Вереницы

Была у меня как-то на приеме девочка, которая на школьных уроках падала у доски в обморок. В ее жизни было все вполне благополучно. Это был раскрепощенный во многих отношениях человек, но, как она мне поясняла, у доски у нее мутилось сознание от обращенных на нее взглядов. Ей становилось жутко от одного только ощущения, что на нее смотрят. Один из психотерапевтов порекомендовал ей успокаивающие лекарства, но это не помогало. Я провел с ней несколько бесед. Она исправно выполняла все упражнения, но какого-либо сдвига к улучшению не было. Я поговорил с родителями. Эти беседы ничего не добавили. Ничего такого в ее детстве, что могло бы оставить глубокую психическую травму, они вспомнить не могли. Но однажды ее отец рассказал мне случай, который в свое время поразил его самого. Когда девочке было три с небольшим года, она нечаянно разбила чашку. Как рассказывал отец, при этом она очень сильно перепугалась. Неестественно сильно, как показалось ее отцу. Это было очень похоже, по его словам, на страх перед возможным наказанием. Ну откуда трехлетнему ребенку, которого никогда ни за что не наказывали, мог быть ведом такой страх? Девочку успокоили. Наказания, естественно, не последовало. Меня заинтересовал этот случай. Конечно, я расспросил, не мог ли девочку наказать кто-либо еще, когда родителей рядом не было. Например, бабушка, с которой девочка часто оставалась дома. Нет, что вы, — отец даже замахал руками, — бабушка вообще тишайший человек. Она, в принципе, не то что обидеть, но даже строжиться не умеет.

И однажды мне довелось побыть в гостях у ее бабушки. Это, действительно, оказался настоящий "божий одуванчик". Мне даже порой становилось неловко от мягкого бархатного заискивания, которым она окружала и меня — незнакомого гостя, и соседей, и родственников. Но главное, что бросилось в глаза, — невероятная чистота и порядок в комнатах. Поначалу я порадовался хорошему воспитанию, которое может дать внучке этот человек, но каково же было мое изумление, когда от знакомых я узнал, что к поддержанию порядка в доме бабушка никого и никогда в своей жизни не подпускала. Да и не только к поддержанию порядка. Она вообще, образно выражаясь, всю свою жизнь "тащила" весь дом на себе, отстраняя от домашних дел сначала детей, а затем и внуков. Вообще, для человека ее возраста и закалки это выглядит не совсем естественно. Бабушка была, как говорят о таких людях, человеком из народа, то есть имела ярко выраженное простонародное происхождение. Испокон веков в таких семьях считалось обязательным приобщение детей к домашнему труду. Поразмышляв над этим, поизучав аналогичные примеры из пособий по психологии, я постепенно стал приходить к такому объяснению. Да, если заглянуть в нашу долгую историю, то мы видим, что испокон веков семья строилась на том, что родители в крестьянских семьях сызмальства приобщали к труду детей. Но крепостные на Руси были разные. Были те, кто сеял и пахал, но были и дворовые люди. Труд последних существенно отличался от труда самостоятельных крестьян. Они целыми династиями жили в барском доме и из поколения в поколение обслуживали быт хозяев. Дворовые не могли подключать своих детей к труду по дому. Любой огрех, любая недомытая тарелка, недометенный мусор, или, не дай бог, испорченная во время уборки вещь оборачивалась грозой и наказанием со стороны барина. Детей от таких дел убирали, как говорится, от греха подальше. Родители предпочитали делать все сами. Это и определяло свои стереотипы воспитания. Наиболее ярко это проявлялось, если "дворовая династия" жила в доме династии самодуров. Тогда все правила поведения слуг обретали свое крайнее выражение. И, кроме того, это могло приводить и к более сложным последствиям, ибо это была еще и жизнь в постоянном страхе. Судя по всему, передо мной был именно такой случай. К этому сходились все признаки. И характер воспитания, и заискивающая манера общения, и культ невероятного порядка в квартире (ведь в простом крестьянском доме он невозможен и нефункционален), и, наконец, проявление у девочки уже в трехлетнем возрасте безотчетного инстинктивного страха перед наказанием. Этот страх из поколения в поколение въедался в гены ее прабабушек и прадедушек, подобно тому, как у моего миттеля беспричинная травля предков постепенно отражалась на признаках их породы. У меня даже появилась догадка, что, аналогично тому, как у моей собаки организм отличался повышенным выбросом адреналина, то и здесь должны быть какие-то следы физиологических последствий от "дворовой" истории ее прабабушек и прадедушек. И, действительно, я узнал, что у бабушки в головном мозге имеется опухоль, которая (либо ее косвенные свидетельства) рано или поздно обнаруживалась практически у всех родственников бабушки по женской линии. Эта опухоль не была злокачественной и, как сказал мне наблюдающий бабушку терапевт, с ней можно было прожить до глубокой старости, но иногда она давала о себе знать непредсказуемыми помутнениями и полуобморочными состояниями. И мне легко представилась жизнь какой-нибудь ее далекой-далекой прапрабабушки. Мне представился барин-самодур, и я даже нарисовал в своем воображении такую картинку их быта: мне представилась темная ночь, спящая дворовая девушка, которую вдруг посреди ночи барин требует к себе. А у девушки, как у всякого человека, в те минуты могли быть сильные головные боли. Ей надо бы отлежаться в постели, но, превозмогая боль, она бежит на зов хозяина, превозмогая боль, поет у его кровати колыбельные песни, превозмогая боль, чешет ему пятки... Сидит такая девушка посреди глубокой ночи у кровати барина, у нее неимоверно разламывается голова, но ей нельзя никуда не уйти. Прилагая невероятные усилия, она что-то напевает, пока, наконец, не сваливается от нестерпимой головной боли в обморок...

И такие сцены повторялись из ночи в ночь, из поколения в поколение. Ведь в жизни ее детей и внуков ничего не менялось. Боль, которой не давали успокоиться, оставляла свой след в мозгу, постепенно трансформируясь в опухоль и оседая из поколения в поколение в генах.

Так я пришел к предположению, что причина расстройства девочки выходит за рамки психологических факторов и имеет физиологические корни. Обмороки у доски — это первые признаки того, что девочка стоит на пороге появления у нее опухоли. Моя миссия на этом в принципе заканчивалась. Лечить надо было голову. Однако пока опухоль в голове девочки еще не сформировалась, лечить было нечего, и я решился попробовать свои методы терапии. Быть может, если мне удастся добиться успеха, подумал я, и психологически девочка не будет испытывать необоснованной тревоги, то ее предрасположенные к опухоли клетки мозга не будут активны и не произойдет физиологических изменений. То есть, сама опухоль, которая передавалась в их роду по наследству, у нее могла бы не появиться вообще.

Свой новый сеанс я начал, как обычно. Как обычно объявил ей, что у нас будет новое упражнение. Девочка была спокойна (разумеется, я пока не раскрывал своих догадок ни ей, ни ее родителям).

— Сегодня, — сказал я ей, — мы поиграем в нашу историю.

Девочка замерла, приготовившись слушать новое задание.

— Ты веришь в прошлые жизни? — спросил я ее.

Девочка живо улыбнулась и пожала плечами.

— Наверное, думала иногда об этом? — продолжил я.

На этот раз она тихо рассмеялась и кивнула.

— Кем ты представляла себя? Графиней, барыней...

У девочки начал мечтательно блуждать взгляд.

— Увы, — сказал я немного серьезнее, — таких девочек, как ты, на земле много, а графинь было мало. Все ими быть не могли. Намного больше было простых крестьянок и дворовых девушек.

Девочка, не переставая улыбаться, опустила глаза.

— Сегодня тебе и доведется побыть одной из таких девушек.

Представь себе: на улице девятнадцатый век. Мы в сельской местности. Кругом чистые поля, леса, пробегает речка. И посреди этого маленького рая стоит небольшая усадьба местного помещика. Солнце давно закатилось за горизонт. На небе сияет луна. Ночь.

Ты лежишь на простой кровати в одной из тесных комнатушек барского дома. Подушка набита грубой соломой, на тебе грубое одеяло. Одета ты в ночную рубашку грубого пошива.

Девочка удивленно взглянула на меня.

Я сделал паузу, выдержав ее взгляд, и сказал:

— Ты прислуга.

По лицу моей юной пациентки пробежала кислая гримаса.

— Что ж поделаешь? — сказал я, отвечая на ее разочарование. — Такое сегодня будет задание. Боярыней пожить было бы красиво, но у нее в доме живет прислугой молодая бедная девушка, у которой очень горькая судьба, и нам сегодня надо будет ей помочь.

Лицо девочки на некоторое время замерло, видно было, что она быстро обдумывала ситуацию. Наконец, она едва заметно кивнула и устремила свой взгляд вдаль, приготовившись слушать дальше.

— У тебя только что утихла головная боль. Ты начала засыпать.

Перед тем, как сказать эту фразу я немного поколебался. О головной боли сказать надо было обязательно, но если мой экскурс в историю удастся, и девочка вживется в роль, она может действительно почувствовать головную боль, а это ни к чему хорошему не приведет. Не дай бог, может даже спровоцировать настоящее заболевание, к которому она предрасположена и на пороге к которому она, судя по всему, находится. Поэтому, я смягчил задание, сказав о прошедшей головной боли.

— Тебе обязательно надо заснуть, чтобы твоя голова окончательно успокоилась.

— Но вдруг зазвенел колокольчик.

Девочка вздрогнула.

— Это тебя зовет барин.

Он почему-то проснулся посреди ночи и зовет тебя, сам еще не понимая зачем. Он еще сам не понимает, что ему надо: то ли у него подушка неровно лежит, то ли воздух в его спальне застоялся, то ли просто ему тяжело от обильного ужина, и тебе придется всю оставшуюся ночь провести в его спальне, то непрестанно поправляя подушки, то проветривая комнату, то напевая ему долгую колыбельную...

Звенит колокольчик. Тебе надо вставать и бежать. А у тебя только что утихла головная боль. Тебе обязательно надо отлежаться.

Девочка удивленно посмотрела на меня.

— Никуда я не побегу! — тихо, но резко сказала она. — Пусть катится куда подальше со своими колыбельными!

Я подождал, пока она выскажется, и спокойно возразил ей.

— Ты нарушаешь правила игры. Мы имеем ввиду не тебя, а ту девушку, которая жила в далекое от нас время.

Девочка недовольно опустила взгляд.

— Ну как? — спросил я через некоторое время, — готова стать этой девушкой?

— Мне трудно, — буркнула она, — стать ей.

— Ну представь себе тогда, что эта девушка — это твоя бабушка в юности. Она бы побежала?

Девочка нахмурилась.

— Она бы побежала, — тихо проговорила она.

— Тогда представь себе, что ты — это она.

Девочка состроила недовольную гримасу.

— Все равно трудно...

— Ну тогда тебе надо представить еще и барина, к которому ты побежала бы так же, как и твоя бабушка.

По пустому взгляду девочки я понял, что здесь промахнулся абсолютно. Представить самодура-барина ей совсем не под силу. Это в моем детстве их часто можно было увидеть в кино. В нынешнем кино помещики — просто душки. А старые фильмы молодые люди не смотрят.

Ну что ж, попытаюсь оттолкнуться от тех образов, какими она располагает. Раз уж вспомнилось кино, возьму какого-нибудь растиражированного актера-аристократа.

— Представь, что твой барин — Никита Михалков.

Девочка подняла на меня удивленный взгляд.

— Чем не барин? Есть и лоск, и манеры. А лоск и манеры на пустом месте не возникают. Настоящий аристократизм предполагают, что рядом всегда должен быть тот, кто следит за одеждой, кто содержит в идеальной чистоте дом, кто подает к столу изысканное кушанье в дорогой посуде. Представь себе, что аристократ "Михалков" живет не в московской квартире, а в барской усадьбе. Не сам же он будет накрывать себе стол, раскладывать приборы. Должен быть в доме кто-то, кого даже зовут не по имени, а просто кричат "человек". Это не наемный работник, который уходит вечером домой. Он не может уйти домой. Настоящего аристократа нужно обхаживать даже ночью. Поэтому у такого "человека" даже нет своего дома. Он живет в усадьбе "Михалкова".

По лицу девочки опять пробежала блуждающая улыбка. По ее размягчившемуся взгляду я догадался, что теперь я ближе к цели.

— К Михалкову, когда он зазвонит в свой колокольчик, побежишь? — спросил я.

— К нему побегу.

— Но у тебя же болит голова.

— Ничего! Потом отосплюсь.

— Значит, встанешь, несмотря на боль?

Девочка пожала плечами.

— Я же прислуга.

— И так каждую ночь, по первому звонку?

— Каждую... — проговорила девочка, не догадываясь, что заходит в ловушку, которую я сплел вокруг нее.

— Ну вот, ты сидишь у его кровати с сильными головными болями и что-то поешь.

Лицо девочки замерло. Было видно, что она уже погрузилась в ситуацию. Она даже слегка сморщилась от представляемой боли.

— А в спальне лежит не совсем тот Михалков. То есть, Михалков, но немного другой. Он обрюзг, потолстел, у него большое красное лоснящееся лицо, он с легким присвистом сопит. У него толстые тяжелые веки, и когда ты замолкаешь, он с трудом приподнимает их, чтобы посмотреть, не ушла ли ты из спальни.

На лице у девочки изобразилась растерянность.

— А ты — это твоя бабушка, ты всегда встаешь ночами, когда тебя зовет твой хозяин, — не давая ей опомниться, быстро добавил я.

Девочка растерялась еще сильнее. Но в ее взгляде уже не было возражения. Гримаса изображаемой боли слегка растянулась, но не изменилась, перестав быть наигранной.

Тут я ненадолго замолчал, дав девочке самой окончательно войти в ситуацию.

— Ты зависимый человек, — — тихо проговорил я после небольшой паузы.

Ни одна мышца не дрогнула на ее лице. Всё! Передо мной сидела девушка из девятнадцатого века.

— Он приоткрывает свои толстые тяжелые веки, — снова повторил я, — когда ты замолкаешь, чтобы посмотреть, не ушла ли ты из спальни.

— А у тебя еще не утихла головная боль, — сказал я после небольшой паузы, — тебе хочется уйти, ты думаешь о своей кровати, но ты боишься встать и уйти. От неутихающей головной боли ночь тебе уже кажется бесконечной. И ты уже даже не понимаешь, чего ты боишься...

Я говорил медленно, растягивая слова и останавливаясь после каждого предложения.

— Полусонный барин время от времени приоткрывает глаза, чтобы посмотреть на тебя. Его взгляд поблескивает сквозь узкие щелочки, и ты ощущаешь этот взгляд на себе, даже если не смотришь на него...

Подумай, не его ли ты на самом деле боишься?...

Я выдержал еще одну паузу и сказал:

— Всё! На сегодня всё. Сейчас ты пойдешь домой.

— А головную боль я с тебя снимаю, — сказал я, одновременно проведя рукой над ее лбом и затылочной частью. — Сегодня твоя голова будет чистая и легкая.

— Домашним заданием тебе будет нарисовать два рисунка: на первом — дворовую девушку, сидящую у кровати барина, но только ее, потому что самого барина, лежащего в кровати, ты нарисуешь отдельно на втором рисунке.