Любовница демонов

Я протянул руку и взял браслет. Сталь была холодна, но холодна, как летняя ночь, свежий ветер, кристальный родник, и, даже, казалось, влага выступила на чешуйчатых боках змейки, хотя, нет — она осела из воздуха, как оседает на любом холодном предмете. Я спрятал браслет под подушку и протянул демону руку.

— Если вам так хочется моей дружбы, то я могу вам ее предложить, правда, с условием... Мне не столь нужны ваши дары, сколь нужна ваша откровенность — ибо нет места лжи и недомолвкам между друзьями. Пока будет между нами лишь правда — будет и дружба, как только закрадется ложь, так и дружбы не станет.

— А ты умеешь отличать правду от лжи, и ложь — от правды?

— Да.

— Тогда ты либо гений, либо — самонадеянный малец, ибо даже я не всегда могу разобраться.

— Я — и то, и другое, — с достоинством ответил я демону, и мы скрепили наш союз рукопожатием.

Так началась дружба человека и демона, не подчинение одного другому, не преклонение или использование, а истинно добрые отношения, не омраченные обманом ни с одной стороны. Из всех, кого я знал в этой жизни — и людей, и не совсем людей, и не людей вовсе, лишь Кузнец вызывал у меня полное доверие. Он и получил главный приз в той ужасной игре... Но об этом — позже, а пока я расскажу тебе о других демонах, встреченных мной вблизи комнаты донны Пьетры.

Несколько дней спустя в мою комнату опять пожаловал некто, с позором изгнанный донной Пьетрой. На этот раз им оказался худой невысокий парень, с огненно-рыжими волосами и в желто-алой щегольской одежде. Хотя, щегольство это уж слишком сильно отдавало безвкусицей — или шутовством.

— Эй, приятель, твоя соседка, она что — рехнулась?

— Не думаю, но вы — далеко не первый, кто так от нее вылетает.

— Ох, ну и характер... конечно, до моей жены далеко...

— Так вы женаты?

— Был. И еще как! Но, вот, третий век уж вдовею...

— По вам не скажешь, молодо выглядите.

— Молодо — это да. Но уж судьба моя такова, ибо смех старика — яд, так что негоже мне быть старообразным, дабы не отравить всех, кто любит смеяться.

— До тебя тут был Кузнец, а кто ты?

— Я — Шут, ну, и бретер, конечно. Смех теперь слишком жестоко карается, надо себя защищать. А что колпак не ношу, так он звенит и в схватке только мешает.

Шут выхватил из ножен палаш и сделал пару выпадов и финт в пустоту. Мощное лезвие сверкнуло синим отблеском.

— Синяя сталь! — я не сдержал восхищения. — Кузнец его выковал?

— А то кто же! Но кинжал — моя, и только моя работа, — демон бросил палаш в ножны и выхватил кинжал — нет, это не было настоящим кинжалом, металлической оказалась лишь рукоять, а лезвие... оно было огнем.

— Может убивать, может отсекать, а может — целить раны, — пояснял Шут, подбрасывая и ловя свою страшную игрушку. — Как смех.

Он внезапно наклонился и приложил пламенное лезвие плашмя к моему лбу, туда, где я набил шишку, накануне свалившись с тутовника. Вспышка света едва не ослепила меня, но когда я коснулся пальцами лба, там обнаружилась лишь гладкая кожа и никаких уплотнений.

Шут довольно рассмеялся.

— Это — не все, хочешь, я научу тебя драться? Что? Тебя уже учат? Да знаю я, знаю, тот старикан только что песком не рассыплется, медлителен, как муха, и туп, как закон Аннельгарма. Драка — это игра, только игра на жизнь, но, все же, игра. Ты — мальчишка, и научишься этому. А взрослые — нет. Так давай, поиграем!

— Только безопасным оружием. Я не верю, что вы остановите руку, если лезвие затрепещет у моего горла.

— А это, парень, ты брось. Я — не убийца, и никогда им не буду. Убиваю, только если меня вынуждают.

Дальше опять пошло выяснение, что же демону от меня нужно, и уговорились мы о содействии его планам относительно того, что "донна Пьетра должна его выслушать", да и во всем остальном, "что не претит мне в каком-либо смысле". А он сказал, что никогда у него не было еще столь юного ученика, который не только может получить несколько уроков фехтования, но и добиться ощутимых результатов. И следующую полночь я встретил с кленовой палкой в руках. Другую держал Шут, и бились мы с ним не на шутку...

Кстати, то, что, прожив почти тридцать лет в столице, при дворе Альбиана Восьмого, я остался жив, отделавшись лишь двумя несерьезными ранами, целиком — заслуга Шута, ибо много было у меня завистников и недоброжелателей, а наемная смерть в те годы недорого стоила.

А вот с содействиям планам пришлось обождать. Ибо третьего дня после той встречи, в мою комнату вывалился из стены статный красавец с лютней в руках. Он даже не ругался, а вздохнул, махнул рукой и уселся на кровать, едва не отдавив мне ноги.

— Послушай, мальчик, ты не мог бы мне рассказать, что случилось с твоей воспитательницей в последние годы?

— А что должно было случиться?

— Она так изменилась... Если бы я не знал ее, то подумал бы, что она отдала свою волю Единому.

— А разве не так?

— Нет. Только не она. Она — не может, не умеет она предавать.

— А кого она предала? Вас?

— Повторяю — не предавала она. Может, с ней что-то сделали? Лишили памяти, навязали чуждую волю?

— Она не похожа на человека, не имеющего собственной воли.

— Вот и я — о том же. Но мы получаем уже третий отказ от жрицы столь высокого посвящения, каких в этом мире больше и не осталось. Твердый отказ, без объясненья причин.

— А донна Пьетра — жрица? Древних богов?

— Не богов, а богини. Мадрены, подательницы жизни. Впрочем, самой богини уже нет среди воплощенных, нет уже более двух столетий. Ты не помнишь этого, ты — человек, а люди забывают прошлые жизни. Я все помню. Страшная была битва. Для непосвященных это был чудовищный ураган, унесший тысячи жизней, а для нас — сокрушительное поражение.

— Именно тогда Единый вас победил и низринул?

— Ну, началось все значительно раньше. Тахор, бог Смерти, равным был среди всех богов, пока не нашел племя джада. Несколько сотен скотоводов-кочевников поверили, что именно он является настоящим их господином, и, как господин, заботится о рабах своих. До этого в мире подлунном не знали подобного отношенья к богам. Их молили, задабривали, даже заключали определенные сделки, но никогда не отдавали им власти над помыслами своими. Но Тахору удалось убедить старейшин племени в том, что, если отдадут они ему в полную власть и тело, и разум, и душу — он спасет их, и даже от смерти. Люди поверили, но, конечно, ошиблись. Никто, и Тахор, не может нарушить естественный ход вещей, но может, как и все мы, частично им управлять. Тогда в племени появилось множество старцев, коим жизнь была уже в тягость, и никто не знал, что делать с ними. И Тахор дал джада закон, согласно которому люди, достигшие сорока лет, должны были приноситься ему в жертву. Так он достигал сразу две цели — племя избавлялось от старцев, а он получал в свое распоряжение их ментальную силу и опыт. Не смейся — опыт людей почти недоступен богам, разве что решатся пожить в человеческом теле. Итак, Тахор усиливался, а численность племени — возрастала. Ведь, по его воле, никакие болезни не касались племени джада. Дыхание смерти повергало все мелкие существа, полюбившие селиться в человеческом теле, в прах еще в воздухе, а людям джада оно не вредило. В семьях подрастало по семь-двенадцать детей, и все они хотели есть, а сухая равнина, на которой жили они, не могла прокормить достаточную для этого численность скота. И Тахор дал новый закон — все джада должны воевать. И мужчины, и женщины, и подростки с десяти лет. Должны воевать с соседями — ближними, дальними, и завоевать для него, Тахора, весь мир. И они завоевали многие земли. Знаешь ли, еще пять столетий назад на Креда не осталось ни одной виноградной лозы, и ни одной живой души не бродило по его пыльным склонам. Все жители его, не погибшие от рук джада, убежали в леса и пещеры, и там прятались от неистовых убийц всего живого. Но подобные убийства — нарушение природного равновесия, и природа не долго терпит подобное. Мало того, что большая часть джада погибла при завоевании, но и, возвратясь домой, принеся в жертву пленных, они словно сошли с ума и стали убивать друг друга. Выжили только те немногие, что остались вершить власть именем Тахора в завоеванных землях. Тахор упился кровью и притих на столетие. Но остальные боги не надеялись, что, совершив это, он угомонился. И собрали войско, и пошли против него. И тогда он выпустил на них нечто, что мог подсмотреть лишь в человеческих душах — беспросветное отчаянье, страх, обращающий в камень, и безумную жажду смерти. Боги цепенели, а духи умерших джада, обращенные богом Смерти в своих помощников, добивали их. Немногие из нас тогда спаслись. Там погибла Мадрена, подательница жизни, и Зире, ее помощница и защитница малых детей, и Огнон, великий зодчий и хозяин нашего Кузнеца, и... да что говорить, четверо нас осталось. Так бог Смерти, Тахор, стал хозяином этого мира. Единственным. Вы его зовете Единым. И повелел он разрушить древние храмы, чтобы помешать возродиться прежним богам. Шло время, везде законы джада местное население переделывало в нечто, более пригодное для жизни, возродилось хлебопашество и скотоводство, а Тахор видел все это и безмолвствовал. Он ждал, когда "созреет хлеб для новой жатвы". И вот, теперь он решил, что народу народилось достаточно, и готовит себе кровавую трапезу. Мы поняли это, когда узнали о монахе Серпулии, что основал Церковь Духовного Очищения. Но долго не могли найти донны Пьетры, чтобы донести до людей это знание. И, вот, она не хочет нас выслушать. Может, ты ей скажешь об этом?

— Ты говоришь, вас осталось четверо. Кузнец, Шут, ты — ...

— Певец.

— Кто еще?

— Прорицатель — так мы называем его. Но он искалечен пытками, и вряд ли способен к борьбе. Когда мы вызволили его, глаза его были выколоты, а руки — изувечены палачами Тахора.

— Возможно, именно его вид и повлияет на донну Пьетру.

— Она его знала только таким — люди не живут по триста лет. Впрочем... может, это и дельный совет.

На следующую ночь в моей комнате собрались все три демона — Кузнец, Шут и Певец. Они с нетерпением ожидали, чем же закончится наше предприятие, и я волновался не меньше их. Правду сказать, думал, что пройдет не более получаса, и из стены вывалится на нас четвертый демон, Прорицатель. Я еще не видел его, и все гадал, так ли страшен его облик, чтобы испугаться, или он жалок, как утверждают трое других. Но время шло, а демон не появлялся. И мы были в недоумении. Часа через два мы уже отчаялись узнать, что происходит в комнате донны Пьетры, и тогда демоны попросили меня пойти и посмотреть. Но, когда я подергал ручку ее двери, то понял, что донна Пьетра ее заперла.

— Слушай, Наро, остается только одно, — Кузнец заговорщицки мне подмигнул. — Ты должен пройти туда в тонком теле.

— Но как?

— Давай, научу.

— Нет, лучше — я, ты объясняешь долго и бестолково, — вмешался Шут и за четверть часа обучил меня, как покидать и возвращаться в собственное тело. Этим, кстати, я и потом пользовался неоднократно.

И, вот, пройдя в комнату донны Пьетры, я увидел у ее ног седого мужчину, он преклонил перед нею колени, но не молил ни о чем, ибо и так было понятно, что она сделает для него все, что тот ни попросит — на лице ее было выражение счастья, а глаза блестели от слез. Его голова покоилась на ее коленях, ее руки — на его голове, она перебирала волосы и что-то беззвучно шептала. Когда тот отстранился, и протянул тонкую, искореженную шрамами руку к ней, лицо его стало видно, и я понял, что это и есть Прорицатель — оба его века были некогда рассечены, и провалились в пустые глазницы, а в выраженьи лица чувствовалось сосредоточенное внимание, какое бывает лишь у слепых. Черты его хранили на себе следы пытки, но не были старческими, скорее, даже, Прорицатель выглядел младше своих соратников. Пьетра наклонилась и поцеловала его. Они меня не заметили — так были поглощены друг другом.

Я вернулся и сообщил все это его друзьям. И они обрадовались.

— Что я тебе говорил, — обернулся Шут к Певцу. — Она любит его. Кто бы мог подумать, ведь Прорицатель в свою бытность при Мнеморе никогда не входил к человеческим женщинам...

— Ну, времена изменились...

— Мальчишка взрослеет, — сказал Шут и гаденько рассмеялся.

— Заткнись, тут ребенок, — одернул его Кузнец.

— А что, ребенку не мешает узнать.

— Тогда расскажу я. От твоего поганого языка и взрослых надо беречь.

И Кузнец рассказал мне о действительной цели их полуночных визитов.

Рассказ этот вызвал у меня такую вспышку мучительной ревности, что даже я сам не мог от себя ожидать.

Все существа духовного мира, говорил Кузнец, получают силу от людей — тех, что боятся их, или возносят молитвы, но, более всего — таких, что любят их в силу своей склонности, бескорыстно. Есть еще два пути обретения богами и демонами утраченной силы — человеческая жертва и плотская любовь. И то, и другое предполагает непосредственную передачу силы от источника, быстро и без потерь. Но, если в первом случае сила окрашивается в цвета бога Смерти, то плотская любовь оставляет на ней лишь легкий оттенок качеств Мадрены. И не заканчивается гибелью для человеческой стороны. Никто не просил бы, говорил мне Кузнец, чтобы донна Пьетра исполнила свою роль жрицы Мадрены, если бы не было необходимости действовать быстро и тайно. Узнай Тахор, что оставшаяся четверка копит силу — начнет действовать в ту же минуту. Страшно подумать, что случится тогда.

— Кровавая баня, вот что, — вставил веское слово Шут. — Серпулий уже поставил на уши две провинции, и они не только хлещут себя кнутами. Люди, вступая в Церковь Духовного Очищения и давая обет нестяжательства, отдают все имущество ей, а богатых множество среди них. Ибо, чем богаче человек, тем сильнее боится расставаться он с этой жизнью, не ожидая ничего доброго для себя за чертой. А Серпулий обещает вечную жизнь. И, вот, на эти деньги уже нанято полторы тысячи воинов, хорошо вооруженных и закаленных в беспрестанных усобицах северных князей. Командует ими некто Кастрикано.

— Кастрат, проще говоря, — вмешался Кузнец.

— Ну, я в его штанах не шарил, однако подобные прозвища просто так не дают, — усмехнулся Шут. — Дело в том, что Серпулий, следуя указаниям Тахора, "откровениям", считает деторождение главным грехом, и требует от своих последователей полного воздержания. Самооскопление широко распространено среди его паствы. И главарь наемников, судя по всему, именно такой фанатик. Но мы отвлеклись. Хочу заметить, что просто так не платят наемникам. Думаю, вскоре Серпулий предпримет наступление, цель — столица, а на пути их лежит Креда. Они проглотят ее, не заметив. Но, ежели вопрос стоял бы только в медленном продвижении войска к столице, я оставил бы решение его крошке Альбиану. Он, хоть и молод, но вовсе не глуп, и имеет под рукой толковых советников. Беда же в том, что учение Серпулиана пустило корни везде — и вплоть до столицы. Победи оно в душах большинства людей, дни этого мира будут недолги. А мы, четверо, любим сей мир. Посему — надо сражаться даже не против Серпулиана, а против его хозяина. Теперь он — "Единый", но он — не один. Сонмы духов джада, каждый — незначительный и слабый сам по себе, вместе образуют демоническую армию, не меньшую реальной армии фанатиков. С теми силами, что у нас есть сейчас, нам не победить их. Прошу тебя, Наро, если ты не можешь или не хочешь помочь — не мешай.