Надеюсь, душа одинокого странника в вечной Пустоте возрадовалась, или хотя бы впечатлилась и клятвой Сэнсея, и нашим безмолвным эхом этой страшной клятвы, клятвы на огне.

Я повертела стакан в руках, сделала большой глоток и опять уставилась в окно. Казалось бы, вот тебе и время, и место, и повод предаться горю и философии, ан нет! Ни одной мысли в голове, как будто погребальный костер выжег меня изнутри дотла. Люблю я в благородном, отдающим затхлостью подростковой романтики месте пожалеть себя, как бы посмотреть со стороны на свою полную скорби, прекрасную фигуру, потрясающие глаза, в которых каплями звезд отражаются... Тьфу! Начиталась романов.

С ворчанием я поднялась с тахты, подволакивая затекшую ногу, и закурила. Дымок петлей взвился вверх, я подползла к окну и влезла на подоконник, — запах летней ночи, журчание ручья и стрекот сверчков вскружили голову, унесли меня в сладкий мир воспоминаний.

— Смотри, как я высоко! Я могу достать до солнца!

— Я тоже так могу, подумаешь....

— Так чего же не залазишь?

— Мне нельзя в сад...

— Трус, трус, трус...

Внизу зашуршал мелкий зверь, пробегая по своим делам из одних зарослей в другие. Я вздрогнула, затушила сгоревшую сигарету и потянулась за следующей. Один раз приняв решение, я уже не позволяла себе пускать в голову сомнения — только хуже будет. Лучше уж жалеть о том, что сделал, чем о том, что не сделал — а я сделаю....

Скрипнула дверь, запоздало прозвучал торопливый стук и в комнату проскользнул Белка. Блеснул бусинками глаз.

— Извини, что тревожу. Думаю, тебе не помешает выговориться...

Я молча сползла с подоконника, махнула рукой в сторону кресла и наполнила второй стакан желтоватым вином.

— За Бешеного! — и залпом опрокинула в себя содержимое.

Белка заглянул в свой стакан, что-то решил про себя и так же залпом выпил. Потом поставил его со стуком на стол:

— Пытаешься напиться? — Белка невесело улыбнулся.

— Да, — откровенно ответила я, пожимая плечами.

— Ворон тоже попытался, но в итоге сидит где-то в саду, переваривает.

— Что сказал Сэнсей? При мне он почему-то избегает темы мести Крысе. Чего он боится?

Белка чуть шевельнулся, нарочито беспечно посмотрел в окно.

— У Сэнсея на тебя другие планы.

— Какие? — мгновенно напряглась я.

— Ящерка, — глаза Белки предупреждающе сузились, он вскочил с кресла и подошел к окну. — Клан набирает силу. Наши школы разбросаны по всему Миру. Город трепещет при упоминании имени Сэнсея, многие почитают за счастье оказаться на приеме в его доме. И вот появляется Крыса — вылезший из грязи выпендрежник, неук и кретин. Сколачивает банду, скупает костюмы, машины и казино, как сумасшедший, и теперь строит из себя бизнесмена. Только внутри каким был, таким и остался...

Ночь сгущалась, свечки еле тлели, но в голове, как ни странно, прояснялось.

— Это хорошо, Белка. Очень хорошо... — зашипела я в темноте, скрюченными пальцами, как когтями, терзая подушку. — Падаль, она от успеха голову теряет. Нахальной становится и неосторожной...

— Ящерка, отец ОЧЕНЬ против, чтобы ты влазила в это дело. Он категорически запрещает тебе брать в руки оружие, телефон либо выходить за пределы имения без сопровождения.

— Так он боится за меня, или опасается моего вмешательства?

Я резко дернула плечом, вдавила сигарету в пепельницу и зло посмотрела на Белку. Он пришел не говорить по душам, он пришел в мягкой манере сообщить пленнице распорядок ее дня в тюрьме.

...— Думаю, Белка выполнит все как надо. Они с Ящеркой были достаточно дружны... когда-то... — Ворон опустил голову, рассматривая фонтанчик темной воды, бьющий из-под камня.

— Приказ Сэнсея был достаточно четким. Белке понадобится только передать слова хозяина, и все. Что может не получиться? — безразличные глаза Мангуста смотрели с легким недоумением.

— Ты не знаешь ее, — презрительно бросил Ворон, и Мангуст ощерился в ответ. — И, хотя Сэнсей другого мнения, ты вряд ли когда-нибудь подберешься к ней настолько близко.

— Сэнсей — хозяин, объединивший сотни людей в отлично отлаженную, бесперебойно и беспрекословно работающую машину. И эта девушка...

— Госпожа, — укоризненно поправил его Ворон. — Для тебя она — госпожа.

— Пока, — невозмутимо отозвался преемник, срывая травинку и медленно пробуя ее на вкус. — Хорошо, и только эта молодая госпожа нуждается в клетке, чтобы выполнить приказ хозяина? Почему же Сэнсей не прививает ей необходимую покорность?

— Иначе он потеряет ее, — тихо ответил Ворон.

Мангуст приподнял бровь:

— Она показалась мне достаточно разумной для того, чтобы понимать, что только покорность и послушание будут достаточным проявлением ее уважения и любви к Клану.

— Она уважает и любит Клан, но понимает это немного по-своему.

Мангуст только хмыкнул.

Сегодня четверг. Четвертый день моего заточения в темнице детских воспоминаний, летней неги и связывающего по рукам и ногам подобострастия. Утренние подносы с круассанами, кофе и восхитительными заварными пирожными, которые могли быть принесены и в пять утра, а встать с постели я могла и ближе к полудню. Горячие ванны, растапливающие тело до жидкого состояния, умелые массажисты, легкий пахучий ветер с цветущих лугов и глухие крики учеников, отрабатывающих приемы на тренировочных кортах за флигелями.

Днем я находилась в состоянии медузы, лениво шевелящей щупальцами, но с приходом вечерней прохлады оживала, и мою душу и разум начинала терзать жажда деятельности и бессильная злоба на ту тюрьму, что мешала мне осуществить задуманное. Но сегодняшний вечер был особенным, и вряд ли даже Сэнсей мог мне помешать. Как и всегда по четвергам, меня звали музыка и, как ни странно, любовь.

Черные свободные брюки, средний каблук, белоснежная хрустящая рубашка и низкий хвост длинных волос. Я смотрела на себя в зеркало старинной работы и наполнялась музыкой, пританцовывала, распахивала настежь все двери в душе и выпускала на поверхность и романтичность, и тоску, и жестокость, и любовь... Жуткий клубок эмоций, запертый неделями в глубине моего существа.

Я подмигнула отражению, коротко и с усилием выдохнула и, подхватив маленький рюкзак и кожаный пиджак, тихо вышла из своих апартаментов.

— Ты куда, Ящерка? Ты не запомнила моего приказа? — Сэнсей отделился от стены, как тень, и мягко поплыл в мою сторону. Я застыла на ступеньках с рюкзаком в одной руке и брелоком от "Нивы" в другой. Ну надо же...

— Ты же знаешь, сегодняшний вечер у меня занят.

— Это так важно?

— Важнее, чем ты думаешь.

Я подошла к перилам, повесила на них рюкзак и медленно натягивала пиджак, не зная что говорить дальше. Мелкие мотыльки кружились вокруг бумажного фонарика, пытались проникнуть внутрь и листопадом сыпались на веранду. Сэнсей сложил руки в рукава, поежился от вечерней прохлады.

— Выдам я тебя замуж, Ящерка, чтоб ты хоть кого-то боялась. И дам ему абсолютную свободу действий, дам власть над тобой.

Я внутренне сжалась от ужаса, от мысли о таком страшном насилии, созревающем в голове Сэнсея, но ответила достаточно безразлично:

— И кто же, по твоему мнению, согласится стать мужем женщины, шляющейся невесть где ночами, пропадающей на недели, а потом возвращающейся с головами врагов Клана в мусорных кульках? А?

Но мое ехидство осталось без ответа.

— Почему ты нарушаешь приказ, Ящерка? — интонация была мирной, даже чуть усталой.

— Честно? Я не могу жить без воздуха, без пищи и без четвергов. Надеюсь, ты понимаешь. Не думаю, что я могу подвергнуться хоть какому-либо риску. О том, кто я, знают немногие. А вот во всем, что касается моей непосредственной деятельности, я никогда не позволяла себе ослушаться. Разве что, — я холодно улыбнулась одними губами, — когда мое непослушание идет тебе же на пользу.

— Что ты ищешь в этом водовороте? Зачем бросаешься в клоаку Города добровольно? Можешь не выплыть... — Сэнсей подошел совсем близко, блеснули словно маслом смазанные волосы. — Кого ты ищешь там?

— Того, кто купит мне новую жизнь и новое имя, — я откровенно смеялась. — Того, кто скажет, что берет на себя все мои проблемы, за которым я пойду в огонь и воду. Того, кто поймет меня и дополнит. Ну, пока!

Я махнула рукой и побежала в темноту за дом. Через пару минут грязноватая "Нива" миновала ворота. Я мчалась в Город.

— Выходи, — Сэнсей смотрел, как медленно закрывались массивные ворота, за которыми минутой раньше исчезла Ящерка.

— Вы знали, что я здесь? — Мангуст вкрадчивой, текущей походкой вышел в круг света фонарика и поморщился, глядя на мушиный хоровод.

— Думаю, не только я, — оскалился Сэнсей, и от его улыбки Мангуста прошибла крупная ледяная дрожь. — Хотя не уверен, вычислила она тебя, или подумала на Белку. Второе, как ты понимаешь, предпочтительнее.

Мангуст молча кусал губы, досадуя на свою промашку. Но Сэнсей не усугубил дело презрением.

— Не терзайся, ее слух и интуиция не хуже Белкиных, а ты практически с ней не знаком.

Сэнсей резко отвернулся и направился к сёдзи. Затем остановился и процедил, не оборачиваясь:

— Следить за каждым шагом. Обо всем подозрительном докладывать немедленно. Немедленно!

И скрылся в глубине дома.

Мангуст перевел дух. Первым этой ночью поедет Паук и его пятерка. Думать о том, что придется присылать кого-то на замену Пауку, очень не хотелось.

Город — живое существо, он дышит и растет. В нем клокочет жизнь, днем вливаясь толпами людей в отверстые рты муниципальных зданий, больниц и школ, а по ночам питаясь безудержным сумасшествием толпы, звереющей в барах, казино и ресторанах. Все они — дети ночи, на дух не переносящие солнечный свет. В ночи легко быть загадкой, окутать себя множеством покровов лжи, представить себя в выгодном свете. Или наоборот, скрыться за чужой маской, тенью скользить в толпе, стать человеком без лица и судьбы.

Вот я, например, теряю здесь все, кем и чем я есть.

Я паркуюсь на окраине района Снов, где мужчины и женщины, отбросив приличия и условности, осуществляют свои самые сладкие и запретные сны, где нет ничего недозволенного, разве что убийство того, кто слабее. В таких случаях приходит в действие машина — двойник клана Сэнсея. Ловкие незаметные убийцы без промедления приступают к работе, и не было случая, чтобы виновник не был найден, убит и выброшен в центр района в назидание толпе. Если же завязывался спор между равными по силе, район безучастно следил за исходом схватки. Победитель отправлялся отмечать победу, побежденный же отправлялся на корм бродячим псам.

Я проворно двигалась в толпе, греясь в мертвом свете неоновых огней, реклам и гирлянд. Пройдя пару улиц, запруженных народом, я наконец достигла цели.

Двухэтажное здание без вывески создавало смешанное впечатление уюта и заброшенности. У внушительных дверей стояла стилизованная под древность будка привратника, над крыльцом свешивались кованые фонари на тяжелых цепях и немилосердно скрипели от каждого дуновения.

Первый этаж был отдан под номера. Как показала практика, выпрыгивать из окон в случае чего со второго этажа горе — любовники категорически отказывались, чем портили нервы гостей и репутацию заведения.

Второй этаж отводился под закрытый клуб — ресторан — дискотеку для разноцветных прелестников, хотя при желании любой "натурал" тоже мог тихо посидеть в уголке, если был не очень пьян и в достаточной мере деликатен.

Я стукнула в окошко швейцару:

— Привет, Котяра.

В ответ в будке заворочались, и на улицу протиснулся охранник Кот, шириной во всю будку, высотой под второй этаж.

— Что-то ты припозднилась. Курить есть?

— На, — я протянула Котяре пачку тонких и изящных сигарет. — Только огня нет.

Мы закурили от Котяриной зажигалки и неспешно поболтали о том, о сем.

— Много народу сегодня, все тебя ждут.

Я только отмахнулась.

— Кстати, слыхала про заварушку? Крыса устроил, массу народа положил. — Кот удовлетворенно прищурился, заметив мой неприкрытый интерес, и глубоко затянулся. — Фу, что за бабскую дрянь ты куришь?

Я медленно перебросила рюкзак с одного плеча на другое и провела ладонью по волосам. Терпение меня покидало. Кот это, видимо, почувствовал, потому что быстро затушил ногой окурок и выложил, как на духу:

— Крыса повадился в "Русалочий Пруд" захаживать. Снимет там пол-этажа и буянит до утра с девками и охраной. Так вот он на днях из окна выкинул...

Кого Крыса выкинул и что потом случилось, меня волновало мало. Важно, что местонахождение гада было до зубовного скрежета близко. Я плотоядно улыбнулась:

— Ну и хрен с ним, Кот. Я пошла.

Зал был освещен скудно и очень выборочно. На каждом столике горела голубым огоньком лампа, маленькая группа музыкантов ловила два-три луча света, в которых плясали под музыку клубы пыли. Посетители утопали в полутьме, шевелящейся, томной и жаркой, расплывающейся в тонких струйках сигарного дыма. Неслышно скользили официантки, оркестр негромко наигрывал что-то тягучее.

Полярная Сова сидел за одним из огороженных с трех сторон столиком, потягивая виски. Его белоснежный, довольно высокий ежик взмок от тропической жары, царящей в заведении, но кристально чистые серые глаза цепко оглядывали каждого входящего. Слева к нему всем телом прижался его питомец и воспитанник, которого на данный момент Сова звал Танагрой. Жарко дыша в шею Полярной Совы, Танагра ластился к хозяину, терся щекой о мускулистое плечо, оставляя на черном шелке рубашки влажные пятна, жадно сосал мочку с маленькой сережкой-колечком.

— Жарко, — безразлично и медленно Сова отстранил мальчишку. Он потягивал виски и ждал. Она запаздывала.

Зашелестели занавески из бусинок, и легкая фигурка почти бегом метнулась к служебному помещению. Сердце Полярной Совы ухнуло вниз, а потом вернулось, выплясывая под ребрами чечетку. Рука Танагры шаловливо потянулась к брюкам Совы, залезла в карман. Не глядя, Сова сгреб своего раба за рубашку на груди и прошипел, не отрывая глаз от сцены, на которой заметно оживились музыканты:

— Не отвлекай меня, не то изобью.

Танагра мгновенно извлек руку и задержал дыхание, готовясь к удару, но Сова уже отпустил его, переключившись на сцену.

Музыканты погрузились в полумрак, освещаемые только тусклыми зеленовато-голубыми лампами. Девушка в сияющей в свете софитов рубашке прошествовала к самым занавесям, согнулась пополам, словно в земном поклоне, и непринужденно уселась на краю сцены. Туда же подбежал распорядитель, девушка покивала головой, и экран над музыкантами засветился, погрузив мизансцену в иллюзорный полумрак.

Мастерство певицы заключалось вовсе не в исполнении арий или сложных джазовых композиций. Для своего репертуара она подбирала старые и новые песни, ежедневно звучащие на волнах радио на разных языках. Но исполняла она их, словно тайны своей души исповеднику поверяла, страстно и безнадежно, завораживая бархатными интонациями, создавая и накаляя в зале атмосферу мистического желания, рождая пугающие вздохи за спиной у взмокших любовников, маня и сталкивая.

1234567

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓