Федра a la Russ

Часть I

Наталья Григорьевна

И все-таки она вышла замуж. Не то чтобы очень хотелось, но такой шанс упускать было нельзя. Гришка хоть и раздолбай где-то, но для семьи расшибется: потому и дом, и машина (и ей на свадьбу подарил хорошенький ярко-красный "Гольф"), и техника по последнему слову. И домработницу оставил — "мы будем беречь твои нежные пальчики". Марина немедленно села за руль (да... это не жигулевская классика), объездила все знакомые теплицы и украсила дом роскошной экзотической зеленью.

Все было, в общем, хорошо. Лишь легкая грусть пробегала по лицу при взгляде на Наташкин портрет в гостиной — кто ж мог предположить, что сожрет подругу коварный рак. Два года мыкался Гришка в одиночестве, знакомился с кем-то, расставался без особых раздумий, а потом пришел к ней. "Пойдем, Мариш, за меня замуж — не могу я один". Марина, конечно, слегка обалдела от такого с огромным букетом его появления, а от предложения — еще больше. "Ты что вдруг, Гриш? А ну как у меня кто-то есть?". "И что тебе этот кто-то? Тормоза проверить да гвоздички на восьмое марта принести? А квартира? Так и будешь в своей малометражке задыхаться? Выходи за меня, Мариш — все тебе будет. Мне жена нужна. В конце концов, Натаха лучшей твоей подругой была...".

Маринка размышляла недели две. На самом деле, лишь закончила длящийся третий год бестолковый роман с тем самым кем-то, продала машину, приоделась и, надравшись как следует, оплакала всю свою непутевую жизнь. А назавтра позвонила Гришке и согласилась.

Свадьба была предельно скромной и даже без свидетелей: заехали в ЗАГС, потом — в ресторан, а потом — в большой когда-то уютный дом. "Ты не смущайся, делай тут все по своему усмотрению. Только Юркину комнату не трогай — не любит он". И не трогала. Юрка — единственный сын этой когда-то успешной семьи — учился теперь в Сорбонне и дома бывал крайне редко. О женитьбе отца он узнал из отцовского же e-mail'а, глянул равнодушно на приаттаченную фотографию мачехи и углубился в дебри Сети — личная жизнь отца его давно не интересовала.

Маринка наслаждалась. Ей так хотелось буквально во всем угодить Гришеньке, что порой, убираясь в кухне или на лестнице, буквально сталкивались лбами с домработницей Аленой: "Ну что же вы, Марина Николавна, я сама!" — "Ну хорошо, хорошо. Да мне все как-то неловко..." — "Ничего, привыкните" — улыбалась понимающе Алена.

Довольно скоро Марина забеременела. Она заметно округлилась, похорошела, и Гриша любил поглаживать ее живот: "Растет наша девочка". Он непременно хотел девочку. "Наша Натуська", — с именем определились сразу и без споров.

Натуська родилась в светлый январский день, и Гришка аккуратно выложил под окном Маринкиной палаты красными розами огромное: "Спасибо за дочь!". Марина была счастлива.

Возвращение домой совпало с приездом на каникулы его старшего сына: "Гляди, Юр, сестренка у тебя!". Юра вежливо улыбнулся, чуть тронул "рукопожатием" крохотную ручку: "Ну здравствуйте, Наталья Григорьевна!". На что Наталья Григорьевна выпустила из ротика огромный пузырь и нахмурилась. "Ну будет вам, еще наиграетесь", — Марина уже переоделась и спешила накормить малышку. "Вся жизнь впереди, ла-ла ла-а-ла", — пропел счастливый папаша и унес свое сокровище в детскую, увлекая туда же и Марину.

И побежали радостные денечки — Маринка чуть свет летела к своей малышке, а та спала еще, удивляя спокойствием Алену, за небольшую доплату сразу согласившуюся еще и на роль няни. Юры как-то не было особенно заметно — все гулял по старым знакомым да сидел в Ленинке, а может, и не сидел, кто ж его знает, только проверять и не думали. Через две недели он так же тихо уехал, пожав руку отцу и потрепав за ушко сестренку: "Пока, мелочь!".

Дочка росла. Училась держать головку и ползать, грызть игрушки в ожидании зубов и есть из ложечки. Скоро и памперсы не понадобились — уж больно хорош оказался горшок с забавной обезьяньей мордочкой. Маринка, казалось, утопала в счастье. Как и положено до первого годовалого юбилея каждый месяц торжественно отмечался день рождения Таточки, дом заполнялся цветами и игрушками.

А первая годовщина и вовсе стала настоящим праздником: были приглашены все друзья и немножко родственников. Ко всему — приехал на каникулы Юра, и праздник получился двойным. Гости умилялись малышкой, уважительно посматривали в сторону старшего, восхищались Маринкиными успехами в области цветоводства и озеленения.

Ближе к ночи, когда няня унесла Татусю спать, и большинство гостей разъехалось, Марина прошла со старой школьной подругой Ланой на открытую веранду, устало села в кресло и закурила.

— Все никак не бросишь?

— Да я и не пыталась. Две-три сигареты в день — разве это курение?

— Счастливая. А у меня меньше пачки никак не получается. И чего только не делала — все без толку.

— Лан, я и без сигарет счастливая — самой не верится. Кто б мог подумать...

— Да, Мариш, выпал тебе счастливый билетик. А что Гришка — не обижает?

— Нет, что ты. Иногда, правда, Наташей называет, да я уже привыкла, не огорчаюсь — тоже ведь можно его понять.

— Можно. Жаль, Натаха сына не видит — вот чем гордиться-то! А ты как с ним?

— С Юрой? Нормально. Лан, он взрослый человек, все понимает. Сестренку любит.

— А красавчик-то какой!

— Красавчик? Юра? Не замечала...

Вот с того самого вечера и стала смотреть Марина на пасынка немножко другими глазами. И ведь правда оказался Гришкин сын редким красавчиком да еще и умницей — тут же и Сорбонна к месту вспомнилась.

А как кончились каникулы, провожать в аэропорт, конечно, не поехала — так уж было заведено — но губку нижнюю, из окна рукой помахивая, таки прикусила.

Часть II

"Кумпарсита"

Однако за украшенными ангелом-Татусей буднями зимнее подзабылось, тем более, что девочка оказалась очень скорой в перемещениях и крайне любопытной. Марина с няней дежурили в детской в очередь, радуясь общению со стремительной болтушкой-Таточкой. Не выговаривая и половины алфавита, малышка отчаянно старалась донести до условно понятливых взрослых свои крошечные проблемки и новые открытия.

С началом же теплого сезона детской оказалась вся прилегающая к дому территория, включая гараж, сауну и прочие хозпостройки. Особенной любовью пользовались мамины клумбы и альпийские горки с озерцами и водопадиками — на одних можно было нарвать цветов, на других — скормить их разноцветные лепесточки рыбкам. После очередного разорения прелестной грядки петуний Марина строго-настрого запретила девочке отходить дальше гамака и персональной песочницы — в гамаке можно было хотя бы вздремнуть, пока прораб в обличье ангела возводил рядом очередной шедевр песочной архитектуры.

В один из таких густо-солнечных дней и приехал Юра — "Надолго. Придется проходить здесь практику". Марина, разомлевшая на солнце и несколько подуставшая от непрекращающейся болтовни Татуськи, вяло улыбнулась пасынку и, нехотя покинув гамак, пошла в кухню — дать новые распоряжения Алене. Но поскольку ангела-строителя нельзя было оставлять ни на минуту, попросила:

— Ты посиди с ней чуть-чуть, я мигом.

— Хорошо, — неожиданно они встретились взглядом, и стало ей почему-то страшно неловко.

— Я скоро.

Марина обнаружила вдруг выступившую над губой испарину, полыхнувшие румянцем щеки — "А красавчик-то какой!" — вспомнились слова подруги. "Господи, да что это я? Он же мне в сыновья годится".

Юра действительно годился ей в сыновья — Наташка выскочила замуж, едва окончив школу, и немедленно родила. А Маринка все мыкалась, все искала стандартного принца на белом коне. Пару раз выходила замуж, но больше года ни с одним не прожила — принцы оказывались с изрядными изъянами. Хорошо хоть детей не успела нарожать. И вот теперь счастливая жена и мать нервно грызла губы, повторяя: "Да что же это? Он же мне в сыновья...".

Кухонную кондиционерную прохладу Марина приняла как облегчение.

— Алена, приехал Юра, готовь на всех. Ну, и на вечер надо бы что-нибудь необычное придумать.

— Да что ж тут необычного, за необычным в город надо ехать.

-Хорошо, я съезжу в город, а вы тут за Татуськой присмотрите.

Она легко сбежала с крыльца, подошла к песочнице, где у кудрявого прораба появился талантливый помощник: девочка с восхищением смотрела на строгие стрельчатые башни замка, выстроенного длинными пальцами брата.

— Юрочка, ты поди переоденься, прими душ, отдохни с дороги, а я пока в город съезжу, куплю чего-нибудь к ужину.

— А как же Татуська?

— А Татуське пора отправляться спать, вон и Алена уже за ней идет.

Алена забрала, причитая, отчаянно брыкающегося ангела, Юра поднялся к себе, а Маринка выкатила из гаража "Гольф" и аккуратно выехала за ворота.

"Красавчик", — думала Маринка, выруливая на трассу. — "Красавец!" — поправляла сама себя, паркуясь у супермаркета. Она блуждала у заваленных продуктами полок и все никак не могла избавиться от наваждения чуть раскосых с лукавинкой глаз, от роскошной гривы волос, темной волной укрывающей пол-лица. "Разрешите?" — чей-то голос вывел Маринку из ступора, и она обнаружила себя стоящей посреди прохода к мясным прилавкам. "Да что это я — на ужин же надо..." — и более не отвлекаясь ни на какие мысли, быстро и сноровисто набрала целую корзину вкусностей. Притормозила на минуту у винных стеллажей, но потом решила, что мальчика из Франции уж ничем не удивишь, собрала стандартный набор белых, красных, сухих, крепленых и — не удержалась — взяла из стеклянной витринки скромный на вид "Двин".

Обратная дорога целиком ушла на раздумья о меню праздничного ужина: конечно, ничего французского, исключительно a la Russ*: блинчики с икрой, знаменитый Аленин курник, поросенок... Нет, один реверанс в сторону Европы все-таки будет: разноцветные розетки сыров под красное, а может быть, даже и фондю. С такими исключительно гастрономическими мыслями Марина подъехала к дому и принялась разгружать багажник. "Алена, помоги мне, пожалуйста, там немного", — внесла она первые пакеты в кухню. "Как дети?" — "Спят" — "Ну вот и хорошо".

За обсуждением деталей — "Может, обойдемся курником, блинами и закусками? А поросенка я завтра сделаю. Не съедим ведь, а разогретое Григорий Георгиевич не любит" — "Можно и так. Только тогда хоть парочку цыплят тапака поджарь — совсем без мяса нехорошо" — "Ну как же без мяса, а курник?" — "Курник — не то, непременно нужны шейки-бедрышки!" — хохотали от души, позабыв обо всем на свете, когда на пороге материализовался вдруг юный бог в набедренной повязке с кудрявым ангелом на плече. Ангел тер кулачками заспанные глазенки, а бог лукаво улыбался: "Здравствуйте, кормилицы — мы проснулись". Алена немедленно бросилась к Татуське, а Марина так и застыла с куриной тушкой в руках: юноша был ослепительно красив. "Извините, Марина Николаевна, я не одет, — пасынок истолковал ее молчание по-своему, — но наш ангел требовал немедленно соку". Марина словно очнулась: "Да-да, конечно, сейчас Алена...", — и, не договорив, положила в тарелку курицу и бросилась мыть руки. "Я, с вашего позволения, пойду оденусь?" — "Да-да...". Марина нашарила в ящике столешницы сигареты, вышла в сад и закурила. Руки дрожали: "Да что же это?..".

Приехал Гриша. Пришлось снова сесть за руль и загонять машину в гараж — двум авто на небольшой площадке у дома не развернуться.

— Мариш, ужин намечается персон на десять, так что вы уж придумайте что-нибудь с Аленой, ага? Я там кое-что привез — в багажнике, чтоб тебе не мотаться.

— А я — уже. Ну да ничего, лишним не будет. — Марина чмокнула мужа и пошла разбирать покупки. — Алена, поросенка все же жарим, — сказала она, входя в кухню с двумя огромными пакетами, — и варим лобстеров, будь они неладны.

Приготовление большого количества еды — "большим приемам — большие объемы!" — превращалось обычно у Марины с Аленой в целое, но довольно забавное, приключение. И когда бы они не начинали, не хватало, как правило, каких-нибудь двадцати-тридцати минут — и все из-за крохотных канапе — фирменного блюда дома. Доморощенные поварихи мечтали, что "вот подрастет Татуська — будет им в этом деле помощница".

Персон, однако, собралось не десять, как обещал Гриша, а все двадцать, и бедная Алена едва поспевала менять приборы. Но очень скоро гости начали вставать, гулять с бокалами в руках по окрестностям — настало время традиционных канапе, которые и были торжественно вынесены и выставлены на предварительно очищенные от бывшей снеди столы. Марина с Аленой вздохнули с облегчением и сбежали в кухню — от общего шума.

Марина закурила:

— Нет, Ален, что ни говори, а помощницу на такой вот случай брать надо. Ну ты посмотри — мы ж все в мыле. Хорошо еще, Татуська с отцом спокойно сидит.

— Справляемся мы, Марина Николавна, справляемся. — Алена всегда протестовала против приглашения в дом еще одной "хозяйки". — Вы б приняли душ да переоделись — вот всю усталость и снимет.

— И то верно — пойду-ка я в душ.

Освеженная, румяная, закутанная в пушистый халат Марина почти бегом бежала к гардеробной и потому таки подвернула на сырых еще купальных тапочках ногу и, если бы не оказавшийся на ее дороге Юра, наверняка упала бы, пребольно ударившись. "Ой, спасибо", — поблагодарила машинально, мгновенно вспыхнув до корней волос. "Ничего-ничего, мне даже приятно", — улыбнулся мягко, завораживающе пасынок. Сейчас, в его объятьях, она разглядела, какая ровная, гладкая кожа у этого мальчика, как нежно пульсирует голубая жилка на шее. "Спасибо" — Марина высвободилась из его рук, развернулась и пошла обратно. "Куда же вы?" — "Ах, да, мне же... Спасибо!" — она рассмеялась и отправилась в гардеробную.

Переодеваясь, никак не могла избавиться от ощущения его рук, от мягких полутонов голоса, от нежной синеватой жилки на шее. "Совсем мальчик... Но какой мальчик!..". Пробежав глазами возможные к вечеру платья, остановилась на черном, с глубоким, чуть не до попы декольте, выгодно подчеркивающем ее все еще очень красивую спину.

— О, Мариночка, ты нынче бесподобна! — Гриша тут же подхватил жену и закружил в так подходяще случившемся танго.

При всей своей кажущейся неуклюжести он прекрасно танцевал — сказывались вечера, проведенные на "бальных танцах" еще в школе, еще с Наташей. Танго было его "коньком", и Марина всегда с удовольствием танцевала с мужем. Гости, как правило, были далеки от таких сложностей, и супруги почти всегда солировали, наслаждаясь еще и восхищенными взглядами и аплодисментами.

— Именно! — Гриша подошел к поднявшему вверх большой палец сыну. — Учись!

— Учись? — Юра вскинул левую бровь. — Маэстро, — обратился он к исполняющему обязанности ди-джея соседу Сашке, — "Кумпарситу"!

— Без проблем, — с сомнением улыбнулся Сашка: он-то не первый раз на такой вечеринке и прекрасно знал, что переплюнуть Григория еще никому не удавалась.

Первые аккорды и: "Мадам, разрешите вас ангажировать?" — протянул он руку мачехе.

Маринка слегка растерялась сначала, но вызов приняла — протянула навстречу ладонь. И немедленно очутилась в таком завораживающем, таком горячем и нервном танце, что забыла о том, где она, что она и зачем она. Смело, уверенно, дерзко вел ее партнер через тайны и страсть, через встречи и расставания — жаркие объятья сменялись холодным неспешным отчуждением, головокружительные обводы — прохладными проходами. Так Маринка не танцевала никогда в жизни. Естественно, когда он на последних аккордах уронил ее спиной на колено и, едва касаясь, провел по ее губам белой розой, обозначая, прорисовывая поцелуй, публика просто взревела от восхищения.

Юра с поклоном подвел партнершу к отцу:

— Учиться?

— Это тоже входило в обязательную программу?

— Нет. Это по собственному желанию, — он поцеловал руку даме и отошел к столу с напитками.

Марина заметила капельки пота, выступившие на его лбу, и ей мучительно захотелось стереть этот пот ладонью — и немедленно стало стыдно этого своего желания.

Она потом долго не могла уснуть — не могла отделаться от ощущения его рук на спине, на талии, на шее, от тонкого запаха белой розы.

Часть III

Грех

Наутро Марина проснулась поздно и обнаружила пустой дом и записку у зеркала: "Не волнуйся, мы уехали в дельфинарий. Тебя будить не стали. Алену взяли с собой. Не скучай, мы скоро. Гриша". "Ну вот и славно, отдохну-почитаю", — Марина любила поваляться в гамаке с книгой, но удавалось это нечасто: или все время занимала Татуська, или в гамаке кто-нибудь уже лежал. Она освежилась в душе, выпила соку, направилась во двор и обомлела: в гамаке кто-то лежал.

— Юра? А почему ты не поехал со всеми?

— Марина... Николавна, ну что я — дельфинов не видел? А вот в гамаке поваляться... — улыбнулся лукаво, — вы же вот тоже предпочли гамак.

— Меня не взяли. Впрочем, теперь это уже не имеет значения — гамак занят, — и она звонко расхохоталась.

Юра немедленно спрыгнул с предмета раздора и в низком поклоне, подмигивая все же лукаво, предложил даме: "Ну что вы, как я могу...". "Спасибо", — Марина ответила жеманным книксеном и присела на краешек.

— Где ты научился так танцевать? — пасынок не уходил, и надо было продолжать этот необязательный треп.

— Там, — Юра неопределенно махнул рукой в сторону запада. — Там тьма всяческих курсов, танцзалов, чему угодно можно за пару месяцев научиться. А знаешь, как надо заканчивать "Кумпарситу"?

Марина, уютно улегшись в гамаке, и не заметила, как юноша перешел на ты, но вдруг почувствовала себя абсолютно беспомощной, когда он наклонился над ее лицом, и темная прядь его волос коснулась ее щеки.

— Как? — она знала, что последует, но сопротивляться не могла.

— Вот так, — он наклонился, едва коснулся губами ее губ и добавил жарким шепотом: — А потом ты должна была бросить мне белую розу. — И рассмеялся, отпрянув так же неожиданно. — Я пошел купаться. Приятного отдыха!

"Какой уж тут теперь отдых", — Марина почувствовала, как пылают щеки, как опять выступила над губой предательская испарина. Она честно пыталась прочесть хоть пару фраз в принесенной книге, но — тщетно. И вдруг поняла, что нестерпимо хочет купаться. Забежать в дом за купальником — пара минут, и вот она уже на берегу неказистой, но чистой речушки Малинки, бросает полотенце и с наслаждением ныряет в воду, как после бани — в снег.

— Решила составить мне компанию? — Юра неожиданно возник перед ее лицом, как только вынырнула.

— Да нет... при чем тут... жарко... — Марина оправдывалась и отчаянно прятала глаза.

— Жарко? Да, пожалуй... — он просто приблизился — глаза в глаза — и поцеловал ее. И действительно стало жарко.

"Господи, да что же это?" — она бежала домой, наскоро завернувшись в полотенце, готовое в любой момент соскочить и продемонстрировать всем ее наготу. "Да что же это?" — он вдруг подумала, что купальник так и остался валяться у самой кромки воды, и надо бы за ним вернуться. "Нет! Ни за что!". Марина вбежала в спальню и, трясясь мелкой дрожью, забилась под одеяло.

— Ваш купальник, мэм, — опять он, и эта его набедренная повязка (ну почему повязка — обычное полотенце).

— Юр, уходи. Уходи от греха!

— С каких пор ты стала верующей? — он сбросил полотенце и нырнул под одеяло...

Ушел он, только когда услышал шум подъехавшей машины: "Я — к себе. Ну, а ты отдыхаешь после купания", — он поцеловал ее плечо, поправил одеяло и вышел.

Марина действительно не могла вот так сразу встать и идти встречать родных — смешанные чувства глубокого блаженства, растерянности и вины не давали даже подняться. "Как же я Гришке в глаза смотреть буду? Господи, что же я наделала?!".

В коридоре послышались голоса:

— Купались. Плавали наперегонки через Малинку и обратно. Видимо, немного утомилась.

— Маринка-то? На перегонки? Ты б тоже подумал сначала, лось! Это тебе — раз плюнуть, а она — девушка нежная... — с этими словами Гриша вошел в спальню.

— Умаялась, родная?

— Да мы тут... на Малинке...

— Тс-с-с-с, я все знаю. Полежи-полежи, отдохни — он поправил одеяло, поцеловал жену в лоб и вышел.

И Марина заплакала. Она плакала горько — как плачут впервые изменившие мужу и впервые ему солгавшие добропорядочные супруги, и сладостно — как плачут впервые испытавшие всю прекраснейшую гамму физических удовольствий и лишенные их доселе женщины.

Юра оказался удивительным любовником, и скоро Марина уже дня не могла прожить, чтобы не прикоснуться хотя бы мельком к его коже, волосам — благо, под эту лукавую нежность вполне можно было маскировать родственные чувства. И погода благоприятствовала их влечению — жаркая, томная она сама звала на речку, в лес, в прохладу. И уже вполне привычно было лгать Грише и уворачиваться от подозрительных взглядов Алены. Марина была счастлива.

Марина была счастлива ровно до той минуты, как на очередной вечеринке Юра — ее ласковый мальчик — станцевал "Кумпарситу" с прелестной блондинкой в вызывающе дорогом платье. И самое неприятное — он поцеловал ее, откинув на колено, а она бросила ему розу. Публика ревела от восторга.

Марина кусала ногти и не могла найти повода подойти к пасынку: девицы всех возрастов кружили около него, а та, что танцевала, вообще безнадежно повисла на его руке. "Ненавижу! Мою "Кумпарситу"!", — она теперь считала, что все началось именно с "Кумпарситы".

А когда выяснилось, что Юра не ночевал дома, уехав провожать ту самую девицу, Марина аж взбеленилась:

— Как он мог?! Мы же тут волнуемся!

— Успокойся, Юра — большой мальчик, и ему тоже нужно отдыхать, — Гриша никак не мог понять, что так вывело из себя его прежде спокойную жену.

— Отдыхать с девками?

— Да хоть бы и с девками — в чем проблема? Дорогая, Юра — уже очень большой мальчик.

Марина с трудом подавила в себе гнев и ушла купаться — одна.

Юра появился только к ужину.

— Как отдохнулось? — с понимающей улыбкой спросил отец.

— Пгелестно, пгелестно! — блудный сын, повторяя грассирующего в "Анне на шее" Вертинского, очень и очень явственно дал понять окружающим, что время провел замечательно, и скорее несколько устал, чем собственно отдохнул.

Марина смогла остаться с пасынком наедине только на следующий день.

— Как ты мог? Почему? Зачем?

— Почему? Зачем? Зачем и почему эти вопросы? Я свободный человек! Мне понравилась девушка, и я провел с ней чудесную ночь.

— А я? Как же я?

— А причем здесь ты?

— А как же все, что с нами было? Это что — просто так?

— Воспринимай как небольшое приключение.

— Приключение?! Но я... я же люблю тебя! Я не представляю своей жизни без тебя!

— Марин, все это глупости — пройдет. Расслабься. — Он обнял ее и прошептал на ушко, — Завтра наши в аквапарк собираются — расслабимся напоследок вместе, хочешь?

— Напоследок?

— Напоследок. Вечером я уезжаю. Так ты хочешь?

— Хочу. Я тебя всегда хочу.

— Ну вот и ладушки. А вот плакать не надо — глазки покраснеют.

На следующий день Григорий повез Татуську и Алену в аквапарк. Марина вскочила ни свет ни заря, но из спальни не вышла, а когда перед самым отъездом заглянула Алена — сделала вид, что крепко спит. Но как только машина выехала за ворота, Марина вскочила и... и в спальню вошел Юра.

— Я не вовремя?

— Ты... нет, все — уехали.

Разметавшись по кровати, они отдыхали.

— Сегодня уезжаешь?

— Угу. Вечером.

— А когда обратно?

— Зимой. Недели на две

— Слушай... А давай я к тебе приеду.

— Куда — ко мне?

— Во Францию. Куплю тур и приеду.

— А давай. Снимем меблирашку и оторвемся по полной программе. Давай — приезжай.

Вечером Гриша вывел из гаража джип, Юра побросал в багажник сумки, перецеловал всех провожающих, сел в машину и они уехали.

Маринка, как полагается, улыбалась вслед, уговаривала Татуську помахать ручкой, а Алена все ворчала куда-то в сторону: "Ну вот и хорошо, от одной занозы избавились".

— Какой занозы, ты о чем?

— А то сами не знаете. Эх, нехорошо все это, грех один.

Маринка вдруг поняла откуда это словечко "грех" оказалось в ее лексиконе — Алена все чуть чего грехом пеняла. Вот и запуталось словечко в тенетах высшего Маринкиного образования.

Часть IV

Осень

С отъездом Юры как-то сразу кончилось лето. Холодные утренники уже не пускали Татуську в одном платьице в песочницу, и большую часть дня семья проводила дома. Лишь иногда, в погожий, по-летнему теплый денек, можно было прогуляться к реке или в ближайший лес — за грибами. Один раз Гриша вывез семейство в приезжий зоопарк, откуда девчушка вышла в слезах и с требованием немедленно выпустить из тесной клетки тигра.

С прогулок к реке уже Марина возвращалась грустной, с припухшими веками, и все отговаривалась пронизывающим ветром. На самом деле, опустевший песчаный пляж будил в ней ассоциации, от которых мучительно хотелось попасть обратно в лето, и сами собой лились слезы. "Да что ж такое?". Зато Алена все прекрасно понимала и осуждаючи качала головой.

С наступлением настоящих холодов Марина совсем расклеилась: могла вдруг заплакать ни с чего, целыми днями не выходить из спальни и все больше жаловалась на мигрени. Редкие вечеринки только раздражали ее.

— Ты устала. Я все понимаю — ты привязана к ребенку, ничего и никого больше не видишь. Может, тебе съездить куда-нибудь — развеяться? Хочешь, куплю тебе какой-нибудь тур: в Европу, в Египет — ты только скажи, — уговаривал ее Гриша.

— Ой, какой тур — я так устала, еле на ногах стою.

— А хочешь — в Париж? Там красиво сейчас. Съезди на недельку, отдохнешь.

— В Париж?..

— Да! Походишь по магазинам, прикупишь себе шмоток, хочешь? Дамы твоего возраста обожают по осени посещать Париж. У меня жена одного приятеля съездила — другим человеком вернулась: веселая, довольная, нарядов три чемодана привезла. Хочешь?

— Не знаю...

И всю следующую неделю не выходил из головы Париж, но не Эйфелева башня, Елисейские поля и невразумительные "шмотки", а Юра — недостижимый и желанный, которым, казалось, пропитан здесь каждый камушек, каждая песчинка на опустевшем пляже, и ощущать это было невыносимо.

Как невыносима была и забота Гриши — уж ни в чем не виноватого, и тем еще болезненнее отзывавшаяся в Марине. Гриша — вот кто раздражал ее более всего: и его простецкие шутки, и эта прямота, и монотонность. А как ее бесила эта его склонность к полноте!

Невинный же Татуськин говорок, где Марине всегда чудился "дядя Люля", способен был довести до бурной и затяжной истерики.

— Марин, может, тебе к доктору сходить? Может, это нервное что? — уговаривал ее муж.

— Да не пойду я ни к какому доктору! Отстань! — и тут же, понимая, что опускается до подлости, стремилась загладить вину, — Гришенька, милый, ты не обижайся на меня-дуру. Ну ты же видишь — нехорошо мне...

— Может, все-таки съездить тебе куда?..

— Да! Съездить! — она внезапно, вдруг приняла решение. — Съездить!

— Куда? Скажи — куда, и завтра ты будешь там.

— В Париж.

Часть V

Париж

Через неделю Марина, вовсе не от холода дрожа всем телом, сошла с трапа самолета кампании Эр Франс в аэропорту Шарль де Голль.

— Здравствуй, — услышала она знакомый голос и, если б не была вовремя подхвачена за талию, наверное, рухнула бы на французскую землю. — Ну что ты, девочка моя, ну не надо. Возьми себя в руки.

Марина только сейчас осознала, что плачет, что ноги ее не держат, а держит ее Юра.

— Как я тебя ждала!

— Это не ты, это я тебя ждал: на сколько задержали вылет?

Она рассмеялась: и это в нем не могло не восхищать — Юра мог свести к невинной шутке все, что угодно.

— Пойдем, я покажу тебе Париж. Где твой багаж?

— Вот, — она показала маленькую сумочку.

— Вот и замечательно. Пошли.

Он обнял ее, и они отправились ловить такси.

— Смотри, вон Триумфальная арка... Елисейские Поля... Эйфелева башня...

Но смотреть она могла только на него:

— Юра... Юрочка... как давно я тебя не видела!

— Насмотришься еще. У тебя на сколько виза?

— Три недели осталось.

— О, да это есть манифик!

— Что?

— Прекрасно!

— Поехали к тебе.

— Ну что ты, ко мне нельзя. Впрочем, если тебя устроит компания троих раздолбаев...

— Ты живешь не один?

— Конечно. Одному очень накладно. Сейчас мы снимем тебе небольшую меблирашку, и я буду самым частым твоим гостем.

— Ты не собираешься жить со мной?

— Собираюсь. При условии, что от меня отпочкуется двойник и займется моей учебой.

— Прости, я совсем забыла.

Он сказал что-то водителю, и скоро они оказались на довольно скромной улочке. Юра расплатился и отпустил такси.

— Ну вот. Здесь два шага от Сорбонны и полтора — от моего логова.

— Ой, смотри — объявление на русском языке...

— Здесь это никого не удивляет — в Сорбонне полно русских студентов. Зайдем-ка вот сюда, — и он постучал в довольно приличную на вид дверь.

Дверь открыла маленькая дамочка лет сорока, и Юра довольно скоро с ней договорился. Дамочка вручила им ключи, показала куда-то неопределенно верх, улыбнулась и исчезла.

— Четвертый этаж, не возражаешь?

— Нет.

— Но тут нет лифта.

— Ничего страшного.

— Да? Вот и хорошо. Тогда — вперед!

По дороге он рассказал, что квартира со всеми удобствами, но плата за все отдельно, особенно — за горячую воду. Если похолодает, мадам включит отопление, и это тоже будет включено в счет. Против визитов она ничего не имеет, лишь бы не шумели.

— А вот, кажется, и наша дверь. — Юра вставил ключ, провернул два раза, и они вошли в небольшую квартирку, чем-то напоминающую обычную советскую "хрущебу": непритязательная, но довольно уютная гостиная и крошечная спальня с огромной кроватью посередине. Здесь осмотр временно закончился.

Неделю Марина жила в состоянии полного и абсолютного счастья: она едва просыпалась, когда он убегал на занятия, еще дремала какое-то время, потом принимала душ, тщательно приводила себя в порядок, заходила в кафешку напротив, заказывала кофе и ждала Юру. Приходил он довольно скоро, они пили кофе и шли к ней. А к вечеру шли гулять, и он показывал ей Париж, начиная с чудесной золотой лужайки у Сорбонны и заканчивая самыми известными по туристским каталогам местами. Домой возвращались почти уже ночью, опять заглядывали в кафешку напротив, ужинали и поднимались к себе.

Марина купалась в счастье. Мысль, что скоро придется возвращаться домой, повергала ее в ужас, и только Татуська казалась ей отсюда, из Парижа, единственным светлым пятном на фоне общей серости, надоевшего мужа и вечного ворчания Алены.

— А у нас строят горки — можно будет кататься на настоящих горных лыжах. Вот приедешь на зимние каникулы...

— На зимние каникулы я не приеду.

— Почему?

Потому что на зимние каникулы запланирована поездка в Альпы с одной очень перспективной мадмуазель. Потому что мадмуазель — дочка какого-то местного воротилы. Потому что брак с ней будет существенным шагом в его карьере здесь, в Париже.

— Брак? Так ты больше не приедешь к нам?

— Почему? Буду навещать... иногда...

Навещать иногда... Значит, вся эта Парижская сказка — только сказка, и как только она кончится — кончится все. Марина не заплакала — она впала в какую-то странную прострацию, повторяя: сказка... сказка...

— Оставь ты эти дурацкие мысли! Иди ко мне.

Она прильнула к этому до головокружения желанному телу, но в виске билось окончательное: иногда... иногда...

Скоро, разметавшись по кровати, они отдыхали. Юра, кажется, даже заснул. Марина убедилась, что он спит, достала из сумочки нож — всегда носила с собой (на всякий случай) — острый длинный стилет, поцеловала нежную синеватую жилку на его шее и полоснула по ней что было сил. Нож вошел глубоко — по самую рукоятку. Юра дернулся, открыл в ужасе глаза, пытался, было, что-то прохрипеть, но скоро затих, выпустив алую струйку из уголка рта.

Она полежала с ним еще немного, целуя самые нежные, самые любимые места этого уже не живого тела: окровавленную шею, навсегда изумленные раскосые глаза, волосы, руки...

— Нет. Никаких мадмуазелей. Ты — мой!

Она оделась, не замечая, что вся испачкана кровью, спустилась по лестнице, зашла в кафешку напротив: "Гарсон, кофе!", — и села ждать его возвращения из Сорбонны.

29 января — 14 февраля 2004 г.

* по-русски