— Даю слово, — с жесткостью, удивившей меня, прошептал Таммингтон: сейчас в нем проглянул тот характер, который так расхваливал Люк. — Клянусь своей честью и честью рода! Если это возможно... если бы я мог это сделать раньше...

Язык его начал заплетаться, лицо снова покрылось испариной, и я, промокнув лоб, сжала его руку и вступила в разговор:

— Вам придется выпить моей крови. Как только доктор Кастер разрешит вам принимать пищу.

Таммигтон даже не дрогнул.

— Сейчас! — просипел он настойчиво.

— Нужно подождать позволения доктора, — поддержал меня муж.

— Сейчас! — повторил лорд Роберт яростно, приподнимаясь — и, упав обратно, задышал мерно с закрытыми глазами. Заснул.

Люк досадливо хмыкнул и я вопросительно глянула на него, но он поманил меня на выход.

— Я надеялся, что смогу подольше поговорить с ним до отлета, — вполголоса пояснил он, пока мы шли обратно по коридору второго этажа из лазарета, здороваясь с коллегами и кивая в ответ на приветствия слуг. — Но я не могу дожидаться следующего пробуждения, поэтому отдам нужные распоряжения и оставлю ему письмо, чтобы он был готов к некоторым неожиданностям, если твоя кровь сработает раньше, чем Тамми присоединится к армии и окажется под моим присмотром.

— К каким неожиданностям? — насторожилась я.

Мы вышли на лестницу. С первого этажа слышался приглушенный гул голосов, скрип тележек санитаров, с третьего, где располагались покои леди Лотты и Риты — побуркивание Ирвинса: когда никого не было рядом, дворецкий любил напевать себе под нос, начищая дверные ручки.

— После проявления второго облика милейший Роберт будет слегка невменяемым и безмозглым. — Люк протянул мне руку, приглашая подниматься наверх.

— Насколько слегка? — спросила я тихо и очень ласково, остановившись на ступеньке рядом. — Если, например, сравнивать с тем, каким был ты после пробуждения в усыпальнице?

Муж помедлил секунду, прежде чем ответить так небрежно, будто речь шла о сломанном ногте:

— Хуже, детка. Пока не вспомнит, кто он, будет вести себя как голодный хищник, — он перевел взгляд на мое ухо и ненадолго замолчал, коснувшись пальцем серьги. — Я уже говорил, как тебе идут сапфиры?

— Люк! — сурово пресекла я попытку отвлечь.

Он усмехнулся, лаская мне шею и поигрывая с серьгой.

— Я все продумал, Марина. Ты же не считаешь, что я могу подвергнуть тебя и Риту с матерью хотя бы малейшему риску?

— Я считаю, что тебе нужно перестать недоговаривать и преуменьшать опасность, — проворчала я неслышно, чуть откидывая голову назад: в вопросе отвлечения его светлость был очень подкован. — Ты сам сказал, что не знаешь, насколько быстро сработает моя кровь.

— Зато я знаю, что за пару дней до оборота тело начинает ломать по ночам. И Луциус подтверждал, что так происходит у всех, — наставительно проговорил муж, не опуская руку. — Поверь, это такие непередаваемые ощущения, что пропустить их нельзя. Я предупрежу Тамми в письме о последствиях и о том, что если ломка начнется раньше его прибытия на фронт, то он должен связаться со мной. А на случай, если это окажется невозможным, попрошу Энтери отнести его в Милокардеры, туда, где на сотни километров вокруг нет поселений и можно обернуться и поохотиться досыта. А ты пошлешь письмо Нории с просьбой найти их и помочь. Владыка опытен и крайне силен, он сможет и успокоить змея, и ментально пробиться к нему, и поучить на первых порах.

— Разумно. И когда ты успел все спланировать? — пробормотала я, чувствуя, как от движений его пальцев в моих волосах ушло желание спорить.

— Ночью, когда узнал, что Тамми жив, — в тоне Люка было столько ироничного самодовольства, что я фыркнула.

— Наслаждаешься собой, господин манипулятор?

— Конечно, — он коснулся губами моего уха и прошептал. — Детка, все-таки сапфиры на тебе — это отвал башки.

Я прикрыла глаза. От нежности. От вновь накатившей тоски.

"Как я не хочу, чтобы ты улетал".

— Ты ведь не позволишь снова себя подстрелить, Люк? — требовательно спросила я.

— Я очень постараюсь, Марина, — пообещал он серьезно. Прикусил камень, чертыхнулся, покосившись наверх: мурлыканье Ирвинса стало громче, — и проговорил шипяще: — Надо ос-с-становиться. Иначе слегка безмозглым и невменяемым сейчас стану я, а до отлета мало времени. И много дел.

— Очень много? — прошептала я ему в губы, и мы некоторое время увлеченно целовались — пока сверху не раздались поспешные удаляющиеся шаги. Кажется, мы сбили Ирвинсу песенный настрой.

Люк отстранился и потряс головой, глядя на меня потемневшими глазами.

— Дела, — напомнила я ему со всей строгостью.

— Дела, — согласился он хрипло. — Пойдем в мой кабинет, детка, я хочу тебе кое-что показать.

— Боги, — пробормотала я восхищенно, первой начав подниматься, — неужели лорд Дармоншир задумался о приличиях?

За спиной раздался короткий смешок.

— Скорее о том, чтобы беднягу Ирвинса не хватил удар.

Мы прошли на четвертый этаж, к кабинету Люка. Я держала его за руку, а он то и дело поглядывал на меня, на серьги в моих ушах — но тут же отводил взгляд, словно напоминая себе, что нет времени. И молчал.

— Я заинтригована, — призналась я, закрывая за собой дверь кабинета и прижимаясь к ней спиной. Люк, коротко поцеловав меня, поспешно направился к столу, и я не стала его дразнить. — Может, расскажешь, в чем дело?

— В том, что твой супруг — болван, — едко ответил он, доставая из ящика стола большой ключ. Покрутил его в пальцах, показывая мне.

— Бывает, — согласилась я с нежностью. — Но я все еще тебя не понимаю.

— Я давно должен был дать тебе доступ в фамильную сокровищницу, — Люк подошел к стальной двери в сейфовую комнату, расположенную в стене меж книжных полок, вставил ключ в замочную скважину, поманил меня к себе и набрал код. — Война продлится неизвестно сколько, деньги обесцениваются, тебе как хозяйке Вейна понадобится золото.

Дверь распахнулась, открыв еще одну: тяжелую, старую, в небольших подпалинах, сколах, царапинах, но все равно монолитную и несокрушимую. На ней не было замочной скважины, но в центре находился темный след, будто кто-то прислонил к дереву раскаленную железную руку.

— Сюда за время существования Вейна пытались проникнуть и воры, и нечистые на руку слуги, — говорил Люк, прикладывая к следу свою ладонь. Она на мгновение окуталась голубоватым свечением — и дверь открылась. За ней в сокровищнице вспыхнули огни, освещая многочисленные полки. — Но доступ может дать только глава дома. — Он взял мою ладонь, приложил к двери, прошептал несколько слов на староинляндском, и я почувствовала, как дверь отозвалась холодком. — Заходи, Марина. Теперь ты всегда сможешь открыть ее.

Я с любопытством шагнула внутрь. Комната была не больше моей гостиной, но полки у стен все были заставлены сундуками, ящичками, футлярами и мешочками из-под драгоценностей, а также подставками, на которых ожерелья, браслеты и прочие украшения висели просто так, гроздьями. Несколько сундуков стояли и на полу.

Люк наблюдал за мной потемневшими глазами, скрестив руки на груди и прислонившись плечом к двери. Я, усмехаясь его выдержке, открыла один из сундуков, невысокий — он был полон золотых монет, ходивших в Инляндии наравне с бумажными деньгами, — открыла второй, огромный, высотой со стол — он весь с горкой был наполнен мелким речным жемчугом.

— Оказывается, я выгодно вышла замуж, — пробормотала я, с наслаждением запуская в него руки, и вздрогнула — вдруг гулко захлопнулась деревянная дверь, светильники моргнули и потухли.

— Люк? — шепотом позвала я, поворачиваясь — и не успела выдохнуть, когда в темноте он прижал меня к сундуку, и засмеялась, отвечая на терпкий, нетерпеливый поцелуй. — А как же дела? — поддразнила я, когда он скользнул губами к уху, к серьге с сапфиром.

— Все, все подождет, кроме тебя... — Люк опустил крышку сундука за моей спиной, от торопливости едва не прижав себе пальцы, выругался, подсаживая меня на него и поднимая по бедрам платье. Темнота, его шумное дыхание, острые прикусывания кожи и нетерпение сделали свое дело, распалив и меня, и я забыла обо всем, что ждало нас снаружи, с жадностью отвечая на каждое движение, на каждый стон и вздох.

— Привести тебя к драгоценностям было изначально обреченной идеей, — проговорил он с хриплой иронией, когда мы пытались отдышаться, прижавшись друг к другу. Наша любовь в этот раз оказалась такой острой, горячей и быстрой, что у меня до сих пор бешено колотилось сердце и мелко подрагивало тело. Было так хорошо, что хотелось улыбаться и плакать одновременно.

— Отличной оказалось идеей, — возразила я расслабленно, целуя его в щеку. Глаза его, сияющие мягким белым светом, медленно тускнели.

Мы не спешили отпускать друг друга и обнимались там, в темноте, полной запахов старого дерева и нашей близости, прижимаясь друг к другу и прощаясь без слов поцелуями, ласками, прикосновениями. Он знал, что я буду ждать, я знала, что он сделает все, чтобы вернуться.

Люк улетел через час, успев пообщаться с Леймином по поводу нашей эвакуации на случай нового наступления врагов и поговорить с Энтери, написать письма для Таммингтона и Нории, попрощаться с леди Лоттой и Ритой. Мы провожали его с лужайки перед замком, и наши глаза были сухи — только когда свекровь крепко сжала его плечи и прошептала: "Только вернись, заклинаю, и сбереги брата", — я заморгала, останавливая слезы.

Он улетел, а мы постояли, глядя в небо, и тяжело побрели обратно к замку. Работать, жить и ждать.

Глава 4

На Юге Рудлога в нескольких сотнях километров от моря третью неделю кипели бои. Многотысячная армия иномирян, вышедшая из портала под Мальвой и успешно наступавшая к побережью, уперлась в укрепления под Угорьем. Рудложцы, с боями сдавая город за городом, использовали каждую возможность задержать врагов, и к моменту, когда те подошли к Угорью, успели не только подготовить оборонительные линии, но и десятикратно нарастить количество орудий — не зря с начала войны во всю мощь работали заводы и открывались новые, не зря проводилась мобилизация и обучение бойцов.

Иномиряне, привыкшие к победам, не смогли с наскока одолеть укрепления под Угорьем и завязли в изнурительных боях, пытаясь пробиться к морю. Генерал Тенш-мин, который вел вторую армию от Мальвы на Центр Рудлога, не стал разворачивать войска на помощь — побережье от них теперь было дальше, чем вожделенная столица страны, да и во главе первой армии стоял его сын, уже заслуживший к имени рода прозвище Победоносный. Но Тенш-мин был опытен и стар, поэтому, несмотря на уверенность в победе, все же приказал подтягивать к Угорью подкрепление из захваченных городов, временно оставляя в них небольшие отряды для поддержания порядка.

Оголением тылов и воспользовались рудложцы, за одну ночь обойдя врага по флангу и вместе с пришедшими на подмогу охотниками из маленьких горных городков отрезав иномирян от портала и прижав к реке. Так появился Угорский котел.

Адигель здесь, на равнине, разливалась в ширину более чем на километр, образуя естественную преграду для людей и охонгов. С другого берега иномирян круглосуточно обстреливали, а на этом день за днем сжимали дугу — несмотря на накопленные силы очень медленно, неровно, залпами артиллерии прореживая раньяров, самую опасную силу врага, а при ответных атаках теряя бойцов и орудия. Иногда удавалось продвинуться вперед всего на пару метров, чтобы на следующий день быть отброшенными на сотни.

Иномиряне, зажатые между рекой и противником, дрались отчаянно и жестоко — и все равно проигрывали, и все плотнее прижимались к воде. Трупы с обеих сторон не успевали убирать и сжигать, и добавился еще один враг — нежить, не разбирающая своих и чужих. Земля под котлом пропиталась кровью настолько, что рожала чудовищные формы неживого — плотоядные озера слизи и черные жесткие капилляры, пронизывающие почву и способные опутать человека, впиться, чтобы высосать соки.

Случалось, что рудложские и иномирянские отряды вместе отбивались от чудовищ, а затем снова направляли оружие друг на друга. Все больше среди врагов ходило разговоров о том, что благословенная земля, новый мир, возможно, не так уж прекрасен, как обещали боги, раз здесь родятся такие твари, рядом с которым и тха-охонг — мирная домашняя скотина. И что Лортах может затапливать еще много-много лет, на их век хватит, а богатство не окупает риск превратиться в то, во что превращаются их соратники после смерти.

Пока боги не слышали, можно было поговорить в коротких передышках между битвами.

От портала к Угорью с первых дней образования котла то и дело перебрасывали сотни раньяров — но их не хватало, чтобы прорвать оцепление. К иномирянам из Нижнего мира шло и наземное подкрепление, но ему требовалось не менее месяца, чтобы добраться, а на пути лежали минные поля и вставали партизанские отряды, среди которых оказались и удивительно меткие охотники, которые были способны издалека попасть в глаз из простого ружья, странно повязывали головы шарфами и носили куртки из шкур, выдерживающих даже удар лапы охонга.

Бои под Угорьем продолжались бы еще долго, но несколько дней назад по раньярам, поднятым сыном Тенш-мина на прорыв, ударили неизвестно откуда взявшиеся десятки огненных птиц. Стрекозы испарялись черным дымом вместе с людьми, всадники не выдерживали — разворачивали раньяров, чтобы бежать, но их нагоняли и уничтожали. Птицы одна за другой тоже развеивались, однако урон был нанесен огромный, и снова закипели бои.

К закату, багровому, как раскаленная сковородка, армии перемешались: где-то отряд иномирян пыталcя прорваться из окружения рудложцев, где-то рудложцы, слишком далеко забравшиеся во время атаки, оказывались отрезанными от своих — и не всегда удавалось прийти к ним на помощь. Земля чавкала от крови и стонала от грохота орудий, визга инсектоидов и криков людей. Сын Тенш-мина, понимая, что впереди — поражение, сумел собрать из остатков своей армии полуторатысячный ударный отряд, уничтожить несколько орудий, обеспечив себе безогневой коридор, и попытаться пробиться к лесу, где можно было бы ночью укрыться под кронами и спастись, рассосавшись по округе в ожидании подкрепления.

Иномирянам удалось продавить рудложцев, тоже измотанных и пошатнувшихся от внезапной атаки, почти до леса. Но посередине, перед отступившими соратниками, остался маленький отряд, занимающий небольшой холм. Вокруг мелькали спины охонгов и тха-охонгов со всадниками, а далеко позади были рудложцы, которым требовался хотя бы десяток минут, чтобы перестроиться и пойти в контратаку.