Финики

— Так Иуда родился не от Марии Непорочной, ибо Иосиф изменял ей с другой женщи-ной. От неё и родился Иуда.

Шут гогочет:

— А с кем Иосиф изменял Марии? С Иисусом?

Лом чистосердечно добавляет:

— Вот же жидовские истории.

Бабка обиженно сопит:

— Ничего вы не понимаете, богохульники.

И тут мы с ужасом видим, как на её груди, где лежит цветастый платок, начинает растекаться кровавое пятнышко. Оно становится всё больше и больше, мы проникаемся мыслью, что бабка от религиозного экстаза начинает мироточить, как икона. Может, она смертельно больна туберкулезом или давно не мылась, но реальность к нам беспощадна: пятно разрастается и начинает промокать платок.

— Ааа! — орёт Шут, — у вас стигматы открылись!

После того, как посрамленная фанатичка уходит, Слава выдвигает теорию, что это могла быть не её кровь, а кровь людей, которых по ночам пожирает бабка. Илья, бес-сильно наблюдающий за посрамлением его веры, молчит и не желает даже оправды-ваться. Шут победно сияет и успокаивающе хлопает его по спине. Мне хоть и крайне весело, но не по себе.

* * *

Я наконец-то посмотрел Ромпер-Стомпер и в ужасе прибежал к Славе.

— Там же они все из-за любви к бабе перессорились?

— Ну да.

— А...

— Алиса что ли?

— Ага.

— Она мне не нравится, — когда он это сказал, у меня отлегло на сердце, — так что не бойся, что тот шаблонный сценарий может повториться. Как только мы задружили с Ли-сом, я к ней пытался подкатить, но она меня быстро отшила. Тоже самое было с Ломом, только Шут никогда не унывает, и все хочет добиться взаимности. Но, как мне кажется, ей плевать на отношения, так что группу она не расколет. Как ты заметил, Алисе на всё менефрего.

Слава был на полном параде. Недавно у него взыграла ностальгия по старым добрым временам, и он нацепил поношенный бомбер, выскоблил череп, закатал джинсы, тем самым обнажив костяную скиновскую сущность. Хотя так ходить уже считалось не мод-ным, над чем Шут часто посмеивался. Он первым из нас переоделся в обычный спор-тивный костюм и начал вести трезвую жизнь по законам sXe. Я пытался стоять в стороне от субкультурных баталий, так как алкоголь, даривший спасительное чувство отваги, был пока тем анестетиком, благодаря которому я мог комфортно находиться с друзьями.

— Слушай, ты её хорошо знаешь... а что у неё с Фитилем?

— Ничего, — Слава удивляется, — и никогда не было. Он её постоянно сестренкой назы-вает же.

Я не понимаю:

— Слушай, а фамилия Алисы же Макарова, а Фитиля — Фитилев? Так значит, у них на-верняка что-то есть. Не случайно...

Ник, выплюнув косточку, удивленно посмотрел на меня:

— Ээ-э.... Ты прикидываешься? Что у них может быть с Фитилевым?

— Да так...

Тут лицо Славы в такт прекрасной погоде озаряется эвристической мыслью, и он от-вечает:

— Аа-а! Ты не знаешь что ли? Ладно, раз я сегодня на полном параде, то здесь без бу-тылки для основы не разобраться. Слушай, сгоняй вон в тот киоск за пивком, а я тебе расскажу какие у неё отношения с фюрером. Баш на баш, идёт?

Губы Славы тронула лёгкая улыбка, которая напомнила мне признак выздоровления. Если он продолжит оправляться от воспоминаний, то вскоре снова сможет стать чело-веком, который когда-то искренне назвал меня другом. Некоторое подобие смеха всё чаще пробивается на его светлом лице.

— Хорошо.

Киоск располагался в пятидесяти метрах. Пришлось попросить пива. Боковым зрением, через щель между ларьком и холодильником с напитками, наблюдая за Ником, я заметил, что к нему подбежали несколько парней в высоких красных ботинках. Отсчи-тывая деньги, я не сразу врубился в то, что происходит и спохватился только тогда, ко-гда Славу уже повалили на землю и начали пинать. Позвоночник покрылся льдом, став напоминать снежный хребет. Как можно быстрее я стал думать. С одной стороны — это явно были антифашисты. С другой стороны — мне было страшно. Их было много, человек шесть, а я один, без всякого оружия и желания драться. Третья и самая паршивая сторона заключалась в том, что Слава был моим другом. Мозг лихорадочно искал выход из ситуации, доказав мне, что момента избиения я мог и не видеть, что никаких криков до меня не доносилось, что Ник не звал на помощь, и что я вообще ничего не смог сде-лать, даже если бы ринулся в драку. Недавняя гордость от одержанных побед и высво-божденного гнева испарилась, как сладкий сон поутру, и я облизнул пересохшие губы.

Продавщица высунула в окошечко свиное рыло:

— Молодой человек, вот ваше пиво.

Боковым зрением замечая, как бьют Славу, я дрожащим голосом попросил, выигрывая время:

— Оно тёплое. Будьте добры из холодильника.

Продавщица, проворчав, медленно поползла вглубь киоска. Когда у меня в руках оказалась холодная торпеда напитка я с облегчением заметил, что нападавшие убежали. По-крайней мере, холод можно было приложить к ранам, подумалось мне.

* * *

— Кто!? Кто это сделал!?

Лом метался по палате, задевая массивным телом гремящие, как похоронные дроги, койки. Слава лежал на желтоватой простыне, и я чувствовал странное дежавю вместе с виной, которую на сей раз мне не припоминали. Я уверял всех, что ничего не видел и не слышал, ведь иначе бы, как настоящий друг, неминуемо пришел на помощь. Если мы потрясены случившимся, то у Славы потрясен мозг. На нём снова белый чепчик, который очень идёт к его голубым глазам, ставшими только больше выразительней, когда под ними вспучилась отёчная чернота.

— Антифа, кто же ещё.

Шут, вытянувшийся на пустой койке, спрашивает:

— Это сборище наркоманов, пидаров и дистрофанов? Они тебя избили?

Слава мучительно говорит:

— Знаешь, когда меня гвоздили к земле ботинками сорок пятого размера и прыгали на моей голове, я что-то не заметил среди них дистрофиков или пидорасов.

— Ты хочешь сказать, что среди них были здоровые бойцы?

— Конечно. Это только на фотографиях они друг другу член сосут, хотя... свечку не держал.

Я хотел было подтвердить, что на Ника напали здоровенные бугаи, похожие на ат-лантов, но понял, что тогда выдам себя, и, спохватившись, промолчал. Слава задумчиво добавил:

— Да. Они там сплошь здоровые кабаны были. Они тусуются в этом районе всегда. Я давно о них слышал, по идее нужно было накрывать их моб, когда они только собира-лись. Но так как для наших камрадов важно только бухло, дворники и сиськи, то ничего удивительно в том, что меня избили, нет. Они теперь всех бонов изведут, я вам говорю.

Лом, метавшийся из угла в угол и потрясающий огромными кулаками, обхватил руками голову, став похожим на слона с огромными обвислыми ушами. Затем он, хлопнув дверью, вывалился в коридор. Оттуда донеслось:

— Убью!

Алиса, было, сделала попытку вернуть бойца, но Шут махнул рукой:

— Не обращай внимания на Ломика. Он даже не сможет найти, где расположен этот район. Лом всегда так бесится, сейчас напьётся, разобьёт витрину, да отсидит в ментовке ночь. Вот и всё. Давайте лучше думать, как нам отомстить петухам. Всё равно в мозговой деятельности Лом нам не товарищ.

Думать о мести? Эта мысль мне совершенно не понравилась. Я с трусливой горечью осознал, что даже убей тот скам Славу, я бы не пошёл за него мстить. Это признание пробило во мне пробоину, и тот небольшой объём смелости, что успел во мне накопиться, стал быстро выливаться за борт.

* * *

Он шёл, не различая неба, и звёзды давали лунный сок под толстыми подошвами бо-тинок. Лужи брызгали серебром, а глаза Лома излучали ненависть. В общем-то, ба-нальный сюжет для общества, живущего в эпоху перемен.

— Убью.

На выходе из метро он спустил с лестницы двух кавказцев, которые, насилуя друг друга в полёте, кубарем скатились вниз и остались, поломанные, лежать у герметичных дверей.

— Отомщу!

Друзья, возможно, уже и забыли, что его настоящее имя было не Лом, а Евгений Пу-хов. Нежная, как перина фамилия и успокаивающее, как мягкий знак, имя. Но в глазах Лома, в скрипящей коже костяшек, в налитых молочной кислотой мышцах звучало только одно единственное отчество: "Убить". Он не был так глуп, как о нём думали. В какой-то степени он специально вёл себя по-дурацки, чтобы увидеть на лицах друзей улыбку. Злую кровь в мощные мускулы нагнетали добрые сердечные клапана, и никто не знал о том, что одним из увлечений Лома было выращивание домашних цветов. Он обожал кормить голубей и мог с блаженной улыбкой на устах скормить им полбулки. Несмотря на силу, Евгений был готов служить добродушным пугалом для незлобных насмешек, лишь бы это нравилось его друзьям. Его не волновало, что некоторые люди, вроде Шута, пользовались этим и часто оскорбляли его.

Он вспомнил утренний разговор с Гошей, когда тот спросил:

— Лом, ты же правый?

— Ну да.

— То есть ты национал-социалист?

— Именно так.

— А ты знаешь, что правые — это консерваторы, клерикалы, монархисты? Это то, против чего выступают национал-социалисты. Получается ты — не настоящий национал-социалист?

Лом мог бы прихлопнуть Шута одной рукой, но он в первую очередь считал его своим другом, а уже потом едким и циничным шутником. На такие умные подколки, которым Лом не мог противопоставить интеллектуальный ответ, по обыкновению он отвечал глуповатой улыбкой. С детства над его умом часто подшучивали и где-то внутри, за сердцем, у Евгения Пухова, копилась эта обида на близких ему людей, которым он никогда не желал зла. Поэтому избиение Славы привело его в ярость, потому что этого человека он считал истинным предводителем, не способным на оскорбления друзей.

Спальный район встретил его криками. Тьма не до конца пожрала город, а только смежались сумерки и редкие окна горели огнём. Несмотря на то, что Лом не любил чи-тать книги, он мыслил рационально и прямо: именно в такое время начинают собираться различные субкультурные компании. По крайней мере, в это время он всегда покупал в киосках алкоголь. Навстречу ему попадались хилые стайки гопников, которые не смели назвать его братишкой и попросить на пивасик. Когда его чуть не задавила машина, успев затормозить на мелкой менисковой улице, то Лом, увидав разозлённое чёрное лицо за лобовым стеклом, пустил по нему ударом ноги паутину трещин.

— С дороги черномазый!

Он углублялся во дворы, пока издалека, чутким, навощенным на деградацию слухом, он, наконец, не расслышал хриплый баритон мобильного телефона:

— Камон! Камон! Антифа хулиган-с!

Лом огляделся в поисках оружия. На лавке сидело какое-то пьяное тело, и Лом, по-дойдя к нему, скинул печальную биомассу с сидения.

— Эээ? Ты чё?

— Убью!

— Чё?

— У меня член двадцать сантиметров, так что не шути со мной!

Тело, виляя задницей, уползло в кусты, и Евгений отломал от скамейки длинную, толстую планку с крючком ржавого гвоздя на конце. Свирепо воздев оружие к небесам, он смело пошёл на человеческие голоса. В этот момент он не думал ни о чём, кроме мести за друга, которого любил и уважал всем своим большим, добрым сердцем.

* * *

Фитиль обуглился и произнёс одними губами:

— Ребята. У меня для вас плохая новость.

Никто не захотел подначивать и спрашивать: "Какая?". Лидер, взвалив на себя ответ-ственность, сказал сам:

— В реанимации умер Лом.

Что-то схватило и попыталось вытащить моё сердце. А затем... после кратких секунд ледяного объятия, когда всё тело, казалось, истыкали иглами, пришло блаженное тепло и абсолютное спокойствие. Я украдкой посмотрел на других, чтобы понять, как они от-реагировали на известие. И с удивлением увидел, что все они, включая Шута, проткнуты этой новостью, как ничего не подозревавшие жуки.

— Как?

Фитиль путано рассказал, что Лом умер в реанимации, не приходя в сознание. Полученные им на районе травмы оказались несовместимыми с жизнью, хотя, как я уже позже стал понимать, деятельность настоящего националиста всегда несовместима с жизнью.

— Господи, — прошептал Шут, а потом одумался, — чёрт!

Из глаз Алисы, из этих чудных малахитовых пещер, потекли слезы. Мне захотелось броситься к ней, вытереть их свежим носовым платком или убрать пальцем, пусть я им недавно и ковырялся в носу, но она уже зарылась в плечо Фитиля.

— Сожалею, камрады, что не принёс радостных известий. Обещаю, что партия это так не оставит.

Не оставит? Значит, снова играет на губах изжеванное слово месть? Страшно ли мне, что придётся подтвердить преданность дружбе поступком? Да, но вместе с тем, я стал чувствовать себя сильнее, уверенней. Мой близкий приятель столкнулся со смертью, а значит, печать этого высшего таинства перепала и на меня, причислив скромную персону Арсения Духова к какому-то орденскому мистическому союзу. Моё тщеславие, вы-родившись в гордость, как бы невзначай рассказывало в школе о том, что у меня убили друга. Мои родители были шокированы этой новостью, отчего я, как никогда ранее, по-чувствовал собственную значимость. В такие минуты мне даже казалось, что многие люди специально прилюдно скорбят, чтобы почувствовать свою силу, причастность, внимание. Выходило сплошное вампирство. А пока я всё ещё сидел, не сказать, чтобы сильно ошарашенный, но оглушённый на больничной койке, и всеми силами пытался показать, что я тоже скорблю, что мне тоже небезразлично, хотя внутри улеглась, вставшая было на дыбы, холодная зимняя степь.

Слава с перебинтованной головой спросил:

— Ты точно не шутишь?

— Нет. Ему молотком проломили затылок. Его обнаружили рядом с разбитой в щепы и окровавленной доской, которую он сжимал в руке. Говорят, что он четверых отправил в больницу. Мне через органы сообщили первому, потому что Лом состоял в партии.

Алиса крепко держала за руку Фитиля, и тот ободряюще приобнял её. И тут мне впервые захотелось, чтобы сказанное не оказалось правдой, ведь тогда Фитилю бы не пришлось гладить девушку по спине. Пусть лучше бы Лом жил, но Алиса снова гордо и безразлично стояла у грязного окна, а не плакала в руках фюрера. Как эгоистичны и жалки мои мысли, но хорошо, что их никто не может увидеть.

Шут прошептал:

— И что теперь будем делать?

Фитиль вздохнул:

— Мы организуем от имени партии похороны, поможем, чем сможем, родителям. Устроим компанию, чтобы Женю никто не забыл. Это был наш старый камрад. Я его помню с первых берцев. Можно даже организовать митинг памяти в его честь. Да, так и сделаем. Попробую протолкнуть эту идею.

Мне идея понравилась, но Слава застонал:

— Какие митинги? Какая на хер память? Месть! Месть!!! — он зарычал, — вот единственное, что сможет почтить его память. Надо превратить этот район и всю эту антифа в фарш, который налипнет на наши коричневые подошвы! Это сделали те же мудаки, что и напали на меня. И мы это спустим? Оставив без наказания? Они порешили уже двоих наших друзей, а мы, как терпилы, будем на митингах ошиваться? А как же дух братства?

Фитиль медленно заговорил, пряча глаза:

— Поддерживаю твои мысли, но тут надо быть осторожным. Сейчас к этому делу будет привлечено большое внимание, если начать мстить, полицаи немедленно нас расколют. Ведь они знают, кто будет мстить и знают, кому. Поэтому надо выждать, проявить осторожность. Сделать все легально, а когда уляжется пыль, начинать мстить. Лучше пробить через структуры и через тех, кого ранил Лом.