— Превосходно! — меня разобрал нервный смех. — Картина, достойная кисти великого мастера: троица смелых охотников за артефактами бесшумно крадется по континенту в поисках оставшихся Лучей, за ними незаметно следует отряд агентов Канцелярии Тайного Сыска, агентам в затылок нежно дышат наблюдатели Корпорации, за наблюдателями нестройной толпой плетутся агенты разных других разведок... Жень, а ты там больше никому из сильных мира сего не насолил? А то, может, у тебя на хвосте еще пара непризнанных мстителей висит? Так ты сразу скажи, не стесняйся, мы их в свиту пригласим.
— Очень остроумно, — хмуро буркнул Женя, из чего я сделала вывод, что у него действительно есть все основания опасаться за свой хвост.
— В сложившейся ситуации нам выгоднее всего договориться с Дагерати, — негромко обронил Вереск. — Карантелла контролирует ход поисков, а за это прикрывает нас от Корпорации и при необходимости обеспечивает магическую поддержку.
— Подождите, Вереск, не так быстро. Что-то я не улавливаю глубину вашей мысли. Если Дагерати будет контролировать ход поисков, то Лучи в конечном итоге придется отдать ему. Чем он принципиально лучше Милославского?
— Не Дагерати, — поправил Вереск. — Магистру Астэри. А если у нас будет свобода диктовать условия, то — Совету Архимагистров. Эльфы не допустят экспериментов над Звездой. Они слишком боятся повторения Смутной Эпохи. Не знаю, почему. Прошла уже не одна тысяча лет, история во многом забылась, но они действительно все еще боятся.
— Чего ж тут непонятного, — хмыкнула я. — Скорее всего, Найэри объяснили эльфам, что с супер-чародеем они в любом случае справятся, а то, что при этом погибнет добрых две трети населения спасаемого региона — это уже, извините, неизбежные издержки.
— Откуда вас такая информация? — настороженно спросил Вереск.
— Догадалась, — пробурчала я. — Если эпидемию не удается победить медикаментозными средствами, вызывают команду зачистки.
Полуэльф посмотрел на меня... странно. Нехорошо так посмотрел. Словно я была той самой командой зачистки.
От очередной разборки нас избавил деликатный стук в дверь — распорядитель гостевых покоев зашел засвидетельствовать свое почтение новым гостям.
* * *
"Мда... из этой барышни действительно сделать мальчика было бы крайне затруднительно," — скептически хмыкнула я, разглядывая картину. Вообще-то, определенное сходство с Ником можно было найти — если знать, что искать. Девушка на портрете могла бы быть его старшей сестрой. Длинные волосы, темно-каштановые с медным отливом, уложены в сложную прическу. Зеленое бархатное платье с открытым лифом подчеркивает прелесть юной, но уже сформировавшейся женщины. Такую грудь не замаскируешь под одеждой, и плавный изгиб плеч едва ли можно превратить в хрупкие подростковые ключицы. Но главное — взгляд: серьезный, проницательный. Взрослый. Этот взгляд никак не мог принадлежать бесшабашному шалопаю Нику.
Я отступила к противоположной стене и еще раз с удовольствием оглядела картину. Девушка на портрете была бесспорно хороша. Настоящая принцесса. Интересно, почему любящий папа поместил портрет сюда, а не повесил в собственной спальне?
Читая надписи на картинах и пояснительные таблички, я уже успела понять, что это не галерея фамильных портретов. Здесь встречались военачальники, министры, придворные маги. Про некоторых из них я слышала, большинство имен было мне не знакомо. Из ныне здравствующих обитателей дворца, помимо принцессы, я заметила только магистра Астэри. Он был в точности такой же, каким я видела его два часа назад: те же серебристые волосы до локтя, бархатно-синие глаза, перстень с неприметным голубым камнем на пальце, даже одежда — темно-синяя, под цвет глаз, мантия — не изменилась, хотя со времени написания картины прошло более ста лет.
Портрет Архимагистра был последним в галерее, дальше глухая стена заканчивалась, и начинался ряд больших, почти до потолка, окон. Я с любопытством заглянула в первое, ожидая увидеть внизу внутренний двор, — и замерла в удивлении. За стеклом был виден сад, причем не далеко внизу, а прямо перед окнами, словно и не было под нами трех этажей дворцовых помещений. С ветки ближайшего дерева на меня настороженно смотрела крохотная разноцветная пичужка. Неужели я упущу возможность впервые в жизни прогуляться по висячему саду? Да ни за что.
Я прошлась вдоль ряда окон в поисках двери, ведущей в сад. Двери не оказалось, зато одно из окон было приоткрыто, и я, конечно, не могла не воспользоваться столь любезным приглашением.
Сад, по крайней в той его части, где оказалась я, не предназначался для прогулок. Здесь не было дорожек — ни рукотворных, аккуратно засыпанных песком или выложенных каменными плитками, ни "ноготворных", вытоптанных сапогами высокородных гостей и башмачками их прекрасных спутниц. Было тихо, только в дальнем конце сада выводила трели какая-то птица. Когда она замолкала, тишина не нарушалась даже шелестом листьев — ветер не залетал сюда. Словом, у меня были все основания предполагать, что моей экскурсии никто не помешает. И когда я, обогнув очередной экзотический куст в полтора моих роста высотой, увидела человеческую фигуру, у меня невольно вырвалось удивленно-испуганное "Ой!"
Впрочем, человек на мой возглас никак не отреагировал — все его внимание было приковано к мольберту. Лица художника я не видела, но его поза: отставленная в сторону рука с палитрой, слегка наклоненная голова с куцым, небрежно стянутым шнурком хвостиком — демонстрировала, что он поглощен работой. Правая рука с пятном зеленой краски на локте уверенно взлетала над холстом, накладывая точные отрывистые мазки. Любое вторжение в этот маленький мирок казалось кощунством. Самое разумное, что я могла сделать в данной ситуации, это тихо и незаметно уйти, оставив художника наедине с его музой. Но любопытство в который раз победило здравый смысл, и я сделала несколько осторожных шагов вперед — чтобы разглядеть изображение на холсте.
В отличие от коллеги, написавшего портрет Вероники, этот человек не делал никаких попыток приукрасить действительность. Женщина на картине была откровенно некрасива: скулы слишком резко выдавались вперед, кривой шрам рассекал щеку, уголки чересчур тонких губ угрюмо опускались вниз... Но это я осознала лишь через несколько минут — когда сумела оторвать от портрета завороженный взгляд. Задний план отсутствовал, поза и одежда женщины были пока только обозначены крупными мазками, но художнику каким-то мистическим образом удалось передать контекст, в котором любые суждения о красоте или некрасивости героини картины становились неуместными и бессмысленными.
Мужчина, не оборачиваясь, отступил от мольберта на пару шагов, полюбовался на свое творение, и неожиданно спросил:
— Ну как? Нравится?
— Потрясающе! — честно ответила я. — Вы либо гениальный художник... либо вам очень дорога эта женщина. Впрочем, второе куда более вероятно.
— Вот как? — мужчина обернулся и внимательно посмотрел на меня. — Могу я полюбопытствовать, почему вы столь уверенно отказываете мне в гениальности?
— Попробую объяснить. Вы только не обижайтесь, ладно? — я подошла поближе, остановилась на расстоянии вытянутой руки. — Сейчас, когда я смотрю на вас, я припоминаю, что на холсте изображена молодая, очень грустная и не особо красивая женщина. Но стоит мне перевести взгляд на картину, — я повернулась в сторону мольберта, — и все меняется. Она выше понятий "красота" или "уродство". Глядя на картину, я вижу не женщину, вернее, не просто женщину, а нечто большее — какой-то цельный образ, и рассуждения о ее внешности теряют смысл. Но никак не могу уловить, что это за образ, понимаете?— я помолчала, разглядывая печальное лицо со шрамом. — Если бы гений взялся донести до зрителя какой-то контекст, он бы сумел сделать так, чтобы я прониклась им до мельчайших деталей, ощутила себя в этом контексте. Скорее всего, вам удалось передать это мистическое "нечто" не за счет таланта, а за счет сильных чувств к модели.
Мужчина задумчиво обхватил подбородок пальцами (кисть, которую он продолжал держать в руке, оказалась в опасной близости от лица) и посмотрел на картину, словно видел ее впервые в жизни.
— Может, вы и правы. Смею надеяться, я не самый плохой художник королевства, но до гениальности мне действительно далеко. Хотя наши всезнающие искусствоведы из Академии Изящных Искусств наверняка обвинили бы вас в консервативном подходе к живописи. На картинах, которые они объявляют гениальными, не всегда поймешь, в какой части тела лицо находится, а вы говорите — контекст.
— Я не искусствовед, — заметила я, пожимая плечами. — Просто зритель.
Мужчина улыбнулся неожиданно весело и задорно, от чего сразу помолодел лет на пять, а то и на все десять — теперь ему можно было дать не больше сорока.
— Это хорошо. Не люблю искусствоведов. У нас с ними затяжные военные действия... Кстати, раз уж вы не лазутчик из стана искусствоведов, то кто вы?
— Меня зовут Юлия. Я здесь живу.
— Живете? Здесь? — Мужчина оглядел меня с явным недоверием. — Вы не очень-то похожи на придворную даму. К тому же, если не ошибаюсь, они обитают этажом ниже.
— Я тут вроде как в гостях, — пояснила я, махнув рукой за спину. — А вы?
— Мое имя — Сэнтар. Я здесь, — короткий кивок в сторону картины, — работаю.
— О! Вы случайно не придворный художник? — оживилась я.
— Не совсем, но... в некотором роде, можно и так сказать. А что?
— Может, вы мне раскроете загадку одной картины? Я видела здесь в галерее портрет принцессы Вероники. Почему ваш коллега — к сожалению, забыла его имя — изобразил ее в таком странном виде?
Мужчина остался невозмутим, но в уголках глаз появились едва заметные лукавые морщинки:
— Вам не понравился портрет? По-моему, ее высочество там весьма недурна собой.
— Ее высочество там бесподобна! Но... Вы же сами сказали, что у меня консервативный подход к живописи. Я — за реализм. Такой взгляд у Вероники появится хорошо, если годам к тридцати. А грудь такого размера она не отрастит вообще никогда — по крайней мере, без помощи магии. Телосложение не то.
— И зеленый цвет она терпеть не может! — подхватил мужчина, уже откровенно улыбаясь. — Я говорил мастеру Хогарту то же самое. Но старик уперся. "Я, говорит, так вижу! Право художника."
— Один мой друг предположил, что живописец хотел подлизаться к его величеству. Или польстить принцессе.
— Да вы что! — мужчина так энергично взмахнул руками, что с кисточки полетели брызги краски. — Ваш друг не знаком с мастером Хогартом, иначе бы у него даже мысли такой не возникло. Он совершенно не способен ни льстить, ни подлизываться. К тому же король и так в старике души не чает, зачем к нему подлизываться, тем более такими сомнительными средствами? Знаете, — Сэнтар немного понизил голос, — я подозреваю, что почтенный Хогарт пожалел девочку и надеялся таким образом устроить ее личную жизнь.
— В каком смысле?
— Ну, вы, наверное, знаете, как устраиваются династические браки: засылаются сваты с портретом кандидата, условия обговариваются между родителями или опекунами, так что будущие супруги встречаются друг с другом только на свадьбе. Старик Хогарт, видимо, посчитал, что если на портрете будет писаная красавица, охотников жениться на полукровке будет больше.
— Ерунда какая, — фыркнула я. — У Ники совершенно нормальная внешность. А родословную масляными красками не замажешь.
— Абсолютно с вами согласен, — весело кивнул мужчина. — Но если повстречаетесь с мастером Хогартом — лучше не поднимайте эту тему. Он болезненно обидчив и к тому же души не чает в девочке. Впрочем, здесь ее все любят.
— Да? — удивилась я. — У меня сложилось впечатление, что Ника страдает от одиночества.
— Это действительно так, — Сэнтар печально вздохнул. — Она здесь вроде дочери полка: каждый норовит пожалеть, погладить по головке, сунуть конфету. А в шестнадцать лет такой уровень общения, сами понимаете, уже не удовлетворяет.
Со стороны коридора донесся приглушенный крик:
— Юлькаааа! Ты здесь?
— Ой, — спохватилась я. — Вот балда. Я же никому не сказала, куда ушла, а ребята, наверное, волнуются. Вы меня извините, я пойду.
— Конечно. Было очень приятно с вами познакомиться, Юлия. Надеюсь, еще увидимся: я здесь довольно часто бываю.
Петляя между кустами и перепрыгивая через клумбы с экзотическими цветами, я добежала до открытого окна. Там меня уже поджидал недовольный Женька.
— Юлька, где тебя черти носят? — сердито спросил он, помогая мне перелезть через подоконник. — Другого времени для прогулки не могла найти? Лорд Дагерати ждет.
От моего приподнятого настроения моментально не осталось и следа.
* * *
Предчувствие не обмануло: вечер выдался на редкость отвратительный. Разумеется, до такого варварства как пытки герцог не опустился. Но я ничуть не сомневалась, что причиной этому гуманизму послужило не врожденное благородство главы Канцелярии, а мое благоразумие: в первую же минуту разговора я изъявила готовность честно отвечать на поставленные вопросы и вообще оказывать следствию всяческое содействие. Лорд Дагерати, надо отдать ему должное, вел себя в высшей степени учтиво, ни разу не позволив себе повысить голос, но его дотошность заставила бы взвыть даже надгробную плиту. Когда я, наконец, рухнула в постель, было уже далеко за полночь, и у меня не осталось сил даже на традиционное проклятье в адрес вероломного красавчика барда, который втравил меня в эту авантюру.
К счастью, кошмары не снились — я всю ночь проспала, как убитая. Но все равно, когда утром меня разбудил стук в дверь, настроение было далеко от радужного. Невероятным усилием воли я подавила желание запустить в источник беспокойства подушкой и огласить список из всех двадцати сугубо нецензурных эпитетов, которые пришли мне в голову. Но лаконичное "Кто там?" постаралась произнести таким тоном, чтобы нежданный визитер самостоятельно воспроизвел этот список и ретировался с максимально возможной скоростью. К моему разочарованию, из-за двери послышался не удаляющийся топот, а до отвращения жизнерадостный голос:
— Гэндальф Серый, конечно. Кто еще может стучаться в твою дверь в полдесятого утра? Вставай, светлое будущее проспишь.
— А не пошел бы ты, Гэндальф Серый, в... морийскую бездну. Говорят, очень способствует просветлению.
— Я уже там был. Не помогло, как видишь.
— Я ничего не вижу. Я сплю. Уйди, слуховая галлюцинация.
— Я велел накрыть завтрак на троих, — бодро сообщила слуховая галлюцинация. — Мы тебя ждем.
Я все-таки запустила в дверь подушкой. Но было уже поздно: сон безвозвратно ушел.
Когда я, одетая, умытая и слегка повеселевшая, вошла в комнату к приятелям, там меня действительно ждал щедро накрытый стол, однако хозяев за ним не наблюдалось. Лишь через несколько секунд я заметила Вереска: он стоял у окна и пристально разглядывал что-то в дворцовом парке.
— Доброе утро, Юлия, — рассеянно поздоровался он, не отрываясь от своего занятия, — присаживайтесь. Женя в ванной, сейчас выйдет.
