Спираль времени

Вдобавок отец прекрасно говорил по-французски и относительно неплохо по-русски.

Делаю еще одну пометку.

Что же еще знал и умел мой отец?

— Кто такие "грязнокровки"? — перебивает мои размышления голос Тома.

Откладываю перо, смотрю на мальчика.

— Грязнокровки — это уничижительное название тех волшебников, у которых оба родителя магглы.

Том серьезно кивает.

— Откуда ты взял это слово?

— Я больше не буду его говорить, — вместо ответа произносит ребенок.

— Почему нет? — прищуриваюсь.

— Ну... оно ведь плохое.

— Да, но это не значит, что его нельзя произносить. Смотри, Том. Бывают глупые дети, правда?

Том кивает.

— Но если ты назовешь умного человека глупым, он рассердится.

— Но если я назову глупого глупым, то он тоже рассердится, — вдруг говорит мне мой сын.

— Да, — соглашаюсь. — Но только в этом случае ты можешь назвать его просто "не очень умным" — это будет верно. Можешь назвать "дураком" — это тоже будет верно. А можешь назвать "тупым идиотом". Все это будет верным — только что-то более обидным, чем другое. Поэтому в слове "грязнокровка" нет ничего плохого. Оно просто более обидное, чем "магглорожденный".

— Раймонд Лестрейндж назвал грязнокровкой моего отца, — признается Том, помолчав. — Это правда?

— Почему он так решил? — интересуюсь.

— Когда я назвал ему свою фамилию, он сказал, что никогда такой не слышал. И поэтому мой отец, скорее всего, грязнокровка.

Вдох, выдох.

— Нет, Том. Это не так.

— Я ему так и сказал, — облегченно вздыхает мальчик.

Киваю.

— Те, у кого один из родителей маггл или магглорожденный, называется "полукровка", — говорю мальчику. — Все остальные считаются чистокровными.

— Мой отец не мог быть магал... магглорожденным, — уверенно говорит Том. — Вы ведь говорили, что у нас родственники по отцовской линии. А вы — сильная волшебница.

— Почему ты решил, что я сильная волшебница? — улыбаюсь сосредоточенному мальчику.

— Раймонд сказал, что вы учились в Дур... Дустар...

— Дурмстранге, — поправляю. — Да, я училась там. И да, туда берут только магически сильных детей.

— Раймонда отец тоже хотел туда отправить, — хмурится Том. — Но ему отказали.

— Не повезло, — фыркаю. — Такое бывает. Каждый год в Дурмстранг приходят несколько сотен детей. И после вступительных испытаний остается один из пяти.

Смотрю на задумчивого Тома.

— Там учат лучше, чем здесь? — интересуется мальчик после некоторого раздумья.

— Лучше, — отвечаю уверенно. — Но я буду учить тебя дополнительно. И ты ничего не потеряешь.

— Спасибо, Анна, — кивает мне Том.

* * *

В приюте, похоже, Тома не учили ничему. Он слабо считает, плохо пишет. Но он много читает, хорошо запоминает и анализирует прочитанное.

Почерк у Тома отвратительный. Я смотрю, как мальчик размазывает по пергаменту чернила, усердно выводя буквы, и морщусь.

— Том, погоди, — взмахом палочки убираю чернила с пергамента, заодно и с пальцев и даже лица ребенка. — Давай начнем с начала. Смотри, как держат перо.

Я показываю, как класть пергамент и ставить руки, показываю, как чистить перо перочисткой, показываю, как аккуратно промакивать строчки, как следить, чтобы к перу не пристала ненужная грязь или волоски.

— Пиши лучше медленно, но красиво, — объясняю ребенку. — Скорость придет сама.

— Хорошо, Анна, — говорит он и снова принимается за французские слова.

Смотрю на старающегося мальчика и вспоминаю четкий, ровный почерк отца, который я безуспешно пыталась скопировать в детстве.

* * *

— Профессор Монро, а можно мы с Томом сходим полетать? — интересуется у меня после обеда Стивен Булстроуд, который, как и в прошлом году, остался на Рождественские каникулы.

На секунду в глазах Тома проскальзывает изумление, но затем он снова делает серьезный вид. Кажется, мальчик решил не показывать, что его что-то удивляет.

— Если он сам захочет, — пожимаю плечами.

— Том, пойдешь? — спрашивает Булстроуд.

Том смотрит на меня и кивает почему-то мне.

— Только, мистер Булстроуд, — смотрю на слизеринца. — Том раньше никогда не летал. Покажете ему, как правильно метлой пользоваться.

— Хорошо, госпожа декан, — кивает второкурсник.

— И возьмите с собой мистера Лестрейнджа, — говорю. — Пусть он проследит за Согревающими чарами для вас обоих.

— Так он уже на поле, — улыбается Булстроуд. — Только нас дожидается!

* * *

Посидеть спокойно мне не удается. Через час прибегает один из студентов Гриффиндора и сообщает, что Том в лазарете.

Бросаю книгу, мчусь в Больничное крыло.

Том сидит на кровати. Правая рука до плеча затянута плотной повязкой. Рядом стоят Булстроуд и Лестрейндж. При виде меня они краснеют, пытаются спрятаться друг за друга.

Живой...

Выдыхаю с облегчением, приподнимаю одну бровь.

— Итак?

— Эм... профессор Монро... Эм...

— Я упал, — коротко произносит Том.

— Почему? — перевожу взгляд на сына.

— Я больше не буду.

— Надеюсь, — киваю. — Только ты не сказал мне причину.

— Профессор Монро, — собирается с духом Лестрейндж. — Я... я хвастался. И пытался показать вашему сыну, что умею летать без рук. Он попробовал повторить... и упал.

— После этого мы сразу побежали сюда, вы не подумайте! — перебивает его Стивен Булстроуд.

— В следующий раз, мистер Лестрейндж, — говорю ледяным голосом, — демонстрируйте ваше непревзойденное мастерство кому-нибудь другому, а не новичку, впервые в жизни метлу увидевшему. Особенно, если это мастерство нарушает технику безопасности полетов.

Лестрейндж готов провалиться сквозь пол на этаж ниже.

— Я... я больше не буду, профессор Монро...

— Я очень надеюсь, что у вас, как у любого нормального слизеринца, мозгов больше, чем гонору, — киваю. — А наказание вам — будете сидеть в одной палате с Томом, пока у того рука не заживет.

— Но сегодня же Рождество! — чуть не плачет слизеринец.

— Точно, мистер Лестрейндж, — прищуриваюсь. — Правда, грустное совпадение?

Теперь я знаю, почему отец ненавидел квиддич.

* * *

Но на праздничный ужин мальчики все-таки являются. Рука Тома перевязана, но всего лишь небольшим бинтом. А Лестрейндж идет рядом, словно охраняя.

— Нас отпустила мадам Дюваль, — поясняет он мне, когда я вопросительно гляжу на своего "змееныша". — Сказала, что к утру все заживет, а праздничный ужин пропускать нельзя, потому что Рождество! — поспешно добавляет он.

Улыбаюсь, киваю.

— Хорошего Рождества, ребята.

— С Рождеством, профессор Монро, — отзывается Лестрейндж с облегчением в голосе.

Том молча кивает мне в ответ.

* * *

Неделя проходит в хлопотах. У Тома оказывается слабый желудок, и мне приходится просить у профессора Слизнорта разрешение воспользоваться его лабораторией.

— Без проблем, Анна, — улыбается толстячок. — А что вы будете варить?

— Хочу рассчитать индивидуальное зелье для укрепления пищеварения.

— А, вашему сыну!

— Да, — киваю.

— Может, я вам помогу?

Киваю.

— Хорошо, Гораций. Помощь хорошего зельевара никогда не мешает.

* * *

Зельевар Слизнорт, может быть, и хороший, но колдомедик из него — как из меня ловец. Когда я беру кровь у Тома, он делает большие глаза.

— А зачем это? — кивает он на серебряный кинжал, которым я делаю надрез на руке мальчика.

— Только серебро не оставляет магического следа на крови. Любые остальные материалы могут изменить ее свойства, что помешает сделать правильный анализ.

— Да? — на лице Слизнорта — удивление.

— Да. Это одно из Правил Целителей.

— А зачем клятва?

— Это вопрос этики. Кровь ценна. Лично вы готовы отдать ее в руки того, кто может использовать вашу кровь вам во вред?

— Эм...

— Вот-вот.

— Интересно...

— Об этом писал еще Мунго, — фыркаю. — Почитайте, там есть нюансы, которые стоит учитывать при приготовлении зелий.

— А что еще? — в глазах Слизнорта — огоньки.

— Это вам лучше прочитать самому, — улыбаюсь. — В библиотеке есть "Человеческие компоненты в зельях" — очень хорошая книга.

— Эээ... Темная?..

— Ничуть, — смотрю на испуганного зельедела. — Там освещаются вопросы использования кожи, крови, волос и костей, добытых без насильственных действий. Есть, конечно, и Темная книга на эту же тему... Но не волнуйтесь, ее в школе нет.

— Ааа...

Перевожу взгляд на Тома. Тот стоит, склонив голову, и с явным любопытством прислушивается к нашему разговору.

* * *

— Чем отличается Темная Магия от обычной? — задает мне вопрос Том, когда мы возвращаемся в нашу комнату.

— Вся магия обычная, — поясняю. — Условно ее делят на Темную и Светлую, а так же нейтральную. К Темной принято относить те приемы — заклятья, ритуалы или артефакты, которые некоторым образом вредят тому, кто их практикует, либо которые используют негативные эмоции, страдания или боль. Но последнее время Министерство Магии любит в список Темных Искусств относить едва ли не все подряд. Так, например, существуют так называемые Непростительные заклятья — Авада Кедавра, Круциатус и Империус. Авада — убивающее, Круциатус — пыточное, и Империус — подчиняющее. Из них Темными с большой натяжкой можно назвать два — Аваду и Круциатус. Империус до середины прошлого века Темным не считался, пока один особо ушлый маг едва не устроил переворот, подвергнув действию этого заклятия несколько высокопоставленных лиц.

Том хихикает.

— Ага, — подтверждаю.

* * *

Тридцать первого декабря утром идет снег. Смотрю на пушистые хлопья, падающие на землю, оглядываюсь на Тома.

Мальчик тепло одет. На нем свитер, шерстяная мантия и теплый меховой плащ.

— Куда мы идем? — интересуется Том, когда мы отходим на приличное расстояние от Хогсмида.

— За твоим подарком, — улыбаюсь. — А идем мы в Косой Переулок.

В Косом переулке мы заходим в кафе Фортескью, где я покупаю Тому большую порцию мороженого.

— Заболеть не бойся, — поясняю. — Перечное зелье еще есть.

— Я не боюсь, — хмуро говорит Том и берет ложку.

После кафе мы идем, собственно, за самим подарком.

— Что будет угодно? — улыбается нам молодая девушка лет двадцати за прилавком магазина "Волшебные звери".

— Том, выбирай, — говорю мальчику, заворожено глядящего на фиолетовых жаб.

Мой Теперь-Уже-Сын проходит мимо жаб, мимо кроликов... И останавливается рядом с террариумом, где сидят змеи.

Ну да, это логично.

— Это ядовитые змеи, — предупреждает нас девушка.

Том наклоняется над стеклянной коробкой.

— Привет.

— Привет, Говорящий!

Напряженно кошусь на девушку, которая торопится к нам, выйдя из-за прилавка, взмахиваю палочкой.

— Конфундо!

Взгляд продавщицы расфокусируется.

Том протягивает руку к одной из змеек — индийской кобре. Та лениво заползает ему под рукав.

— Я назову тебя Нагини... — шипит ей Том.

Вздрагиваю, сжимаю палочку так, что становится больно.

Вдох, выдох.

— Это ядовитая змея, — повторяет девушка, с которой почти спал Конфундус. — Она может укусить.

— Не укусит, — поднимаю взгляд на продавщицу. — Сколько с нас?

— Двадцать галеонов...

Отсчитываю нужную сумму, кладу на прилавок.

Выходим на улицу. Когда мы отходим от двери метров на пять, я останавливаюсь и присаживаюсь так, чтобы мое лицо оказалось напротив лица Тома.

— Том, то, что мы умеем говорить на языке змей — это секрет. Другие люди этого боятся.

— Но они ведь тоже волшебники. Почему они боятся? — хмурится Том.

— Они думают, что только злые маги могут говорить на парселтанге.

— Но ведь... были маги, которые говорили! Один из них даже Хогвартс строил!

— Ага, а потом с ним остальные поссорились, и он был вынужден уйти. После чего его и считают злым и нехорошим.

Вижу на лице Тома напряженную работу мысли. Через какое-то время мальчик кивает.

— Я понял.

Облегченно вздыхаю, поднимаюсь на ноги.

— Этот волшебник... Слизерин... — вдруг говорит Том. — Он наш предок?

— Да, — говорю. — В нас течет кровь Салазара Слизерина. Одного из величайших волшебников. И... с днем рождения, Том.

Том медленно кивает.

* * *

Оставшуюся неделю до конца каникул Том читает. Читает жадно, запоем. Он дочитывает "Историю Хогвартса" и принимается за "Этикет...", затем за "Основы магии". Мне приходится напоминать Тому, что подошло время обеда или ужина.

После ужина я обычно рассказываю Тому о порядках в школе. О факультетах, деканах, о преподавателях. Он иногда задает мне вопросы, на которые я старательно отвечаю.

— Что это за книга? — интересуется у меня однажды Том, когда я перечитываю учебник по Магобиологии за четвертый класс Дурмстранга.

— Учебник, — отвечаю. — Из Дурмстранга.

— А что это за буквы?

— Это русский язык. В Дурмстранге преподают на нем.

— Вы его знаете? — в глазах Тома загорается огонек.

— Конечно, — улыбаюсь. — А как бы я иначе там училась?

— А можете меня научить?

— Могу, — киваю. — Только он очень сложный.

— Сложнее французского?

— Да, — откладываю в сторону учебник по биологии. — Намного.

— А когда мы начнем?

— А прямо сейчас, — прищуриваюсь. — Во-первых, в русском языке тридцать три буквы.

— Ого!

— До семнадцатого года было тридцать семь. Так что нам будет проще...

В русский язык Том вцепляется с остервенением. Он старательно читает все подряд, отрабатывая произношение, даже не понимая смысла слов. Я иногда поправляю ему ударение, перевожу непонятные слова.

Французский дается ему намного легче.

* * *

Седьмого января приезжают ученики.

— Теперь вы будете ходить на уроки, верно? — спрашивает меня Том.

— Увы, да. Но я буду приносить тебе книги и игрушки, какие ты захочешь, — смотрю в карие глаза мальчика. — А еще ты сможешь ходить в гостиную Слизерина, общаться с другими ребятами. К тому же на следующий год ты будешь с ними жить и учиться.

— А если я поступлю не на Слизерин? — хмурится сын.

— Поступишь, — улыбаюсь. — Шляпа сама себя съест, если не поступишь.

Том улыбается в ответ.

И эта улыбка для меня — важнее всего.

* * *

У нас с Томом вырабатывается привычка завтракать у себя, а на обед и ужин ходить в Большой Зал. Том по-прежнему сидит за столом Слизерина. Первое время дети с любопытством смотрят на него, иногда кидая заинтересованные взгляды и на меня, но потом привыкают.

А еще Том не зря читал "Этикет..." Его манеры за столом, хоть и не идеальны, но значительно отличаются от тех, что были у него две недели назад, и приехавшие с каникул слизеринцы смотрят на него одобрительно. Лестрейндж же поглядывает на своих однокурсников снисходительно, а на Тома — покровительственно.

Улыбаюсь мысленно. Да, он первый подружился с Томом. Только подружился ли Том с ним?

* * *

Том постепенно осваивается в замке. Он теперь сам ходит в библиотеку, где мистер Брукс, местный библиотекарь, выдает ему книжки.