Любовница демонов

— Неужели нельзя усилиться как-то иначе? — спросил я со слабой надеждой.

— Незаметно для Тахора — нет. Пойми, мальчик, Пьетра с детства готовилась стать жрицей Мадрены. Пусть Мадрена развоплощена, но нельзя оставлять ее храм пустым. А в служение жрицы Мадрены входит и благословение плотской любовью — тех, кто нуждается в этом и достоин подобного дара. Требуется такое нечасто — на моей памяти было четыре раза: Альбиан Первый был благословлен на создание храмов, Альбиан Четвертый — на войну против джада, некто Фелиций — на труд "Теогония", и жрец храма Мнемора — на восстановление оного после сокрушительной для нас войны. Как ты понимаешь, Пьетра не принимала в этом участия. Ее дочь является плодом связи с одним простецом, за три года до посвящения. Дело в том, что жрицей Мадрены не может быть девственница или бездетная. С тех же пор Пьетра блюла себя в "чистоте", как сказал бы какой-нибудь мерзкий джада. Не ревнуй же ее, ибо она — не твоя.

Не ревновать я не мог, но постарался не давать волю чувствам, тем более что донна Пьетра теперь проводила со мной гораздо больше времени, нежели раньше. Холсты и рисунки были заброшены, а отец этого не замечал, ибо занят был укреплением замка и тренировками ополчения — мы готовились встретить Серпулиана во всеоружии. Проходя через двор, мне приходилось огибать нестройные ряды крестьян, пастухов и горшечников, выполнявшие команду "коли" и столь же простые действия из рук вон плохо. И я укрепился в той мысли, что Серпулиан должен быть остановлен ранее, чем нападет на беззащитную Креда.

Мы часто гуляли, и донна Пьетра показывала мне, как брать силу из богатого и щедрого источника — природы, от земли, воды, солнца и ветра. Она делала это и поясняла, я же — повторял, и у меня получалось. Что это была за сила, я понял не сразу. В первый раз я ощутил это, когда, сбегая с холма по тропинке, представил себя взмывшим в воздух, подобно птице — и полетел. Спасибо Пьетре, что вернула меня на землю раньше, чем кто-либо это заметил, и так аккуратно, что я заработал лишь несколько синяков и царапин. Позже я воспользовался силой осознанно, вылечив малышку, отравившуюся цветком дурмана, но и тут Пьетра помогла мне сделать это незаметно, для отвода глаз напоив девочку простой водой и сказав ее родителям, что это — сильнейшее противоядие.

А ночи были отданы нашим демонам — кто-то из них приходил к донне Пьетре, но это не значило, что остальные были где-то далеко: Шут учил меня фехтовать, Певец развлекал историями из глубокой древности и странными песни на непонятном мне языке, Кузнец... ну, мы говорили с ним обо всем, и я мог сказать ему что угодно — и быть понятым.

Однажды он мне признался:

— Завидую людям.

— Почему, вы же сильнее?

— У людей есть дети... Иногда ловлю себя на мысли, что хочется бросить все, и пожить человеком — воплотиться в смертном теле, да, родиться в какой-то хлипкой лачуге, как ваши горшечники и пастухи, вырасти, овладеть ремеслом, жениться и наплодить кучу детей. Но ведь нельзя!

— Хочешь — можешь считать меня своим сыном.

— У тебя есть отец.

— Я уважаю его более чем кого-то другого, но никогда не мог с ним говорить так, как с тобой, а отец не советовал мне ничего иного, как молиться Единому. Он — мой господин, но и только.

— Справедливо. Хотя, в этом случае, ты рискуешь вскоре стать сиротой, — улыбнулся Кузнец, и я понял, сколь призрачны у нас шансы на победу.

И вот, на исходе лета, когда Серпулиан выдвинулся к холмам Креда, и наш замок был подготовлен к осаде, когда виноградари и пастухи, собрав немудреный свой скарб, двинулись по дорогам к столице, а юный Альбиан бездействовал и выжидал, пришел срок демонической битвы.

Четверо собрались в моей комнате, даже Прорицатель, которого видел я один раз, и мельком, пришел со мной попрощаться. Уже не серый балахон был на нем, а темные доспехи неизвестного мне материала. Он улыбался тонкими губами, и безошибочно протянул руку, чтобы погладить меня по голове.

— Эй, ты, чудо, как драться-то будешь? — удивился Кузнец.

— Посмотри! — Прорицатель отступил к стене, слегка согнулся и выхватил из-за плеч пару нестерпимо сияющих длинных клинков. Зашипел воздух, разрываемый ими.

— Потише ты, нас не задень...

— Не бойтесь, я вас... чувствую. Так что, не ожидали?

— Да-а... — Кузнец покачал головой. — Неужели Пьетра так помогла?

— Ну, может быть, но больше — я сам, — лицо юного демона сияло радостью победы, пока — над собственной немощью, но он словно был уверен и в будущей — над Тахором и духами джада.

— Гляди-ка, если уж Прорицатель радуется, — улыбнулся Шут. — То наверняка победим.

— Ладно, прощаемся и идем... как уговорились...

И мы попрощались. Неудобно было прижиматься к доспехам, но я по очереди обнял Кузнеца, Шута, Певца и Прорицателя. И последний, склонившись к моему уху, прошептал: "Жизнь никогда не кончается, если есть, куда возвращаться".

И вот, ушли. Сперва я сидел на своей кровати, как оглушенный, потом выглянул в окно. Над холмами Креда клубились грозовые тучи, где-то вдалеке ворочался гром... Хотелось закрыть окно, и не только его, но и ставни, придвинуть к окнам и двери шкафы, столь великая угроза исходила от мрачного пейзажа, но я не стал этого делать. Если там бьются мои друзья, стыдно отгораживаться от них даже самой непрочной преградой. Все мои чувства обострились невероятно даже для меня самого, казалось, я видел роящиеся в облаках темные силуэты, и столь высокое напряжение чувств требовало действия. Не зная, чем заняться, я принялся кружить по комнате, словно зверь в клетке. И мой взгляд внезапно натолкнулся на незнакомый предмет — нечто длинное, заботливо укутанное в тряпку. Когда я развернул его, то увидел невероятной красоты оружие — шпагу, и не коротенькое, детское, игрушечное оружие, а настоящее, боевое... без единого украшения, глухо мерцающее драгоценной синей сталью. Оно словно пело в моих руках — так вибрировали наложенные Кузнецом заклинания. Я прижал ее к щеке, и она успокоилась. Обещанный подарок. Последний подарок Кузнеца, как оказалось потом. Больше ему не удалось сковать ни единой вещи... Я сделал несколько выпадов, но она была слишком тяжела для меня, и тогда я спрятал ее как можно ближе, но и надежнее — неизвестно, может, придется и мне сегодня биться против фанатиков Серпулиана.

Опять присел на кровать и снова вскочил. В окно залетали порывы предгрозового ветра, комната выстудилась так, что меня начало колотить. И я решил пойти к донне Пьетре — все же, вдвоем не так тяжко ждать исхода небесной битвы. Но дверь была заперта, и воспитательница моя не откликалась на стук. И я вернулся к себе в комнату, и покинул тело, и сквозь стену прошел к ней.

Донна Пьетра лежала на своей кровати, и, на первый взгляд, спала, но я увидел тонкий шнур, исходящий из ее головы. Она была с ними! Я восхитился мужеством этой женщины, и присел подле, чтобы охранять ее тело, насколько возможно такое в моем теперешнем виде.

Ветер рвал и метал, беспрестанно грохотал гром, и от молний было светло, словно днем. Я услышал, как разбилось окно в моей комнате, и, решив проверить, как там мое тело, вернулся туда... У окна стоял Шут, он держал совершенно обмякшего Кузнеца, и я понял, что друг мой ранен. От волнения я потерял контроль над собой, и оказался снова в телесной оболочке, и вскочил, несмотря на головокружение, подбежал к ним, собираясь подставить свое плечо.

— Стой! Ни с места! — воскликнул Шут, и опустил Кузнеца на пол. — Эта кровь обжигает!

И я увидел, что из многих ран на теле демона струится нечто вроде густого белого дыма, а пол под ним уже обуглился. Шут достал огненный кинжал и стал прикладывать плашмя к этим ранам. Кузнец застонал и открыл глаза.

— Ну, вот и хорошо... полежишь здесь, пока мы закончим... — Шут приподнял его руку, из которой хлестал "дым", а сама она стала словно прозрачнее, истаивая в воздухе, и взмахнул кинжалом. Кузнец дернулся от боли и схватился левой за то, что осталось от правой руки.

— Что ты сделал...

— Сохранил тебе жизнь. Ничего, восстановишь... если мы победим... — и, спустя мгновение, Шут исчез, и мы остались вдвоем.

Кузнец с трудом, но без моей помощи, приподнялся и сел, привалившись к стене.

— Такие-то дела, брат... Если мы победим... В том и перец, что — "если". Их слишком много... Хорошо, застали врасплох, но добраться до Тахора незаметно, все ж, не смогли. Теперь там — свалка, а я тут... бесполезен...

— Пьетра с вами?

— Да, без нее мы совсем бы пропали. Настоящая верховная жрица... Сперва обеспечила скрытный подход, а теперь — дерется, как демон, — Кузнец склонил голову на грудь и застыл, как в беспамятстве. Я не стал его теребить, он вскоре сам очнулся. — Я должен быть там! С ней!

В его голосе была злость на себя и страх — за нее, и я хорошо понимал его в это мгновение.

— Но что ты сможешь сделать — такой?

— Мне бы молот, — произнес тот, подумав. — И немножко силы. Слушай, помоги мне!

— Помогу, но как?

— Молись! Можно — без слов, даже без мыслей, но со всей силой чувства, на какую способен. Молись мне, безразлично, о чем, только — молись!

— Можно — о том, чтобы ты победил в этой битве?

— Лучше — чтобы убил Тахора. Давай же! Время идет!

И я встал на колени перед ним, закрыл глаза — так было проще, и стал молиться. Всю силу сердца моего я вложил в ту молитву, и в какой-то момент сознание оставило меня. И я пролежал в беспамятстве вплоть до утра.

Когда первые проблески встающего солнца осветили мою комнату, я очнулся — на руках у Шута, и он дул мне в лицо. В глазах его не было прежнего блеска, казалось, даже огненно-рыжие волосы поблекли и посерели.

— Молодец, Наро. Ты сегодня — герой, настоящий герой. Мы победили, и не в последнюю очередь — благодаря тебе. Не пытайся подняться — это пока не под силу. Полежи денек-другой, скоро придут служанки, а дверь сюда я отпер. Нам надо идти.

Лица, ставшие для меня столь дорогими, склонились надо мной — четыре демона глядели на меня, и мне было страшно, я боялся, что никогда их более не увижу.

— А донна Пьетра?

— Она...

— Будь мужественным, сынок, донна Пьетра погибла. Какой-то джада смог прервать связь ее духа с телом.

Я зарыдал. Не стану кривить душой, мне было до зубовного скрежета жаль донну Пьетру, но рыдал я оттого, что снова останусь совсем один — среди родных мне по крови, но далеких по духу людей.

— Кузнец, ты же хотел, чтобы я был твоим сыном!

— Да, но...

— Разве сыновей вот так покидают?

— Я вернусь. Очень скоро вернусь.

— Когда?

— Жди к началу зимы. Где бы ты ни был, я найду тебя. И — ничего не бойся, как не боялся ты в эту ночь.

Зимние праздники застали нас с отцом уже при дворе Альбиана. После той памятной ночи, стоившей донне Пьетре жизни, Кузнецу — руки, а мне — нового одиночества, серпулианцы, все же, напали на наш замок в Креда. Но что это были за вояки! Грабители с большой дороги, и те дали бы им фору в организованности и боевом духе. Наши неумехи забрасывали их камнями со стен и поливали смолой, а они даже не думали о том, чтобы таранить ворота, а основными силами атаковать со стороны холмов, где стена была дряхлее и ниже. Когда некоторые все же прорвались на стену, мы смогли захватить троих пленных — один, правда, тут же проглотил язык, тем самым удушив себя, а двое других весьма толково ответили на наши вопросы. Выяснилось, что во время страшной грозы молния ударила в шатер, где Серпулиан со своими приближенными, в числе которых был и Кострикано, молил Единого ниспослать им победу. Никто не спасся. Наемники оставили обезглавленную и перегрызшуюся за власть еретическую Церковь ее судьбе, поскольку не надеялись на оплату ратных трудов, а остальные — разделились, ибо одни из них толковали роковую молнию как кару, другие же считали, что Единый взял к себе лучших людей, дабы предстояли перед ним за победу.

Что бы то ни было, а, когда к нам на подмогу пришла королевская армия, мы уже отбились. За заслуги перед отечеством наш род был пожалован новыми землями, ранее принадлежащими Церкви Духовного Очищения, чем Альбиан немало рассердил Церковь официальную, и мой отец счел мудрым подарить вновь приобретенные земли одному из любимых им храмов. Конфликт угас, не успев разгореться, а отец, на старости лет оказавшись при дворе, погрузился в политические интриги. Меня же он определил в ученики к фра Туриано, но часто отрывал от учебы, с тем, чтобы я поглядел на его соратников и сказал, кто из них достоин доверия. Когда же учение было закончено, я в одночасье сделался придворным живописцем... И не столько благодаря связям отца — к тому времени он уже пять лет, как покоился в семейной усыпальнице, в Креда... Мои друзья старались для меня, но незримо...

Нет, это — еще не все, Паоло. Главное, что хотел я тебе сказать, не в этом. Ты видел мои картины, росписи, фрески... Наверно, заметил, что Творец у меня всегда изображен в одном и том же облике — высокого и сильного мужчины с характерным лицом. Равно, как и Святые Сподвижники. Когда ты будешь расписывать храмы, или же писать картины духовного содержания — не перевирай их черты. Помни — именно мы, люди, даем им силу. И в нашей власти сделать богов не только сильными, но и благосклонными к нам. Кузнец уже почти восстановил утраченную руку, так что жди — скоро настанет время свершений, и самые смелые мечты или самые жуткие предположения могут поблекнуть перед действительностью. Радостью или ужасом обернутся перемены, зависит лишь от тебя. И я надеюсь на твой зрелый не по возрасту разум и талант живописца.

Помни! Мы все надеемся на тебя.

... И четверо благородных обликом и сильных людей подвели маленького Наро к воротам, усыпанным цветами, и те открылись, и донна Пьетра взяла воспитанника за руку...

А Паоло, внезапно очнувшийся от видения, с первого взгляда понял, что дед его мертв, и созвал родню, а сам опрометью побежал в мастерскую.