бессильно повисли маятники. Машина мучительно покряхтывала, продолжая работу вопреки поломке.

— Что это? — спросила я у статуи. И для верности ткнула пальцем ей за спину.

— Ткацкий станок судьбы.

— Судьбы?! — мои глаза округлились. Я немедленно вспомнила все, что говорил про судьбу Рэндольф.

Получается, по вине вот этой штуки у меня не будет больше моего фэйри?! А если ее сломать?!

Хотя она и так сломана. Еле работает. И полотно выходит совсем некрасивым. Все в дырах, вместо узора — грязные пятна.

Вот такой я себе судьбу и представляла. Бездушным, страшным, поломанным механизмом.

Заклинить бы его окончательно...

Последние слова я произнесла вслух и статуя тут же откликнулась:

— Хочешь сделать это?

— Нет, — она спросила всерьез и я испугалась. Вот так взять и уничтожить судьбу? Совсем, для всех?! А вдруг от этого станет еще хуже?

— Несправедливо, что у Рэндольфа такая судьба. Я хочу ее поменять!

Она вздохнула:

— Ты знаешь, что можешь сделать это.

— Могу? — недоверчиво переспросила я.

— Но не сетуй, если все закончится еще хуже, чем в прошлый раз.

— А что было в прошлый раз?