Зверь лютый Книга 11. Фанфики

Аким, задрав нос, возвещает:

— А кто ряд не покажет — тот холоп.

Тут народ взвыл: почти весь личный состав приступил к исполнению своих обязанностей три года назад, когда покойный кречетник получил боярство, усадьбу и жену. Тогда и рядились.

— Дык... эта... должон быть. У покойного господина в сундуке был. Как счас помню! Вот те крест святой!

Экие вы, ребята... непредусмотрительные. Документ о собственной свободе надо у себя хранить, а не на господина надеяться. А что тот сундук пустой стоит... ну, взял я тамошний мусор берестяной покопаться. Придёт время — и до ваших, может быть, докУментов очередь дойдёт.

Я ходил по усадьбе, задрав нос: ловко я их всех! Закрома наполняются, расхитители сознаются, каются и закладывают друг друга. Красота!

Идиот! Закон же читать надо! Я так могу похолопить 3-5 старших слуг — у кого "ключ привязан". А остальные? Разбегутся-расползутся-разнесут... Следом набегут власти с родственниками... и ка-а-ак мне... за всю хитромудрость...

Уже отдельные, особо сообразительные, пытаются покинуть подворье.

— Стоять! Чимахай! Никого не выпускать!

Организовал маленький таможенный пункт. На воротах их тормозят и досматривают. И — заворачивают на предмет выяснения происхождения отдельных носильных вещей.

"врач

удивлялся,

что ноздри с дырой,-

лез

и в ухо

и в глаз...".

Чимахай медицинского образования не имеет. Зато имеет чёткий приказ: "Ничего похожее на господское — не пропускать". Исполнительный "железный дровосек", при наличии сомнений, влезет своими топорами не только "в ухо и в глаз".

Из поруба несут грамотки с доносами, сыскалась и опись имущества годичной давности. Произведена при вступлении вдовы в права собственности. Эти чудаки были настолько уверены в безнаказанности воровства, что даже не удосужились подчистить улики.

Сверяем и соболезнующее объясняем очередному "несуну":

— Ты, дядя — тать. Вот взят в вещах твоих стаканчик серебряный. Для смерда — цена урожая за год. А для бедного скотника в твоём лице — просто посуда повседневная. Да только он в описи боярского майна указан. В сундуке в подклете лежал. Так что ты — тать клетный. Вещицу я забираю. За обиду с тебя — три гривны по "Русской Правде". Теперь мы можем пойти в княжий суд, где тебе вломят ещё "продажи" три гривны и тридцать кун. С каждой головы по каждому эпизоду. Предлагаю альтернативу... Вот именно её. Составляем ряд как свободные люди. Считаем эти шесть тридцать — твоим долгом. Отработаешь у Акима в вотчине. Плачу по ногате в день. Даю корм, одежонку, инструмент. Захочешь остаться — дам избу белую и бабу такую же... Думай-думай. А пока в порубе посидишь. Как "за что"? Ты ж покудова — тать.

"Одиночек" не хватает. Во всех подходящих помещениях сидят... сидельцы. Незамазанных — нет.

Вру — есть. Две бедненькие, незаметные бабульки-приживалки, "божии одуванчики", "духом святым напитаемы". Их и за стол последними пускали. Сколько Чимахай не досматривал... и доносов на них нет. Пришлось выпустить. Первых.

"И станут последние — первыми". Неужто царство божье на подворье наступило?

А вот зазнаваться... вредно. И двух часов не прошло, как в ворота постучали. Власти. Вот же ж... А ведь я предчувствовал! Сейчас они меня ка-а-ак...

Сотник и пять городских стражников уверенно вошли во двор, несколько презрительно посмотрели на сразу растерявшегося Чимахая, насторожено оглядели мгновенно напрягшегося Чарджи и сдержанно поклонились вышедшему на крыльцо Акиму.

Аким немедленно снял раздражённое выражение с лица и заменил его благостно-послеобеденным:

— А! Тысяцкого воины. Как он поживает? Помнится, мы с ним во Втором Полоцком походе... Как-то пошли гусей воровать. А они, щипучие такие попались. Его-то как за задницу цап... Тут он как... Э-хе-хе... Молодые были. Теперя-то... Да, пока помню. Приглашение ему я отдельно пришлю, но ты передай: Аким Рябина просит уважить, придти на веселие. Князя светлого почтить, да боярство моё обмыть. Тряхнём стариной пока песок не посыпался. Ну да ладно, с чем пожаловали?

— Дошло до тысяцкого, до Боняты Терпилича, что творится здесь всякое безобразие и беззаконие. Что людей добрых в поруб кидают да по всякому мучают. Что вдовицу беззащитную, Анну Дормидонтовну, в тенетах держат. Что имение её расхищают да отбирают. Вот и послал тысяцкий посмотреть: правда ль сиё или поклёп лживый?

Для справки: по "Русской Правде" если один свободный человек "причиняет муку" другому, то платит князю — три гривны, и одну — пострадавшему.

Мои "зеки" — вольные. Эту статью нам вполне могут пришить. И ещё многое... "спортняжничать".

Я ожидал, что Аким, в обычном для него в последнее время стиле, взовьётся, начнёт брызгать слюной и разговаривать на мате.

Ванька! Не считай предков дураками! Есть! Уже есть здесь, кому прикрыть твою задницу! Заодно со своей.

Аким, конечно, выразительно и образно обругал "лживых клеветников" и "подлых поклёпщиков". Которые добрым воинам городской стражи своими глупыми доносами спать не дают и мешают в наиважнейшем деле: ловле татей городских да пригородных.

— Всё это лжа, конечно, но, раз пришли — пойдём ко владелице усадьбы, к боярыне Анне. Сами и посмотрите на те... тенета выдуманные.

Аннушка взволновалась от присутствия такого количества мужчин в своей спальне, захлопала ресницами, но ни слова не говорила.

Пришлось объяснить про чертовщину, про "приболела по-женски", про обет молчания на 40 дней, предъявить подписанный ряд и свидетелей.

На вопросы сотника Аннушка вполне правильно трясла головой то горизонтально, то вертикально.

Дальше сотник должен был, вероятно, посетить "места заключения", но он, прощаясь с Акимом, только тяжко вздохнул, глянув в мою сторону:

— Ты бы, Аким Яныч, прислал бы мне твоего сынка. Чтобы он и моей такой же... "обет молчания". Хоть бы на 40 дней.

Пошёл грустный мужик домой — уши подставлять.

Первая ревизия прошла удачно. Но — явно не конец. Поэтому спешно готовим лодейный исход.

Ранним утром загружаем нашу лодейку необходимым припасом, выводим большую часть новоявленных "пердуновцев" к Днепру, грузим и отправляем. Вверх по реке, под присмотром четырёх рябиновских мужичков во главе с кормщиком.

Три десятка взрослых, десяток детей, минимальный припас, никакого товара.

Со всей этой суетой пришлось "попрощаться с Хомой": Аннушка была совсем несамоходная, и я не стал мучить "панночку" третьей ночью.

* * *

Даже жалко: философ Хома Брут был "брутальным мужчиной".

Забив на рассвете ведьму до смерти поленом, он "прошел, посвистывая раза три по рынку, перемигнулся на самом конце с какою-то молодою вдовою в желтом очипке, продававшею ленты, ружейную дробь и колеса, — и был того же дня накормлен пшеничными варениками, курицею... и, словом, перечесть нельзя, что у него было за столом".

Николай Васильевич рисует портрет настоящего "героя нашего времени": "убил, поел, трахнул"... всегда готов, в любом порядке. Экшен, однако.

Перебирая записки коллег-попаданцев, я с удивлением обнаруживаю отсутствие явного осознания очевидной мысли: "фанфик — важнейшее оружие попандопулы".

Поведение человека строится на свойственных ему стереотипах, накатанных, "исконно-посконных" сценариях. Источником их служит, прежде всего, поведение окружающих. В основной своей части — даже не осознаваемо.

"Как все — так и мы", "обезьянничание" — основа поведения хомосапиенсов.

Попаданец в этой части — "голый, босый и неразумный". Весь огромный пласт "обезьяньей" культуры, вбитых на уровень безусловных инстинктов норм и штампов "Святой Руси" — "тайна великая еси". Нужно прожить здесь десятилетия, чтобы это "вошло в плоть и кровь".

Другой источник стереотипов — литература, искусство. Тоже — "обезьянничание", но не по образцам "риал тайм", а по повествованию. Сказки, мифы, сплетни... Книги, фильмы, проповеди...

Здесь попаданец ещё может побарахтаться.

Прежде всего, фольклор, народные сказки.

"Сказка — ложь, да в ней намёк,

Добрым молодцам урок".

Таки — "да". А вот какие стандарты поведения "намекаются" этой "ложью"?

Глобально понято: добро восторжествует и "всем будет хорошо". А конкретно?

Возьмём что-нибудь простенькое.

Бедный, но весёлый и хитрый мужик перехитрил богатого, жадного и глупого. Отобрал у него дом, гумно, майно, жену, коня, гуся... Кому что нравится. Все радуются.

И никто не задаётся вопросом: что было "до", и что стало "после"?

Как богатый стал "богатым"? Пупок рвал втрое против нищего соседа? Явил талант предчувствовать погоду на год вперёд? И за это ему — "экспроприацию"?

Или у него особая хитрость в обмане односельчан? А сосед вдруг, не с того, не с сего, "хитроумства" набрался и стал "хитрей хитрейшего"?

А что дальше будет? Нищий так нищим и останется? Прое... виноват: потратит свой "приз" и вернётся к привычному образу жизни? Были в селе богатей да нищий, стало два нищих — весёлый да хмурый. Это — оно? "Всем стало хорошо"?

Или бывший нищий, отобрав майно у соседа, начнёт его приумножать, сам станет "богатым и жадным"? А следующий "Иванушка-дурачок" отберёт всё — уже у него?

Фольк — демократичен. Он рассказывается и слушается широчайшими народными массами. Он выражает именно их ценности, стереотипы, приоритеты. Как телесериалы, идущие в "прайм-тайм".

А человечество — разное.

Касты, сословия, классы... Правящая элита — меньшинство. Её поведенческие стереотипы, в силу относительной малочисленности носителей, в сказки не попадают. Они сохраняются и распространяются другим, литературным путём.

Народная сказка, которая "Добрым молодцам урок" — урок по теме: "так жить нельзя"? "Нельзя" — если ты хочешь попасть в элиту, если ты хочешь в ней выжить?

В следующем, в 13 веке компания молодых мужчин и женщин рассказывает друг другу анекдоты. Получается "Декамерон".

Начало одной из новелл вполне годится и для русской народной сказки: отец героини нарвался на неприятности и, для решения возникших проблем, отправляет дочь в "тридевятое царство".

Есть некоторое сходство с "Аленьким цветочком". А вот концовка иная:

"... она (невеста), познавшая, быть может, десять тысяч раз восемь мужчин, возлегла рядом с ним (женихом), как девственница, уверила его, что она таковая и есть, и, став царицей, долгое время жила с ним в веселии".

Купеческая дочь, попав в сходную ситуацию, не имела бы такого "образца для подражания". Даже мысль о возможности такого — была бы её личным открытием. Потребовавшим соответствующего времени, напряжения умственных и душевных сил.

Итальянская же аристократка, вспомнив эту забавную новеллу, сразу сосредоточилась бы на деталях реализации: что надеть, куда смотреть, как сказать..., как "уверить его" и "жить с ним в веселии".

Простолюдинку из "Аленького цветочка" обманывают родственницы-завистницы, но она, проявляя самопожертвование, компенсирует этим свою доверчивость.

Аристократка отнюдь не "жертвует собой", а слушает советы слуг и обманывает сама.

Конец одинаков: "всем стало хорошо". Но пути — разные.

Попаданец вынужден постоянно "выбирать себе путей". Основное отличие от туземца — обилие знаний о потенциально возможном.

Множество "возможного" в научно-технической области — часто единственный козырь очередного попандопулы.

Некоторые попаданцы достаточно корректно используют второе множество — известные организационно-социальные решения: индустриализация-коллективизация, демократизация-милитаризация...

Но есть третье множество: ситуационные заготовки. "Фанфики".

Умение обнаруживать сходство между литературными и своими жизненными ситуациями, способность "войти" в них — экономит массу сил и времени, душевной и умственной энергии.

И позволяет находить новые, неочевидные для туземцев пути, выбирая их из литературного "множества возможного", из неизвестных ещё туземцам ситуаций и сценариев.

"Фанфик" — мощнейшее оружие попаданца. И его надо использовать осознанно.

* * *

Две вещи идут в жизни моей рука об руку: вспоминал я прежде читанное да слышанное и к делам своим применял. И обратно: сделав дело, стремился понять — а что именно сделал, как? Поняв же и запомнив, применял и после.

История с захватом подворья Анны оказалась для меня весьма важной. Все три основных элемента такой операции: получение информации изнутри целевого объекта, мирное проникновение ограниченными силами с быстрым, без разговоров да угроз, переходом к насильственным действиям, подавление воли официального лидера и физическое устранение неофициального — десятки раз повторялись в разных вариантах. Сиё дополняли мы деталями, вроде применённых здесь: закрытие изнутри периметра, показательные казни, воздействие химическими и теологическими средствами...

Сия система позволяла избежать традиционных конфликтов с многочисленными потерями и разрушениями. Однако же требовала и умов иных, и способов необычных.

Конец сорок первой части

Часть 42. " Такой высокой, полной груди..."

Глава 226

Лодейка ушла. Надеюсь, дойдут без особых приключений. Там и семейные, и вообще — не "зачинщики", а "пособники".

Ходыновну тоже оправил: "завод на помалкивание" вот-вот закончится.

Новую тему ей задал: подслушивание и подглядывание. Роль доверенного стукача её увлекла. По Бубе, "оригинальному одесскому куплетисту":

— Вы посылаете меня агентом в Аргентину. И там, в танце, я передаю вам секретную информацию.

Теперь либо научится молчать и говорить только в нужные уши, либо свои же пришибут.

"Держать язык свой за зубами

Легко по молодости лет,

Но как сложней, когда с годами

У нас зубов в помине нет".

Пустынно стало в усадьбе. Главари, которые "с ключами" — в порубе сидят. По внутренним делам уже основное понятно. Но есть внешние связи: скупщики краденного, контактёры, должники в городе.

* * *

В русской классике второй половины 19 века о персонажах часто говорят: "держал закладную". Здесь — так же.

Украл человек чего-нибудь. Ну, например: "седло персидское изукрашенное". Продал. А дальше? Банков-то нет. Инвестиционных, трастовых, пенсионных... — аналогично. И куда эти куны с ногатами? В горшочек да в погреб?

В мирной ситуации разумный человек вкладывает свободные средства так, чтобы они прибыль давали.

Не надо думать, что в Средневековье финансы строятся исключительно на повелительном наклонении от архаического глагола "ховать": "Вот тебе золотой портсигар и х... в карман".

Векселя запускают в этом веке тамплиеры: они организуют трафик паломников из Западной Европы в Палестину, им нужна такая форма ценных бумаг.

Закладные, как и само понятие "trust" — из предыдущего века.

Рыцари отправлялись освобождать "Святую Землю", выдавали закладные иудеям-ростовщикам (владение основным видом собственности — землёй — иноверцам запрещено: какая вассальная клятва от нехристей?), а управление имуществом поручали деревенским старостам. Которых и назывались этим словом "trust".