Любовь в мегабайтах

— Зараза, — вдруг пробасил Станислас. — Не дала с Вадиком поговорить.

— Поговорить...— закривлялась я, словно твердая рука дернула меня за веревочки. — Всё надо называть своими именами. Выпить.

— Ну и выпить, так что ж?

— Выпить у вас с Вадиком не получается, а получается, нажраться, — говоря это я подхватила Станисласа под руку и со злостью поволокла к выходу со двора.

— Выдра! — заревел Станислас.

Мужики хмыкнули. Происходящее веселило их. Мы, ускорившись на последних метрах, дали последний залп:

— Иди, скотина, из-за тебя теперь на такси раскошелишься, не в метро же с такой рожей... — причитала я.

— Тебя же с такой рожей пускают и ничего, — покачиваясь, заявил Станислас.

Мужской смех раздался из песочницы. Стукнув Станисласа кулаком по спине, я потащила его к проезжей части. Уехать бы быстрей, и как назло ни одного частника. Пройдя еще несколько метров, мы остановились в спасительном далеке от моего дома.

В зале ожидания, на автовокзале я посадила Станисласа на обитую дерматином скамейку, а сама встала в очередь за билетами. Я то и дело поворачивала голову и смотрела на него и на двери в зал. Станислас держался неплохо, большую часть нашего пути мы проделали на стареньком 'Москвиче', с разговорчивым и добродушным водителем, выехавшим, как он выразился, 'бомбить' по ночному городу. Желающих ехать в ночь, на автовокзале было немного, пять человек к кассе, передо мной, и с десятка два на дерматиновых скамейках. Люди основательно располагались на ночь, подкладывали под головы ручную кладь, укрывали детей кофтами или пиджаками, доставали свертки с бутербродами на поздний ужин. Противно засосало в желудке, от стресса захотелось есть. Одурманивающий запах сырокопченой колбасы донесся до меня от ближайшей скамьи, где пожилая женщина уговаривала перекусить своего сорокалетнего сына. Сын отказывался, и стеснялся материнской настойчивости, она же разложив огромный носовой платок, вытаскивала на свет божий куски вареной курицы, яйца, хлеб, помидоры и в довершении всего небольшой термос. Голова моя закружилась, и я схватилась за металлический поручень, продернутый сквозь петли гранитных подоконников.

— Эй, касса, давайте побыстрей, девушке уж плохо стало! — прикрикнул полный мужчина, которому было душно и тяжело в своих ста двадцати килограммах.

— Голубка, ты, чай беременная? — спросила старушка в веселеньком, в горошину, платочке.

— Нет, нет! — быстро начала убеждать их я.

— А-то, дело молодое, и сама знать не будешь! — наставительно сказала старушка и вся очередь начала разглядывать меня, выискивая следы не известной мне еще беременности.

Воспоминания о событиях сегодняшнего дня, яркою картинкой накрыли мою бедную голову.

Вот испуганные, и от этого нереально зеленые глаза Станисласа, в момент, когда он понял, что лишил меня девственности. Вот его прерывистый, словно кающийся, шепот: Александра, почему ты не сказала мне, почему не остановила? И мой ответ: Я говорила, помнишь? И ты просил меня не противиться...

Вот его желание непременно доставить мне удовольствие, чтобы я не жалела о том, что он сделал. Вот его стремление, доведшее меня на край, за которым ощущение боли стало пропадать и тело начало ощущать радость от столкновений с его телом, разгоряченным, в мелких бисеринках пота, будто он близко стоял у бьющего фонтана. Вот мой строгий внутренний окрик, и мое тело послушно вернулось на копье, терзающее мои внутренности, забыв о сладком томленье, испытать которое я не позволила ему. Вот его нежелание выпускать меня из своих объятий, из постели, превращенной нами в месиво израненных простыней. Вот его нетерпеливый возглас, перебиваемый шумом воды: Сашенька, ну где же ты?

К моей радости очередь в кассу стала двигаться быстрее. Я выхватила наши билеты из рук кассирши и, поблагодарив, быстрым шагом направилась в сторону вокзального буфета. Зажав подмышками два бутерброда с вожделенной колбасой, завернутые в прозрачную пленку, я несла в руках два горячих пластиковых стакана со сладким чаем. Станислас встал мне навстречу, принимая мою горячую ношу. Развернув бутерброды, я слишком поспешно откусила половину своего, и теперь, прикрыв рот ладошкой, пыталась прожевать немного засохший хлеб.

— Есть очень хочется. От нервов, наверное, — объяснила я, смотрящему с любопытством Станисласу.

— Хочешь, возьми мой, — он протянул мне тонкий кусок хлеба с двумя кружками колбасы, цвета застывшей венозной крови.

'Мы в ответе за тех, кого приручили' вспыхнуло у меня в мозгу. Я так не хочу. Он чувствует себя виноватым?

— Нет, — зло сказала я, — ешь сам, оголодаешь, мне еще тебя тащить придется.

— Саш, ну что ты как ёжик?

Я молча, с остервенением, жевала окаменелую колбасу и ненавидела его за выражение лица старшего брата, опекающего младшую сестренку. Свой бутерброд он пододвинул ко мне и начал потягиваться, изображая сытость.

— Ешь, — приказала ему я. — Я еще принесу.

— С деньгами у нас как? — впервые поинтересовался Станислас никогда не знавший финансовых проблем.

— Нормально, — ответила я, — на первое время хватит. Все зависит от того, как долго нам придется скитаться. Возможно, придется воспользоваться услугами Юнион банка, у меня там счет.

— У меня там тоже есть счет, — отчеканил Станислас, разговор о том, что ему приходиться жить за мой счет его коробил, но он продолжил: — Пользоваться кредитной картой неразумно. Засекут. Наша корпорация является держателем акций Юнион банка. Отцу будет тут же доложено, что карта активирована. А может быть и не только ему. Интересы 'Глоуб' тоже затрагивают крупнейший банк нашего городка.

— Не беспокойся, — повторила я, — если что, займем у моей тетки.

— Если бы не сложившаяся ситуация... ты понимаешь, Александра? — перешел на официальный тон Станислас. — Хадраш никогда и ни у кого не одалживались, все средства, затраченные тобой, будут возмещены с процентами. Ну и конечно премия, за выполнение важного задания...

Как глупо звучало 'премия за выполнение важного задания'! А за то, что я переспала с ним, мне тоже полагается премия? Какие расценки, позвольте узнать? Такие вот метаморфозы происходили со Станисласом, когда он спохватывался и вспоминал, что он бог-сын, единственное чадо бога-отца! Когда закончится наша эскапада, я, видимо, стану очень богатой женщиной, если воплотятся в звонкую монету обещания старшего и младшего Хадраш.

— Я всё правильно понимаю, — заверила я его. — Это временное явление, я не считаю тебя Альфонсом, если ты об этом. Тебе взять бутерброд?

— Только не с колбасой, — брезгливо произнес Станислас.

'Вот почему он делился со мной бутербродом!' дошло до меня, а вовсе не оттого, что наши, ставшие близкими отношения, предписывали ему заботиться обо мне. От осознания этого мне стало легче. Я встала с дерматиновой скамьи и, оглядываясь, пошла к буфету. Отстояв небольшую очередь, вернулась и подала Станисласу бутерброды со свежим сыром, забрав его, пожертвованный мне.

Закончив поздний ужин, мы устроились отдохнуть на холодном и жестком дерматине. Оставался час до отправления автобуса. Подремывая, я начала мерзнуть и проклинать свою непрактичность, ведь в джинсах и легкой куртке было бы куда удобней, чем в легкомысленном платье. Бедняга Станислас! Лежа на скамье в шелковой рубашке, не толще невесомого дамского платка, он держался из последних сил. Кожа его предплечий побледнела и покрылась пупырышками озноба. Он обнял себя руками, что не спасало от прохладного ветерка, врывающегося в открытые двери автовокзала. Самый богатый наследник нашего региона был похож на замороженного цыпленка, забытого за стеклом витрины холодильника времен перестройки.

'Эх... Не хватало только обострения незалеченной простуды!' Я пересела на скамью Станисласа, и предложила облокотиться на мои колени. Станислас благодарно промычал что-то и счастливо зажмурился. 'Я сделала это только ради того, чтобы он не заболел' убеждала я себя, а не ради того, чтобы почувствовать его тело рядом с моим. Меня бросило в дрожь от крамольных мыслей, где я представляла, как Станислас потерял сон от моей близости, как он дает волю своим рукам, забирающимся под подол моего платья и натыкающихся на заждавшийся, сочащийся плод, готовый упасть и раскрыться, своею разбухшей мякотью. Биение моего сердца находилось сейчас в сердцевине этого диковинного плода. От мыслей этих я возбудилась, дыхание мое стало сбиваться с ритма, чтобы сделать вздох я приоткрыла губы, и когда вдруг открыла глаза, увидела, что Станислас внимательно изучает происходящие со мной перемены.

Я икнула от испуга, резко подтянулась на дерматине, отчего голова Станисласа уперлась в мой живот, где до сих пор не смолкало биение моего сердца. Слышал или нет?

— Ты что не спишь? — срывающимся голосом спросила я.

— Холодно, — сказал Станислас, и лукавые искорки зажглись на дне глаз.

Я положила ладони на его плечи, и потерла их согревая. Шелк рубашки приятно зажег ладони, от трения проскочила искра, и Станислас, прихватив меня за запястье, притянул к себе.

На миг вперед я угадала его просьбу.

— Поцелуй, — прошептал он.

— У меня помада на губах, — заметила я, — красная, как ты любишь.

— Не страшно, накрасишь снова.

— Мы не одни, кругом люди, — упиралась я.

— Поймут, — уверил Станислас.

Шум, возникший в относительной тишине зала ожидания, привлек наше внимание. Он состоял из топота мужских ботинок, отрывистых фраз, бросаемых друг другу пятью мужчинами и шевеления пассажиров, разбуженных неожиданным вторжением. Я как клещ впилась в губы Станисласа, загораживая его лицо своими волосами. Поцелуй не был нежным, не был он и страстным. Спаянные страхом, мы просто прикусили друг другу губы, чтобы ни вырваться и ни броситься наутек, из-под пристальных взглядов незнакомцев. Впрочем, некоторые лица были мне знакомы. Когда мужской басок настойчиво окликнул нас, я отцепившись от Станисласа с удивлением узнала двух из пятерых наших преследователей.

— Красотка, где же сервис? Что ж ты клиента в общественном месте обслуживаешь? — спросил меня 'дяденька', успевший к этому времени сменить светлые брюки на щегольской, с отутюженными стрелками костюм. Чувствовалось, что работа для него праздник.

— А где поймает, там и обслуживает, — сострил молодой парень, не утративший еще армейского юмора и интереса к девушкам без комплексов.

— Гы, гы, гы! — поддержал его 'рожа'.

Я скосила глаза на Станисласа и воздала хвалу красной помаде. Лицо его было до неузнаваемости изуродовано нашей 'спасительницей'. От уха до уха. Я вытерла свои губы, тыльной стороной ладони, усугубив при этом мой и так неприглядный вид. 'Армеец' скривился. Он любил девушек легкого поведения, но не на столько, чтобы прельститься такой красотой.

— Ладно, парень, — обратился он к Станисласу, — не тушуйся. Продолжай, видно невтерпёж, бедолага.

Упрашивать нас нужды не было, и мы со Станисласом слились в страстном поцелуе. Еще долго мы не разжимали губ, но наш поцелуй так и не перерос в настоящий. Испуг долго держал нас в своих объятиях, а мы в объятиях друг друга.

Начало светать, когда водитель междугороднего автобуса высадил нас на трассе у заброшенной деревни, весьма довольный тем, что сумел заработать сто рублей на каких-то сумасшедших. Покосившиеся редкие дома темнели заколоченными ставнями, деревенька напоминала старое кладбище, здесь было тихо и немного жутко. За домами располагались заросшие поля, которые когда-то засеивали овсом, пшеницей или другими культурами. И сейчас сквозь траву, бурьян, и вызвавшие мою улыбку васильки, попадались редкие колосья. За полями темнел лес. Я знала, что за перелеском и небольшой речушкой, которую можно перейти вброд, находится поселок Коровинский, где проживает моя родная тетка Анастасия, сестра отца и женщина, которая меня вырастила. Я всегда с огромной радостью навещала свою тетку и четверых двоюродных братьев. Старшие братья Виктор и Андрей были уже женаты, и проживали в поселке со своими семьями. Из-за близости областного центра и крепкого поселкового хозяйства молодежь, в большинстве своем, оставалась работать в селе, женилась, рожала детей. В поселке есть и детский сад с яслями, и школа и даже училище, где можно приобрести профессии животновода и дояра. Хозяйство поселка состояло из десятка ферм и славилось своей молочной продукцией не только в нашем городе, но и далеко за его пределами. Жители деревни Житино, на земле которой стояли мы со Станисласом, кто умер, кто уехал в областной центр, а кто давно заколотил свой дом и перебрался в процветающий поселок. Мои родственники, в доме которых собирались временно поселиться мы со Станисласом, уехали за длинным рублем на Север, да так и остались там, не найдя в себе силы остаться без льгот, предлагаемых правительством за нелегкую работу и северный быт.

Мой ровесник Филипп, был назван в честь французского актера Жерара Филиппа, горячо любимого моей теткой. Назвать сына Жераром она не решилась, но Филиппом, несмотря на протесты своего мужа, ныне покойного Федора Михайловича, все-таки назвала. Мы с Филиппом учились в одном классе, и мне он ближе по духу. Младший Роман, десятикласник, обожает машины и мечтает стать автомехаником. Он влюблен в соседскую девочку Анюту, весьма привлекательную особу и ученицу одиннадцатого класса, что понижает шансы Романа на взаимность.

Такая насыщенная и современная жизнь была отрезана от нас уже упомянутыми перелеском и речушкой, а мы стояли на обочине пригородного шоссе и смотрели на заколоченные глазницы ветхих домов. Я подала Станисласу руку и сделала попытку подбодрить его.

— Наш дворец вон там, второй с левого конца деревни, — сказала я и подтолкнула Станисласа к заросшей тропинке.

— Как в американских фильмах о городах-призраках... — отчего-то шепотом произнес Станислас, — на такой натуре только фильмы ужасов снимать.

— Ты боишься? — нарочно прошипела я, приблизив растопыренные пальцы к лицу Станисласа.

— Не боятся только дураки, — обиженно сказал Станислас.

— Ну вот, мы пришли, — сказала я, открывая скрипучую, разбухшую от дождей и палящего солнца калитку. Пройдя по дорожке, с проросшей сквозь щебень травой, я просунула руку под наличник окна, выходящего на продавленное крыльцо, и достала ключ. Он проржавел, дожидаясь своих хозяев, променявших прохладу средней российской полосы на северный холод. Я протерла его пучком травы, которая росла на участке в неисчислимом количестве. Всунув ключ в личину замка, я с трудом провернула его. Замок щелкнул, но дверь не открылась.

— Помоги мне, — попросила я, — наверное, дверь покосилась.

Станислас подпер ее плечом, и она со скрипом нехотя пропустила нас в дом. В нем, как в склепе было промозгло и сыро.

— Открываем ставни! — скомандовала я.

Вооружившись топором, прихваченным в сенях, я вышла во двор сбить деревянные доски, прибитые к наличникам окон. 'Придется делать всю мужскую работу, он еще очень слаб, долго на ногах держаться не может, не говоря уже о том, чтобы заготовить дрова для печи' — думала я, почти жалея себя. Топор оказался тяжелым, я подцепила доску лезвием, раскачала ее, загнав топор по обух под доску, и выдрала ее вместе со здоровенными гвоздями. Закончив с одним окном, я, вытирая пот со лба, присела на крылечке, жалобно скрипнувшем переломами. Станислас вышел из избы. Взял топор, приставленный мною к ступеням крыльца, и прихрамывая направился к другому окну.