Скиталец

И Эрвин не пошел туда. Он не стал подозрительно слоняться по подозрительным местам, приставая к людям с подозрительными расспросами. Напротив, он постарался держаться как можно тише и незаметнее, справедливо рассудив, что пока еще не время узнавать, что и почему с ним случилось. Слишком многое нужно было узнать до этого.

Он мыл полы в хозяйском жилье, чистил хозяйскую одежду, сопровождал хозяина на военную подготовку, а сам вникал в окружавшую его жизнь, пробуя ее на вкус, на слух, на обоняние и осязание, а также на другие чувства, которым не было названия, но которые были у него. По мере расширения житейского опыта расширялся и список слов силы, всплывавших в его памяти при возникновении подходящих обстоятельств.

С каждым днем Эрвин все увереннее обращался с ними. Это умение возвращалось к нему, как возвращается жизнь в онемевшие конечности после отморожения или снятия пут. Он научился определять количество силы, требуемое на то или иное слово, и соизмерять его с запасом собственной силы — наверняка не выучился заново, а восстановил прежнее умение. Он начал ощущать наличие этой силы в окружающем мире. Ее было очень мало, но она все-таки была, и при определенном навыке ее можно было использовать для подкрепления собственной силы.

Теперь он заметил бы по ее изменению, если бы поблизости применили силовые слова, но ничего подобного не случалось. Более того, он не нашел в местном языке названий ни для таких слов, ни для таких явлений. Из этого напрашивался единственный вывод — здесь не только не применяют слова силы, но и не знают ни о чем подобном. Может, за эту редкостную особенность он и оказался у попечителей?

Пока ее удавалось скрывать даже от Бертрама, хотя тот замечал малейшие странности в поведении своего слуги. Эрвин чувствовал любопытство хозяина и догадывался, что именно по этой причине тот и забрал его от Бобура. Он никак не мог решить, опасна для него наблюдательность Бертрама или, напротив, они могут оказаться полезными друг другу. Все-таки у них были общие неприятности — оба они не поладили со святыми отцами и были вынуждены держаться скрытно. Да и в характере у них было нечто общее — хотя бы та же тяга к независимости, из-за которой Эрвин предпринял свой побег, а Бертрам поплатился сословным положением.

Единственным свойством, вызывавшим серьезные опасения, была чрезмерная горячность Бертрама. Неизвестно откуда, но у Эрвина имелось твердое убеждение, что это одно из наиболее вредных свойств как для себя, так и для других. Возможно, он еще мог бы довериться Бертраму, но не его горячности. Ведь как ни сожалей о том, что сделано в ее порыве и никогда не случилось бы на холодную голову — сделанного не вернешь.

Он не собирался выдавать Бертрама духовникам, но невольно отмечал про себя, в какие дни тот уходит из дома по ночам, и надолго ли. Тот уходил дважды в неделю или чуть реже, возвращался с прогулок перед рассветом и на другой день обычно бывал в хорошем расположении духа. Эрвин заключил из этого, что Бертрам, наверное, посещает знатную даму, так как ему уже было известно, что походы идашей к обычным шлюхам не сопровождаются никакой таинственностью.

Однажды Бертрам вернулся раньше обычного. Время едва перевалило за полночь, и Эрвин удивился, услышав хозяйские шаги на крыльце так рано. Затем он заметил, что шаги звучали как-то нетвердо, и это заставило его насторожиться и вскочить на тюфяке. Дверь медленно отворилась, и на фоне ночного неба обрисовалась темная фигура привалившегося к косяку Бертрама.

— Эй, парень! — окликнул он.

Эрвин мгновенно оказался на ногах.

— Да, ваша милость?

— Помоги мне дойти до комнаты.

Маленькая прихожая была от силы четыре шага в длину. "Неужели он так пьян?" — удивился Эрвин, зная привычки своего хозяина. Он подставил Бертраму плечо и почти волоком довел его до комнаты. Но от хозяина не пахло спиртным.

— Не сюда — на стул, — пробормотал тот, когда Эрвин попытался уложить его на кровать. — Сначала раздень меня и перевяжи, а то всю постель испачкаешь.

— Вы ранены, ваша милость? — сообразил наконец Эрвин. — Как? Почему?! — Затем до него дошло, что имеются и более подходящие к случаю вопросы. — Куда вас ранили?

— В спину. Секирой, — ответил Бертрам, привалившись боком к спинке стула. — Помоги мне снять камзол.

Эрвин расстегнул пояс хозяина, затем застежки на груди, и начал осторожно стаскивать с него камзол.

— Теперь рубашку, — сказал Бертрам, когда тяжелый от крови камзол оказался на полу. — Зажги свет и посмотри, что там у меня со спиной. Ты разбираешься в ранах?

— Более-менее, — ответил Эрвин, чиркая кремнем.

— Хорошо. Если она неопасная, ее нужно сохранить в тайне. Боюсь, что меня узнали, а если еще и выяснится, что я валяюсь дома, раненый ударом секиры в спину... — он не договорил.

Кремень не слушался, и Эрвин засветил лампаду словом — хозяин был не в таком состоянии, чтобы заметить это.

— На вас напали на улице?

— Нет, там, куда я ходил. Случалось, я и раньше нарывался на охрану, но сегодня мне что-то уж очень не повезло.

Эрвин подошел к Бертраму и стал осматривать его спину. Косой удар секирой пришелся справа и сбоку в нижнюю часть спины и выглядел жутко. Сначала Эрвин подумал, что там прорублено насквозь несколько ребер, но при тщательном осмотре убедился, что лезвие не достигло легкого.

— Что там? — спросил его Бертрам.

— Надрублены три ребра, среднее перебито почти полностью, но рана неглубокая. Кровотечение не сильное, хотя кровь еще идет — нужно остановить ее.

Эрвин нашел полотенце, намочил питьевой водой из кувшина и стал обмывать его спину вокруг раны. Кровь сочилась из разрубленных мышц, стекая к нижнему краю и продолжая красным ручейком косую полосу удара. Эрвин почти бессознательно провел над ней рукой и произнес лечебное слово, останавливающее кровь.

— Что ты там бормочешь?

— Кровь, говорю, еще идет.

Это сообщение запоздало — кровь уже унялась. Эрвин достал из шкафа перевязочные средства, имевшиеся в запасе у каждого воина, и перебинтовал спину хозяина. Хотя он старался делать это как можно бережнее, Бертрам скрипел зубами на каждом его движении.

— Больно-то как, — прошипел он сквозь зубы. — Когда я возвращался, так не болело.

— Повязка должна быть тугой, чтобы закрепить ребра. Как вы думаете, те люди могут прийти сюда за вами?

— Вряд ли. Судя по крикам, меня приняли за вора, хотя не исключено, что кто-то из охранников вспомнит, что этот вор очень похож на меня. — Бертрам попытался усмехнуться, но Эрвин видел по его глазам, что ему больно и плохо. — В каком-то смысле я и есть вор, раз хожу туда за тем, что не положено мне по закону.

— Но, по крайней мере, вам дают это добровольно, — заметил Эрвин, оборачивая бинт вокруг его спины. — Смягчающее обстоятельство, как сказали бы на суде.

Несмотря на отвратительное самочувствие, Бертрам не удержался от смешка.

— Правильно мыслишь, парень. Но попробуй, скажи это ее мужу! Если меня на этом заловят, скандал дойдет до самого ардалаша, не говоря уже о чести дамы! Чтобы история не вышла наружу, мне необходимо как можно скорее оправиться от ранения, а я даже не могу позвать к себе никого из этих болтунов-лекарей. Ты сумеешь поставить меня на ноги?

— Сумею.

— И чем быстрее, тем лучше. Будут спрашивать — отвечай, что у меня простуда.

Закончив с перевязкой, Эрвин помог Бертраму снять оставшуюся одежду и улечься в постель. Тот лег на здоровый бок, оказавшись лицом к стене. Эрвин накрыл хозяина одеялом и сел на стул рядом с кроватью на случай, если тому что-то понадобится.

— Я займусь вашей одеждой, ваша милость, — сказал наконец он. — Нужно вычистить кровь до утра.

Бертрам промычал что-то неразборчивое в знак согласия, и Эрвин пошел приводить в порядок его окровавленную одежду. Когда он закончил работу, за окном рассветало. Увидев, что хозяин забылся сном, он ушел в прихожую на тюфяк и тоже улегся спать.

Утром он сказал в особняке, что его хозяина продуло и тот теперь лежит в лихорадке. Бертрама, действительно, лихорадило от раны. Эрвин сходил в лекарскую лавку, но ни одно из имеющихся там снадобий не показалось ему подходящим. Он ушел за город, походил по окрестностям и к вечеру вернулся с пучком трав, среди которых были жаропонижающие, обезболивающие, укрепляющие, успокаивающие — все те, которые его чутье нашло пригодными к случаю. Дома он развел в печке огонь и сварил питье.

Бертрам выпил полкружки отвара и вскоре заснул глубоким сном, а Эрвин связал остаток трав в пучки и развесил в прихожей сушиться. Питье получилось хорошим, оно снимало боль и предотвращало воспаление, хотя и не могло ускорить естественный процесс заживления. Для ускоренного заживления нужно было применить сращивание раны словами силы.

Ночью Эрвин использовал похожее слово, чтобы срастить дыру на камзоле. Он не пошел бы на это, если бы хозяин не сказал, что его, возможно, узнали. Если бы Бертрама начали искать, прорубленный камзол был бы уликой, которую следовало устранить. По той же причине Эрвин решился и на быстрое сращивание раны, хотя в других обстоятельствах он просто проследил бы за правильностью естественного заживления. Взвесив оба риска — выдать себя и подвести Бертрама — он сделал выбор в пользу хозяина.

Сейчас Бертрам спал, и это было кстати для лечения. Эрвин уселся рядом с ним и протянул руки над раной. Она была прикрыта бинтом и одеялом, но для его внутреннего зрения это было не более, чем мелким неудобством. Гораздо хуже была нехватка силы, не позволявшая выполнить сращивание в один прием. Приходилось соединять частичку за частичкой, переводя дух после каждого мельчайшего достижения, а затем набирать силу из окружающего мира по каплям, словно росу в пустыне.

Ведь были же места, где в нее можно было просто окунуться, как в безбрежный океан! Ведь было же такое, было! Глубинная подсказчица Эрвина, его не-память, вдруг услужливо шепнула, что ему случалось бывать и в таких местах, где эту силу можно было просто зачерпнуть — вобрать в себя одним огромным глотком и так же щедро истратить, чтобы тут же сделать новый глоток. Это не-воспоминание внезапно явилось к нему и тут же заболело невидимой раной, назойливо шепча ему, в каком же неподходящем месте он оказался.

Эрвин опустил руки и сжался на стуле, поддавшись приступу мгновенного отчаяния. Но как бы там ни было прежде, здесь и сейчас он находился в этой данности и не мог выбрать для себя другую. Значит, нужно было обходиться тем, что есть.

Ему вдруг вспомнились способы набора силы, различавшиеся в зависимости от ее количества. То, что имелось здесь, было жалкими каплями, росой в пустыне, но Эрвин не собирался отступать, даже если для этого ему пришлось бы вылизать всю пустыню языком. Он терпеливо повторял серию особых вдохов, позволявших подобрать эти капли, затем расходовал накопленную силу на рану, и все начиналось снова.

До поздней ночи он просидел над спящим хозяином, пока не почувствовал себя вконец измученным. Все, что ему пока удалось — это привести рану в состояние, сходное с недельным сроком заживления. В другое время он был бы недоволен такой работой, но сейчас и это было сносным.

Как бы Эрвин ни огорчался ничтожностью своих лекарских достижений, проснувшийся наутро Бертрам был иного мнения. Не обнаружив у себя ни боли, ни жара, он объявил питье Эрвина чудодейственным и начал день с того, что выпил целую кружку этого чуда. Затем он попросил есть и даже порывался встать, но Эрвин на правах лекаря категорически запретил ему подобные подвиги. Не хватало еще, чтобы хозяин одним случайным движением разрушил все его вчерашние труды.

Бертрам повздыхал и ограничился тем, что попросил переложить подушку так, чтобы он мог лежать спиной к стене. Но и лицом к окну он скоро заскучал и позвал Эрвина к себе. Когда тот вошел и остановился у кровати в ожидании приказа, Бертрам кивнул ему на стул.

Эрвин сел и выжидательно глянул на хозяина.

— У меня и прежде бывали ранения, поэтому я знаю, как они заживают, — сказал Бертрам. — Твое целебное пойло выше всяких похвал — я приготовился самое малое три дня валяться в лихорадке, а ее уже как рукой сняло.

Эрвин проглотил улыбку — хозяин и не подозревал, насколько был близок к истине.

— Уверен, что и лекарь самого Трегора не помог бы мне лучше, чем ты, — добавил тот.

Сравнение было лестным, потому что Трегором звали местного ардалаша, того самого, который разжаловал Бертрама за непочтительность.

— Благодарю, ваша милость.

— Но я наверняка умру со скуки, если целый день проваляюсь на этой койке. Принеси мою рукопись, она в шкафу на третьей полке.

Эрвин знал эту рукопись, попадавшуюся ему на глаза во время уборки — это была пухлая стопка рукописных листов в деревянных корках с потертой кожаной обтяжкой, на которой красовался тисненый фамильный герб семьи Бертрама. Хозяин иногда заглядывал в нее по вечерам, когда маялся от безделья. Бертрам называл ее своей, но она явно была написана не им — хотя бы потому, что страницы давно побурели и съежились от старости. Взяв рукопись, Эрвин принес ее хозяину.

— Ты знаешь, о чем она? — спросил Бертрам.

— Наверное, что-нибудь из ваших родовых преданий. На ней вытиснен герб вашего рода.

— Значит, ты не заглядывал в нее? Я не запрещал тебе этого.

— Я не умею читать.

— По правде говоря, я уже начал думать, что ты умеешь все. Жаль, я хотел попросить тебя почитать ее мне. Ты почти угадал — ее содержание можно причислить к родовым преданиям. Один из моих прославленных предков изложил в ней историю своих любовных похождений, порой в весьма забавной манере. Как раз в такой, которая может развлечь скучающего больного.

— Если вы назовете и покажете мне буквы, я смогу почитать ее вам, — предложил Эрвин.

— Ты всерьез думаешь, что этого достаточно, чтобы читать? — в изумлении уставился на него Бертрам.

— Но мне уже известно звучание слов. Осталось только узнать, как эти звуки пишутся на бумаге.

— Нет, не может быть. Я помню, какого труда мне стоило выучиться этому.

— А давайте попробуем, ваша милость, — продолжал настаивать Эрвин, которому давно хотелось выучить местную грамоту. — Вы все равно скучаете, а это все-таки занятие.

Бертрам согласился. Эрвин подсел поближе, и хозяин начал показывать ему буквы в рукописи. Уже к вечеру он был вынужден признать, что, оказывается, можно научиться читать за один день — его слуга начал разбирать слова текста. Это еще не тянуло на развлекательное чтение, но было видно, что после нескольких занятий он будет читать не хуже самого Бертрама.

Вечером, когда хозяин заснул, Эрвин снова принялся за лечение. На этот раз он остался доволен достигнутым и решил, что остальное заживет само через неделю-полторы — как раз такой срок, чтобы оправиться от простуды. Чтобы исцеление не выглядело совсем уж странным, он скрыл наутро от Бертрама, что рана почти затянулась. Напротив, он постарался убедить хозяина, что тот должен еще несколько дней провести в постели. Бертрам чувствовал слабость от потери крови, поэтому не возражал.