Милая любовь. Ознакомительный фрагмент

Неуверенно кивнула. Как-то странно все это. Или он клюнул на меня? Так быстро? Вот удача!

Я улыбнулась своим мыслям. Арсений Валерьевич, заметив мою улыбку, насмешливо вздернул брови.

— Я вижу, Мила, у вас сегодня хорошее настроение?

— Да уж!

— Надеюсь, оно станет еще лучше, если я сообщу вам, что готов заниматься с вами в течении этого года.

Я сглотнула.

— Но вы же говорили, что... у вас нет времени.

Он улыбнулся. Я замерла, пораженная — настолько теплой и доброй была эта улыбка.

— К счастью, у меня изменились обстоятельства. И я готов уделить вам столько времени, сколько понадобится, чтобы наверстать упущенное.

— Вы уверены?

— Конечно, я уверен, — рассмеялся учитель. — Мне жаль, что пришлось отказать вам в прошлый раз. Надеюсь, вы не сильно обиделись на меня за это?

Я отрицательно покачала головой. Чертов комок застрял в горле, и слова не шли с языка.

Арсений Валерьевич как-то странно посмотрел на меня. Под его изучающим взглядом я невольно покраснела — стыд опалил щеки, шею, у меня даже уши горели.

— С вами все в порядке, Мила? Вы... какая-то необычная сегодня.

— Да, все хорошо, — выдавила я из себя улыбку.

Я отвела взгляд, рассматривая ребят за спиной учителя, лишь бы не встречаться с ним глазами.

— Тогда я жду вас сегодня после пяти. Вам удобно?

— Да. Я приду.

Сделав над собой усилие, я все же посмотрела на Арсения Валерьевича и натолкнулась на его задумчивый взгляд.

— Хорошо, — кивнул он, вновь став серьезным. — Я буду ждать.

И развернувшись, он ушел. А я стояла и смотрела ему в след, пытаясь понять, что я чувствую. Угрызения совести мне неведомы. Симпатии как таковой я к нему не испытывала. Тогда почему я краснею и сказать толком ничего не могу? Я презирала себя такую — хлопающую ресницами и алеющую от одного его взгляда.

Черт побери, Мила! Возьми себя руки. Все складывается как нельзя лучше. Арсений Валерьевич поможет мне с учебой, а я прощупаю почву и, когда представится подходящий момент, соблазню его или спровоцирую на какой-нибудь безумный поступок и выиграю тем самым спор с Перовой. В результате, убью двух зайцев. А потом преспокойненько съеду от мамы на съемную квартиру, как и мечтала. Буду учиться в мастерской Марининой и жить самостоятельно, не завися ни от кого.

И все же на душе скребли кошки. Препаршивые ощущения.

— Ну что, — вскинула я брови, доставая учебники и тетрадки, — с чего начнем?

— С начала, — улыбнулся Арсений Валерьевич и протянул мне листок бумаги. — Здесь все, что вы должны знать на зубок. Правила и прочее. Срок — два месяца. А пока перейдем к литературе. Что из произведений классиков вам особенно нравится?

— Ничего, — ответила я просто.

Глаза учителя слегка расширились.

— Совсем?

— Совсем.

— Ладно. — Арсений Валерьевич вынул какую-то книгу из ящика и открыл ее на месте, где была заложена веточка какого-то засушенного растения.

Хм. Да наш учитель романтик. Или гей...

— Подарок девушки, — пояснил он с грустной улыбкой, видимо уловив мое замешательство.

— Понятно.

Значит, не гей. Хоть это выяснили.

— Она умерла, — сглотнув, произнес он и протянул мне книгу.

Я вздрогнула. Книга с глухим стуком плюхнулась на парту. Я встретила взгляд учителя и вдруг осознала, насколько нелегко ему далось это признание. Неужели... неужели он чувствует то же, что и я?

— Она болела? — тихо спросила я.

— Рак, — без каких-либо эмоций произнес он.

— И когда это произошло?

— Семь лет назад... — Учитель горько усмехнулся. — Я до последнего верил, что она выживет. Казалось, я боролся за нее... и вместо нее. Ей на тот момент было уже все равно.

Он говорил отрешенно, без каких-либо признаков раздражения или злости. Мне бы его самообладание. При малейшем упоминании о смерти отца я приходила в бешенство. Мне хотелось заткнуть всем рты, чтобы не слышать. И вырвать из груди сердце, чтобы не чувствовать...

— Простите...

Рыдания подступили к горлу, и я сглотнула, закусив губу. Затем, не выдержав, сорвалась с места и выбежала из кабинета. Прислонилась к стене, спрятала лицо в ладонях. Лишь усилием воли мне удалось сдержаться и не заплакать. Я не могу... Я обещала...

— Мила... — рука учителя приятной тяжестью легла на плечо. — Я не хотел... бередить ваши раны.

Я отняла руки от лица, встретила его полный боли взгляд, не удержавшись, спросила:

— А ваша рана... она уже зажила?

Арсений Валерьевич тяжело вздохнул.

— Боюсь, Мила, такие раны не заживают. Я просто живу с этим и все.

— Но как? Ведь это так... больно?

— То, что не убивает нас, делает нас сильнее. Фридрих Ницше, — добавил он с улыбкой в ответ на мои сдвинутые брови. — Мне помогают книги, музыка... Классическая музыка, — вновь улыбнулся учитель, наблюдая за тем, как я скривилась. — В какой-то момент понимаешь, что ты не один со своим горем. Миллионы людей теряют кого-то и чувствуют тоже самое, что и ты. Это... не утешает, нет. Просто пропадает ощущение... своей уникальности, зацикленности на себе.

— Вы считаете, что я... эгоистка?

— Мы все эгоисты — в той или иной мере. Горе же порой способствует нашей обособленности от других, толкает к одиночеству, злобе. Но мы не одни, Мила... — Внезапно его глаза засверкали, словно он что-то задумал. — Знаете, что... На следующей неделе мы съездим с вами кое-куда. Это будет частью вашего обучения. Хорошо?

— Хорошо.

Я была заинтригована.

Я зубрила на перемене очередное задание Арсения Валерьевича, когда почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Подняв голову от учебника, я увидела наблюдающего за мной Артема. Он прямо-таки пожирал меня глаз. Все внутри затрепетало, сердце болезненно сжалось. Я опустила голову, боясь, что он заметит мое волнение и примет это на свой счет. Предательство со стороны собственных чувств и тела раздражало.

— Ну как дела, несравненная моя? — оперся он бедром о подоконник, в нескольких сантиметрах от меня.

— Все окей! — бодро ответила я, по-прежнему не поднимая на него глаз. — Ты как? Цветешь и пахнешь?

— А ты думала, что я буду убиваться по тебе бесконечно?

— Что ты! — скривилась я. — И в мыслях не было.

В следующую секунду Темный вырвал у меня учебник и, схватив за руку, резко притянул к себе.

— Тогда что за слухи ты распускаешь о нас? — зло процедил он сквозь зубы. — Захотелось поиграть на моих нервах?

Я вперила в него немигающий взгляд.

— Что за бред? Зачем мне это?

— Вот ты и скажи мне, зачем делаешь вид, что безразлична ко мне, а сама... — он сделал паузу и провел тыльной стороной ладони по моей щеке, от этого прикосновения я вздрогнула и задрожала, — а сама, — продолжил он насмешливо, — трепещешь стоит мне дотронуться до тебя?

Ну и самомнение!

— Слушай, Темный! — выдернула я локоть, отступив назад. — Мне все равно, что ты там напридумывал в своих фантазиях. Мне по-прежнему плевать на тебя. И не смей больше прикасаться ко мне. Понял?

— Мила, ты ври да не завирайся. — Он вновь притянул меня ближе и, едва касаясь губами виска, хрипло произнес: — Твои губы произносят одно, а в глазах так и плещется море страсти... Я ведь хорошо помню этот взгляд... не раз терял голову из-за него... Ты уверена, что... ничего не чувствуешь ко мне? Ну же, Милка, будь честна с самой собой...

Черт! Убить готова этого самовлюбленного мерзавца! Знает, подлец, какую силу имеет этот его низкий, сексуальный голос, сильные, но такие нежные руки, в этот самый момент ласкающие мою спину под джинсовой курткой. И когда он только успел?.. Черт бы побрал этого засранца!

— Темный, не будь таким наивным, — хрипло произнесла я, его губы были совсем близко. Я сделала попытку отвернуться. — Ты бесспорно неотразим, и сам об этом прекрасно знаешь, но позволь другим девушкам или женщинам — не знаю, кого ты там больше предпочитаешь — любоваться на эту неземную красоту. Я ею сыта по горло. И оставь меня пожалуйста в покое. Мне учиться нужно.

Его взгляд стал ледяным, на скулах заходили желваки.

— Что-то ты стала много учиться, Милка. Может учитель приглянулся? Потянуло на старичков, да?

— А если и так, тебе какое до этого дело? Я в твою личную жизнь нос не сую, так что и ты не лезь в мою. Темный, у тебя гордость есть, а? Что именно в моих словах тебе не понятно? Между нами все кончено. Я... я устала от тебя!

— Устала? — прорычал он, приблизив в плотную свое перекошенное яростью лицо. — Значит, я тебя не устраиваю, да? А этот педик литературный — то, что надо? Или он лишь очередная жертва ненасытной Милы?

— Да пошел ты! — в ответ процедила я и, не выдержав, замахнулась, чтобы залепить ему пощечину, но Темный ловко перехватил мою руку и, заведя ее мне за спину, практически прижался к моему телу своим. Какое-то время он свирепо дышал мне в лицо, я сглотнула и попыталась отвернуться, но он взял меня за подбородок и резко впился в мои губы жестким поцелуем. Я застонала от боли, и в следующую секунду его хватка ослабла, а губы стали нежными и опьяняющими.

— Темный... — выдохнула я. — Темный, прошу тебя...

— Не проси, Мила... — прошептал он мне в шею, покрывая ее поцелуями. — Дай мне напиться тобою до дна...

Я закусила губу, не веря, что это происходит со мной, а я не в силах противостоять охватившему нас обоих желанию. Но если я не воспротивлюсь натиску Темного, этот омут вновь поглотит меня. А во второй раз я вряд ли смогу вырваться из него. Слишком болезненным был для меня наш разрыв, чтобы вновь возвращаться к этому. Я не хочу... не могу... Ведь это все временно. Темный не умеет любить. Им движет страсть, стремление обладать, стать победителем в этой борьбе, а потом он уйдет... И я вновь останусь одна, не имея возможности даже оплакать свою растоптанную любовь и разбитые мечты.

Нет, я не могу допустить этого!

Я сделала глубокий вдох и что есть сил оттолкнула Темного от себя, так что тот, покачнувшись, с трудом удержался на ногах. В глазах, прежде полных желания и страсти, я увидела сначала изумление, затем они почернели от ярости.

— Ты хорошо подумала? — прорычал он, схватив меня за локоть. — Вечно бегать я за тобой не буду.

— Обойдусь, — я вырвала руку и сделала шаг назад. — Надеюсь, это все? Больше я тебя не увижу?

— А ты так этого хочешь? — с горькой усмешкой произнес Темный.

Я промолчала, нахмурившись.

— Окей, Мила! — сверкнул он зубами. Его черты разгладились. — Пусть будет по твоему.

— Спасибо, — коротко кивнула я и, подняв учебник, вновь принялась за зубрежку.

Когда я через пару минут подняла глаза, Темного рядом уже не было.

— Что вы скажете об Анне Карениной?

Арсений Валерьевич продолжал выпытывать мое мнение по поводу русских классиков. Мнение это было весьма расплывчатым и неоднозначным.

— Ну... — я задумалась. — Дамочка эта не вызывает у меня симпатии. Она сама не знает, чего хочет. То она восхищается мужем и уважает его, то испытывает к нему отвращение. Вронского она любит какой-то... неуравновешенной любовью. Не умеет контролировать свои чувства. Тихой ровной любви Вронского ей недостаточно. Она хочет страсти, хождения по лезвию... А мать из нее и вовсе никакая. Убить себя — это вообще маразм и безумие. Ей бы к специалисту наведаться... А в то время были психиатры?

— Мила! — улыбнулся учитель.

— Честно, не понимаю, для чего вообще написана эта книга. Что в ней поучительного? У Карениной этой на лицо какое-то психическое расстройство. Всю книгу она ведет себя более чем неадекватно. Вронский... не знаю... смелый, наверное, раз на глазах у всего света увел чужую жену. И незрелый, пожалуй. Уехать на войну — с целью быть убитым, как я понимаю, — в то время, как у него подрастает дочь... Из него тоже родитель вышел неважный. Единственный, с кого стоит брать пример, это Каренин.

— Интересные выводы, Мила, — улыбнулся Арсений Валерьевич. — Продолжайте.

— В супруге Анны чувствуется сила, стержень... Он действительно любит жену, он прекрасный отец, верный муж... Возможно, не красавец. Но глупа та женщина, что клюет на смазливое личико и забывает спросить у возлюбленного "а ты вообще кто?"...

Брови учителя взметнулись вверх.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду содержимое. А лучше всего за человека говорят его поступки. Вот вы, — ткнула я пальцем в Арсения Валерьевича, — что бы вы сделали на месте Вронского, когда умерла Анна?

— Сложный вопрос, — сдвинул брови учитель. — Я бы наверное... нашел себе кого-то вроде Китти, женился бы на ней и... вместе мы бы воспитывали нашу с Анной дочь, а потом бы у нас появились еще дети...

— Вот! Видите! Это поступки настоящего мужчины! А этот Вронский тюфяк. На его фоне Каренин в абсолютном выигрыше. Хотя Толстой описывает его скучным и рассудочным. Автор ставил себе цель высмеять в лице Каренина все высшее общество, а в итоге сделал супруга Анны героем. Пойти против системы похвально, только цель должна того стоить. А порыв Анны, я считаю, это не смелость. Это слабость. Она пошла на поводу у своих чувств, попрала устои семьи, отказалась от сына, а затем и от дочери. Слабая, неуравновешенная женщина... Получив то, что хотела, не нашла в себе сил правильно этим распорядиться. Глупо.

— Хорошо. — Арсений Валерьевич какое-то время задумчиво на меня смотрел. — А если бы выбор стоял перед вами: отпустить неверного супруга, дав ему развод, или... оставить все, как есть. Что бы вы выбрали?

— Я бы отпустила, — ответила я, не задумываясь. — Держать кого-либо силой — даже если это любимый человек — не для меня. Не люблю насилие во всех его проявлениях.

— Но ведь Каренин поступил именно так. Может быть, даже на зло Анне. А возможно из страха перемен и нежелания что-либо менять в своей устоявшейся жизни.

— Он лишь пытался спасти свою семью. Не уверена, что поступила бы также. Но этот его поступок характеризует его как глубоко нравственного и сильного человека, чего не скажешь об Анне и Вронском.

— А вы не находите смелым поступок Анны? Ведь она бросила вызов всему обществу.

— Смелым — нет. Эгоистичным — да.

— Вам сколько лет, Мила? — улыбнулся учитель. — Шестнадцать или сорок пять?

— А разве это имеет значение? — улыбнулась я в ответ. — Мудрость приходит с возрастом, но иногда возраст приходит один. Слышали о таком?

— Значит, вы считаете себя мудрой?

— Неглупой — уж точно, — вскинула я голову. — Не такая уж я и невежда. Или вы думаете иначе?

— Мила, — захлопнув книгу, Арсений Валерьевич сцепил пальцы в замок, — мы занимаемся около месяца, и я не устаю поражаться вашему уму... и то, как вы быстро все схватываете... Я действительно восхищен. Но... тогда к чему все это упрямство и презрение к учебному процессу? Последние два года вы проявили себя... скажем так, не с самой хорошей стороны. Но вы ведь можете учиться. В вас огромный потенциал. Почему?

— Я — подросток, — криво усмехнулась я.

— И вы считаете это оправданием? — вздернул бровь Арсений Валерьевич.

— Разве я нанимала психолога? — раздраженно поинтересовалась я. — Может обсудим вашу личную жизнь, а, учитель? Уверена, она будет поинтересней моей.