Туманность дракона 1. Дорога в никуда

Машина остановилась около въезда во двор. Таксист с отвращением осмотрел плотно заставленный автомобилями проезд и категорически отказался ехать дальше. Ничего, здесь рядом и я бодро нырнула в темноту. Хруст снега под ногами, свет из окон прямоугольными лоскутами пластается по белой утоптанной тропинке. Я бегу от одного светлого пятна к другому. У самого подъезда на лавочке нахохлилась чья-то тень. Вздрагиваю, ускоряю шаг, скорее, скорее... И неожиданный, совершенно неожиданной посреди ночи голос.

— Konban wa [17], Аврора-тян!

* * *

Мадрид. Испания

Никаких зеркал в номере, никаких. Сигвальд хмуро усмехнулся, вспомнив округлившиеся глаза прислуги, когда чокнутый скандинав озвучил свое требование. Но выполнили, благо деньги сейчас нейтрализуют излишнее любопытство. А вот лет двести бы назад, да чего уж там, еще лет восемьдесят назад благочестивое недреманное око церкви в этих краях было куда как более зорким... Запястье привычно ныло, горело огнем. Днем еще сподручно не замечать, но ночь... Ночь впечатывалась плотно сплетенной болью из цепи горящих символов. Да пошли вы... И все же это только отсрочка, глупая пауза, заполненная самообманом — будто бы он в состоянии этого избежать.

Привычно отвернувшись от полированных дверей лифтов, он быстрым шагом миновал фойе. Еще от лестницы задал ментальное ускорение неторопливому швейцару. Человек недоуменно тряс головой, а он уже проскользнул в услужливо распахнутую дверь. Давненько не учили тебя расторопности? А вот давай-ка, отрабатывай.

Тепло сегодня, по-зимнему тепло, не ниже пятидесяти по Фаренгейту. Мелкий пушистым воротником скрутился на шее, придавая ему легкомысленно-франтоватый вид. Они придут сегодня, он знал это совершенно точно — тени скользили за ним в витринах бутиков, в сверкающих стеклах проезжающих мимо автомобилей, бликами мелькали на линзах солнечных очков и смеялись, смеялись... Не спрятаться, не убежать. Но посмотрим, на что им хватит наглости, ему-то самому уж точно на все плевать. Давно.

Сиеста. Время замерло, минуты бегут неторопливо, плавятся на ярком солнце. Еще немного, еще... Когда тени начнут удлиняться. Сигвальд удобно расположился под зонтиком кафе, безразлично уткнулся в разворот глянцевого журнала, отпустил мысли на свободу. Элла — умная девочка, она уже должна была увезти его. Он сам наказал ей не звонить до срока. Ни в коем случае не звонить — ни к чему им проводить параллели. А, впрочем, они умны. Насмехаются, твари. Глумливо хихикают там, на другом конце земли. Упорно, целенаправленно подбираются все ближе и ближе... Еще пару часов... Еще чашку кофе, сеньорита. Грациас.

Мелкий тревожно повел носом, и боль в запястье стала и вовсе нестерпимой. Пора. Тени лежат на шесть вечера и можно больше не тянуть. Она успела, а значит есть шанс, что и на этот раз все образуется. Сиг небрежно отложил в сторону смятую кипу журналов и газет, спокойно встал и направился к небольшому фонтанчику, бившему посреди площади. Пульсирующая боль растекалась по руке все выше и выше, судорогами отдавалась в мышцах, выкручивала их, подбиралась к сердцу. Пересиливая себя, он подошел к самому бортику, тяжело опустился на холодный мокрый мрамор. Кругом разговаривали люди, дети брызгались друг на друга пригоршнями воды, туристы фотографировались и кидали в фонтан монетки. Те взлетали, отблескивая на солнце реверсами разных стран — он полдня наблюдал за этим, он знал куда идет. Все дно бассейна устилали монеты — лежали плотно, посверкивая ртутным блеском, и вездесущие мальчишки еще не добрались до своей законной добычи. Бурлистая от струйных брызг поверхность воды, как амальгама отразила его небритую физиономию...

Теням трудно пробиться сквозь воду — она своенравно проводит лишь обрывки информации, но все воспринимает, все запоминает. Это может быть опасно, но сейчас к лучшему. Мгновенная резь в глазах, нестерпимый солнечный блеск в отражении — дети с криками бросились врассыпную. Эти чувствуют интуитивно... Пока еще чувствуют, пока не подросли. Сиг, прищурившись, проводил их взглядом и остался. Словно кто-то невидимый подтянул короткий поводок — ни двинуться, не стронуться с места. Позвоночник трещит от усилия, его корежит и выгибает все ближе и ближе к воде. Уже объявились...

— Буэнос диас, амигос, — выдавил он сквозь зубы, чувствуя, как скукоживаются голосовые связки, как царапают горло нахальные слова.

— Ты забываешшшься, — дохнуло змеиным шипом. — И не исполняешь обязательства. Пёс...

— Я вступил в контакт...

— Издеваешшшься? Цель поездки была приоритетна.

— Не было никакой необходимости тащиться туда. Слишком много там собралось заинтересованных лиц.

— Ты подверг приказ сомнению, — сказал один. — Ты игнорировал требование связаться с нами, — добавил другой. — И как же с тобой поступить? Чего дальше ждать от тебя?

Он хмыкнул, пусть говорят, что хотят, пусть их... Пока еще он нужен, пока еще он будет рядом с теми, о ком болит душа... Если она, конечно, осталась у него. Если она вообще была у такого, как он.

Но, кажется, сегодняшний разговор — последний в этой жизни. Ходы сделаны, фигуры расставлены. Цугцванг. Любой следующий ход станет ошибкой. Непоправимой, ужасной ошибкой. А значит тем более плевать — он нагло осклабился, чувствуя, как человеческое на нем начинать оплывать огарком свечи.

— Ты становишшшься неинтересен, — И тут же эхом второй, — ты становишшшься опасен...

— Точно, — согласно расхохотался Сиг, — я теряю контроль. Не этого ли вы добивались? Не этого?! — ну а что эти уроды еще смогут сделать ему? Что? Скрутить в бараний рог? Теперь это не имеет значения... Что значит боль в сравнении с тысячелетиями одиночества?

Он действительно терял себя, чувствовал, как безудержно плывет и растворяется в астрале. Отдаленно слышал вопли ужаса неподалеку — как же неприглядно, должно быть, он сейчас выглядит. Мелкий отчаянно, из всех сил кусал его в шею, силясь остановить, но разве остановишь неумолимый сход лавины? И лишь малой, пока еще разумной частью своего измененного сознания он слышал:

— Он нам больше не нужен, брат... Он сорвался...

— Это неважно — мы всегда можем убрать его. А сейчас пока пусть возвращается к исходному, ну а мы проследим. О, да — мы проследим, как сложатся обстоятельства.

Сиг запрокинул голову, легко преодолевая натяжение незримых оков и завыл-захохотал по-волчьи. Чудовище в центре древнего города. Бегите, люди, скорее бегите прочь — очередная партия бесконечной игры подходит к концу и теперь уже не надо делать вид, что ты несносно-опасен, неуправляем и дик. Что тебя так легко посадить на поводок и держать на нем. Не надо приносить ненужные отныне жертвы. Ибо скоро маски будут сброшены, совсем скоро...

* * *

Россия. г.Владивосток

— Как же я рада, как рада, — восхищалась я, разливая свежезаваренный чай. Круг теплого света от бра над столиком, аромат малинового варенья и внимательные темные глаза моего друга. Тьма и непогода остались где-то там, за стеклом чернильной ночи. Как хорошо. Я присела с ним рядом, сжимая чашку в ладонях — холод уходил медленно, но верно.

— И я очень рад, — улыбнулся Кеншин. — Знаешь, а у нас в Киото сейчас тепло. Цветут у домов кактусы, а на деревьях появились самые зимние плоды — грейпфруты. Они, кстати, вполне сладкие, точнее, по крайней мере, не горькие... Когда еду сюда зимой, каждый раз забываю, как же у вас здесь может быть холодно.

— Бог ты мой, но как, как ты здесь оказался?! Ты же совсем замерз! Хотя бы предупредил, что приедешь, я бы... — начала говорить и тут же запнулась. Виновато посмотрела на него.

— Эээээтооо... Аврора-тян, ты так долго не отвечала на звонки, и на письма тоже, что я невольно начал переживать, — спокойно ответил Кеншин, не акцентируя внимание на моей запинке. — Поэтому, когда представилась возможность посетить Россию, я ею воспользовался. Надеюсь, я не выгляжу навязчивым? Я беспокоился.

— Нет-нет, ну что ты... Прости, — смутилась я, не зная, как объяснить то, что со мной происходило в последнее время. Я и сама не отказалась бы от объяснений. — Знаешь, столько всего навалилось, не знаю, как и начать...

— Я понимаю, чем ты расстроена, — кивнул он, — поэтому и старался не беспокоить тебя понапрасну. У вас сейчас сложная экономическая ситуация, у нас же кризис проявляется иначе, намного легче, скажем так... — он немного помолчал, продолжая изучать меня. Тяжелые веки полуопущены — не понять, о чем он думает. — Как чувствует себя твоя уважаемая бабушка?

— Ооо, — окончательно смутилась я, и расстроилась. — Все хорошо... Или нет...

Сколько же мы не виделись с ним, с весны? Кеншин часто бывал в моем городе по семейным делам. Кажется, бизнес касался поставок какого-то оборудования в Россию, я не считала этичным вдаваться в подробности. На протяжении нескольких лет нашего знакомства, когда он осваивал азы русского, а я — его родного языка в Японском центре, мы сдружились и наловчились бегло болтать на дикой смеси русско-японского, повергая в праведный ужас почтенного сенсэя.

Кеншин... замечательный мой друг. Вот он смотрит на меня и жестко вырезанные черты смягчаются от улыбки пронзительно-черных, приподнятых к вискам, глаз. Ну какой же я поросенок...

Незаметно для самой себя, я вдруг начала рассказывать ему обо всем, что происходило со мной за последнее время. Все свои страхи и переживания, странные провалы в памяти и боязнь темноты, рассказывать про то, что сама себя не понимаю в последнее время и не поддерживаю общения ни с кем, кроме одного нового знакомого. И во все время рассказа словно незримая пелена постепенно спадала с моих глаз, словно сознание окончательно прояснилось, представив окружающее в нелицеприятном, истинном виде. Да что со мной в самом-то деле? Не в трансе же я находилась, мне казалось, я вполне адекватно вела себя, а теперь вот как это выглядит со стороны...

Кеншин слушал все спокойно, деловито уточнял детали. Особенно его заинтересовала странная болезнь бабушки и вороны. 'При чем тут вороны?', удивилась я, внутренне содрогаясь от омерзения — какие все-таки жуткие птицы, но он почему-то расстроился и заметил, что зря я ему раньше об этом не говорила. 'Синто' — туманно пояснил он, — 'духи сущего могут играть с нами жестокие шутки. В моей стране прислушиваются к таким подсказкам, а вы машете рукой и гоните прочь глупые суеверия. И совершенно зря'. А потом задал и вовсе странный, нелепый какой-то вопрос, так что я недоуменно на него посмотрела: 'Какого цвета у него глаза, у этого твоего Дэвиана?' 'Желтые', не задумываясь, ответила я. Что это? Тень пробежала по лицу? Раздражение? Страх? Злость? Он мгновенно взял себя в руки, даже улыбнулся: 'Ничего, ничего, это просто любопытство'.

Мы болтали — легко, непринужденно, как и всегда, и я чувствовала, как неясная тревога, подспудно преследовавшая меня в последнее время, незаметно отступает. Как же хорошо все-таки бывает выговориться, как же это здорово. Описала ему даже сегодняшний обед и свои неприятные ощущения от знакомства.

— Тебе обязательно нужно отдохнуть, — вынес свой вердикт Кеншин. — Как ты планируешь провести праздничные дни — ведь в России отдыхают очень долго, что-то около десяти дней, правильно?

— Точно, отдыхать мы любим... Да какой праздник, буду реалистом — мне ведь работать осталось считанные дни, — вздохнула я. — Нужно будет искать новую работу.

— Аврора-тян, не очень хорошо знаю ваше законодательство, но в большинстве стран при увольнении предусмотрена компенсация. У вас такое есть?

— Ммм, а ведь действительно, — отстраненно удивилась я. Совершенно все вылетело из головы, ну просто девчонка-подросток в угаре первой любви, даже смешно. — В последующие три месяца я буду получать пособие в размере своей обычной заработной платы... — Доходило до меня медленно, но все-таки доходило. Кеншин вежливо ждал, чуть улыбаясь. — То есть у меня появляется свободное время, и даже есть средства?! Ооооо!

— Замечательно, — спокойно заметил он. — Полагаю, что уж в новогодние-то праздники ты будешь свободна? Тогда приглашаю тебя побывать на моей родине. Я бы тоже взял тайм-аут и смог показать тебе некоторые достопримечательности, — и, уловив мое смущение, непринужденно добавил, — обещаю организовать все максимально интересно и сам буду гидом! Хотя бы в Киото — что скажешь?

— Невероятно! Кеншин-сан, это... это просто чудеснейшее предложение из всех возможных! — восхитилась я, и тут же задумалась, во сколько мне может обойтись такое путешествие. — Но как я могу...

— И не переживай, пожалуйста, из-за расходов, — сразу же уточнил он, словно читая мои мысли и хитро подмигнул. — Воспользуемся некоторыми возможностями моей семьи.

— А виза? — спросила я. — До Нового года осталось всего-то несколько дней... Нет-нет, замечательное предложение, но все-таки невыполнимое. В любом случае — спасибо.

— Не волнуйся об этом, — сказал Кеншин, поднимаясь, чтобы оставить меня. — Я все устрою, было бы на то твое желание. Как у вас говорят: утро вечера мудренее? Обдумай все внимательно и ты поймешь, что сейчас это самый лучший вариант. А с работой чуть позднее все устроится, — он вежливо улыбнулся. — Спокойной ночи, Аврора-тян. Я заберу с собой твои дурные сны, но проснувшееся убрать не смогу. Тебе нужно подумать.

Стоило закрыть за ним дверь, как беспокойство навалилось с большей силой. Я прошлась по комнатам, включая везде свет, а кот крутился под ногами, чувствуя мое настроение. Щелкнула пультом от телевизора и бестолково уставилась в экран. Второй час ночи, сна ни в одном глазу. Ярик беспокойно заглядывал мне в лицо, посылая одну и ту же вопрошающую картинку: вот она я, сижу по-турецки, обняв подушку, и слезы дрожат на ресницах. Что? Я? Плачу?! С чего бы это... Хотя, если подумать, какой все это был обман, какое наваждение. Препротивнейшее чувство, будто сказочный, красивый сон оказался липкой цветастой оберткой, за ненадобностью выкинутой в корзину, будто побывал на дешевеньком шоу варьете, где все неприглядно бутафорское и так нахально бросается в глаза... Дэв ничего плохого мне не сделал, но зачем все это было нужно? Ведь он не понравился мне в начале, ведь что-то во мне отчаянно сопротивлялось нашему знакомству. И что в итоге? Как он вообще смог подобраться так близко, ведь еще немного и я бы... Я бы... Нет, об этом я промолчу... Если бы он только захотел, между нами могло бы быть все, что угодно... Боже, как стыдно.

Так я и металась до утра, бродила по квартире, несколько раз заваривала чай, в сердцах выключала телевизор и, пугаясь звенящей тишины, сразу же вновь включала. А утром вдруг позвонил он, тот, о ком я столько всего передумала.

— Мне необходимо было срочно уехать, — сказал Дэв, и я силой заставила себя проглотить слова, едва не сорвавшиеся с губ: 'И мне тоже, мне тоже...'. — Прости, aash`as, я ненадолго, совсем ненадолго. Звоню уже из аэропорта в Берне. Ты молчишь? Аврора, милая, я вернусь. Обещаю, что на Новый год мы будем вместе... Аврора?

Я молчала, уговаривая саму себя: 'чужой, чужой, чужой'. Но почему же мне так больно?