— А если кто-то из своих заложил, тогда со смены и спрос! — говорит горячий Тимур, хотя Ленька и его приятель переглядываются — ну да, будущие инженеры, понимают, что в принципе толковый глаз камеру обнаружит, тем более, если она стационарная, а не шпионская.
— Что касаемо камеры — помимо явных камер ставят скрытые камеры, и их визуально не обнаружишь. Достаточно стандартный ход при контроле для персонала. Один мой знакомый, ныне покойный, утыкал весь офис продаж автомобилей скрытым видеонаблюдением и скрытой прослушкой, хотя по тем временам это было недешево. Над поначалу хихикали, кто знал, а потом перестали. Он за месяц выловил всех, кто работал на сторону и у него продажи увеличились почти вдвое — хмыкает Ленька.
— Так а не спросить — они не при делах скажут — и не было ничего вообще. А камеры не работают давно и так дале и в ту же степь. Если уж упираться, то проще навесить всю ответственность на гражданина. И в принципе так надо — разрешать максимально много, но за плохие последствия, даже если все "по закону" было — карать как за умышленное преступление. Вот поехал пьяный и приехал ровно — молодец. А поехал после банки пива и сбил наповал человека — умышленное причинение вреда или убийство. Был бы стекл как трезвышко — разбирались бы обычным порядком. А дальше решай сам — рисковать или нет. Профилактика правонарушений не должна скатываться в мелочи! — и под это назидание сослуживца я и выкатываюсь с собрания.
Хорошо на улице! Хотя в голове продолжают крутиться мысли и о предстоящей вылазке и о безопасности в городе, но настроение из-за солнечной погоды как-то улучшается. И в больницу я прихожу вовремя и тут же иду к Главврачу, как и договаривались.
Сохраняя хорошее настроение.
Она принимает сразу и тут же просит секретаршу вызвать будущего диспетчера службы Скорой помощи. Оказывается эта женщина приехала недавно, попросилась в санитарки — в кадрах оказалось, что она знает работу диспетчерскую и решили проверить и, если годна — и поставить сразу. Вот я и должен был проверить. И оказывается, что знакомить нас с этой женщиной не надо — и она удивляется и я тоже.
— Иринка! Очень рад, видеть живой — здоровой!
— Ой, я тоже!
— Вы знакомы? — немного удивляется Главная.
— Конечно. Ира у нас работала, так что да, работу эту знает.
— А, ну, тем лучше. Тогда введите в курс дела, познакомьте с парамедиками и соответственно — будем переводить. С вас заявление, а с вас визирование! Можете идти.
Вываливаемся из кабинета, веду сослуживицу к ребятам и ломаю себе голову — вроде как и поговорить надо бы, но уже убедился, после такой катастрофы большая часть расспросов кончаются слезами. И я не уверен, что очень хочу знать в деталях, как и кто погибал. Не сейчас. Да и Ира сильно изменилась внешне — постарев лет на 10 — была она не то, чтоб пухленькой, но такая крепко сбитая, плотненькая. А теперь — жилистая, усохшая какая-то, видно, что не досыта питалась, взгляд такой характерный. И движения другие — скуповатые, экономные. Хотя не удержалась от того, чтобы волосы невзначай поправить, женское — оно трудно вышибаемо. Кожа сероватая, хотя последнее время явно лучше дела у нее шли. Но не успела в норму придти.
И она тоже не рвется расспрашивать. Потому быстро ввожу ее в курс дела — и что это не медики, а суррогат и что боевая деятельность на них же и потому иная связь с той же милицией и армией, что ей тоже надо иметь в виду. Ира кивает — она уже поняла сама — структурно как работает здешняя медицина, для диспетчера это азы, связи и контакты всех задействованных участников.
Все же уточняю — как у нее с жильем и питанием. С оружием и так вижу, что есть на боку в потертой кобуре ПМ, так что тут порядок. Да и не выжила бы она без оружия, мало тут таких счастливцев. Оказывается, что устроилась она вполне успешно, скупо усмехнувшись уголком рта добавляет, что даже и мужчина есть, так что со всех сторон — нормально.
Встреча с парамедиками получается деловитой и как раньше любили говорить 'плодотворной и конструктивной'. Ребята уже успели убедиться, что диспетчера нужны и дежурные в больнице с этой задачей не справляются, отчего масса затык происходит. Тем более, что парамедики одновременно и парамилиционеры и еще много чего пара... На все руки...
Огрехи в этот раз только по бумажной писанине, потому нотации читать неуместно, информирую, какие препараты подходят по сроку годности и потому их тратить желательно, попутно сетую, что хотя на складах всего и полно пока, но если не восстановить фармпромышленность — то как бы не пришлось через несколько лет собирать лечебные растения и вообще переходить на старые обычаи в медицине. Это — вспоминаю я одного сукина сына, попившего мне крови — глядишь будем в раны толченый лук и чеснок запихивать!
— Меня так лечили в деревне, когда я ногу пропорол — спокойно пожимает плечами старший в команде парамедиков.
Вот же черт! Любой, кто преподавал когда — либо знает, какое это неприятное дело, когда при приведении козырного высказывания вылезает такой вот умник и треножит на полном скаку.
— Но это же больно? — не нахожу ничего лучшего я.
— Очень. Зато заросло без гноя. Шрам, правда здоровый остался. Но я не балерина, мне шрамы на ноге не мешают — опять же очень спокойно говорит этот малый.
Черт, все впечатление пафосное сбил, гад. И ведь не по злобе, не пытаясь авторитет мой уконтропупить — просто поделился информацией. Но оставлять все так как оно получилось нельзя — потому как я — препод, а потому авторитет должон быть. Ничего в голову не приходит и ляпаю первое пришедшее на ум:
— Метод такого лечения — все же варварский и для тканей и так поврежденных не полезный. И пока я тут у вас преподаю — рекомендовать его не буду...
— Так я не о рекомендации. Вон вы раньше рассказывали, что в Средние века огнестрельную рану заливали для очищения от свинцового яда — кипящим маслом. И даже кто-то выживал после этого... — тут некоторых из ребят отчетливо передергивает. Мне же досадно немного, что этот парень меня и притопил и выручил. Киваю и говорю:
— Это именно так. И нам надо из разных способов выбирать наименее калечащие и самые результативные.
Уф! Удалось найти консенсус. Звонит Надя, спрашивает — когда дома буду — она как раз закончила дежурство в больнице. Черт, забыл ей сказать, что сегодня с парамедиками занятие. Одновременно в голову идея приходит. Сообщаю, что сижу ее жду. Прибегает мигом — умеет собираться, как солдат по тревоге. Но вместо того, чтобы ехать домой — везу немного в другое место. Черт, когда не нужно торговки на каждом шагу, а тут ни одной не видать...
— Паспорт у тебя при себе?
— Конечно — и смотрит удивленно.
О, есть! Выскакиваю из авто и покупаю у тетки все лилии, что стоят перед ней. (Или это лилейник? Все время их путаю). Под удивленным взглядом подруги выруливаю за город, останавливаюсь там, где пляжик. Странно, никого народу нету, песочек, вода плещется, небо голубое... Жаль шиповник отцвел, его тут до черта, было бы красивее.
Надя выжидательно смотрит на меня. Я вылезаю, подхватывая цветы, иду галантно открыть ей дверь, но не на ту нарвался — она успевает раньше выскользнуть из машины. Вручаю ей охапку лилий и по возможности торжественным голосом предлагаю выйти за меня замуж.
Как ни странно, она не говорит, чего — либо типа 'Ну как долго ты тянул', ни 'Наконец-то!' и даже 'Нет' не говорит. Улыбается — и просто отвечает:
— Я согласна!
В ЗАГСе нас расписывают по короткому варианту — строго по деловому обряду военного времени: Согласен? — Да! — Согласна? — Да! Объявляю вас мужем и женой!
И торжественный ужин скромный, и первая брачная ночь проходит так же ритуально — мы оба знаем, что утром мне надо двигать на встречу с нашими соседями, век бы их не видеть. Но зато есть за чем возвращаться! Впрямую это не говорим, но многообещающе намекаем.
Посадка на корабли проходит спокойно и как-то не заметно для широких масс. И так же тихо отчаливаем. Роли расписаны. Командиры свои задачи знают.
Брысь и наша небольшенькая команда сидит на носу одного из корыт, оно самое малое из трех. Рядом какая-то артиллерийская дудка вроде как несерьезного калибра, потому ребята на нее посматривают с опаской — если начнется заваруха. Надо будет стремительно утечь из сектора обстрела, чтобы выхлопом не оглоушило.
Майор пользуется возможностью и проводит накачку перед боем. Его явно беспокоит, что молодежь как-то несерьезно относится к противнику — ну действительно какие-то дикие ополченцы и никому не известные бельгийцы. Головоногие уроды! Должен признаться, что и у меня такие мыслишки бродят. И потому приходится слушать высказываемое командиром:
— Тут такой нюанс — боевое братство и слаженность — это мощные штуки. И они не из ничего берутся. Воспитываются, причем долго. Среди военных всего мира, тех, которые более-менее настоящие, бытует уважение к правильным воякам, даже если они враги. Потому что это товар вовсе не дешёвый, на дороге не валяется. Иногда приходится ставить в пример своим какого-нибудь врага, потому что другого к случаю не нашлось. Те твари, на которых мы идем — отлично знают местность и сработались друг с другом. Их хорошо учили и неплохо вооружили. Условно союзная нам группа — тоже ни разу не понятна. Потому чем раньше вы выкинете из своих голов всякое шапкозакидательство — тем мне спокойнее.
И не ухмыляйтесь — Док, после экспедиции надо будет провести с молодежью допзанятие по способам транспортировки и эвакуации раненых. Вижу, что не очень понимают серьезность ситуации.
Киваю в ответ. Хотя мне кажется, что эта бравада наших мальчишек — от страха. Они не трусы. Вовсе не трусы. Но вот то, что ты делаем сейчас — оно подмораживает затылок. И хочется как-то это неприятное чувство скинуть.
— Да мы умеем — бурчит Ленька.
— Так это не обучать. Это — ума вставить. Это правильно, это даже полезно, а то считают придурки себя неприкасаемыми, а уж тем боле, когда не их тянут, что тяжело и уныло, а они сами кого-то — мы ж медики. Мы же недобитого тянем — и чо? Европейские всегда с радостью херачили медиков, и правильно делали — заявляет Енот.
Мне кажется, что он немного не о том толкует, я майора так понял, что мальчишкам надо напомнить, как тяжело выволакивать своего раненого и сколько сил это требует и как резко ухудшает боеспособность всей группы. Но ехида явно другое имеет в виду.
— С чего это медиков надо громбить? — аж косноязычит Ленька.
— Во-первых ты враг. А во-вторых специалист, а не пехота с подворотни набранная.
И в-третьих машина у тебя специальная и с оборудолбованием. Вот таки и получай — сплошные выгоды. Медиков уничтожать — это нормально и правильно. А если они думают иначе пусть и сдохнут там, как дуракам и положено — невинно поглядывает в мою сторону Енот.
А ведь куда меньше хромает сейчас, свинтус!
Пока прикидываю — стоит ли поднимать перчатку — вмешивается майор.
— Медиков лучше не трогать. Особенно тех, которые всех лечат. Примета плохая. Потом войну проигрываешь и стреляешься в бункере. Солдатне только дай безобразничать, она тут же разлагается и просирает войну. Солдат должен быть вежливый, гуманный, благородный. Чтоб пострелять по людям было праздником. Только в бою по вооружённому противнику. А то по детям и консервным банкам настреляется, а весь пар-то и вышел.
Ремер не удерживается, немецкая офицерская кость, пытается что-то сказать, но командир опережает:
— Вот, и товарищ капитан со мной согласен! Он точно знает, что любые солдаты пьют, дерутся, насилуют и воруют, особенно если делом не заняты. Наши — лучше всех и в этом. Именно потому личный состав независимо ни от чего должен быть затрахан всякой работой и строевой. Это дешево и утомительно, а главное бессмысленно — чтоб отвыкали думать, когда не приказано.
— А вы, курсантеры и примкнувшие к ним лица — все пытаетесь думать! — язвительно ехидничает хромой.
— Ну тут такое, бывает и необходимое думание. Наш народ эволюционировал в условиях, которых больше нигде в мире нет. У нас даже самый тупой крестьянин не мог полностью положиться на кого-то. Ему постоянно надо было делать выбор и планировать. Иначе смерть. А те же европейцы могли поколениями жить через жопу. Ими полностью управляли. Поэтому они такие конформисты.
Правда в том, что у нас без дров зимой замерзнешь, хоть какой закон издадут или приказ напишут. А у них правда то, что правящие верхи изрыгнули. Окончательная и бесповоротная. От неё тоже дохнут, но не все. А у нас все. Поэтому такое недоверие к властям и радость, если царь хороший попался.
Ленин был хороший царь, потому что землю раздал. Это было экономическим и социально-политическим идиотством, зато соответствовало вековой мечте крестьянства. Глупой мечте безграмотных людей. Гениальный был ход. На десять лет хватило, а потом подправили этот косяк. Как раз в тот момент, когда уже пора было, а косяк сам дозрел до самолечения. Подросли дети крестьян, которым раздавать уже было нечего. Самое время было обратно отыграть, пора пришла...
— Пора, но до многих хохлов тогда ещё не дошло. В итоге они же и потравились "голодомором". Меланхольные какие-то эти селюки... — подливает маслица в огонек Енот.
Брысь пожимает плечами и глядит не очень одобрительно — как мне кажется ехидный хромой сознательно сбивает разговор в сторону, у Брыся — то линия накачки видна явно. Но пожав плечами, майор все же отвечает:
— Там некоторых реально загнобили. Но было их не так много. Это были твари, которых враги распропагандировали, что сеять не надо, скоро державы вторгнутся, свергнут советскую власть, бочку варенья и корзину печенья привезут. Таких кондомов местная власть зачастую реально морила. Её потом саму наказали за жестокость. Некоторые "украинци" ловили чужих детей и ели. А некоторые съели даже своих. Там и сейчас полно этих милых людей. Подумаешь, кого-то мучить. Какие пустяки.
— Ну так их так учат по всей Европе — человеческая жизнь бесценна, потому особенно приятно свести ее ценник до минусовых величин и гробить людишек в свое удовольствие. Мы же и плывем потому. А они потом немножко покаются в некотором переусердствовании молодеческих забав — и им все простят и опять партнеры...Нет? — не дает Еноту расправить крылья его начальство бывшее — Ремер.
Майор с удовольствием возвращается в прежнюю колею:
— Чему их там вообще учат? Люди не любят каяться. Только русские каются перед лицом высшей справедливости. А как увидят, что справедливости нет — э, да тут наибалово. Но не просто перестают каяться, не просто хотят отомстить, а планируют, как уничтожить эту мерзость, и потом исполняют. Ещё Бисмарк об этом предупреждал. Нельзя русским нагадить, а потом жить. Они не мстить будут, нет. Они будут проводить дезинфекцию и восстанавливать гармонию. Кто не спрятался, я не виноват. Современный мир уже потому был обречён, что он показал нам меру критического несовершенства, совершил недопустимую операцию и был закрыт. Пороху у нас хватит, мотивации тоже. Мы такие идеалисты.
