Любовь в мегабайтах

— Станислас, не надо, — сказала я. — Ты сейчас хоть как-то передвигаешься, а если наломаешься...

— Я не могу позволить тебе делать мою работу, иди, уберись в доме, — ответил он, примеривая на себя роль главы семьи.

— Развели домострой... — забрюзжала обрадованная я, мне понравилось, что он не устранился, не выбрал легкий путь, сразу завалившись на диван.

Я вошла в избу. С одной глазницей окна в ней стало веселей. В шкафу я обнаружила старые простыни, отсыревшие перьевые подушки и верблюжье, в прорехах, одеяло. Вытащив добро на воздух, я разложила их просушиваться на столе и покосившейся лавке, традиционно вколоченных под окнами дома с видом на одичавшие плодовые деревья. Простыни повесила на веревку, найденную в сенях, где находился целый склад нужных в хозяйстве вещей.

Звякнув пустым ведром, я направилась к срубу колодца. Открыла крышку, и заглянула в темное и сырое нутро... Не удержавшись, я озорно гукнула, в бездну. Бездна вернула мне мою шутку, удлинив пародию в два раза. Проснувшееся солнце дотянулось своим лучом до дна колодца, блеснув по поверхности воды.

— Есть вода! — радостно крикнула я Станисласу.

— Живем! — ответил он.

Привязав ведро, я загремела цепью, она стремительно разворачивалась из своего забытья, словно проснувшаяся змея. Наполнив ведро, я подошла к Станисласу, сбивавшему доски с последнего окна.

— Надо нарубить дров, печь затопим.

— Ты умеешь печь топить? — удивленно спросил он.

— Я же выросла в деревне. Как-никак единственная помощница была, и печь топить умею, и приготовить в ней.

— А я ни разу не гостил в деревне... — сказал Станислас, опустив топор. Он устал, я это видела, но храбрился, стараясь не показать мне своей слабости.

Велев ему отдыхать, я засобиралась в поселок. Утро набирало обороты, запели ранние пташки, не решались атаковать одинокого путника ленивые слепни. Я шла пролеском, напевая в полголоса о туманном и седом утре, потому что никак не могла вспомнить песню о солнечном. Перешла речушку по ветхому мостку, соединяющему два ее пологих берега. Теперь поселок был передо мной как на ладони. Богатые усадьбы, с теплицами и ровными рядами грядок, пестрыми островами цветущих клумб и ладных домов покрашенных в яркие цвета. Обойдя центральную улицу поселка стороной, я закоулками выбралась к двухэтажному зданию школы. Шел первый урок. Я села на деревянную скамью напротив подъезда и стала ждать звонка на перемену. Я вспомнила школьные годы, когда мы с Филиппом утром шагали в школу, как он просил меня дать списать ему домашнее задание, как я обещала рассказать о его прогулах Анастасии, как дергал меня за косы Сашка Селиверстов, и как награждали меня золотой медалью Клара Михайловна и директриса Марина Борисовна. Мои воспоминания прервал звонок, возвещавший конец урока и я все внимание направила на школьный подъезд.

Я увидела его сразу, он вышел разминая в пальцах сигарету и что-то громко обсуждая с товарищем. Закурили. Подойти к младшему брату сама, я не решилась. Подозвав первоклашку с белыми бантами на голове, спросила:

— Знаешь Ромку Королёва?

— Зна-аю, — протянула девица.

— Скажи ему, что его ждут на углу Березовой и Паши Ангелиной.

— У нас переменка пять мину-ут, — возразила девица.

— Так беги быстрей! — попросила я.

— Всё равно не успе-ет... — тянула девица.

Я вынула из сумки кошелек и вытащила десятирублевую купюру. Девица оживилась. Я сунула купюру в карман ее платьица, и она сорвалась с места, колыхнув бантами.

— Молодежь... — пробормотала я, и двинулась к пересечению поселковых улиц, Березовой и имени трактористки-стахановки Паши Ангелиной. Ромка появился через три минуты. С заинтересованным выражением лица он оглядывался по сторонам. Я вышла из-за старого тополя.

— Здравствуй, Роман.

Ромка прищурился, всматриваясь в мое лицо.

— Шурка! — узнавая, вскрикнул он. — Привет! Вот мать обрадуется! А я не сразу этой пигалице поверил, думаю, кто меня может ждать?

— Ромка, я здесь инкогнито. Матери ни слова.

Ромка нахмурил лоб, вспоминая, что означает 'инкогнито'. Что-то связанное с Хлестаковым или 'Горе от ума'?

— А что случилось-то Шурка? — спросил, наконец, он.

— Слушай внимательно, — сказала я ему, и прихватив за грудки, придвинула свое лицо к Ромкиному. — Во-первых, никому ни слова, особенно тем, кто будет спрашивать. Отвечай так, будто и в самом деле меня сегодня не видел. Во-вторых, мне нужна старая 'Волга', что стоит в гараже на улице Животноводов, заправь бензином, выезжай на трассу около Доронинского Луга, и жди меня. В третьих, если понадобиться твоя помощь, подойду к школе, как сегодня, радости от встречи со мной не выражай, ты меня не знаешь.

— Я и в самом деле тебя не узнал, что с собой сделала-то... Шур, а что за шпионские страсти? Украла миллион?

— Чужого мужа увела, вот от жены и прячемся, — с ходу придумала я.

— И чего? Жена к нам придет своего козла искать?

— Может. Поэтому я и страхуюсь.

— Шур, а тебе что, этот ее козел очень нужен?

— Нужен Ромка...

— Ну, раз нужен, хорошо, ...всё сделаю, вот только школу придется прогулять, — хитро сверкнул глазом Роман.

— Благое дело, — подтвердила я, дав свое благословение. — Дуй.

И Ромка дунул вдоль Паши Ангелиной. Я, не спеша, побрела к магазину.

Как и во многих магазинах сельской местности, в нашем торговля была смешанной. Тут можно было купить всё, продукты, предметы домашнего быта, одежду и даже запчасти для автомобилей и сельскохозяйственных машин. Магазин был открыт, и так как всё население, кроме малых детей и их мамаш, находилось на работе или учебе, покупателей было немного. Я выбрала практичную для деревенской жизни одежду для себя и Станисласа, джинсы, куртки на случай похолодания, кофточку и тенниски. Отдельным пунктом стояла обувь для Станисласа, я купила ее, выбрав на глазок, с походом, размера на два больше. Выбрала большую и крепкую туристическую сумку на колесиках, покидала внутрь всякую снедь, банки с тушенкой, рыбные консервы, фляжки с растительным маслом и банку консервированных ананасов для избалованного Станисласа. У старушек, приторговывающих около магазина, я купила картошки, овощей и зелени, не избежав расспросов. Старушки живо заинтересовались моей персоной и огромной сумкой, гремящей колесиками по асфальтовому пятачку у магазина.

— Издалека, доча? — спросила одна старушка, остальные же навострили ушки, прикрытые платками.

— Проездом, бабуль, из Озерецка. Подарков племянникам прикупила, — я тряхнула сумкой, и в ней, металлически брякнули консервные банки, — да поесть в дороге.

— Это у нас подарки-то? В городе брала бы, у них там капитализм, чего хочешь купить можно.

— Не была я в городе, говорю же проездом. Да и цены у них, — пожаловалась я бабке, — в вашем дешевле, а вещи такие же, как и везде.

— Тяжело тащить-то, чай одна едешь?

— С мужем, бабуль, он машину заправляет.

— С мужем хорошо, — одобрила бабка. — Ну, будь здорова, доча.

Старушки были удовлетворены и моими покупками и беседою.

Я потащилась по улице в направлении Доронинского Луга. Не близко, но ради конспирации попотеть можно. Издалека я заметила старую отцовскую 'Волгу', и прибавила ходу. Колесики тяжелой сумки поднимали пыль на дороге, она забивалась в ноздри, оседала мельчайшей пудрой в порах и на накрашенных красной помадой губах. Ромка, пожалев меня, дал задний ход, и через минуту я уже забросила сумку в багажник и села в салон.

— Машина зверь! — констатировал Ромка. — Кормить хорошим бензином, век служить будет!

— Она и так век служит, — сказала я, вспомнив отца сидящего за рулем и щурящегося на яркое солнце. Откидывая козырек от солнца, в виниловом кармашке которого хранилась иконка божьей матери, он шутил, что я похожа на солнышко, потому, что у меня веснушки, и имя у меня солнечное — Саня, от английского sun. Не уберегла иконка. Правда, разбились они не на отцовской "Волге", а на служебной машине, по вине нерадивого водителя, поплатившегося за небрежность и своей жизнью тоже. После аварии, Анастасия, взявшая меня на воспитание, загнала машину в кооперативный гараж, и, строго настрого запретив всем чадам подходить к автомобилю, забыла о ней. Но старшие братья, подростками, периодически гоняли мотор, тренируясь на бедняжке менять запчасти, и обучаясь вождению. После, приобретя собственные средства передвижения, передали заботу о 'старушке' Филиппу, а затем и Ромке. Анастасия в мальчишечьи забавы не совалась, и вряд ли знала, что 'Волга' на ходу.

— Давай, подвезу, — предложил Ромка, включая зажигание.

— Нет, Ромка, возвращайся. И наш уговор помни, если ты мне понадобишься найду в школе.

— А если выходные? — спросил дотошный Ромка.

'И вправду, как я не продумала?' Я щелкнула Ромку по носу и похвалила: — Молодец. Разведчиком будешь. Я тебе записочку положу в скворечник, на старой березе, за школой.

— Ты бы еще НЭП вспомнила! Нет скворечника, уж лет сто. Под дверь гаража подсунешь, а я каждый день проверять буду. Тем более Животноводы прямо на Доронинский Луг и трассу выходят. На машине удобно.

— Спасибо, брат! — расчувствовалась я.

— Ну ладно, Шурка, садись к рулю. — Ромка вышел из машины и смотрел, как я устраиваюсь на водительском месте, убираю ручной тормоз и трогаюсь с места. В зеркале заднего вида я видела, как махнув мне на прощанье рукой, Ромка пошел назад в поселок.

От Коровинского до деревни Житино два километра по трассе. Съехав с нагретого полуденным солнцем асфальта, я, подпрыгивая на ухабах, въехала на житинскую территорию. Колесные колеи зарастающей проселочной дороги, были размыты весенними дождями и высушены жарким летним солнцем. 'Старушка' жаловалась всеми внутренностями, но тянула, тяжело въезжая на пригорки и переваливаясь через них, резво съезжала до ближайшей колдобины. В багажнике угрожающе бились о жесть набитая консервами сумка и запасная канистра с бензином. Я загнала машину на боковую дорогу, за сарай, и, вытащив сумку и канистру, направилась к калитке. Стук топора раздавался по притихшей округе. Станислас колол дрова. Увидев меня с тяжелой ношей, по-хозяйски воткнул топор в плаху и, прихрамывая, направился ко мне. Взял сумку из моей руки и присвистнул:

— Ого!

— Зато я купила всё необходимое, — затрещала я, — а, главное, тебе удобную обувь! И еще тушенку, картошку и всё, всё, всё!

— Как же ты дотащила этот магазин на колесах? — спросил Станислас.

— Пришлось попотеть, но вообще-то я за рулем! — весело сообщила я.

— И где это чудо техники? Почему не загнала во двор? — спросил рачительный хозяин, поставив сумку и канистру в сенях.

— Оставила на боковой дороге, за сараем, — торопилась доложить я, — с трассы ее не видно. Сюда загнать ее сложно, кругом одни рытвины, нормального подъезда нет. Если начнется дождь, отсюда не выбраться, а с боковой...

— Согласен. Ну-с, пойдемте, посмотрим на это...

Не закрывая калитки, мы двинулись за сарай. 'Волга', как новенькая, стояла на дороге, нагреваясь на солнце. Я подала ключи Станисласу, он открыл дверь и в лицо ему пахнул горячий виниловый воздух.

— Вот это динозавр... — восхищенно протянул Станислас. Я была счастлива, что ему понравилась отцовская машина. Я оставила его осматривать 'старушку', а сама заторопилась приготовить обед.

Дров Станислас приготовил много. Поленья собрал по окрестным клетям, наколол и щепок и чурок, и обрубки сложил горкою. Схватив охапку, я вошла в избу. Открытые настежь окна, и палящее полуденное солнце сотворили чудо. Сквозняк прогнал затхлый запах, и в доме было светло и уютно, несмотря на убогую обстановку.

— Сейчас, сейчас,— погрозилась я, — ...только печку растоплю.

Пока занималась щепа и обрубки, я начистила картошки. Достав чугунок, залила картошку водой и накрыв деревянной крышкой, поставила в устье печи и закрыла заслоном. Чайник с тусклыми от времени эмалированными боками закипал на платформе. Я накрыла стол застиранной скатертью, нарезала овощи и хлеб и разложила по тарелкам с надписью 'Приятного аппетита'.

Станислас шагнул в горницу и потянул носом. Схватил кусок хлеба со стола и откусил половину.

— Немедленно положи назад. Вымой руки, — приказала я, и сделала паузу. — Я позову тебя к столу, когда всё будет готово.

— Один кусок всего... — возмущенно проговорил опешивший от моих приказаний Станислас.

— Дисциплина это... — начала я.

— Протестую, мы в деревне, не на светском рауте! — напомнил Станислас.

— Так давайте теперь грязными руками хватать еду с тарелок, — продолжала возмущаться я, явно преувеличивая проступок Станисласа.

Опять же из чувства протеста, он, с показной неторопливостью, положил оставшуюся половинку хлеба себе в рот и, жуя на ходу, отправился мыть руки.

— Протестант! — взвизгнула я.

В ответ Станислас громыхнул ведром.

Глава седьмая

Знала бы моя тетка Анастасия, чем занимается ее крестница, в нескольких километрах от родного дома, оттаскала бы меня за косы, отхлестала бы кухонною тряпкою и выставила б на порог, на все четыре стороны. Крестница в чем мать родила возлежала на полатях, утомленная печным жаром и жаркими объятиями своего любовника, и накручивала на палец темные колечки волос его лобка. С тех пор, как я стала блондинкой отношение Станисласа ко мне странным образом изменилось. Я не была знатоком отличий влюбленного мужчины от буднично-банального типа, но сердце подсказывало, что это не 'на безрыбье', или же 'безрыбье' так затянулось, что переросло в настоящее чувство. Он был настойчив, неутомим, безудержно ласков и раскован настолько, что чудовищные вещи, вытворяемые нами, казались мне детскими шалостями. Я не стеснялась трогать его, позволяла рассматривать себя и не сдерживала сдавленные стоны, вырываемыми из моей груди его бесстыдными движениями. Благодаря белокурым прядям, за одни сутки из девственницы я превратилась в распутницу, и мое новое состояние безумно нравилось мне и моему растлителю.

— Какая ты неуёмная, — горячо выдохнул Станислас, отзываясь на копошащееся движение моих пальцев, — еще вчера умоляла меня пощадить, слезы лила, а сегодня как голодный щенок, дорвавшийся до пищи...

— Время вспомнить, что оголодавших следует кормить... — прошептала я, но пальцев своих из влажных волос не выпустила.

— Понемногу и постепенно, чтобы привыкнуть к пище, и не получить расстройства, — шептал мне в ответ Станислас, — у тебя не случится расстройства?

— Случится, если ты не перестанешь возбуждать меня болтовней, и не займешься делом! — шутливо прикрикнула я на Станисласа, сжав в пальцах и подернув вверх его темный холмик.

— Бессердечная! — воскликнул он.

— Сердечная, сердечная, — я накрыла ладонью его пах и взглянула в лицо. Станисласу нравились наши игры. Он пристроил мои ягодицы на своих бедрах, и лоскутное одеяло затрещало старыми нитками, предупреждая о возможной катастрофе.

Ищут пожарники, ищет милиция... Галина взахлеб рассказывала мне, какие слухи проползли по нашему городку, в связи с нашим исчезновением. Первый и самый популярный: влюбленные сбежали от разъяренного отца, противника их брака. Разъяренным отец был и в самом деле. Владимир Станисласович не ожидал исчезновения сына и собственного доверенного лица. На ноги была поднята местная милиция, собственная служба безопасности во главе, ...конечно же, Ставицкого, который беспрепятственно пользовался информацией поступающей со всех постов, как я подозревала, в своих личных целях. Слух номер два предполагал похищение сына самого богатого горожанина с целью выкупа, я же попалась под руку, и скорее всего меня нет в живых. Против этой версии выступало то, что богатый отец до сих пор не получил от похитителей условий освобождения своего непутевого сына. Третий слух вверг меня в безудержный смех, но Галина заверила меня, что он имеет право на жизнь. Заключался он в абсолютно непроверенной информации о том, что референт Хадраш-старшего до невозможности красива и, прельстившись неземною красотою, Хадраш-младший умыкнул красавицу и держит её пленницей где-то в теплых краях.