Сказка 2. Верховный жрец Кулаба

Ихетнефрет с грустью смотрел на покинутый город — пристанище ремесленников, жрецов и земледельцев, где царские сокровищницы полны золотом, серебром, медью, древесиной, слоновой костью и самоцветами, а святилища сложены из плит известняка и украшены лазуритом.

Кругом, насколько хватало глаз, простиралась дикая, унылая, плоская равнина. Осокой и камышом зеленели берега, постепенно переходя в желто-коричневую выжженную степь, где земля тверже камня. И только редкие рощи финиковых пальм слегка оживляли пейзаж, напоминая берега родного Хапи: но при взгляде на их ветви, выброшенные в разные стороны, словно мохнатые паучьи лапы, приятные воспоминания рассеивались, сменяясь страхом и отвращением. В окружающих пространствах жизни было едва ли больше, чем в безводной каменистой пустыне, что лежит между горами Лебан и Мари.

Только на третий день в серо-зеленых отражениях прибрежной растительности путешественники увидели первую тростниковую лодку, управляемую двумя гребцами. Вскоре показалась небольшая деревня из нескольких глиняных хижин, тщательно выбеленных и крытых сухим тростником. Неказистые дома расположились среди крошечных полей, разбитых на правильные квадраты голубыми нитями каналов. Три десятка людей, прикрывших тела грязными овечьими шкурами, столько же коров и полсотни овец. Больше Ихетнефрет ничего не разглядел.

— Сиппар уже близок, — сказал один из людей Дуду.

— Какой еще Сиппар? — поинтересовался писец.

— Первый город вниз по течению после Мари.

— А сколько от него до Урука?

— Дней пять— шесть, — флегматично отвечал рулевой.

Услышанное успокоило Ихетнефрета, печаль отлегла от сердца. Его тешило то, что он находится на верном пути, и вскоре странствию придет конец. Но, боги, как далека родина! Сколько сотен тысяч локтей отделяют сына Имтес от покинутого Унут! Понадобится целая вечность, чтобы вернуться назад!

Заросли камыша устремлялись в степь. Вдали от берегов полированными серебряными зеркалами блестели небольшие озера и старицы. Многочисленные болота распространяли гнилотворное зловоние, разнося вокруг дух лихорадки. Но теперь деревни и поселки земледельцев попадались чаще, все большие пространства, отвоеванные человеком у реки, желтели золотом стерни, оставшейся после сбора урожая.

К вечеру следующего дня на горизонте Ихетнефрет увидел протяженный пологий холм. Ровная плавная линия превращалась в рваную кривую и распадалась на контуры многочисленных построек.

— Сиппар, Сиппар! — закричали на кораблях.

Волнение и трепет охватили писца, отозвались легкой болью в груди. Странное чувство поселилось в душе. Нет, не страх, не боязнь непознанного... Тоска, предчувствие неминуемой беды завладели сердцем. Вид огромного города воскрешал в памяти сновидения, где силы зла и тьмы прятались за мощными стенами, выложенными из массивных глиняных кирпичей. Чудовище, сжимающее факел, горящий черно-фиолетовым пламенем... Оно жаждет крови, зубы его остры... и Мафдет рядом с ним... "Царица ночи"...

"Ханусенеб говорил, что я вскоре узнаю все сам, — лихорадочно думал Ихетнефрет. — Похоже, время наступает. Сознание цепенеет от ужаса, словно небо перед грозой... Порой мне уже кажется, что я страшусь Мафдет. Проклятый жрец! Его слова посеяли сомнения, способные убить хрупкую любовь. Но неужели она так слаба во мне, что боится глупой болтовни сумасшедшего фанатика?.. Нет, нет, я сам немощен и ничтожен, нет во мне силы. Страх уничтожил ее. Какой же из меня воин, если я не уверен даже в собственных чувствах? Нет! Прочь, подите прочь!.. Все пророчества не стоят одной ее улыбки. Недостойный, никчемный я человек! "

Ночь медленно опускалась на землю. Сиппар приближался. Храмы и дворцы, царские амбары и жилища простых горожан серыми мертвыми тенями растворялись в сгущающемся мраке далекого горизонта.

К радости Ихетнефрета, корабельщики не собирались ночевать в Сиппаре. Дуду жаждал золота и приказал плыть в Урук как можно быстрее. "Грязное животное! — подумал Ихетнефрет, — Воистину непознаваем мир, нелепа и странна судьба! Она свела меня с этим омерзительным боровом, не вызывающим никаких чувств, кроме отвращения. Но теперь я благодарен ему, во второй раз, восхваляю ненасытную жадность купца из Мари. Он избавил меня от созерцания города, вселяющего в сердце ужас. Непонятные, казавшиеся ранее несвязанными между собой события, обретают теперь смысл и значение, приоткрывая завесу над божественным замыслом. О, боги, на вас уповаю! Подарите мне судьбу, счастливую и светлую, полную любви и покоя!.."

Звезды драгоценными камнями воссияли на небе, роняя дрожащие отражения на водную гладь. Мир погрузился в глубокий сон, тишина гробницы воцарилась повсюду. Она казалась вечной и напоминала смерть. Звуки, рождаемые неосторожным взмахом весла или человеческими устами, оглушали, стремительно неслись над водой, увязая в прибрежных зарослях и болотных топях.

Ихетнефрет взглянул на возлюбленную, беззаботно спавшую под шерстяной накидкой. "Наверное, она счастлива, — подумалось ему, — видит чарующие сновидения, и ничто не тревожит ее. Неведомы ей сомнения, дух ее крепок и способен выдержать любые испытания. Быть бы ей богиней или владычицей Та-Кем. Цветет она как лотос, безмятежен нежный лик, любовь ее подобна птице. Она — мой амулет. Как страстно я желаю возвратиться в Унут и взмолиться Тоту, чтоб даровал любимую навеки. Сожму ее в объятиях, умащу маслом и бальзамом, охмелев без браги и вина, покров из виссона возьму. Тканью, пропитанной миррой, ложе украшу, и глаза мои увидят прекрасную девушку в этой постели. Наивный Ханусенеб! Много ли стоят мертвые знания, лишенные любви? Она — дыхание жизни, кровь, наполняющая тело, мысль богов, доступная смертным.

И все же, все же... Что так пугает и тревожит меня? Зачем Госпожа Замка Жизни приказала следовать в Урук? Что находится за его стенами? Не там ли скрываются демоны зла от светлых очей всемогущего Ра?

Болота и заросли камыша, пустыни и степи, разные времена и селения проносятся мимо, умирая в глубинах прошедших эпох. Хруст сломанного стебля и плеск реки скрываются в вечности. Капли падают с весла, несут одиночество и холод. Мудрость папируса не спасет от могилы, иероглиф не сохранит жизнь. Безбрежный океан пустоты рождает невидимые волны, где звезды всего лишь пена... Бездна, полная огня... Огня ада или любви? Усталость речным туманом окутывает разум. Реальность, подернутая мраком ночи, превращается в иллюзию, наполняя мир апатией и безумием. Страх перед смертью, страх перед жизнью... Уж все едино. Воды забытья вскоре поглотят меня, и храмовые воскурения сладким дымком поселятся в ноздрях. Слова молитвы подарят долгожданный покой, демоны зла обойдут меня стороною; рожденный в дождливый день не вернется домой пыльной дорогой, а плывущий не будет в засуху похоронен. Совы не поселятся в брошенных жилищах, а тень от стены не станет пристанищем путнику. Буранунна не принесет погибели, судьба не последует за человеком бездомной собакой. Топоры в руках воинов не призовут смерть, несчастные не утопят собственных жен и детей, лис-охотник не сметет хвостом могильные холмы и камни... Не зарастут каналы, и вместо пресной воды не потечет соленая..."

Словно во сне, перед Ихетнефретом мелькали деревни и поля, проносились города, полные величия и блеска. Киш, Ниппур, Исин, Шуруппак. Сияние ступенчатых пирамидальных храмов затмевало небеса и слепило глаза. Обители богов окружали алтари, жертвенники, амбары и дома жрецов, образуя целые кварталы. Беспорядочное нагромождение залов, часовен, галерей, двориков и крепостных стен нисколько не походило на то, что видел хранитель свитков в Та-Кем.

Чужая жизнь, чужие боги пугали и манили одновременно. Совершенно новый мир поглотил писца без остатка. Непривычные названия будоражили сознание. Странные волнующие образы не давали покоя: воинственные кличи, звон меди и вопли сраженных меткими стрелами. Пыль поднималась над дорогами, скрывая боевые колесницы; грохот копыт онагров заглушал приказы командиров. Дневное светило померкло, земля сделалась вязкой и липкой от пролитой крови. Боги судьбы и духи смерти витали над полем брани, чуя поживу. Взвыли трубы, гулким эхом отозвались бубны. Войско двинулось в атаку, выкрикивая как заклинание: "Киш, Ниппур, Исин, Шуруппак..."

Ихетнефрет потерял счет дням плавания. Время текло подобно реке, скрываясь в бесконечности будущего. Сын Имтес давно свыкся с мыслью, что вся жизнь его проходит в скитаниях среди гор, пустынь и болот. В какие-то мгновения он забывал о предначертаниях Госпожи Замка Жизни. Перед глазами стояли только колеблемые ветром стебли камыша, выбеленные хижины прибрежных деревень да полуобнаженные гребцы. И в тот миг, когда хранителю свитков вовсе показалось, что он никогда не был в Та-Кем, из речных испарений и зарослей тростника неожиданно возник опоясанный мощной крепостной стеной могучий Урук, где храмы достигали небес и правил царь Гильгамеш.

Несказанной радостью наполнились сердца людей, ступивших на камни городской пристани. Окончен долгий путь, цель достигнута. Корабельщики смеялись, обмениваясь колкими шутками, а сын Имтес чувствовал, как в душе нарастает тревога. Что ждет его теперь? Ради чего он покинул родину?

Солнце клонится к закату, на долину опускаются сумерки. После долгого дня возвращаются в Урук тучные стада, гонимые пастухами. Медлительные сытые коровы предвкушают близость стойла. Овцы и козы шумно толпятся у городских ворот. Радуются горожане. Богатеет Урук молоком, маслом, шерстью, а люди насыщаются хлебом и пивом.

Время отдыха от трудов и забот наступает. Покидают храмовые мастерские кузнецы и гончары, столяры и оружейники, каменщики и строители. Женщины спешат к очагам приготовить ужин мужьям и детям. Воины, жрецы, дворцовые чиновники теряются в толпе. Шумные озорные ватаги мальчишек то и дело возмущают степенных и важных писцов, с самого утра занимавшихся учетом жертвоприношений, совершаемых в храмах, поступивших за день доходов в сокровищницу.

Ихетнефрет растерянно смотрел по сторонам, отвыкнув от городской суеты. Размеренный быт последнего времени, медленное течение Буранунны и легкий ветер в парусах заслонили собой прежнюю жизнь. Корабельщики, быстро погрузив на повозки сосуды с вином, отправились куда-то в город, даже не сказав слов прощания Ихетнефрету и его спутникам.

— Куда теперь, Эбихаил? — терялся писец в догадках.

— Найдем какой-нибудь постоялый двор, переночуем, а завтра посмотрим.

— Да, да, конечно. Ты же бывал раньше в Уруке?

— Хотя, постой, я совсем забыл...

Эбихаил не успел закончить фразу, привлеченный криками. Народ заволновался, глаза горожан наполнились страхом. Уличная шумная толпа расступилась, образуя широкий коридор, смиренно склоняя головы. По направлению к храму на колеснице, в сопровождении слуг и охраны, ехал владыка Урука.

— Глядите! Он сверкает подобно светлой горе. Он движется по дороге, попирая прах. Овен, чья мощь достигает крепостей горной страны! — слышались отовсюду подобострастные возгласы.

Человек, восседавший на царской колеснице, суровым колючим взглядом взирал на подданных. Его голову венчал золотой шлем, ослепительно блестевший в лучах западного солнца. Драгоценные одеяния, стянутые серебряным поясом, на котором висел золотой кинжал и точильный камень из лазурита, словно небеса звездами, усеяли сотни бус из золота и сердолика. Запястья охватили широкие браслеты, на груди красовалась подвеска в виде льва, терзающего овцу. Массивные перстни отягощали пальцы, а серьги удачно контрастировали с черной густой бородой и длинными, едва вьющимися волосами.

Пугающие злые глаза владыки смотрели на сына Имтес и Мафдет. Крупный орлиный нос придавал лицу царя властность и силу. Ихетнефрет онемел, будто перед ним явился сам владыка преисподней. Писцу показалось, что сознание отделилось от тела и существует независимо от него. "Вот он! — неожиданная мысль пронзила молнией мозг, утопив его в море нестерпимой боли. — Тот, о ком говорила Госпожа Замка Жизни, явился предо мною..."

Властелин Урука уехал прочь, оставив позади себя восхищенную толпу. "Пастырь черноголовых, лев с раскрытой пастью..." — долго еще слышались возгласы горожан.

— Мафдет, ты в порядке? — взволновано спросил Ихетнефрет.

— Похоже... — рассеяно отвечала девушка. — Только голова закружилась, да чаще забилось сердце. Но сейчас прошло...

— Как странно!

— Видимо, тому причина царь Урука. Ты видел его глаза?

— Еще бы! Я подумал, сам демон зла явился мне. Ладно, пора убираться отсюда. Пойдемте. Эбихаил, ты о чем-то хотел сказать?..

Не успел Ихетнефрет сделать и шага, как перед ним возникло несколько воинов, вооруженных копьями, кинжалами и боевыми топорами. Медные шлемы, доспехи, сделанные из кожи и войлока, украшенные большими круглыми металлическими бляхами, придавали им сходство со статуями богов. Вояки надменно улыбались, скаля желтые зубы, распространяя вокруг себя чад винных паров и лука. Не говоря ни слова, один из них что есть сил пнул Ихетнефрета древком топора в живот. Писца скрутило от дикой боли, в глазах потемнело, и он без чувств повалился в уличную грязь. Двое других принялись избивать Ханусенеба и Эбихаила. Остальные накинулись на Мафдет, заламывая ей руки. Девушка закричала, призывая прохожих на помощь, но улица опустела в мгновенье. Один из нападавших ударил наотмашь Мафдет. Голова ее беспомощно повисла, и волосы упали на грудь. Удовлетворенные легкой победой, солдаты втащили возлюбленную Ихетнефрета в повозку и с шумом укатили в ту сторону, куда направился владыка Урука.

Океан боли отступил, и Ихетнефрет пришел в сознание. Ханусенеб и Эбихаил все еще корчились на земле, проклиная обидчиков.

— О, боги, где же Мафдет? — испуганно закричал писец.

— Они забрали ее с собой, — еле выдавил из себя Эбихаил, жадно хватая ртом воздух.

— Бросили на повозку и увезли... — продолжил Ханусенеб. — Ох, как больно! Будьте вы прокляты, негодяи!

— Хватит причитать! — резко оборвал Ихетнефрет жреца. — Лучше подскажи, что теперь делать? — ненависть и злоба заполнили его без остатка. Он чувствовал в себе небывалый прилив сил. Любой, попавшийся ему под руку, был бы уничтожен.

— Я хотел сказать... — отозвался сидевший на земле Эбихаил, — ...да... так вот... я не договорил. Несколько лет назад, здесь, в Уруке, я познакомился с человеком по имени Мемахнуди...

— Говори поскорее! — не мог сдержаться сын Имтес.

— Я и говорю... Мерзавцы, здорово поколотили, — произнес Эбихаил, осторожно ощупывая огромный синяк под глазом. — Мемахнуди, славный малый, живет невдалеке отсюда. Быть может, пока остановимся у него?

— Он прав, — отозвался Ханусенеб, — сейчас мы все равно бессильны. Самое разумное — успокоиться и обдумать все как есть. Тем более, совет местного жителя, знакомого с нравами и обычаями Урука, не будет лишним.

— Согласен, — уныло ответил хранитель свитков, — но пойдем поскорее. Мы не можем ждать. Нужно спасать Мафдет!

— Уже идем. — Эбихаил подобрал валявшиеся кожаные мешки и медленно поплелся по улице.