Луна сегодня была огромной и какой-то неестественно-яркой.
Конрад стоял посреди сада, смотрел на замок, на серебряные решетки, горящие в ночи фосфорическим светом. Наверное, глаза смертного человека заметили бы лишь легкий блеск, да и то — только в такую вот, светлую, лунную ночь! Но для вампиров серебро пылало, как раскаленное железо. И Конрад смотрел на решетки с насмешкой уверенного в своем всевластии существа. Жалкие попытки защититься!
Доктор Гисслер, который первый предложил поставить на окна серебряные решетки и носить по шесть серебряных цепочек для защиты от вампиров, — на собственном опыте понял, как ничтожны все эти ухищрения. Дорого бы отдал Конрад за то, чтобы увидеть лицо доктора Гисслера в тот момент, когда к нему пришла мертвая Магда и заставила его снять все цепочки. А потом впилась в старую морщинистую шею... Впрочем, возможно, на его лице не отразилось ничего, кроме любопытства ученого. А Магда так сожалела, что его нельзя было обратить. Но граф решительно запретил делать новых вампиров.
Интересно, как поведет себя перед смертью дядя Отто?
Конрад постоял еще немного, наслаждаясь моментом... Потом сосредоточился, наводя на замок сонные чары. И позвал Отто.
Ждать пришлось, как всегда, не долго. Раздался щелчок замка, скрип щеколды и из главной двери, ярко освященной фонарем, вышел профессор Отто фон Шлипфен. Он был в пижаме, босиком. В широко распахнутых глазах — пустота. Движения неловкие, неестественные. На шее, на запястьях, на тощих волосатых щиколотках сияют серебряные цепочки.
"Подойди ближе, Отто", — беззвучно произнес Конрад.
Отто рванулся к нему, не разбирая дороги, спотыкаясь на влажных от росы камнях и раздирая пижаму о кусты.
"Сними цепочки и брось их в сторону".
Отто зашарил по телу, отыскивая и срывая цепочки.
"Открой для меня шею. Я хочу пить твою кровь!"
Отто покорно, как ягненок на заклание, склонил голову на бок, открывая худую шею с торчащим кадыком. Красноватая, грубая кожа на шее покрылась пупырышками от холода.
Конрад минутку полюбовался этим приятным зрелищем: коленопреклоненным дядей и открытой для укуса шеей! Ах, как он сожалел о том, что этот безумец Вильфред убил дядю Августа! Вот кого Конрад хотел бы видеть перед собой на коленях. Но, с другой стороны, дядя Август всегда был трусом, а за время пребывания в замке почти потерял рассудок от ужаса перед происходящим. Так что в некотором смысле дядя Отто даже интереснее.
И Конрад приказал своей жертве то, что никогда не пришло бы в голову более старому и опытному вампиру:
"Отто, проснись!"
И Отто проснулся.
Он ощутил себя — босым, исцарапанным, со сбитыми о камни ногами, в изодранной и промокшей от росы пижаме... На коленях, с открытой для укуса шеей!
И он увидел Конрада перед собой — над собой! — Конрада, бледного, с сияющей кожей и горящими рубиновым огнем глазами. Конрада, который — Отто это точно знал! — был мертв. Конрада, который сейчас улыбался ему... А из-под приподнятой верхней губы его выползали длинные, узкие, загнутые на концах, очень острые клыки!
Отто заверещал и кинулся прочь.
Конрад позволил дяде отбежать достаточно далеко — добежать до самых дверей замка, за которыми дяде чудилось спасение! — а затем, легко взметнувшись в воздух, в секунду пролетел это расстояние и обрушился на Отто сверху.
Дикий визг Отто прорезал тишину.
Конрад расхохотался — беззвучно, услышать его могли бы только вампиры и те из смертных, кому он разрешил бы слышать. Впрочем, Отто слышал его смех, Отто слышал! — и с тихим рычанием вонзил клыки в артерию дядюшки.
Отто визжал, судорожно загребая руками и ногами, извиваясь всем телом на земле, под тяжестью прижавшего его сверху вампира.
Конрад жадно пил кровь.
Да, конечно, пить кровь у бессознательной, полубесчувственной, полностью послушной тебе жертве — гораздо проще.
Но насколько же слаще ощущать трепет ее тела, судорожные попытки освободиться!
Крик Отто оборвался коротким стоном, а после профессор только всхлипывал...
Конрад продолжал ритмично сосать кровь, но даже наслаждение не оглушило его настолько, чтобы он утратил бдительность. С другими вампирами такое случалось, с Конрадом — никогда. Все-таки при жизни он был солдатом. Конрад почувствовал, когда в саду появились и другие вампиры. Он оторвался от жертвы, коротко лизнул ранки, чтобы кровь не пропадала зря — и поднялся.
Возле скамейки — там, где им обычно оставляли жертв — стояли Магда и Рита. Их глаза горели голодом. Чуть дальше, в темноте деревьев, светилось тонкое лицо графа Карди. Рядом с ним — слегка позади, словно прячась за его плечом — стояла Лизелотта.
Конрад подхватил стонущего Отто на руки и понес к ним — осторожно, торжественно — так, как жених несет невесту к брачному ложу!
Он прошел мимо Магды и мимо Риты, и остановился перед графом.
Бросил Отто на землю у его ног.
— Вот, Хозяин. Возьми его кровь.
Граф Карди снисходительно улыбнулся и склонился над профессором фон Шлипфеном.
А Конрад смотрел на Лизелотту. Смотрел не отрываясь. Его любовь, его единственная любовь. С детства и навсегда — единственная. Его мечта, его радость. Лизелотта. Как он мечтал согреть ее своей страстью, подарить ей чувство защищенности, вернуть ей покой и радость жизни.
Конрад даже не догадывался о том, что на самом деле он ее мучил. Он понял это, попробовав ее крови. И это было — как пощечина. Лизелотта не любила его. Не желала или не могла полюбить. И с этим ему придется смириться.
Он сможет смириться, сможет принять это.
Лизелотта — его слабость. А он должен стать сильным. Очень сильным. Чтобы никто больше не смог его обидеть. Чтобы никто больше не смог безнаказанно его отвергнуть.
2.
Лизелотта проснулась в своем гробу от привычного уже, сосущего чувства голода. Немного полежала, прислушиваясь к себе — и к тихим звукам, наполнявшим подземелье вокруг ее гроба: чьи-то далекие шаги, еще более далекие перешептывания, шелест осыпающегося между старых камней песка, плеск капель, журчание воды... Привычный звуковой фон! С каждым разом ей все меньше хотелось поднимать крышку и выходить. Гроб казался ей уютным убежищем. А за его пределами простирался суетный, враждебный ей мир. Мир, в котором ей приходилось охотиться и убивать.
Когда-то, когда она была еще жива, больше всего на свете Лизелотта хотелось стать сильной. По-настоящему сильной. Чтобы ее уже никто не мог бы обидеть, а даже напротив: чтобы она могла отомстить всем, всем... Еще ей хотелось, чтобы о ней кто-то заботился, как о ребенке. Как о маленьком, беззащитном ребенке. И еще — переложить заботы о Михеле со своих плеч на чьи-нибудь еще. Да, ей хотелось стать сильной, ей хотелось найти покровителя, ей хотелось избавиться от забот — и все для того, чтобы наконец-то обрести свободу и покой! Она никогда не знала покоя и свободы... И всегда мечтала о них.
Теперь все сбылось. Она стала сильной и больше никто не представлял опасности для нее, зато она была опасна для всех! Милый Раду заботился о ней именно так, как ей когда-то хотелось. И заботы о Михеле как-то сами собой снялись с нее.
Но вот покоя она так и не обрела. Наоборот: теперь ее существование стало еще тревожнее, чем тогда, когда в груди у нее билось живое сердце! Теперь ей почему-то казалось, что быть жертвой — легче, чем быть палачом.
В самом начале своего призрачного существования, в эйфории от собственной чудесной силы, в упоении новизной, Лизелотта радовалась каждому убийству, каждой капле крови, выпитой у этих солдат! Тогда ей казалось, что она — это уже больше не она, а какая-то другая женщина: сильная, отважная, безжалостная, беспечная, прекрасная...
Прошло немного времени и эйфория схлынула.
И теперь Лизелотта понимала, что она — это по-прежнему она. Всего лишь она, Лизелотта Гисслер, по мужу — Фишер. И никому она не отомстила. Убила нескольких солдат — ну, и что с того? Некоторые из них были плохими людьми, некоторые — очень плохими. Но никто из них не был виновен в несчастьях, постигших Лизелотту и ее близких. Никто конкретно — и все вместе! Но отомстить всем — нельзя. Потому что, когда убиваешь одного, другого, третьего, — всем остальным это в лучшем случае безразлично. А в худшем — они позлорадствуют. Или просто порадуются, что несчастье постигло не их, что они — уцелели. Кажется, она хотела отомстить Конраду... За что? За тех людей, которых он расстрелял в гетто? Но ведь он в гетто никогда не служил. Это был единичный случай... И в глубине души эти люди были безразличны Лизелотте. Ей было жаль их всех... Но "все" — это слишком расплывчато. На самом деле в Конраде она ненавидела не конкретного человека, а символ. Воплощение своей слабости и своих несчастий. Воплощение той силы, которая раздавила ее семью, убила Аарона и Эстер. Но Конрад на самом-то деле не был этой силой. Он был всего лишь человеком. А силе отомстить нельзя. И даже Конраду она не отомстила: она дала ему вечную жизнь и возможность воплощать все худшее, что только было в нем! Конрад радуется, когда приходит время охоты. Конрад торжествует, когда прокусывает артерию — и когда чувствует последнее содрогание. А она...
Она устала от этого! Она снова устала! И она не свободна, она совсем не свободна!
Лизелотта всхлипнула от жалости к себе. Но слез не было. И откуда им взяться: ведь она опять голодна! А плачут вампиры кровью... Да и то — только тогда, когда есть избыток этой самой крови.
3.
Лизелотта уперлась ладонями в крышку гроба и отбросила ее.
Медленно поднялась.
Конрад уже вылез из своей ямы и сидел возле стены: неподвижный, как сфинкс, и такой же загадочный. Сегодня он был еще сильнее измазан землей, чем обычно, а глаза его казались совершенно красными!
— Он здесь, — произнес он вслух, хотя обычно вампиры общаются между собой безмолвно, образами, а не словами. — Он в замке! Прячется, как крыса в подземелье. Хотя как раз крысы-то в наших подземельях не прячутся.
— Кто? — удивилась Лизелотта, пытаясь, как обычно, проникнуть в сознание Конрада и просто понять, о ком он говорит.
Но ей это не удалось. Последнее время Конрад каким-то образом умудрялся закрывать свое сознание от нее — и, по-видимому, от других вампиров тоже. Раду был этим очень недоволен и снова заговорил о том, что в семействе должен быть только один мужчина — и подчиненные его власти женщины, потому что другой мужчина вряд ли согласится долго терпеть над собою власть, он попытается захватить ее, мужчины более склонны к борьбе и властвованию, чем послушные и кроткие женщины. Раду намекал, что убьет Конрада, если хотя бы заподозрит в непослушании! Но Лизелотте теперь это было совершенно все равно.
— Он в замке. Магда знала об этом давно. Рита тоже. Они попробовали его крови!
— Кто — он? О ком ты говоришь, Конрад?
— О том, кого ты любила, когда была юной. Я узнал это, когда попробовал твоей крови! — прошептал Конрад, глядя ей в глаза завораживающим взглядом.
Если бы она все еще была человеком, этот взгляд просто парализовал бы ее, лишил способности мыслить и чувствовать. Правда, Лизелотта человеком не была. Но сказанное Конрадом потрясло ее.
— Тот, кого я любила... Они попробовали его крови?
— Да. И крови его друга. Но с его другом что-то не так... Мы не можем пить кровь таких, как его друг. А я думал — мы можем пить кровь всех живых! И даже кровь вампиров. Но Магда уверяет, что он не живой. Что он гуль или зомби, и подобен нам, этот молодой американец по фамилии Карди. Наследник этого замка.
— Но я не могу вспомнить... Кто он? Тот, кого я любила? Аарон? Я любила его? Мне казалось, я люблю Раду. Что Аарон мертв...
— Нет. Этого ты любила прежде. Вспомни, милая Лизелотта. Он англичанин...
— Джейми?
— Джеймс Хольмвуд, лорд Годальминг. Ты любила его. И Аарона ты любила. И даже Раду... Только меня ты не любила никогда, моя прекрасная, милосердная фрау Лоттхен! Но только я — из них из всех — буду помнить тебя вечно.
Взгляд Конрада был странным и голос его звучал странно, но потрясенная Лизелотта не заметила этого.
— Джейми! Он вернулся! Вернулся! — шептала она. — Он вернулся, а я... Кем я стала? Чем я стала?!
— Ты стала бессмертной. И ты можешь подарить ему бессмертие. Или попросить об этом Раду. Он не откажет тебе, — вкрадчиво промурлыкал Конрад.
— Нет, нет! — встрепенулась Лизелотта. — Только не Джейми... Я правда любила его. Мне было хорошо с ним.
— Он бросил тебя.
— Я простила его.
— Простила... Как ты добра! Ты просто ангел. Да... Ты — ангел света, Лизелотта. Ты не должна была становиться демоном ночи. Вот я... Я всегда хотел этого. Стать сильнее всех. И теперь мне хорошо. А тебе — плохо. Я чувствую. Ведь я связан с тобой. Связан кровью!
— Да, мне плохо, Конрад. Мне плохо! И особенно плохо сейчас. Джейми приехал. А я превратилась в чудовище. Я даже показаться перед ним не могу! Джейми приехал, я могу его увидеть... Если решусь предстать перед ним такой, какой я стала!
— В глазах смертного ты — просто очень красивая женщина. Особенно если найдешь, кем покормиться перед встречей. И если не станешь парить перед ним по воздуху. Хотя, боюсь, с кормом у нас становится сложно. Придется сделать вылазку в деревню.
— Почему?
— Солдаты разбежались. Как только обнаружили, что Отто исчез. Они просто взломали сейф, забрали все деньги и ушли. Впрочем, их и оставалось-то немного. Солдат. Едва ли на несколько ночей нам их хватило бы. А денег в сейфе было достаточно. Только что нам с этих денег?
— А что же нам теперь делать? — огорчилась Лизелотта: несмотря на все ее душевные муки, голод жег и терзал ее, и ей так хотелось сделать хотя бы глоток крови, горячей живой крови.
— Я же говорю: охотиться в деревне! Раду, как проснулся, сразу ушел туда. Он тебе принесет чего-нибудь. Вернее, кого-нибудь. Или вернется сытый, так что сможет открыть для тебя свои вены.
В этот момент где-то вдалеке, в глубине коридора раздались тихие шаги. Это мог быть только человек — вампиры передвигаются беззвучно, разве что платье прошелестит. Конрад поднял голову, принюхался и на лице его отразилось удовольствие:
— Женщина! Молодая. Здоровая. Да еще и с ребенком!
— С ребенком, — печальным эхом откликнулась Лизелотта.
Потом они ждали в молчании, пока из коридора не вышла молодая румынка с распущенными волосами, в ночной рубашке. Широко раскрытые глаза ее были пусты и бессмысленны. На руках она несла спящего малыша полутора лет.
Следом за женщиной вошел Раду. Мрачно взглянул на Лизелотту, совершенно проигнорировав вскочившего в нетерпении Конрада.
— Теперь тебе, милая, придется изменить своим вкусовым пристрастиям. Солдаты были негодяями и их кровь пить было легко. Но солдат здесь больше нет. Придется пить кровь невинных. Такова наша участь. Ничто не дается легко. Особенно — бессмертие!
Раду взял ребенка из рук женщины:
— Его я отнесу моим двум красавицам. Детская кровь — чистый эликсир, сил от нее можно получить больше, чем от крови нескольких взрослых. А вам с Конрадом оставляю эту... Конрад, проследи, чтобы Лизелотта не осталась голодной.
