Вереницы

Вереницы

Рассказ

Часть 1. Пес

Ну, казалось бы — какая ерунда — умерла собака.

Короток их век. Четырнадцать-пятнадцать лет и все! Казалось бы, этого следовало ожидать, однако вот уже не в первый раз мой пес приходит ко мне во сне.

Я прижимаю его теплое упругое тело к себе, глажу по жесткой кучерявой шерсти и говорю: "Как хорошо, что ты вернулся!"

Потом мы с ним гуляем, долго гуляем. Я держу его на длинном поводке, а он бегает, обнюхивает кусты, траву, голую землю — все, чего он лишился, уйдя из этого мира навсегда. Да, я понимаю, что это всего лишь сон, что он умер, но все равно радуюсь вместе с ним, радуюсь его тихому восторгу, его новой встрече с обилием запахов. Пусть вдыхает в себя эти запахи, пусть насыщается ими, ведь, когда мой сон закончится, он снова вернется в свою черную бездну, туда, где ничего этого нет.

На этом месте я просыпаюсь.

...А потом мы с ним разговариваем.

Это может показаться странным, но его умение говорить почему-то нисколько меня не удивляет. Более того, я сам болтаю с ним, рассказывая, как иногда в цирковых представлениях показывают "говорящих" собак, но те собаки (раскрываю я секреты человеческих фокусов) по-настоящему не разговаривают, а вот ты, — обращаюсь я к своему псу, как к равному, — делаешь это по-настоящему.

Вот показать бы тебя этим дрессировщикам, пусть у них глаза на лоб повылезут!...

На этом месте я опять просыпаюсь.

Бегающий на длинном поводке пес все еще стоит в моих глазах, руки и грудь продолжают ощущать его теплое упругое тело и жесткую кучерявую шерсть...

Ну, казалось бы — какая ерунда — умерла собака.

Я лежу в постели, смотрю в темноту и уже не пытаюсь заснуть.

Ну, казалось бы...

Мы опять с ним разговаривали! — подумалось мне.

В первую ночь после его смерти я проснулся с мокрыми глазами. А ведь ничего особенного тогда не приснилось. Просто привиделось, будто он вошел в спальню и, подняв голову, посмотрел на мою кровать...

Когда в холодной кладовке ветеринарки, взглянув на черный полиэтиленовый пакет, куда он был уложен калачиком, я увидел на гладкой поверхности мешка бугорок от выпирающего хвостика, мне стало понятно, что не надо вскрывать этот пакет и показывать, что там лежит именно он. Миллионы собак его породы бегают с такими обрубками, но по этому бугорку я почему-то узнал своего пса.

Потом я ехал с ним на заднем сидении легковушки, которую вел мой брат.

Брат поначалу предложил мне сесть на переднее сидение, оставив пса на заднем, но я сказал, что хотел бы побыть последние минуты рядом с ним. Накануне вечером его усыпили, поскольку он начал умирать прямо на глазах. Вернее, стала снижаться его температура, и ветеринар сказал, что этой ночью все кончится. Он предложил поставить укол, чтобы не сделать его последние минуты мучительными. Затем его сложили в этот мешок, который теперь лежал рядом со мной на сидении.

Я прощупал сквозь черный полиэтилен его голову, нашел лоб и погладил его. Мне всегда нравилось почесывать его лоб. На нем были мягкие кучерявые волосики, совсем не похожие на остальную шерсть. Затем я почесал его переносицу, нежно стиснул пасть. Нашел его ухо, почесал за ним. Затем нащупал лапу, которая перенесла две операции и которую рекомендовали чаще массажировать. Я потер ее, разминая мышцы и сосуды... Последний массаж.

...Теперь он приходит ко мне во снах. И мы с ним разговариваем...

Как-то я вез его, еще маленького щенка, на теплоходе. Было много народу. С собакой был не один я. Где-то на палубе одна из них жалобно заскулила. Так жалобно, что захотелось пойти к ней и чем-нибудь помочь. Мой щенок вскинулся, покрутил головой и вопросительно посмотрел на меня.

Ну что же мы сидим? — говорил его взгляд. — Там же страдает живое существо.

О-о! — подумал я, — да ты, братец, не лишен сострадания.

Не надо, — успокоил я его взглядом, — у той собаки есть свой хозяин. Он о ней позаботится.

А еще у нас как-то гостили в квартире чужие щенки. Увы, не все у тех щенков было благополучно, но не буду сейчас об этом рассказывать, это отдельная и очень грустная история. Скажу лишь, что некоторые из них были больны и жалобно скулили. Наш пес к тому времени был уже старым. По некоторым причинам мы не допускали его к щенкам. Но как он переживал! Видно было, что скулеж щенков тяжело отзывался в его душе.

В его душе...

Вообще-то принято считать, что души у животных нет. Но случайно ли слетело это слово? Ведь почему-то мой пес разговаривает со мной во сне? Будто что-то хочет рассказать...

А вы знаете, однажды я и в самом деле заметил, что пес будто делает попытки воспроизвести человеческую речь. Может, кому-то из вас (у кого когда-либо была собака) доводилось наблюдать, как собака нарочито громко зевает, причем явно видно, что эта зевота у нее именно нарочитая. Однажды, когда я наблюдал за своим "зевающим" псом, мне вдруг подумалось, что для собаки звук зевоты мог бы напоминать человеческий голос. Он похож и своим звучанием, и характером воспроизводства. То есть, лай собаки — обрывистый, стреляющий, а человеческий голос именно такой — растянутый, протяжный. И ведь она воспроизводит его, несомненно адресуя людям. Подобно тому, как мы подражаем собаке гавканьем, так и она, видимо полагая, что обращается к нам на человеческом языке, имитирует наш голос звуком, вызываемым зевотой. По-другому у нее просто не получается.

Вообще о душах животных, точнее говоря, об их наличии или отсутствии спорят. Можно даже услышать мнение, что душой обладает все живое, вплоть до растений. Но человеку свойственно наделять душой все, даже камень. Однако здесь все-таки не тот случай. Собака — не камень и не растение. По крайней мере, неплохо было бы определиться, что мы понимаем под душой.

К примеру, любовь. Ее считают непременным признаком души. Так вот, хочу твердо сказать, что это чувство абсолютно присуще животным. Да-да! Та самая воспеваемая поэтами любовь, которую мы приравниваем к небесному дару. Мне доводилось однажды собственными глазами наблюдать это платоническое чувство у тех же собак.

Жила около нашего дома маленькая дворняжка. И однажды привязался к ней огромный-преогромный кобель. Размером он был в несколько раз ее больше, так что о физической любви говорить было бы очень затруднительно, тем более что и без этой дворняжки на улице было много вполне крупных претенденток, способных привлечь внимание такого самца. Однако огромный пес запал именно на нее. И ведь, главное, произошло это как-то слишком по-человечески. То есть, не рос он вместе с ней, чтобы можно было объяснить это тем, что привязался с детства, а случайно встретил и влюбился с первого взгляда. Довелось мне наблюдать такую сцену. Принес этот кобель своей пассии большую кость с мясом. И пока собачка эту кость обгладывала, он лежал рядом и, не отрывая взгляда, смотрел на нее. О собаке сложно говорить, что у нее на морде была запечатлена нежность и любовь, поскольку мимика у нее весьма простая, однако по позе и тому замиранию, с каким пес смотрел на сучку, можно было сказать, что это был очень нежный и влюбленный взгляд. Влюбленные мужчины дарят своим женщинам цветы. Влюбленный пес принес косточку.

Могут вспомнить религию и веру, что, вроде, явно отличают человека от любого животного, однако и тут мне доводилось наблюдать самый настоящий мистический ужас в глазах у своей собаки на завывание ветра, на вздувание штор от его порывов, на грозы. И хотя короток век собаки, но и его, казалось бы, должно хватать, чтобы привыкнуть к стихиям, понять, что шторы шевелит безобидный ветер, что он же воет в вентиляции, и уж, конечно, перестать бояться раскатов грома. Однако я видел, как страх моего пса перед этими явлениями природы проявлялся каждый раз с неизменной силой. Причем ужас был таким, какой может быть вызван только боязнью абсолютной, то есть боязнью существ сверхъестественных. А с чего, скажите, начинается вера у человека? — С признания сверхъестественных существ. Все остальное — надстройка: работа разума, плод сказаний, легенд, притч и писаний. А чем еще, как не душой, отвлеченной и не приземленной, можем мы поверить в сверхъестественное?

Мне могут назвать признаком души любовь к искусству. Но, будем честны друг перед другом, искусство чуждо для многих и многих людей, и если уж говорить о глубине чувств, то каждому ли человеку под силу, чтобы подобно лебедю, лишившемуся в небесах своей подруги, сложить крылья и разбиться о землю вдребезги?! Не это ли самая яркая и высокая Ода Душе? Да не будь у животных и птиц души, не имей они тяги к прекрасному и возвышенному, откуда появились бы у них изящные и грациозные формы, яркие и зазывные окрасы, чудесные пения?!!!

Однако, отчего я так расфилософствовался?

Просто ведь хотел ответить на вопрос, почему пес разговаривает со мной во сне.

Быть может, это случается потому, что мы с ним и так практически разговаривали наяву. Только без слов. В смысле, он без слов. Мы, люди, в выражении своих чувств слишком полагаемся на речь, а они с первых своих щенячьих дней учатся делать это молча, причем делать так, чтобы это было понятно. Если внимательно понаблюдать за собаками, то можно обнаружить, что они очень тонкие психологи. Да-да! Не удивляйтесь! Присмотритесь к ним. Сделайте это без предубеждения.

Сам характер их общения, точнее говоря, необходимость понимать друг друга без слов делает их такими. И иногда у них получается донести без слов сложнейшие вещи.

Здесь я должен сделать отступление и рассказать об одной особенности его породы.

Мой пес — миттельшнауцер. Если кто не знает — это собаки немного ниже среднего роста, красивого полуседого окраса (соль с перцем). Миттели — сторожевая порода. Их не надо специально дрессировать, как-то отучать от чужих людей, натаскивать на злости. К ним это приходит само собой. Собственно говоря, сторожевик мне был не нужен, этот щенок достался мне в качестве подарка. И я наблюдал, как из дружелюбного щенка он постепенно превращался в очень жесткого и категоричного пса. Заматерев, он полностью перестал признавать кого-либо, кроме членов нашей семьи, превратившись в этом смысле в большую проблему для соседей, друзей и даже родственников, с которыми спокойно знался в щенячьем возрасте. Один плюс, который ярко выделяет эту породу, — это абсолютная преданность хозяину. За это многие люди от миттелей без ума. Однако, если вам не хватает терпения и для вас безупречный порядок в квартире и спокойная жизнь превыше всего, то я не рекомендовал бы вам заводить такую собаку. Из книг я узнал, что происхождение этой породы весьма прозаичное и, увы, совсем не красящее нас — людей.

Выводилась эта порода купцами. Собаки, благодаря своему небольшому росту, легко помещались в любую повозку, и в дороге купцы учили их сторожить свое добро, учили самым простым способом — беспричинно злили. Попросту говоря, беспрестанно издевались над ними. Времени в долгих поездках было предостаточно, а заняться в дороге было больше нечем, вот и доезжали собаки до пункта назначения изрядно изведенные.

Моего пса на улице могла вывести из равновесия любая несерьезная причина, и, конечно, без поводка я не рисковал гулять с ним. Но вот что самое интересное: бывало в ярости его так заносило, что он даже огрызался на попытки успокоить его, но после этого сам поспешно тыкался мордой в мои руки, не переставая при этом сдержано рычать. Вся его поза говорила о том, что он извинялся и был готов принять заслуженное наказание. И в то же время в его постепенно подавляемом рычании словно ощущалась какая-то досада, которую он испытывал по отношению к самому себе. Видно было, что он сам был не рад тому, что его охватила неподконтрольная ему злость.

А ведь поначалу, ох и доставалось же ему, пока в его поведении мне не стала видеться долгая и драматичная история его предков. И будто просматривалась длинная вереница его пра-прадедушек, бесконечно преданных своим хозяевам, которым эти бесконечно любимые хозяева, единственные в их жизни близкие люди, наносили в души тяжелые раны, постепенно вылепливая из небольших дружелюбных собачек психических уродцев.

Это была его маленькая внутренняя трагедия — большая трагедия его маленького собачьего мирка. И, вот сейчас, пытаясь разгадать причину своей тоски по умершему псу, я начинаю понимать, что всю его недолгую жизнь мы пытались с ним преодолеть его трагедию. Но так и не успели. Слишком коротка жизнь собаки. Он так и ушел в мир иной сердитым и несдержанным псом.

...Может, именно поэтому он снится мне разговаривающим? И почему-то хочется думать, что он пытается что-то поведать мне... Конечно, это только фантазии, однако почему бы не представить себе, что он хочет поговорить со мной о том, как нелегко жить собакам в мире людей, или о том, как непозволительно эгоистично мы ведем себя по отношению к ним. Да, откройте вы, наконец, глаза! — мог бы сказать, прокричать он. — У нас тоже есть душа!

Однако скажи он и в самом деле такое, мне пришлось бы отвести взгляд в сторону. Ведь тогда придется признаваться, что люди и у своих собратьев могут не видеть души.

О внутреннем мире собаки часто пишут целые рассказы и повести, но писать такие художественные произведения честно, не привнося в них чисто человеческие стереотипы, не наделяя их образы человеческими чертами, сложно. Описывая их, мы на самом деле описываем самих себя. А ведь у них совершенно другой мир. Они не мыслят, как мы, словами, ничего не рассказывают друг другу, не могут знать более того, с чем сталкивались в своей жизни сами. И хочется надеяться, что появится когда-нибудь какой-нибудь художник, который сумеет расшифровать их души — особенные, неповторимые, чисто собачьи души, и опишет нам их драматичные глубины. И тогда за простой собачьей историей мы сможем прочесть запечатленную в их душах, словно в скрижалях, долгую историю их рода, увидим неведомое нам многообразие мира в новом для нас измерении.

Впрочем, если научиться видеть в душе собаки следы долгих верениц истории, а затем, бросить точно такой же исторический взгляд и на души людей, то можно некоторые неожиданные вещи разглядеть и в нас самих. Увидеть то, что скрыто и в нашем внутреннем мире, о чем мы, может быть, сами даже не догадываемся.

Часть 2. Девочка

С этого места я должен кратко рассказать о себе.

Как вы уже, наверное, заметили, я не писатель. Я — психотерапевт. И все мои наблюдения за своей собакой — конечно, не писательский творческий поиск, а нечто чисто профессиональное, психотерапевтическое. Ведь представители нашей профессии должны уметь видеть в людях то, чего они не могут объяснить словами. А с кем еще, как не с бессловесными животными, приобретать и оттачивать это умение? Вы можете скептически отнестись к сказанному. Раньше я и сам так же бы к этому отнесся, но один из случаев моей практики убедил меня в обратном. Я никогда не разгадал бы тайну психического расстройства одной моей юной пациентки, если бы по аналогии со своим миттелем, не обратился к истории ее уже ушедших в мир иной прабабушек и прадедушек.

Была у меня как-то на приеме девочка, которая на школьных уроках падала у доски в обморок. В ее жизни было все вполне благополучно. Это был раскрепощенный во многих отношениях человек, но, как она мне поясняла, у доски у нее мутилось сознание от обращенных на нее взглядов. Ей становилось жутко от одного только ощущения, что на нее смотрят. Один из психотерапевтов порекомендовал ей успокаивающие лекарства, но это не помогало. Я провел с ней несколько бесед. Она исправно выполняла все упражнения, но какого-либо сдвига к улучшению не было. Я поговорил с родителями. Эти беседы ничего не добавили. Ничего такого в ее детстве, что могло бы оставить глубокую психическую травму, они вспомнить не могли. Но однажды ее отец рассказал мне случай, который в свое время поразил его самого. Когда девочке было три с небольшим года, она нечаянно разбила чашку. Как рассказывал отец, при этом она очень сильно перепугалась. Неестественно сильно, как показалось ее отцу. Это было очень похоже, по его словам, на страх перед возможным наказанием. Ну откуда трехлетнему ребенку, которого никогда ни за что не наказывали, мог быть ведом такой страх? Девочку успокоили. Наказания, естественно, не последовало. Меня заинтересовал этот случай. Конечно, я расспросил, не мог ли девочку наказать кто-либо еще, когда родителей рядом не было. Например, бабушка, с которой девочка часто оставалась дома. Нет, что вы, — отец даже замахал руками, — бабушка вообще тишайший человек. Она, в принципе, не то что обидеть, но даже строжиться не умеет.

И однажды мне довелось побыть в гостях у ее бабушки. Это, действительно, оказался настоящий "божий одуванчик". Мне даже порой становилось неловко от мягкого бархатного заискивания, которым она окружала и меня — незнакомого гостя, и соседей, и родственников. Но главное, что бросилось в глаза, — невероятная чистота и порядок в комнатах. Поначалу я порадовался хорошему воспитанию, которое может дать внучке этот человек, но каково же было мое изумление, когда от знакомых я узнал, что к поддержанию порядка в доме бабушка никого и никогда в своей жизни не подпускала. Да и не только к поддержанию порядка. Она вообще, образно выражаясь, всю свою жизнь "тащила" весь дом на себе, отстраняя от домашних дел сначала детей, а затем и внуков. Вообще, для человека ее возраста и закалки это выглядит не совсем естественно. Бабушка была, как говорят о таких людях, человеком из народа, то есть имела ярко выраженное простонародное происхождение. Испокон веков в таких семьях считалось обязательным приобщение детей к домашнему труду. Поразмышляв над этим, поизучав аналогичные примеры из пособий по психологии, я постепенно стал приходить к такому объяснению. Да, если заглянуть в нашу долгую историю, то мы видим, что испокон веков семья строилась на том, что родители в крестьянских семьях сызмальства приобщали к труду детей. Но крепостные на Руси были разные. Были те, кто сеял и пахал, но были и дворовые люди. Труд последних существенно отличался от труда самостоятельных крестьян. Они целыми династиями жили в барском доме и из поколения в поколение обслуживали быт хозяев. Дворовые не могли подключать своих детей к труду по дому. Любой огрех, любая недомытая тарелка, недометенный мусор, или, не дай бог, испорченная во время уборки вещь оборачивалась грозой и наказанием со стороны барина. Детей от таких дел убирали, как говорится, от греха подальше. Родители предпочитали делать все сами. Это и определяло свои стереотипы воспитания. Наиболее ярко это проявлялось, если "дворовая династия" жила в доме династии самодуров. Тогда все правила поведения слуг обретали свое крайнее выражение. И, кроме того, это могло приводить и к более сложным последствиям, ибо это была еще и жизнь в постоянном страхе. Судя по всему, передо мной был именно такой случай. К этому сходились все признаки. И характер воспитания, и заискивающая манера общения, и культ невероятного порядка в квартире (ведь в простом крестьянском доме он невозможен и нефункционален), и, наконец, проявление у девочки уже в трехлетнем возрасте безотчетного инстинктивного страха перед наказанием. Этот страх из поколения в поколение въедался в гены ее прабабушек и прадедушек, подобно тому, как у моего миттеля беспричинная травля предков постепенно отражалась на признаках их породы. У меня даже появилась догадка, что, аналогично тому, как у моей собаки организм отличался повышенным выбросом адреналина, то и здесь должны быть какие-то следы физиологических последствий от "дворовой" истории ее прабабушек и прадедушек. И, действительно, я узнал, что у бабушки в головном мозге имеется опухоль, которая (либо ее косвенные свидетельства) рано или поздно обнаруживалась практически у всех родственников бабушки по женской линии. Эта опухоль не была злокачественной и, как сказал мне наблюдающий бабушку терапевт, с ней можно было прожить до глубокой старости, но иногда она давала о себе знать непредсказуемыми помутнениями и полуобморочными состояниями. И мне легко представилась жизнь какой-нибудь ее далекой-далекой прапрабабушки. Мне представился барин-самодур, и я даже нарисовал в своем воображении такую картинку их быта: мне представилась темная ночь, спящая дворовая девушка, которую вдруг посреди ночи барин требует к себе. А у девушки, как у всякого человека, в те минуты могли быть сильные головные боли. Ей надо бы отлежаться в постели, но, превозмогая боль, она бежит на зов хозяина, превозмогая боль, поет у его кровати колыбельные песни, превозмогая боль, чешет ему пятки... Сидит такая девушка посреди глубокой ночи у кровати барина, у нее неимоверно разламывается голова, но ей нельзя никуда не уйти. Прилагая невероятные усилия, она что-то напевает, пока, наконец, не сваливается от нестерпимой головной боли в обморок...

И такие сцены повторялись из ночи в ночь, из поколения в поколение. Ведь в жизни ее детей и внуков ничего не менялось. Боль, которой не давали успокоиться, оставляла свой след в мозгу, постепенно трансформируясь в опухоль и оседая из поколения в поколение в генах.

Так я пришел к предположению, что причина расстройства девочки выходит за рамки психологических факторов и имеет физиологические корни. Обмороки у доски — это первые признаки того, что девочка стоит на пороге появления у нее опухоли. Моя миссия на этом в принципе заканчивалась. Лечить надо было голову. Однако пока опухоль в голове девочки еще не сформировалась, лечить было нечего, и я решился попробовать свои методы терапии. Быть может, если мне удастся добиться успеха, подумал я, и психологически девочка не будет испытывать необоснованной тревоги, то ее предрасположенные к опухоли клетки мозга не будут активны и не произойдет физиологических изменений. То есть, сама опухоль, которая передавалась в их роду по наследству, у нее могла бы не появиться вообще.

Свой новый сеанс я начал, как обычно. Как обычно объявил ей, что у нас будет новое упражнение. Девочка была спокойна (разумеется, я пока не раскрывал своих догадок ни ей, ни ее родителям).

— Сегодня, — сказал я ей, — мы поиграем в нашу историю.

Девочка замерла, приготовившись слушать новое задание.

— Ты веришь в прошлые жизни? — спросил я ее.

Девочка живо улыбнулась и пожала плечами.

— Наверное, думала иногда об этом? — продолжил я.

На этот раз она тихо рассмеялась и кивнула.

— Кем ты представляла себя? Графиней, барыней...

У девочки начал мечтательно блуждать взгляд.

— Увы, — сказал я немного серьезнее, — таких девочек, как ты, на земле много, а графинь было мало. Все ими быть не могли. Намного больше было простых крестьянок и дворовых девушек.

Девочка, не переставая улыбаться, опустила глаза.

— Сегодня тебе и доведется побыть одной из таких девушек.

Представь себе: на улице девятнадцатый век. Мы в сельской местности. Кругом чистые поля, леса, пробегает речка. И посреди этого маленького рая стоит небольшая усадьба местного помещика. Солнце давно закатилось за горизонт. На небе сияет луна. Ночь.

Ты лежишь на простой кровати в одной из тесных комнатушек барского дома. Подушка набита грубой соломой, на тебе грубое одеяло. Одета ты в ночную рубашку грубого пошива.

Девочка удивленно взглянула на меня.

Я сделал паузу, выдержав ее взгляд, и сказал:

— Ты прислуга.

По лицу моей юной пациентки пробежала кислая гримаса.

— Что ж поделаешь? — сказал я, отвечая на ее разочарование. — Такое сегодня будет задание. Боярыней пожить было бы красиво, но у нее в доме живет прислугой молодая бедная девушка, у которой очень горькая судьба, и нам сегодня надо будет ей помочь.

Лицо девочки на некоторое время замерло, видно было, что она быстро обдумывала ситуацию. Наконец, она едва заметно кивнула и устремила свой взгляд вдаль, приготовившись слушать дальше.

— У тебя только что утихла головная боль. Ты начала засыпать.

Перед тем, как сказать эту фразу я немного поколебался. О головной боли сказать надо было обязательно, но если мой экскурс в историю удастся, и девочка вживется в роль, она может действительно почувствовать головную боль, а это ни к чему хорошему не приведет. Не дай бог, может даже спровоцировать настоящее заболевание, к которому она предрасположена и на пороге к которому она, судя по всему, находится. Поэтому, я смягчил задание, сказав о прошедшей головной боли.

— Тебе обязательно надо заснуть, чтобы твоя голова окончательно успокоилась.

— Но вдруг зазвенел колокольчик.

Девочка вздрогнула.

— Это тебя зовет барин.

Он почему-то проснулся посреди ночи и зовет тебя, сам еще не понимая зачем. Он еще сам не понимает, что ему надо: то ли у него подушка неровно лежит, то ли воздух в его спальне застоялся, то ли просто ему тяжело от обильного ужина, и тебе придется всю оставшуюся ночь провести в его спальне, то непрестанно поправляя подушки, то проветривая комнату, то напевая ему долгую колыбельную...

Звенит колокольчик. Тебе надо вставать и бежать. А у тебя только что утихла головная боль. Тебе обязательно надо отлежаться.

Девочка удивленно посмотрела на меня.

— Никуда я не побегу! — тихо, но резко сказала она. — Пусть катится куда подальше со своими колыбельными!

Я подождал, пока она выскажется, и спокойно возразил ей.

— Ты нарушаешь правила игры. Мы имеем ввиду не тебя, а ту девушку, которая жила в далекое от нас время.

Девочка недовольно опустила взгляд.

— Ну как? — спросил я через некоторое время, — готова стать этой девушкой?

— Мне трудно, — буркнула она, — стать ей.

— Ну представь себе тогда, что эта девушка — это твоя бабушка в юности. Она бы побежала?

Девочка нахмурилась.

— Она бы побежала, — тихо проговорила она.

— Тогда представь себе, что ты — это она.

Девочка состроила недовольную гримасу.

— Все равно трудно...

— Ну тогда тебе надо представить еще и барина, к которому ты побежала бы так же, как и твоя бабушка.

По пустому взгляду девочки я понял, что здесь промахнулся абсолютно. Представить самодура-барина ей совсем не под силу. Это в моем детстве их часто можно было увидеть в кино. В нынешнем кино помещики — просто душки. А старые фильмы молодые люди не смотрят.

Ну что ж, попытаюсь оттолкнуться от тех образов, какими она располагает. Раз уж вспомнилось кино, возьму какого-нибудь растиражированного актера-аристократа.

— Представь, что твой барин — Никита Михалков.

Девочка подняла на меня удивленный взгляд.

— Чем не барин? Есть и лоск, и манеры. А лоск и манеры на пустом месте не возникают. Настоящий аристократизм предполагают, что рядом всегда должен быть тот, кто следит за одеждой, кто содержит в идеальной чистоте дом, кто подает к столу изысканное кушанье в дорогой посуде. Представь себе, что аристократ "Михалков" живет не в московской квартире, а в барской усадьбе. Не сам же он будет накрывать себе стол, раскладывать приборы. Должен быть в доме кто-то, кого даже зовут не по имени, а просто кричат "человек". Это не наемный работник, который уходит вечером домой. Он не может уйти домой. Настоящего аристократа нужно обхаживать даже ночью. Поэтому у такого "человека" даже нет своего дома. Он живет в усадьбе "Михалкова".

По лицу девочки опять пробежала блуждающая улыбка. По ее размягчившемуся взгляду я догадался, что теперь я ближе к цели.

— К Михалкову, когда он зазвонит в свой колокольчик, побежишь? — спросил я.

— К нему побегу.

— Но у тебя же болит голова.

— Ничего! Потом отосплюсь.

— Значит, встанешь, несмотря на боль?

Девочка пожала плечами.

— Я же прислуга.

— И так каждую ночь, по первому звонку?

— Каждую... — проговорила девочка, не догадываясь, что заходит в ловушку, которую я сплел вокруг нее.

— Ну вот, ты сидишь у его кровати с сильными головными болями и что-то поешь.

Лицо девочки замерло. Было видно, что она уже погрузилась в ситуацию. Она даже слегка сморщилась от представляемой боли.

— А в спальне лежит не совсем тот Михалков. То есть, Михалков, но немного другой. Он обрюзг, потолстел, у него большое красное лоснящееся лицо, он с легким присвистом сопит. У него толстые тяжелые веки, и когда ты замолкаешь, он с трудом приподнимает их, чтобы посмотреть, не ушла ли ты из спальни.

На лице у девочки изобразилась растерянность.

— А ты — это твоя бабушка, ты всегда встаешь ночами, когда тебя зовет твой хозяин, — не давая ей опомниться, быстро добавил я.

Девочка растерялась еще сильнее. Но в ее взгляде уже не было возражения. Гримаса изображаемой боли слегка растянулась, но не изменилась, перестав быть наигранной.

Тут я ненадолго замолчал, дав девочке самой окончательно войти в ситуацию.

— Ты зависимый человек, — — тихо проговорил я после небольшой паузы.

Ни одна мышца не дрогнула на ее лице. Всё! Передо мной сидела девушка из девятнадцатого века.

— Он приоткрывает свои толстые тяжелые веки, — снова повторил я, — когда ты замолкаешь, чтобы посмотреть, не ушла ли ты из спальни.

— А у тебя еще не утихла головная боль, — сказал я после небольшой паузы, — тебе хочется уйти, ты думаешь о своей кровати, но ты боишься встать и уйти. От неутихающей головной боли ночь тебе уже кажется бесконечной. И ты уже даже не понимаешь, чего ты боишься...

Я говорил медленно, растягивая слова и останавливаясь после каждого предложения.

— Полусонный барин время от времени приоткрывает глаза, чтобы посмотреть на тебя. Его взгляд поблескивает сквозь узкие щелочки, и ты ощущаешь этот взгляд на себе, даже если не смотришь на него...

Подумай, не его ли ты на самом деле боишься?...

Я выдержал еще одну паузу и сказал:

— Всё! На сегодня всё. Сейчас ты пойдешь домой.

— А головную боль я с тебя снимаю, — сказал я, одновременно проведя рукой над ее лбом и затылочной частью. — Сегодня твоя голова будет чистая и легкая.

— Домашним заданием тебе будет нарисовать два рисунка: на первом — дворовую девушку, сидящую у кровати барина, но только ее, потому что самого барина, лежащего в кровати, ты нарисуешь отдельно на втором рисунке.

Не буду описывать рисунки, которые девочка принесла мне на следующий сеанс. В них не было ничего неожиданного, и подробное описание вас даже разочарует. Она не художница и в рисунках не могла запечатлеть какие-то тонкие и существенные в психологическом отношении детали. Психотерапевты дают такие задания не для этого. Мне было важно, чтобы, разрисовывая дворовую девушку, пытаясь изобразить ее тягостное положение, девочка в эти минуты сама переживала вместе с ней, сама вживалась в изображаемый образ. Рисуя дворовую девушку, она в эти минуты была ею. Ну а, рисуя барина, она должна была вынести на листик бумаги свои негативные эмоции и страхи.

Я попросил ее прокомментировать нарисованное. Комментарии тоже изобиловали стереотипами. И, опять же, главным было не то, что она рассказывала, а то, что в эти минуты она опять была той далекой девушкой из прошлого, беды и несчастия которой отпечатались в длинной веренице душ следующих поколений ее детей, внуков, правнуков и, наконец, сидящей передо мной девочки.

Когда она закончила комментарии, я взял рисунки из ее рук.

— А теперь мы будем выручать девушку, — сказал я.

Отложив в сторону листочек с дворовой девушкой, я покрутил в руках рисунок с барином-аристократом.

— Что мы сделаем с ним, чтобы он больше не мучил ни ее, ни кого-то еще другого?

Девочка смешалась. Она почему-то не ожидала такого вопроса. Ну и хорошо! Значит, она достаточно глубоко вжилась в образ дворовой девушки, настолько глубоко, что барин стал неотъемлемой частью ее жизни. Ведь и в самом деле, дворовая девушка ничего с ним поделать бы не смогла. Таково было устройство ее эпохи. Но мы-то живем в другое время.

Девочка все еще колебалась. Она смотрела на листочек, не решаясь к нему притронуться.

— Порвем его? — спросил я.

Девочка отрицательно мотнула головой.

— Нет?! — удивился я.

Она продолжала молчать.

Я положил листочек на пепельницу и достал зажигалку.

Девочка опять мотнула головой. Вдруг она резко протянула к листочку руку, схватила его и быстро, не дав мне опомниться, сунула аристократа в мусорную корзину.

Я покрутил зажигалкой, которой так и не успел щелкнуть.

Хм! Тоже вариант!

Мы некоторое время просидели, глядя на корзину. Затем я взял другой листочек.

— А этот?

Девочка в замешательстве посмотрела на него. Выждав немного, я медленно сложил листочек вдвое, и через несколько секунд в моих руках был самолетик.

Моя юная пациентка, улыбнувшись, посмотрела на меня.

Я подошел к окну и открыл его.

Девочка тут же оказалась рядом. Я протянул ей самолетик. Мой кабинет находился на седьмом этаже, и девочка с восторгом посмотрела вниз.

Короткий взмах рукой, и самолетик вылетел на улицу.

Воздушный поток подхватил его.

— Посмотри, как он летит, — сказал я.

Девочка, улыбаясь, следила за самолетиком. Он долго кружился над стоящими под окном тополями и, в конце концов, опустился на крону дерева, застряв там в листве.

— С сегодняшнего дня, когда на уроках и вообще по жизни от переживаний у тебя начнет темнеть в глазах, вспомни, как ты бросала самолетик с дворовой девушкой из моего окна, и как она летала здесь на своем маленьком самолетике... взмахни мысленно так же рукой... вспомни, как до этого ты сунула ее барина в корзину с мусором, и у тебя все будет проходить...

Когда девочка ушла, я некоторое время стоял у стола, крутя в своих пальцах зажигалку.

Я ведь не курю. Зажигалка и пепельница хранятся у меня на всякий случай. Бывают у меня посетители, которым, чтобы раскрыть душу, необходимо закурить. (Я в таких случаях, чтобы не быть пассивным курильщиком, отхожу к окну).

Вы можете сказать, что слишком картинно все получилось. Барина на свалку историю, а дворовая девушка превращается в бумажный самолетик, вроде как став символом обретенной свободы. Однако, в принципе, для психологических упражнений таких штампов и приемов бывает достаточно, и у меня есть уверенность в том, что девочка уже сможет контролировать себя в сложных ситуациях. Должна, во всяком случае, смочь. Упражнения с рисунками — это штампы только для меня, а для нее сопереживания были настоящими. Бывает, что психическое расстройство лечат погружением в гипнотический сон, когда человека возвращают в ситуацию, которая послужила причиной этого расстройства. Дают ему возможность снова пережить те события, а затем, пока человек все еще находится под воздействием гипноза, предлагают ему изменить течение событий в новом направлении, разрешить когда-то неразрешенную коллизию, освобождая его тем самым от травмирующего психологического груза. В нашем же случае, девочка сама не была в той ситуации, которая провоцирует функциональные отклонения, но эта ситуация, отпечатанная в ее генах, живет в каких-то клетках ее мозга. Нужно было заглянуть в эти клетки, активизировать их на время сеанса, чтобы предложить заложенной в мозгу коллизии новый выход.

Я посмотрел на выглядывающий из мусорной корзины листочек с барином.

Однако напрасно я поставил под сомнение художественные способности девочки. Только сейчас я заметил, что кого-то этот рисунок все же напоминает. Мы с ней говорили о Михалкове, а этот на него был совсем не похож, хотя тоже напоминал какого-то артиста. То ли Янковского (мелькнуло в моей голове неожиданное сравнение), то ли кто-то еще. Впрочем, Янковский ведь тоже мог оказаться здесь не случайно — он тоже из аристократов.

Для девочки главное сейчас даже не умение держаться перед классом или в будущем перед любой аудиторией, а преодолеть заложенный в нее страх. Обмороки у доски — это только внешнее проявление этого врожденного страха, они — ложный след и только вводят в заблуждение относительно истинных причин. А этот страх — явление очень глубокое. В основе его — многовековая кабала ее предков, зависимость ее пра-прабабушек от своенравной воли хозяев-самодуров.

Впрочем, есть во всей этой истории одно "но". Превратившись из служанки в легкий самолетик, дворовая девушка, побыв "никем", еще не стала "всем". Моя юная пациентка сможет преодолеть свою болезнь, только если в своей жизни сама не попадет в подобную ситуацию. А, здесь, увы, мы ни от чего не застрахованы, особенно в последние годы, когда аристократов вновь стали доставать из мусорных корзин. Они снова становятся предметом поклонения. Мы вновь пресмыкаемся перед их фальшивым блеском и форсом. Снова в ход пошли служанки и слуги, дворецкие, горничные. Мир снова возвращается к дворовым девушкам. "Мир насилья", который однажды, казалось, разрушили "до основания", вновь восстает со своей свалки. Поднимается, чтобы снова ломать наши души и коверкать наш генофонд. Хотя все прикрыто шиком, изысканными манерами, броской рекламой и красивыми фильмами.

Я посмотрел на небольшой книжный шкаф, который находился в моем кабинете.

Там за стеклом, заслоняя собой корешки некоторых толстых пособий по психологии, стояла фотография моего миттеля.