Не бойся, я с тобой

В день осеннего равноденствия в Ратуше устраивали бал. Мы прощались с летними развлечениями: шумными пикниками и веселыми прогулками. Впереди нас ждала дождливая и скучная осень, без радости, без солнца.

Мы пришли не рано. Напрасно мамочка переживала, что нам придется слоняться с глупым видом в пустом зале. Здесь собралось уже порядочно народу. В одном уголке весело щебетали девушки. Недалеко от них расположились молодые люди.

— Чорт, — попросила я, — проводи меня.

Мне никто не ответил. Я оглянулась, но не нашла брата — он уже спешил к своей невесте, черноокой красавице Каре.

— Приятного вечера, милая, — пожелала мне мамочка и под ручку с папочкой скрылась в толпе.

— Да, — откликнулась я, — приятного вечера.

— Мариша!

Откуда ни возьмись, явилась Победа, противная девчонка, под ручку с двумя своими кавалерами, Героем и Львом.

— Ты пришла одна?

Вот только ее колкостей не доставало!

— Как видишь. Милое платьице. Бабушкино, наверное?

Победа скривилась и утянула мальчишек прочь.

Бал был как бал, молодые люди как молодые люди, девушки как девушки. Музыка, танцы, мороженое, снова танцы и музыка. Ровно в полночь, подчиняясь знаку, инструменты умолкли, и люди остановились, с детским нетерпением поглядывая вокруг в ожидании чуда. Каждый год распорядители выдумывали сюрприз, стараясь затмить прошлогодний и удивить нас.

— Смотрите! — воскликнул кто-то и указал на фонтаны.

Струи воды в них начали опадать и иссякли.

— Наверху!

И мы послушно подняли головы. Голубоватая дымка, клубящаяся над нами, рассеялась, и на нас поглядело темное небо, подмигивая сверкающими россыпями звезд. Затем оно дрогнуло, дрогнуло еще раз, и звезды быстрыми метеорами сорвались вниз, прочерчивая искрящиеся дуги. И посыпались конфетки в золотистых обертках.

Во всяком случае, так задумывали господа-распорядители.

Но что-то пошло не так, и в подставленные руки полетели пустые золотистые фантики.

— Ах! — разочарованно выдохнули люди.

И в тот же самый миг вновь забили фонтаны. Их тугие струи взметнулись вверх, к падающим звездам, обрызгав каждого в зале. В воздухе запахло совсем не яблочным сидром, а нечистотами городской канализации.

— Ах, так! — гневно воскликнули волшебники и волшебницы. — Это дурная шутка!

Папочка поймал кружащийся фантик, повертел его в руках и прочел вслух:

И ГРЯДУ Я, И ВЛАСТЬ МОЯ БЕЗМЕРНА

— Нас ждут великие потрясения, — мрачно заключил он, утираясь платочком.

'Разумеется, — подумала я, — дай только, наши дамы доберутся до этих шутников!' Великолепные платья, стоившие бессонных ночей и безумных денег, непоправимо испорчены...

— Как это не во время! — вздохнул Всеслав Болиголов.

— Что не во время? — насторожился папочка.

— Ах, нет, ничего! К слову пришлось...

— Вот как?!

Я разделяла недоумение папочки: Болиголовы всегда отличались странными взглядами на жизнь. Когда, скажите на милость, неприятности случались во время?!

Пара дней миновала в хлопотах и заботах. Папочка был очень занят и редко появлялся дома. Несмотря на все усилия, дерзких шутников так и не поймали. Некоторые обвиняли моего брата Чорта и его приятелей, но те убедительно оправдались, и следствие зашло в тупик.

Между тем, господ-распорядителей выпустили из тюрьмы — горожане убедились, что злоумышленники не они, и не требовали больше жестокой и немедленной расправы.

В тот вечер родителей опять не было дома. Чорт пропадал у своей невесты вместо того, чтобы наслаждаться последними днями свободы. Бесик, мой младший брат, уже отправился спать. Я сидела в библиотеке, с недавних пор открытой для меня полностью, и читала, когда вдруг на улице раздался женский визг. К одному голосу добавился второй, затем третий, и еще, еще. Истеричный крик прокатился над нашей улицей, перекинулся на соседние, и дальше, дальше. Дурное предчувствие сжало мне сердце. Я распахнула окно, надеясь разглядеть причину паники, но ничего не увидела во тьме и выбежала к воротам на улицу.

В неверном свете молодого месяца чудилось, будто ожили камни мостовой и понеслись куда-то. Я стояла, не в силах поверить в происходящее, но потом разглядела блеск маленьких глазок и серые спинки — бежали крысы. Они текли вверх по улице молчаливым потоком, не издавая писка, не останавливаясь, и было в этом нечто противоестественное, как если бы река повернула вспять. Я кинулась обратно в библиотеку и, захлопнув двери, дернула шнурок, спрятанный от посторонних глаз за портьерами. Где-то в глубинах дома отозвались колокольчики.

И словно только этого и ждала, из норки под полом высунулась усатая крысиная мордочка, понюхала воздух, и коготки застучали по полу. Жирная крыса выбежала на середину комнаты, и вскоре передо мной, прихорашиваясь и одергивая помятый, неопрятный сюртучок, предстал господин Крыс, пройдоха и трус.

— Моя госпожа! — подобострастно пробормотал он. — Я спешил к вам. Бежим скорей со мной. Я укрою тебя в безопасном месте, я тебя спрячу. Я покажу тебе такие сокровища, о которых ты даже и не мечтала, и все, все они будут твоими!

Он подходил все ближе и ближе ко мне, протягивая грязные, когтистые руки.

— Это что еще за новости?! — спросила я его строго. — Ты последнего ума лишился?!

Он втянул голову в плечи и отступил назад.

— Скажи-ка, что происходит?

— Не знаю-с, не знаю-с! Не имею ни малейшего понятия! Только одно, одно-с известно мне: грядет беда, какой еще не видывал Зачарованный Остров!

— Бала такого он еще не видывал, да чтобы крыса делала предложение девушке из Благородного Дома — тоже новости, — пробормотала я.

— Мы крысы, то есть, я хотел сказать...

— Не поправляйся — ты правильно говоришь!

— Э-э, они, крысы, то есть, беду чуют, потому и бегут, покинув уютные норки и амбары.

— А ты не смей уходить из города. Ты можешь понадобиться нам.

— Ох, ох, моя госпожа! — заныл Крыс. — Ты меня на погибель обрекаешь!

— Поди вон!

— Ох-хо-хо!

Я не обратила внимания на его жалобы, отвернулась к раскрытым книгам. Крыс постоял, переминаясь с ноги на ногу.

— Я тут вспомнил, — сказал он меняя тон. Это за ним водилось: переходить от подобострастия к наглости, — я видел Болиголовов в катакомбах, и они там не просто гуляли.

— Вон! — повторила я.

Он оборотился и юркнул под пол.

Болиголовы в катакомбах — это интересно! Они вечные смутьяны, и жажда власти у них в крови. Неужели замыслили что-нибудь? Может, осень будет не скучной...

Прошло всего две недели после того неудачного бала, и как многое изменилось!

Чорт женился на красавице Каре, и теперь она досаждала мне на законных основаниях члена семьи. Других происшествий в городе не было, но, поговаривали, что из пещер раздаются странные звуки, и мелькают подземные огни. И погода испортилась.

Сквозь раздвинутые шторы открывался кусочек печального, увядшего, как восьмидесятилетняя старуха, сада. По стеклу медленно, будто оплакивая цветущую юность, стекали дождевые капли. В столовой горели свечи, делая мутный день немного уютнее. Их свет робел и терялся под потолком, опасливо не заглядывал в углы. В трепещущем полумраке завтракали Чорт и его молодая жена, Кара. Они поженились неделю назад, и вели себя так, точно до них это никому и в голову не приходило. Я пожалела, что не уехала вчера с родителями. Или они не остались. Или молодожены не перебрались в свой новый дом. Правда, в этом виноват затянувшийся ремонт.

— Не понимаю, Мариша, — проговорила Кара едва я присела к столу, — почему ты не поехала? Там соберется лучшее общество, может быть, и ты найдешь себе жениха...

Я посмотрела на Чорта. Он глядел на свою жену такими влюбленными глазами, точно оглох.

— Море в это время года отвратительно, — ответила я, — передай мне сливки, пожалуйста.

Наверное, ни муж, никто другой не сообщил Каре, что причина поспешного отъезда кроется не в пристрастии к пронзительным осенним ветрам, перекатывающим валы ледяной воды. С другой стороны, Чорт мудро поступает, держа свою красавицу-жену в неведении. Вряд ли она когда-нибудь до конца разберется в перипетиях жизни.

— Разве правильно сидеть тут одной?! — продолжила Кара. — Всех молодых людей разберут, и на твою долю останутся старики, подкрашивающие бороду синькой.

Кара глядела на меня блестящими темными глазами без хитринки. Будь на ее месте моя вечная врагиня Победа, то я бы не усомнилась в злом умысле. Впрочем, какая разница?!

— Вот как?! Чорт, будь любезен, подай мне во-он те специи.

Чорт уже протянул руку, но сообразил, что я у него попросила.

— Нет! Мариша, ты же обещала матери!

— А в чем дело? Там в одной баночке корица.

— В другой баночке, — холодно ответил он.

Я пожала плечами. Ну да, в другой баночке, действительно, хранили некий сильно действующий порошок. Что же с того?! Ведь я обещала мамочке! Кара поглядела на нас по очереди, пытаясь догадаться, что происходит.

— Намажь мне еще булку маслом, дорогая, — обратился к жене Чорт.

Верный ход. По моим наблюдениям, она не умела делать два дела вместе.

— Я вчера заходил в Ратушу и встретил там Победу. Она сказала, что назначила день свадьбы, — Чорт постарался отвлечь меня.

— Вот как?! И кто жених?

— Она думает, что выберет за оставшийся срок.

— Вот видишь! — вмешалась Кара, держа в одной руке булку, а в другой нож. — У нее сразу два жениха!

— Дорогая, сделай мне бутерброд! — с нажимом произнес Чорт.

Нет, это становится невыносимо.

— Все хватит! Я ухожу из дома!

По улицам бродила бездомной нищенкой осень и бормотала себе под нос унылую присказку. Дождь лил, не переставая ни днем, ни ночью, будто решил вымыть все краски. Улицы, деревья, небо стали темным и скучным. Но отвратительная погода не распугала горожан — тут и там, в подворотнях, собирались тесные кружки, и в них что-то горячо обсуждали. Меня они провожали удивленно-встревоженным взглядами.

Презанятный будет день!

И внутренний голос шепнул, что нужно отправиться на городскую площадь. Все крупные события происходили именно там, потому что она вмещала в себя половину городского населения, а другая — обычно устраивалась на крышах и балконах ближайших домов. Волшебники отличаются нездоровым честолюбием. Никто и никогда не творит даже самых ничтожных заклинаний без свидетелей, а чем больше свидетелей, тем больше почестей волшебнику. Поэтому в хрониках рядом оказываются такие события:

'Гоб Маломощный попытался решить Тринадцатое заклинание и уничтожить мир. Свидетелей 32 человека.

Неумен Труднопонимай решил заклинание второго уровня и превратил в День Нового Пути вино из городских фонтанов в уксус, за что побит камнями. Свидетелей 18 457 человек'.

Недалеко от площади меня окликнули.

— Марена!

Это была Победа. Сегодня и она выглядела необычно, чего не скажешь о ее товарищах. Лев постоянно озирался вокруг, точно высматривая ближайшие кусты, а Герой делал такое лицо, будто он не понимает, что творится в мире, но, как только разберется, тотчас все наладит. С этими двумя я бы и разговаривать не стала, а вот Победа всегда находила как развлечь.

— Что происходит? — вопросила она немного нервно.

— Дорогая, что за вопрос? Я ни с кем не вижусь. Как ты тогда сказала: в кого превращается человек, если сидит дома, а не трудиться ради общественного блага?

— В трутня, — неохотно ответила Победа.

— Да, точно — в трутня. А что может знать трутень?

— Ну, чего ты, Мариша, — вмешался миролюбивый Лев. — Чего ты сразу задираешься?

— С утра день не задался. Сначала Чортова женушка, теперь вот вы, — честно призналась я.

— А! Так ты с Чортом разговаривала! — и лицо Победы изобразило отвратительное удовольствие.

— Я с ним каждый день разговариваю, — пожала я плечами, чувствуя, как трещит подо мной истончившийся лед превосходства. Победу, конечно, мои слова не обманули. Она не скрывала торжества. И я подумала, что пора возвращаться на твердую почву дня сегодняшнего.

— Что в Ратуше говорят?

— Ничего. Велели по домам расходиться и ждать, — ответила она, и улыбка погасла.

— Это мудрый совет.

— В городе не осталось никого из Благородных Домов... — нервно оглядываясь и понизив голос, сообщил Лев.

— Вот как? — язвительно спросила я, смерив его взглядом. Он смутился, опустил вихрастую рыжую голову и поправился:

— Почти никого.

Я вспомнила, как торопливо собиралась вчера вечером мамочка. Слуги до сих пор не навели в доме привычного порядка.

— Это ли причина для беспокойства? Помню, однажды вы сами рассуждали, как замечательно бы жилось без Благородных Домов...

— Да, но... — начала Победа и оборвала сама себя.

Мы немного помолчали. В долгом молчании смысла я не видела. Все равно вот-вот узнают.

— Болиголовы опять захватили власть!

— Что?! Как это?!

— Если вы помните историю, то это иногда бывает с ними. Благородные Дома покинули город, чтобы в сумятице никого не поубивали.

— Но что же теперь будет? — воскликнула Победа.

Я поморщилась.

— Ничего. Недельку-вторую кто-нибудь из Болиголовов побудет узурпатором, запутает дела и, спрятав в своих неприступных горных замках общественные ценности, позовет Благородные Дома обратно.

— Но это незаконно! Это переворот! Государственная измена! — вскричал Герой, и глаза его загорелись: им овладела жажда опасных приключений.

Я пожала плечами. Ах, зачем принимать это к сердцу!

На улице послышался лязг железа непривычный для нашего городка. Со стороны площади, забавно переставляя железные ноги, к нам двигались латники в полном доспехе с поднятыми вверх мечами. Их вел, шагая вразвалочку и засунув руки за пояс, один из Болиголовов.

Зрелище, воистину, устрашающее.

— Марена Чорен! — крикнул он издалека. — У меня есть приказ арестовать тебя и препроводить в тюрьму.

Казалось, он ожидает, что я пущусь наутек, а его латники погонятся за мной, и он от души развлечется. Я пригляделась к Болиголову. Быть может, мстит за то, что я отказалась выйти за него? Но нет, с этим представителем Благородного Дома я не знакома.

— Вот как?! — спросила я, не трогаясь с места. — За что же такая честь?

— У меня приказ арестовать каждого из Благородных Домов.

— У тебя будет немного работы, — заметила я. — А что, твой караул — заколдованные латы?

Болиголов подкрутил лихой ус.

— Ага.

— Какая прелесть! Вы, наверное, давно готовились. Надо же выдумать такое, выковать доспехи, а наложить заклятье — задача высшего уровня сложности...

— Ага. Ну как, ты идешь с нами?

Он все еще надеялся на отчаянное сопротивление.

— Конечно! Меня еще никогда не заточали в тюрьму, и, кто знает? представиться ли еще когда-нибудь такой замечательный случай?!

Латники окружили меня. Я кивнула на прощание Победе с мальчишками, и меня повели к Ратуше.

Узурпировать власть на Зачарованном Острове так-то не просто. У нас нет ни армии, ни полиции, которых можно подкупить, переманить на свою сторону, и чтобы удерживать в подчинении город, нужно изобрести нечто оригинальное. Болиголовам это удавалось, как никому. Но трагедия их Дома состояла в том, что те, которые умны, — изнеженны и нервны, а те, которые храбры, умеют красиво носить камзолы и лихо закручивать русый ус.

Перед Ратушей, на площади, залитой холодными дождями и туманным светом ноябрьского дня, ровными рядами стояли несколько дюжин латников. Людей на площади не было — никто не рисковал приближаться к бездушному железу. Однако занавески на окнах соседних домов колыхались, точно от сильного ветра — это подглядывали любопытные, но осторожные волшебники.

Меня проводили в Малый зал, принадлежавший советникам Верхней Палаты, то есть представителям Благородных Домов. Он славился тем, что был самым холодным помещением в Ратуше, поэтому советники никогда не оттягивали с решением дел.

Обстановку Малого зала можно назвать неформальной: три десятка кресел полукругом стояли возле большого камина и чередовались со столиками, куда ставили бокалы с напитками, легкую закуску на тарелках, а при необходимости раскладывали бумаги.

В Великом зале, в котором заседали члены Нижней Палаты, несмотря на то, что беспрестанно говорили о свободе и равенстве, царил строгий регламент, а кресла были привинчены к полу, и никто из заседателей не посмел бы заказать аперитив и закусить спелой дынькой.

Теперь Малый зал изменился. Кресла отодвинули к стенам, столы составили в ряд, и за ними восседал сам узурпатор из Благородного Дома Болиголовов, Всеслав. Еще нестарый привлекательный мужчина, он отличался веселым нравом. Поговаривали, что своими шутками Всеслав уморил двух жен. Болиголов сидел на деревянном стуле с прямой и высокой спинкой — очень неудобной мебели, но она выгодно подчеркивала благородство его осанки. Узурпатор оторвался от бумаг.

— А, Мариша!

— Доброе утро, Ваше узурпаторство. Ты мне должен за бальное платье — его пришлось выкинуть. Мне и всем дамам!

Всеслав, возведя глаза к потолку, прикинул что-то, вздрогнул и торопливо сказал:

— Уверяю тебя, эта дурацкая шутка на балу не наша затея. Я не виноват! А как доказательство — платье моей матери тоже пострадало. Неужели ты думаешь, что она позволила бы мне, ради любых целей, испортить свое платье?!

— Безусловно, нет. Это одна из тех вещей, которые непростительны даже любимому сыну. Но если это сделали не вы, тогда кто же?

— К сожалению, не знаю, — признался Всеслав и тут же перешел в наступление:

— Ты не уехала. Почему?

— Ненавижу ветер — он портит прическу.

Узурпатор понимающе усмехнулся и покачал головой.

— И Чорт со своей прекрасной супругой тоже остался, — добавил он.

— У них медовый месяц, и они не интересуются внешним миром. Чорт уже неделю газет не читает.

— Ну, и не будем отвлекать их, — сказал Всеслав весело.

Вот с этим я никак не могла согласиться. Все они, Болиголовы, страдали от чрезмерной мягкости. Разве так поступают нормальные узурпаторы? Нет, они хватают молодоженов и заталкивают в камеры на противоположных концах коридора, а еще лучше — на разных этажах, и под страхом смерти запрещают тюремщикам передавать записки. Я только покачала головой, и уже хотела сообщить ему свое мнение, когда нас прервали.

Распахнулись двери, и на пороге возник молодой человек.

— А, Сибилл! Ты вовремя, — радостно воскликнул Всеслав. — Как добрался?

— Ах, не спрашивай! — простонал Сибилл. — Ужасно! Пришлось взять карету, а ты знаешь, какие жуткие дороги в это время года!

И обессилено рухнул в кресло. У Всеслава доставало характера стойко переносить чужие неприятности.

— Позволь представить тебе, — без намека на сочувствия к страданиям родственника продолжил он, — Марена Чорен. Марена, это Сибилл Болиголов, мой кузен. Ему принадлежит прекрасный горный замок в очень живописной местности на западе Острова.

Сибилл открыл глаза.

— Очень, очень приятно! Мы встречались с Чортом, и он много говорил о тебе...

— Вот как?! — подозрительно спросила я, но Сибилл, кажется, не расслышал и продолжил:

— Как он поживает?

— Женат, — я подавила вздох.

Камеры находились под землей. Масляные светильники чадили и скупо освещали темный коридор. Сырой и спертый воздух застоялся. Огромный замок на камере открылся с трудом, ржавые петли решетки надрывно взвыли. Стражник пропустил меня в камеру, старательно запер дверь и повесил ключ на большой гвоздь у входа.

Я присела на топчан и оглядела новое жилище. Одну стену покрывал цветной лишайник. У другой — примостился шаткий столик и некрашеный табурет. Над ними — какие-то письмена, выцарапанные на камне. Разобрать их в тусклом свете было невозможно, но отчего-то у меня складывалось твердое убеждение, что они не являются ни образцом стиля, ни мыслью философской глубины. Несмотря на это, я ощутила близость духа с тем узником, который выцарапывал это незамысловатое послание с упорством маньяка изо дня в день, чтобы не свихнутся от гнетущей, подавляющей волю ватной тишины подземелья.

В шесть вечера латник внес сервированный цветами и белоснежными салфетками столик. Из-под серебряных крышек разливались пряные запахи кушаний. Да, Болиголовы понимают толк в еде. Я проглотила слюнки, и отправила все обратно, потребовав черного хлеба и воды. Принесли бутылку вина и сдобную, еще теплую булку. Я вздохнула: этому нужно покориться.

Время тянулось медленно. Казалось, что сюда, в подземелье, лишенное света и звуков из внешнего мира, оно вообще не заглядывает. Я легла на жесткий деревянный топчан и закрыла глаза. Прошло всего несколько часов, а чудилось — годы. Никогда не предполагала, что быть узником — тяжкий труд. Сколько терпения необходимо, чтобы оставаться на одном месте!

Наверное, я заснула и не услышала, как отомкнули замок.

— Мариша! — позвал меня кто-то. Я не узнала, кому принадлежит голос, и не откликнулась, притворяясь спящей.

— Мариша! — повторили более настойчиво. — Это я, Сибилл.

— А-а! — я села и быстро поправила волосы. — Что хочешь ты от бедной пленницы?

— В подземелье сидеть вредно — от этого портиться цвет лица. Ты не откажешься прогуляться со мной?

— Не откажусь, — я подумала, что прогулка развеет скуку последних часов. — А какая там погода?

— Полнолуние.

Он подал мне руку, и мы покинули мрачные казематы Ратуши.

Низкие тучи, что в последние недели тяжко переваливались по небу, расползлись, и в черно-синей ночи сияла круглобокая светлая луна. Небо с редкими точками звезд пронзали лучи бледного лунного света и падали на землю, бессильные разогнать густые чернильные тени.

Сибилл, увлекая меня за собой, ступил на лунный луч. Я не успела даже удивиться, как ощутила под ногами его упругость.

— Ты никогда не гуляла по лунной дорожке? — спросил он. — Не бойся, мы не упадем, главное — не заходить далеко, иначе не успеешь вернуться.

— Не ожидала услышать нечто подобное от Болиголова. По-моему, вы все время заходите слишком далеко.

Он усмехнулся и не ответил. Некоторое время мы шли рядом и молчали. Внизу под нами город разворачивал темные кварталы с редкими поздними огнями.

— На этот раз, — начала я, полагая, что ему будет приятен комплимент, — вы подготовились основательно. Латники — очень остроумная выдумка.

Сибилл пожал плечами.

— Да, но сколько беспокойства! Родители настояли, чтобы я непременно ехал. А во всем виновата глупая прорицательница: она хотела польстить и предсказала на мое рождение, что я стану правителем Зачарованного Острова.

— А ты не хочешь?

— Никогда не мечтал. К тому же это предсказание вынуждает меня убить Всеслава. Фу! Я не переношу крови.

— Можно отравить его, — сочувственно подсказала я, — если ты противник оружия.

— Но мне нравится кузен. К тому же, мой идеал — маленькие радости тихой деревенской жизни, шелковые сорочки, отличная кухня и, может быть, жена, дети, если они не будут очень надоедать мне, — он печально вздохнул и спросил:

— А что же ты, Мариша? Чем бы ты хотела заниматься?

— Заниматься? В чем ты меня подозреваешь?! Я собираюсь прожить так, как полагается порядочному человеку — ни во что не вмешиваясь.

— Очень разумно, — одобрил Сибилл.

Ночь заканчивалась, и мы остановились на ступенях Ратуши.

— Мариша... — начал Сибилл.

Какой находчивый! Мы проговорили половину ночи, и у меня кончились слова. Но договорить он не успел — с шипением вспыхнули ветвистые оранжевые молнии.

— Что это? — удивилась я. — Поздняя гроза или ваши затеи?

— Нет, — ответил он, озадаченный, кажется, не меньше моего. — Я ничего об этом не знаю. Дождь опять полил, давай зайдем внутрь.

Сибилл отворил дверь, но я не могла оторвать взгляд от густой темноты, в которой исчезли молнии. Там, во тьме, происходило нечто загадочное. То ли глаза меня обманули, то ли и на самом деле, на миг я увидела голубоватое свечение.

— Мариша! — окликнул он.

— Иду.

Я приготовилась провести томительный и одинокий день в камере, когда неожиданно появился Сибилл.

— Подумал, что тебе скучно, а одиночество и тишина располагают к чтению, — и он выложил на мой убогий столик толстый том, бумагу и письменный прибор.

Достаточно взгляда, чтобы понять — книга невероятно ценная, из Тайных Хранилищ библиотеки. Такую книгу не только не позволяли выносить из читального зала, но и показывали не всякому.

— Сибилл! Как мило! Но как?!

— Мне не составило это никакого труда. Латники, пусть и не разговорчивы, но обладают необычайной силой убеждения.

Вдруг в углу что-то зашуршало, зацарапалось, пискнуло. Сибилл побледнел, сильнее обычного.

— Там крыса! — крикнул он и ловко запрыгнул на табурет.

Великолепно! Прекрасно! Что тут делать девушке?!

И я лишилась чувств, аккуратно опустившись на топчан, чтобы не испачкать платье.

— Мариша! Не время прикидываться! — возмутился Сибилл. — Убери проклятую крысу!

Я не отвечала, стойко играя роль.

— Ах, великая праматерь! — воскликнул он с безнадежностью в голосе, стащил ботинок с ноги и метнул его в угол. Судя по обиженному писку, метнул ловко.

— Можешь приходить в себя, — проговорил Сибилл недовольно, слезая с табурета, — она убежала.

Я слабо вздохнула, села на топчане:

— Ах, что это было?! Неужели мышь?

Он промолчал, торопливо надел ботинок и, выходя из камеры, бросил на прощанье:

— Побереги книгу! Это единственный экземпляр.

Сибилл ушел, а я села, подперев щеки руками, и задумалась. Крыса опять завозилась, и из норы высунулась усатая мордочка.

— Господин Крыс, надеюсь, у вас была веская причина появиться.

Крыса пискнула, выбежала на середину камеры и обернулась в человека. Я брезгливо поморщилась. Пусть я и сама анимаг, но видеть чужое превращение гадко.

— Какие новости? — спросила я, когда он принял человеческий вид.

— Ах, ваша милость, — зачастил он приторным голосом, — вы что-то неважно выглядите сегодня, побледнели-с — вам нужно на воздух.

— Полностью согласна! Стоит взглянуть на тебя, чтобы понять до чего может довести жизнь в подземелье. Но что не сделаешь ради семьи!

— Ваша милость изволит-с шутить! — захихикал он.

— Замолчи, — приказала я. — Тебя не любезничать со мной послали. Что сказал отец?

— Нет, они не знают-с.

— Не знает... — я задумалась.

Крыс переступил с ноги на ногу, и потянулся ко мне уродливой лапой. Видимо, его не оставляла мысль, подарить мне все подземные сокровища. Я воспользовалась уроками мамочки. Она — великая мастерица в искусстве Взглядов. Однажды она случайно заморозила Ледяным Взглядом морской залив в июльский полдень, намереваясь лишь охладить шампанское для пикника. Мамочка с горечью говорила, что дети не унаследовали даже десятой части ее таланта, но и то, что имелось, изрядно подслащивало мне жизнь.

Я послала господину Крысу один из Убийственных Взглядов. Он отдернул руку, словно ошпаренный.

— Господин велел передать, — жалобно проговорил он, обхватив поврежденную кисть другой и укачивая ее, словно, и, в правду, ошпарил, — чтобы вы были осторожнее с Сибиллом Болиголовом. Хитер он, хоть и молод.

— Я поняла. Пусть папочка не беспокоиться обо мне, а вот Чорт подорвет свое здоровье, выпутываясь из юбок молодой жены. Он еще ни разу не навестил сестру.

Господин Крыс мерзко хихикнул. Я поглядела на него Долгим Изучающим Взглядом. Он умолк, и начал съеживаться, обращаясь в серую, упитанную крысу. Нет, совершенно определенно, в этом обличье он вызывает больше симпатии.

— И сюда не приходи без крайней нужды.

Стоило вспомнить о Чорте, как он тут же явился.

— Мариша, Мариша!

— А-а, милый братец, наконец, ты нашел время проведать несчастную сестру!

— Мариша, зачем ты опять препираешься со мной?!

— У меня скверный характер. Это удовлетворительное объяснение?

Чорт улыбнулся прежней своей улыбкой.

— Вполне, сестренка. Но что за каприз? Что ты делаешь тут? — он брезгливо оглядел нехитрое убранство камеры. — Здесь, наверное, мокрицы и крысы...

— О, да! Все имеется в необходимых количествах, чтобы доставить неудобство узнику.

— Ты спишь на этих досках?! — с ужасом прошептал Чорт.

— Как видишь...

— Но зачем?! Всеслав сказал, что ты можешь пойти домой, когда захочешь, — он оглядел камеру. — И колдовства в этом месте не больше, чем воды в решете. Ты могла бы это сделать полудюжиной способов... Идем домой!

— Ни за что! — запальчиво воскликнула я. — Здесь, по крайней мере, меня никто не обижает и беспокоит!

Как я уже говорила, подземелье освещалось редкими и тусклыми масляными лампами, но, по-моему, Чорт покраснел.

— Ты знаешь, — сменил он тему, — в парке, между кварталами Грамотеев и Параситов выросла Башня. Очень уродливая. Все думают, что это проделки Болиголовов, но они упрямо отказываются от этой чести.

— Вот как?! — спросила я холодно, хотя новость меня заинтересовала. Молнии ночью ударили в той стороне, и, вероятно, между этими событиями имеется связь.

Чорт замолчал, ожидая моей реплики. Но так и не дождался.

— Скоро ремонт в нашем доме закончат, — сказал он, оправдываясь.

Наконец-то я вижу раскаянье, хотя, поживет годик-другой со своей Карой, и это будет его привычным состоянием.

— Но это нелепо! — горячо воскликнул он. — Ты должна вернуться! Обещаю, мы будем вести себя прилично, а Кару я попрошу быть с тобой любезнее.

— Ха! — и я повернулась к нему спиной.

Чорт еще немного постоял, а потом развернулся на каблуках и вышел.

И три часа не истекли, как топот многих ног нарушил уединение моего тихого убежища. В коридоре вспыхнул яркий свет — я с непривычки зажмурилась. Загремели, застучали, захлопали. Наши домашние слуги тащили перины, подушки, накрахмаленное белье, столовое серебро, фарфоровый чайный сервиз, банки с ароматическими маслами, кастрюли с горячим обедом. Прости Праматерь их глупость! Я онемела от изумления. Впервые за двадцать лет моей памяти я вижу, как моего прекрасного брата мучит совесть.

Или он просто выселяет меня из нашего фамильного особняка?!

Эта мысль несколько отрезвила, возвратила дар речи, и я приказала вернуть все в дом немедленно. Христя, наш старый слуга-домоправитель, заворчал, попробовал пристыдить, но я велела ему убираться. Он что-то пробормотал себе под нос о моем несносном характере, и пообещал нажаловаться мамочке.

— Что и платья обратно? — сварливо буркнул он.

— Платья?! — в этом вопросе не стоит проявлять легкомыслие. — Платья оставь, а шкаф не надо!

Постепенно мой быт в тюрьме налаживался. Пришлось взять простыни (солома в тюфяке кололась), одеяло (в камере было холодно, а простудиться я не хотела), кое-какие умывальные принадлежности, белье и прочие необходимые мелочи. Не получилось питаться черствым хлебом и водой — Сибилл взял в привычку обедать у меня. Это он объяснил так:

— Твое упрямство вынуждает меня пойти на эту жертву. Вместо того чтобы обедать с нежными родственниками, рассуждая о делах, я спускаюсь в зловонное подземелье, рискуя встретиться с крысой или пауком. Но позволить тебе уморить себя голодом или заработать расстройство желудка я не могу. Я защищаю честь семьи и не допущу, чтобы господин Чорен говорил потом, будто Болиголовы не умеют обращаться с собственными пленниками.

Без пяти минут шесть каждый вечер слуги вносили стол с кушаньями, кресло для Сибилла, зажигали свечи. Потом являлся он сам. С каждым днем он казался все утомленнее и печальнее — ответственность явно тяготила его.

— Как прошел день, Мариша? — грустно спрашивал он.

— Отвратительно, скучно — со вздохом жаловалась я. — А у тебя?

— Еще хуже. Никогда не думал, что людям столько всего нужно, и самое неприятное — они уверены, что я обязан им это дать.

И после такого вступления, мы принимались за еду и интересную беседу. Сибилл любил рассказывать о своих горных владениях. Оказалось, он знает каждую пять своей земли, каждое дерево, каждый куст и канавку.

— Как я мечтаю вернуться в родной замок, побродить по зеленым горным лугам и видеть только пасущие стада овечек и ...

Внезапно пол качнулся под нами.

— Землетрясение! — Сибилл вцепился в подлокотники и замер, будто ожидая, что стены обрушаться и погребут нас.

— Не глупи! Здесь не бывает землетрясений.

— Все когда-нибудь случается впервые, — заметил он глубокомысленно.

По столу поехала посуда, закачались огоньки свечей. Жалобно звякнул бокал, сорвавшись с края стола. Сибилл проследил за ним взглядом, но не сделал попытки удержать. Откуда-то издалека донесся свист, будто закипел чайник. Над головой раздался глухой удар, будто раскат грома в самую жестокую грозу.

— Это что еще? — пробормотал Сибилл.

— Не знаю, — последовал мой честный ответ.

Пол прекратил дрожать, звуки оборвались. Наступила удивленная тишина.

— Может быть, выйдем и поглядим, что там, снаружи? — робко предложила я.

В его глазах отразилось сомнение.

— Ну, давай, — неохотно согласился он.

Мы выбрались наружу. На площади пусто, как и всегда в последние дни. Горожане потеряли интерес к латникам и попросту обходили площадь стороной.

— Невесело вы правите.

Сибилл тоже оглядел площадь и ровные ряды железных солдат.

— Кое-кто с окраин недоволен нами. Они кричат, что мы захватили власть незаконно и слышать не хотят, что такова традиция. Сопротивляются, подкарауливают латников и растаскивают их на части.

— Какое варварство! Впрочем, чего ожидать от них! Они не имеют прочных корней и потому ничего не уважают.

— Это еще не все. Ночью пропал один из моих кузенов. Всеслав думает, что это их проделки. Надеюсь, ничего плохо с кузеном не произойдет, в противном случае недовольных придется наказать — а это хлопотно.

Сибилл произносил слова, но его глаза блуждали по городскому пейзажу.

— Город, кажется, не пострадал, — заключил он.

Сибилл верно заметил, что город не пострадал, однако он не упомянул о Башне. Ночью ее не было, а теперь она поднималась над старыми дубами и крышами домов, уродливая и кособокая.

Мы возвратились обратно в камеру и закончили обед без особого удовольствия. Я не слушала его, думая о своем, и отвечала невпопад, а Сибилл явно торопился уйти.

В беспокойстве я мерила шагами камеру. Вернуться домой или остаться? Там Чорт и Кара испытывают на прочность мои родственные чувства. Здесь будет искать меня Сибилл.

И я выбрала камеру.

Ожидание. Длинные минуты. Нужно как-то скоротать время. Рецепт мне известен: я прилегла на топчан и закрыла глаза.

Причудливые, мрачные образы караулили этот миг и тотчас вцепились в меня, потянули за собой в липкий бредовый кошмар, пока неожиданный, неузнанный звук не разбил наваждение. Я открыла глаза. Звук повторился. Кто-то пробирался по коридору мимо камер, двигаясь очень странно — точно хромал на обе ноги. На каменной лестнице едва горела масляная лампа. И вдруг этот тусклый свет заслонило что-то, и уродливая, огромная тень расползлась по стене. Я смотрела, как ЭТОТ скрылся за поворотом лестницы, к счастью, не заметив меня. Теперь понятно, с чем мы столкнулись — живые мертвецы. Подвалы Ратуши соединялись с подземными лабиринтами острова, а я-то знала, что в темных переходах и нижних тоннелях можно встретить кого угодно, даже умершего лет пятнадцать назад дедушку.

Отчего-то вспомнился Сибилл... Как он там?

Опять чьи-то ноги затопали по лестнице. Я вздохнула. Меня просто вынуждают действовать!

— Ты уверена, что это здесь? — голос мальчишки. — Жуткое местечко!

— Уверена, уверена, — ответила девушка.

Я спрятала волшебную палочку. Ну, конечно, кто же еще, кроме Победы, Героя и Льва!

— Что вы здесь делаете?!

— Пришли вызволять тебя из темницы, — ответил Герой. Он любил красиво выражаться, чтобы не стыдно повторить перед слушателями.

— Вот нечаянное счастье!

— Отойди, Мариша, в угол, — сказал Лев. — Победа сейчас взорвет замок.

— Как вам не стыдно портить городское имущество! Совет 'спасибо' не скажет!

— Ты что? Не хочешь, чтобы тебя спасали? — уточнил на всякий случай осторожный Лев.

— Отчего же.... Пожалуйста, спасайте на здоровье, если хочется.

— Тогда причем тут Совет?

— Когда меня спросят, кто сломал дверь — обязательно расскажу.

— Не сомневаюсь, — сухо заметила Победа.

— Да, — поддакнул Герой, — ты определись. Хочешь, чтобы мы тебя спасали или нет?!

— Спасайте, — разрешила я. — Только имейте в виду — дверь в камеру не заперта.

Они переглянулись между собой.

— Я же говорила, — сказала Победа. — Она здесь по доброй воле.

— Так, так, так. Кто тут у нас? — за их спинами раздался мягкий голос Сибилла. — Это твои друзья, Мариша?

Кажется, они не рассчитывали на встречу с Болиголовом, и в замешательстве отступили назад.

— Как раз наоборот...

— Тогда что они делают тут?

— Спасают меня, — пожала я плечами.

— Как все запутанно! Но что же вы стоите?! Спасайте! Я всегда хотел посмотреть, как это делается.

— Да она, это, вроде не заперта, — сказал Герой и потянулся, чтобы почесать пятерней в затылке, но, взглянув на Победу, опустил руку.

— А давайте я замок повешу, — предложил Сибилл, почудилось, искренне.

— Хватит! Хватит издеваться! — потребовала Победа. — Я так и знала, что не надо связываться с Маришей! Это все ты, Гера, все ты! Ее держат в подземелье! Она там одна и ничего не знает! — передразнила она его.

— Вот тут он прав: я ничего не знаю. Что там, наверху?

— Перед тобой Болиголов стоит — у него и спроси, — ответила рассерженная Победа. — Вот уж точно: ворон ворону глаз не выклюет!

— Да, Сибилл меня не обижает, — подтвердила я, — но, по-моему, он и сам не очень-то понимает происходящее.

— Очень удобно, как раз в духе Благородных Домов: сначала заполонить город безмозглым ходячим железом, потом притащить Этих, и после всего развести руками, заявляя: знать ничего не знаем!

— Мы заполонили, но не притаскивали, — возразил Сибилл. — И в испорченном празднике мы не виноваты.

А Болиголовы, по-прежнему, упрямо отрицают свою причастность к бальной шутке. И я начинаю им верить. Ведь, что ни говори, за всю историю чувство приличия их никогда не подводило. Облить горожан помоями — это все-таки перебор. И наши дамы, а значит, и их мужья, никогда не допустят, чтобы такие шутники правили городом.

— Так, — не выдержал Герой. Теории его не интересовали, он предпочитал действовать практически. — Мы здесь остаемся или уходим? Если здесь, то знайте, место невыгодное: ходов-выходов много.

— Давайте-ка выйдем на свежий воздух, — предложила я.

Осторожно, выглядывая за углы, мы выбрались из Ратуши.

— О-о! Городской ландшафт изменился.

Из ночного мрака Башню выхватывал жуткий, голубоватый свет. Насколько я могла судить, она выросла еще, и обогнала даже нашу колокольню-обсерваторию.

— Неужели кто-то выращивает дома, как плесень на черством хлебе?

— Это не мы, — грустно проговорил Сибилл.

— Но и не мы! — горячо вмешалась Победа.

— Вот как?! И не я тоже. Что же получается? Здесь собрались люди, от которых город только и ждет неприятностей, а счет за испорченное платье предъявить некому!

— Значит, есть некто, воспользовавшийся обстоятельствами, — произнесла Победа. Она напряженно вглядывалась в темноту перед Ратушей.

На городской площади зажигали несколько фонарей, свет которых разжижал густой мрак ночи. И в нем двигались фигуры, словно вылепленные неловкой рукой ребенка.

— Башню нельзя оставить ни в коем случае — она уродует лицо нашего города, как... как плохая стрижка, — заметила я.

— Тебя только Башня волнует? — ядовито поинтересовалась Победа, угадав в моих словах намек на свою прическу.

— Ну, она просто в глаза бросается. Все прочее, не так заметно и прячется в темных закоулках.

— Это ты про Них? — и Герой махнул рукой в сторону площади.

— По-моему, они больше не прячутся, а идут сюда, — сказал Лев, поеживаясь.

Мы переглянулись.

— Нам лучше зайти обратно и запереть двери покрепче, — предложил Сибилл. — Не нужно привлекать к себе внимание.

Спорить никто не захотел. Мы придвинули к дверям несколько скамеек, оказавшихся под рукой.

— А откуда ты про Них знаешь? — подозрительно спросила сообразительная Победа.

— Мимо моей камеры проходил, — ответила я и подумала, что Тот пробирался наверх из лабиринта.

Другие подумали то же самое, и отвели глаза. Никто не произнес вслух ни слова. К счастью.... Страх материализует слова.

Возвращаться в камеру не имело смысла. Сибилл молча двинулся вперед, мы, также молча, за ним. Я догадывалась, что он ведет нас к Всеславу. Ну, к Всеславу, так к Всеславу. Попытаем любые средства.

И снова Малая зала Совета. И опять ее не узнать. На длинном столе громоздились кипы бумаг, часть листов разлетелась по затоптанным полам. Свечи нагорели, и подсвечники обросли восковыми бородами. У камина остались неубранные подносы с грязной посудой. Видно, ели на скорую руку, без удовольствия, только чтобы насытиться. Недобрый знак. Если Болиголовам некогда поесть, значит, мы в большой беде. Всеслава стоял у окна. Рядом с ним графин вина и надкушенный персик.

— Я велел убираться к чертям собачим! — закричал он, не оборачиваясь.

— Это я, — сказал Сибилл.

— И ты туда же! — зло буркнул Всеслав.

Вот это и случилось! Болиголовы скидывают горькое бремя власти, и впадают в сладость безответственности. Настала пора возвращать советников в город.

— Всеслав, — тихо проговорил Сибилл, — нельзя же бросить дела, как они есть...

Всеслав не ответил, плеснул в стакан вина и звонко чокнулся с оконным стеклом. Я потянула огорченного Сибилла вон, подтолкнула ребят к выходу.

— Не тронь его. Ты же видишь: он нас покинул.

— И что же теперь делать? — задала вопрос Победа, когда мы очутились в коридоре. — Кто наведет порядок в городе и прогонит Этих?

— Что тут думать?! Нужно позвать Совет, — ответила я.

— Мариша, ты, наверное, знаешь, где твои родители — тебе и карты в руки, — проговорила Победа.

— Э-э, нет! С родителями я, разумеется, поддерживаю связь, но есть добрые, освященные веками традиции, и к Совету должен обратиться сам узурпатор. Передача власти — официальное мероприятие.

— Но ты же видела Всеслава!

— Сибилл попросит Совет вернуться от собственного имени. Таким образом исполнится пророчество, и тебе не придется убивать кузена — ведь в истории останется твое имя, а не его.

— Но я не хочу с ними встречаться! — заявил Сибилл.

Его нежелание понятно и разумно. Теперь настал черед Болиголовов уносить ноги из города.

— А встречаться лично и не обязательно — отправишь приглашение почтой. Только сначала я хочу узнать, как там Чорт. Ты виделся с ним?

— На днях. Он говорил, что не собирается уезжать.

— Послушайте! — вмешался Герой. — Надо же выяснить, что происходит и всех спасти!

— Замечательный план! — одобрила я. — С чего начнем?!

— Проберемся в Башню...

— Идти в Башню — самоубийство. И я не уверена, что в Башню можно проникнуть — едва ли над входом мы увидим вывеску 'Добро пожаловать', и даже не уверена, что вход есть. Пускай Совет с этим разбирается. Ты, Гера, подумай, тот, кто выпустил Этих, вырастил Башню, волшебник четвертого уровня. Твой второй уровень — никакая защита. Вообрази, что ты, выучив таблицу умножения, вызвал на поединок того, кто знаком с логарифмами. От тебя в секунду и мокрого места не останется.

— Ну, наверное... — пробормотал он, но я видела, что нисколько его не убедила, а, значит, ночь эта не скоро закончится, но все-таки стоило попробовать избавиться от лишних хлопот:

— Мы будем держаться вместе. Отправим письмо в Совет, а потом дождемся советников. Наш дом прекрасно защищен против всяких неожиданностей. Там вполне безопасно.

— Нет, — Победа решила за всех. — Идите, если хотите, и прячьтесь, а мы должны помочь людям. Если обитатели подземелий выбираются на поверхность, то нам логично спуститься вниз. Надо организовать эвакуацию горожан.

Я вздохнула и махнула рукой. Почему мне никогда не удается избежать неприятностей, даже когда я очень стараюсь?

Они ушли. Мы с Сибиллом поглядели друг на друга.

— Пока они заняты — в Башню не пойдут, — заметил он.

— Вряд ли в городе сейчас много людей — волшебники берегут себя, и при первых же признаках опасности прячутся в катакомбах. Там есть заговоренные залы... Никакая нечисть не пролезет... Так что ребята скоро освободятся...

Мы опять вышли на крыльцо.

— А-а, — Сибилл не слушал меня, а в раздумье глядел на город.

Темные фигуры по-прежнему шатались во мраке. Я искоса взглянула на Болиголова. Никто из их семьи не обладал талантами анимага. Без него я доберусь до дома за пару минут, а чем закончится наше совместное путешествие неизвестно.

— Могу обернуться волчицей или совой, — предложила я, — и найти безопасную дорогу.

— Да? А я пойду в человеческом облике мимо Этих? Один?! Исключено!

— Я только хотела помочь.

И мы спустились на площадь. Тишина в городе непривычная, удивительная. Звук наших шагов разносился далеко, эхом отскакивая от опустевших домов. И каждый шаг был сигналом для голодных Этих. Они бросали свои дела и устремлялись на звук. Я кожей ощущала, как с каждой минутой все плотнее кольцо вокруг нас. Сибилл тоже это чувствовал. Он крепко, до боли стиснул мою руку. Его лицо в темноте выделялось белым пятном, и я старалась не смотреть на него — его бледность пугала больше, чем шаркающие шаги в кромешном мраке. Они двигались гораздо медленнее нас, но их не остановить. Невольно мы уже почти бежали вперед, и вот выскочили из тесноты улицы на перекресток, и замерли, прижимаясь друг к другу. Над городом высилась уродливая Башня, освещенная бледными огнями, не предвещающими ничего хорошего. И в этом тусклом свете мы увидели темную массу, перегораживающую дорогу. Немного времени потребовалось, чтобы понять — впереди непреодолимая стена из Этих. Они стояли, не шевелясь, молча, и самое ужасное — не дышали. Я взглянула на боковые улицы, но и там Эти преграждали путь. А шаги за спиной все ближе и ближе.

— Ах, как же я боюсь! — и Сибилл обнял меня.

Дааа, трогательно. Удачное время для признаний! Он собирается что-нибудь делать или нет? Я же ему предлагала обернуться совой и найти безопасный путь... Но и слова вымолвить не успела. Сибилл глубоко вздохнул, шепнул что-то, и мы очутились прямо перед воротами моего дома.

— Сибилл, ты нас перенес! — я и предположить не могла, что он решает такие задачи.

— Ах, я так испугался! — повторил он с беспомощным видом.

— Ну, да, конечно.

Все же папочка не зря предупреждал. Сибилл смутился под моим Изучающим Взглядом, торопливо отвернулся и принялся внимательно изучать фасад дома.

Правду сказать, там было, на что посмотреть. На нашей улице, как и всегда, стояла тишина. Мокрый от дождя сад за воротами смотрел темно и печально, но все окна дома светились, и от распахнутой двери прямоугольник света падал на крыльцо.

— Может, не пойдем? — робко предложил Сибилл. — Твой дом выглядит подозрительно...

— Да. Несколько непривычно, — согласилась я и вздохнула. Мне тоже расхотелось заходить внутрь. Однако нужно узнать о Чорте, и поэтому потянула Сибилла за руку. Неохотно, но он все-таки двинулся за мной.

И тут же, за порогом, обозначилось присутствие Этих. Оловянные вешалки и деревянные столики, кожаные банкетки и серебряные подносы с пачкой нераспечатанных писем, тяжелые занавеси на окнах и даже сами двери — все выглядело так, словно кто-то попробовал это на вкус, ничуть не беспокоясь о съедобности или несъедобности предметов.

— Охранительное заклинание не очень хорошее, — заметил Сибилл. — Вы тут спокойно живете, поэтому разучились их творить. Пригласите кого-нибудь из горных замков, он вам сделает настоящую защиту.

Спорить с ним я не стала. Там, у себя в горах, они всегда были настороже. Обитатели подземного мира норовили незваными прорваться в горные замки. И до Вышнего мира тоже рукой подать, а ангелов или херувимов, или, еще хуже, мелких богов хлебом не корми, дай только вмешаться в какую-нибудь человеческую свару.

Я заглянула в столовую и, пораженная, застыла на пороге. И здесь все надкусано: и края обеденного стола, и фарфоровая супница, и хрустальные бокалы, и серебряные подсвечники.... А за столом чинной компанией сидели несколько Этих. Они обернулись. Вид у Них был жуткий, отвратительный, но, скажите пожалуйста, чего ожидать от плоти пролежавшей в земле несколько десятков, а то и сотен лет, особенно если эта плоть при жизни напичкана мощнейшими заклинаниями против старения, разложения и смерти. Однако у смерти прекрасная память, и она еще никого не забыла. Насыщенная магией плоть поддается ей нехотя, но все же поддается. Одного из Этих я узнала.

— Дедушка?!

Он радостно закивал, уставил на меня тусклые глаза, и облизнул черные губы сухим языком.

Дедушку я помнила. Мне было лет пять, когда его хоронили. Тогда мамочка говорила, что его надо сжечь, и прах развеять по ветру. Но папочка не согласился. Он ответил, что похороны будут такие, как о том распорядился сам дедушка. Тогда мамочка предложила вбить ему в грудь осиновый кол, а лучше — два, и полдюжины серебряных пуль в голову для надежности. Но папочка твердо заявил, что никаких искусственных повреждений тела не будет — дед особенно оговорил это в завещании. Тогда мамочка сказала: 'хорошо, давай закажем гроб из осины и заколотим его серебряными гвоздями'. Папочка возразил, что его отец жил долго и всегда был уважаемым членом общества, во всяком случае, ни разу никто ничего не доказал, а потому он заслуживает гроба из лучшей древесины. Мамочка заметила, что она опасается, как бы жизнь деда не вышла за пределы дат на гробовом камне. В то время я думала, что мамочка слишком жестока к доброму дедушке. Сейчас, повзрослев, поняла ее правоту. Жаль, что папочка настоял на своем и потратился на похороны.

Дедушка, между тем, отодвинул стул, который оставил на нашем замечательном, натертом до блеска паркете некрасивые царапины. Мамочка будет в ярости: она очень строго следит за состоянием паркета. И собственноручно вобьет осиновый кол в дедушку.

Желание дедушки мной закусить я не осуждала — каждый существует сообразно своему положению. Я видела, что он узнал и даже обрадовался мне, насколько Эти вообще могут радоваться и помнить родственников. Но все же уклонилась от объятий. К тому же, Эти сидели не за пустым столом — там был разложен наш верный ворчливый Христя. Эти откусывали от него маленькие кусочки, запивая теплой кровью, вытекающей из раскрытых вен. Я оглянулась в поисках укрытия, и обнаружила, что Сибилла рядом нет. Неужели он покинул меня в такую минуту?! Вдруг распахнулась дверь в библиотеку, и Сибилл позвал меня с порога:

— Мариша, что ты там стоишь? Неужели тебе нравятся кровавые зрелища?! Иди скорей сюда. Господин Чорен позаботился о библиотеке гораздо лучше, чем о прочих комнатах — тут почти безопасно.

— По-моему, ты преувеличиваешь, — заметила я, закрыв за собой дверь и прислушиваясь к звукам с той стороны. — Они кушали его довольно аккуратно, даже скатерть не сильно запачкана кровью, и кишки вовсе не торчали. Но все же, мамочка будет очень сердита, даже зла. Ущерб хозяйству Эти нанесли немалый. И бедный Христя!

Мы устроились за столом. Сибилл подпер голову рукой и погрузился в размышления. Так он просидел, пока я писала папочке. Свернув листок и запечатав его своей печатью, я взглянула на Сибилла.

— Что же ты не пишешь?

— Я не знаю, что именно писать.

— Ах, никогда бы не подумала, что тебя затруднит такое пустяковое дело!

Я подошла к книжным полкам, вынула нужную книгу и раскрыла ее.

— Что это?!

— Как это 'что'? Письма твоих предков, Болиголов, к Совету. Вот, очень советую это, — я перевернула страницу. — Письмо твоего деда. Изящный стиль! Или вот, письмо твоего прадеда. Тоже мне нравится. Сдержанно и с большим достоинством.

Сибилл прочитал послания, пожал плечами, закрыл книгу и взялся за перо. Написал, перечитал, исправил, переписал набело. Я его не торопила — как-то неловко подгонять человека, который пишет Историю, даже если в двери ломятся голодные монстры. Ведь однажды его сын прочтет это письмо, и тогда он должен испытать гордость за отца, а не краснеть за его торопливость. Наконец Сибилл протянул мне исписанный листок. Я пробежала его глазами и восхитилась:

— Великолепно! Пожалуй, твое послание к Совету будет моим любимым.

Сибилл немного побледнел от удовольствия и поклонился мне.

— Как же мы его отправим? — спросил он, запечатывая письмо. Я вздохнула. Хотелось бы избежать раскрытия маленьких секретов! Да делать нечего, за дверью поджидают Эти, и Сибилла не попросишь выйти.

Я дернула шнурок за шторой. Тотчас донесся приглушенный стенами мелодичный перезвон колокольчика.

— И что же? — спросил Болиголов нетерпеливо. Он тоже понимал, что я открываю карты, и радовался этому.

— Немного подождем.

Вскоре крысиная мордочка с черными яркими глазками высунулась из норки под шкафом. Высунулась, огляделась, подергивая усиками, и недоуменно пискнула.

— Выходите, господин Крыс, нам не до церемоний. Есть важное дело.

Крыса выбежала на середину комнаты и начала превращение. Сибилл брезгливо поморщился и закрыл глаза. Я тоже отвернулась. Приняв человеческий облик, Крыс кашлянул.

— Вот два письма. Одно для Совета, другое папочке. Отнеси их немедленно, сейчас же!

— Как угодно-с.

— Кстати, пока не забыла: где мой брат?

— Господин Чорт перенес себя и свою очаровательную женушку, когда в дом вломились Эти. Ах, как же я боялся! Я сидел в норе и трясся, трясся! Ваш слуга так кричал-с, когда они его схватили, так кричал-с. А я трясся и трясся, и жалел, что не могу решать задачи четвертого уровня.

— Иди, Крыс, — сказала я, зная по опыту, что он может жаловаться на несправедливую судьбу безостановочно. — Иди скорее. Папочка заждался известий.

Крыс засунул письма в карман обтрепанного пиджака и начал обратное превращение. Сибилл опять отвернулся, кажется, ему сделалось дурно.

— Какая гадость! — пробормотал он, едва Крыс ускользнул в нору под книжным шкафом. — Как вы позволяете заходить в свой дом подобным типам!

— Не принимай все так близко к сердцу, — посоветовала я. — Как видишь, иногда и такие типы полезны. Но Чорт, негодник! Не позаботился о слугах! Мамочка и папочка будут недовольны. Хороших слуг найти в наши времена непросто.

— Он даже не волшебник! — продолжал свое Сибилл.

— Он прирожденный анимаг, и это единственный его волшебный талант, еще он вор и каторжник, знает все ходы под городом, и может попасть в любое место.

— Ничуть не сомневаюсь, что он прекрасно осведомлен о каждой городской канаве и мусорной куче! — пробормотал Сибилл. — Жутко разболелась голова. Нет ли одеколона, чтобы смочить виски?

— Одеколона нет, но там, за дверями, стоят Эти, они готовы избавит тебя от головной боли навсегда.

— Ах, да! Я совсем забыл. Они там что-то притихли.... Мне кажется, это плохой знак. Давай выбираться отсюда, — и Болиголов поднялся из-за стола. — Вернемся в Ратушу?

Дверь содрогнулась от мощного удара. Вероятно, к Этим присоединилось еще какое-нибудь 'прелестное' создание из Преисподни.

— Нет, зачем же. Нам лучше спуститься в катакомбы. Надеюсь, ты не думаешь, что я желаю еще раз прогуляться по тихим улицам?

— Не думаю, — Сибилл обошел вокруг стола и взял меня за руку. Дверь сотряс новый удар. Деревянные створки треснули, и если бы не заклятья, удерживающие их, то монстры уже бы бегали за нами комнате. — Боюсь, ваша прекрасная библиотека тоже пострадает, — заметил он.

— Будет жаль, — ответила я, теряя терпение. — Папочка рассердиться. Сибилл, неужели тебе так хочется взглянуть на новое чудовище?

— Нет, — признался он, — просто мне так страшно, что все мысли перепутались, и я не могу ничего сообразить.

— О, великая праматерь Лилит! — простонала я. — Тогда тебя сейчас разорвет и съест эта тварь! Это не добавит славы твоему роду, а твое имя выжгут с фамильного древа!

Угроза привела его в чувство. Он глубоко вздохнул и зажмурился.

И третий громоподобный удар вышиб двери, створки рухнули внутрь. То, что виднелось в дверном проеме описать сложно — так много заключало в себе оно. Казалось, Нечто, состоящее из одной зубастой пасти, проглотило нескольких змей, парочку кобыл, двух-трех сиринов, и, обожравшись, лопнуло. Теперь эти хвосты, конечности, перья, птичьи лапы и кобыльи ноги торчали у него отовсюду. А сейчас оно вожделело сожрать нас.

— Какая мерзость! — выдохнул Сибилл.

И тут же мы очутились в катакомбах. Здесь было тепло, темно и тихо, только где-то далеко гулко падали капли воды в каменные чаши. Я высвободилась из объятий Сибилла.

— Ты знаешь, где мы? — спросил он.

— Пока нет. Нам нужно добраться до перекрестка коридоров. Там найдем карту.

Довольно долго мы брели, не выбирая направления, куда придется, а развилка все не попадалась. Наконец, когда мне казалось, что силы вот-вот покинут меня (столько ходить я не привыкла), мы вышли на перекресток. Я провела рукой по стене, и на гладкой поверхности проявилась карта. Сибилл сел на пол и вытянул ноги. Я опустилась рядом.

— Посмотри, мы не так далеко от одного из залов. Даже странно, что не слышно ни звука. Там должно быть очень много народа.

— Ничего удивительного. В нашем замке тоже есть потайные комнаты, вход в которые завешан только ковром, но даже если там будет пьянствовать весь клан Болиголовов, то и в полуметре от входа, не услышишь ничего.

— Надо вставать, — сказала я.

— Надеюсь, сегодня ночью мы больше никуда не пойдем, — ответил расслабленным голосом Сибилл и удивительно резво вскочил на ноги. Каков лгунишка!

Зал надежно охраняли. Дорогу нам преградили четверо волшебников во всеоружии, и еще несколько поспешили к ним на подмогу.

— А, Марена Чорен! — узнали меня.

— И Сибилл Болиголов?! — поразились, увидев его.

И пригласили:

— Проходите.

Людей в зале было много, но чувствовалось, что это не напуганная толпа, а организованное население. Мы вошли, и все глаза устремились на нас. Повисла тишина. Но уже через минуту волшебники вернулись к своим разговорам и делам. Все, кроме нескольких представителей Нижней палаты. Они поглядывали на Сибилла неодобрительно и что-то обсуждали между собой.

— По-моему, они хотят меня арестовать и судить, как узурпатора, — заметил он равнодушно, кивая в их сторону.

— Да, скорее всего. Но ты же понимаешь: на 'новых', как на детей, сердиться нельзя. Иногда их горячность приносит пользу.

— Но чаще вред, — возразил Сибилл. — Древние фамилии совершают перевороты, но не трогают устои. Если бы некоторые члены Нижней палаты не раздували этого, никто бы не заметил, что городом правит не Совет, а Болиголовы. Эти же, 'новые', способны перевернуть весь мир кверху тормашками. Я не побоюсь заложить половину своего имущества, что Этих выпустил на поверхность какой-нибудь умник из 'новых'.

Я промолчала. Если он не боится рисковать своим состоянием, значит, он уверен в собственной правоте. К чему ввязываться в спор, который невозможно выиграть?

— О, Мариша, вы тут! — перед нами появился Лев. Его шевелюра огненно пылала под искусственным освещением. — А вы видели Победу и Героя? Они наверху.

— Вот как?! И зачем?

— Вас долго не было. И мы и подумали, что вы сами захотели пробраться в Башню и присвоить себе славу.

Сибилл, несмотря на крайнюю усталость, воззрился на него изумленно.

— А ты почему остался? Неужели слава тебя не привлекает?

— У меня живот схватило, — ответил мудрый Лев.

— А-а, да... — я посмотрела на Сибилла. — Ты, наверное, очень утомился?

— Ах, разумеется, я ног под собой не чую! — он обессилено привалился к стене.

— Да, тяжелая ночь, — подтвердила я, — неловко тебя беспокоить, но ты не мог бы пойти со мной в Башню?

— Ах! — сказал Сибилл и закрыл глаза.

Я встала.

— Ну что ж... Тебе, наверное, лучше вернуться к семье. Люди несколько возбуждены последними событиями, и умы бродят, как молодое вино. Здесь достаточно смутьянов, которые думают, что подобные приступы властолюбия можно вылечить петлей на шею или четвертованием.

— Да, у некоторых никакого уважения к традициям, — вздохнул Сибилл, открывая глаза. — От излишнего внимания к моей скромной персоне, разболелась голова. Хочется выбраться на свежий воздух. Как ужасно чувствовать неприязнь к себе только потому, что на твоих пеленках старинный герб! Я провожу тебя.

— Как пожелаешь.

Башня нависала над нами огромной, сужающейся кверху колонной. Она была сложена из плохо пригнанных камней разной величины, и между ними виднелись щели. Башня разворотила, вздыбила землю вокруг себя. Она проросла или точнее прорвалась в наш мир из потустороннего. Мы знали о нем мало: его населяют странные, а иногда и страшные существа, и там может быть не только жизнь, но и послежизнь и даже послесмерть, что принципы и законы их мира также далеки от нашего как другая галактика, а ведь мы, считай, соседи через стенку.

К моему огромному удивлению, я сразу увидела отверстие входа. Неровный проем освещался изнутри ярким светом. Не хватало только вывески: 'Добро пожаловать!' и коврика. Вокруг ни души — ни живых, ни мертвых. Все это очень напоминало ловушку.

Сибилл глубоко вздохнул и разжал руки, отпуская меня.

— Никого? — спросил он.

— Никого, — подтвердила я, догадываясь, что он до сих пор стоит зажмурившись.

Сибилл еще раз вздохнул и открыл глаза, запрокинул голову, рассматривая Башню, смело уходящую ввысь.

— Неуютно здесь. Такое чувство, что на каждом шагу нас подстерегает ужасная и смертельная опасность... А Башня держится на одном только честном слове волшебника.

— Боюсь, ты прав.

Ярко освещенным оказался только вход, но стоило подняться по лестнице и повернуть, как мы оказались в голубоватом сумраке.

С последним отблеском света пропал и привычный мир. Странно, неприятно странно выглядел Сибилл в этом свете. Я подумала, что вот таким он будет на собственных похоронах. Вероятно, ему пришло в голову то же самое про меня, и он отвернулся, избегая моего взгляда.

— А что тебя пугает сильнее: ужасная или смертельная опасность? — спросила я только для того, чтобы услышать человеческий голос.

— Ужасная, — тотчас отозвался Сибилл. — Опасность умереть не минует никого. Какой смысл бояться неизбежного? А вот ужасные опасности очень нервируют... самое возмутительное, что я без заминки могу назвать три дюжины людей, которые никогда не сталкивались с ужасной опасностью...

Он прав, пожалуй. Но ответить я не успела — мы услышали голос. Голос тихий, как шелест песка перетекающего под ветрами пустыни, и такой же неприятный, как песчинки, скрипящие на зубах. Слова, которые он произносил, были неразборчивы, как песня ветра на просторе. Мы переглянулись. Голос что-то шипел и свистел.

— По-моему, это там, — Сибилл и подтолкнул меня вверх по лестнице.

За поворотом нашелся узкий дверной проем, ведущий в галерею над залом. Мы пробрались туда, прячась за грубо сделанным каменным бортиком.

Голые стены зала ничто не украшало, только от неровных камней исходило неяркое сияние скрепляющей магии, да полу нарисовано красной краской нечто похожее на пентаграмму.

Между тем, шелестящие слова обрели смысл.

— Скажите, разве мы хотим так много? Чуть-чуть места под солнцем, равных со всеми прав. Вы ходите по земле, дышите воздухом, нюхаете цветочки. А почему вы, живые, можете делать это, а мы мертвые нет?!

— Может, потому что вы мертвые?

Я подтолкнула Сибилла локтем.

— Это Победа.

Он кивнул и указал вниз, предлагая мне выглянуть через бортик. Ну что ж, когда-то придется это сделать, даже если очень не хочется.

Победа и Герой сидели в клетке из толстых железных прутьев, подвешенной над полом. Перед ними, обсасывая большую кость, стоял владелец шелестящего голоса. Одежда на нем обтрепалась, точнее, превратилась в лохмотья, будто послужила колыбелью десяткам поколений моли. Длинные, серые, возможно, от вековой пыли, волосы, прижимал остроконечный колпак волшебника, какие были в моде лет двести назад. Мне покоя не давала кость в его руке, похожая на человеческую. А Победа и Герой выглядели вполне целыми. И тут я заметила еще одну клетку. Под ней натекла темная лужа, и одеяние человека казалось слишком красным.

— Что там?! — прошептал Сибилл и чувствительно пихнул меня в бок.

— Сам посмотри!

— Э-э, нет! Я хочу спать спокойно до конца жизни.

— Тогда и не спрашивай, — огрызнулась я оскорблено.

Сибилл поглядел на меня, потом на бортик, и, решившись, отодвинулся подальше, к противоположной стене и спросил:

— Что теперь?

— Не знаю. Не успела придумать.

— Очаровательно! — отозвался он противным голосом.

Подумалось, что и, в самом деле, глупо было идти сюда, не имея ни четкого плана, ни возможности его осуществить. Как ни печально, я сознавала, что не справлюсь с Этими. Сибиллу мое признание не требовалось — он понимал это прекрасно. Я снова выглянула в зал, надеясь в событиях найти подсказку.

— Мертвые, — согласился Его Мертвейшество, — и что с того? Мы также хотим видеть солнце и синее небо — ты не представляешь, как плохо на настроение влияет постоянный мрак подземелий! Хотим ходить по земле, а не лежать в узком ящике, в котором нельзя пошевелиться, и вообще мы хотим...

— Любить? — подал голос Гера.

— Любить?! — удивился Его Мертвейшество. — Любить нам не к чему. Я хотел сказать 'есть'.

— О, да! Есть! Уж лучше пусть они хотят есть, чем любить, — брезгливо выдавила Победа.

— Да знаешь ли ты, что мы величайшие волшебники?! Или кто-то из вас, живых, способен создать такую Башню?! Вообрази, какую силу нужно иметь, чтобы сохранить себя после смерти!

Ей бы промолчать, не злить Его Мертвейшество, но Победа молчать не умела.

— А, по-моему, вы сохранили только аппетит, да и он скорее зверский, чем человеческий, — ядовито отозвалась она.

— Нахальная девчонка! — грозно прошелестел Его Мертвейшество. — У меня найдется несколько нестарых покойников, которые не забыли, как любить женщин. Им отдам тебя!

И он заковылял куда-то прочь из зала.

— Скорее! — прошептала я Сибиллу. — Перенеси меня вниз, надо освободить этих умников, пока Его Мертвейшество не вернулся.

Он испугано вытаращил глаза.

— Нет! Это очень опасно! А если это ловушка, и он только и ждет, как бы сцапать нас?!

— Чего тебе бояться? Ты владеешь заклинанием перемещения.

— Да, но какого страху я натерплюсь!

— Сибилл! Немедленно перенеси меня вниз! — потребовала я твердо.

— Подумай, Мариша, что ты делаешь!

Я ответила ему Взглядом. Как упоминалось, в этом вопросе я не большой специалист, но этого Взгляда даже мамочка не постеснялась бы.

— Ну, хорошо, — уступил Болиголов, — как хочешь!

И мы очутились у железной клетки. На клетке висел ржавый замок. Для начала я применила заклинание.

— Ничего не получится, — Победа совсем не удивилась нашему появлению. — Я уже пыталась. Они, хоть и мертвые, но все-таки волшебники.

— Есть и другой способ, — сказала я и, указав на трон Его Мертвейшества, попросила Сибилла: — Будь любезен!

Щелкнув пальцами, он пододвинул трон к клетке, я взобралась на него и вытащила из волос заколки.

— Мариша, ты и это умеешь?! — изумился Сибилл.

— Ты не представляешь, какое тяжелое у меня было детство!

Почему-то мои слова вызвали сдавленный смешок у Победы и Героя. Не обратив на них внимания, я продолжила:

— Папочка обожает таинственность, и все время прячет в сейф именно те книги, которые мне нужны. Он утверждает, что для полноценного образования вовсе не обязательно пользоваться запрещенной литературой, но я с ним не согласна. Дельные замечания можно почерпнуть только в малоизвестных источниках.

— У твоих родителей было много хлопот, — заметил Сибилл.

— Не только у родителей, — откликнулась Победа из клетки.

Я уже почти справилась с замком, но остановилась, пораженная новой мыслью.

— Ну что же ты, Мариша? — поторопил Герой.

— Мне подумалось: глупо идти против судьбы! А судьба распорядилась так, что вы в клетке, а я снаружи...

— Ну, брось, Мариша, не дуйся, — нервозно сказал Герой. Полчища прожорливых мертвецов лишили мужества и его. — Отпирай нас быстрее, пока Его Мертвейшиство не вернулся!

Ах, зря он это сказал! За спиной послышалось: 'Кх-кх!'. По лицам Победы и Героя нетрудно угадать, что там, и я не стала оборачиваться.

— Ой! — и Сибилл пропал.

Следом за ним у меня из-под ног пропал и трон. Я свалилась на твердый каменный пол.

— Ничему-то вы, живые, не учитесь! — просипел Его Мертвейшиство. — Возьми одного из вас, за ним другие на выручку потянуться, как бусинки на нитке. Так все сами и придете... Даже не интересно...

Правильно, что я не хотела оборачиваться, и жаль, что не удалось выполнить это намерение. Его Мертвейшество явился вместе с подданными. И вид их не навевал ни единой приятной мысли.

— Не обольщайтесь, — ответила я ему, — больше никого не будет!

И искренне понадеялась, что ошибаюсь.

— Посмотрим, — прохрипел Его Мертвейшество и приказал своим подручным:

— Засуньте-ка ее в клетку!

Вперед вышли трое. Первые достал большой и такой же ржавый как замок ключ, двое других схватили меня за руки. Когда один из них, наклонился и с аппетитом лизнул меня по руке, я благоразумно потеряла сознание.

Я очнулась от резкого запаха и закашлялась.

— Что это за нюхательная соль?!

— Это Гера начал пользоваться парфюмерией, — охотно объяснила Победа.

Гера до сих пор поддерживал меня за плечи, я оттолкнула его руки и отодвинулась в дальний угол.

— Ничего личного...

Некоторое время мы молчали: кто-то размышлял над нашим положением, кто-то дулся. Его Мертвейшество вместе с подданными покинул зал, и прямая угроза жизни отодвинулась.

— Сибилл сбежал, — не вытерпела Победа.

— Он приведет помощь, — откликнулась я.

Победа недоверчиво покачала головой.

— Узнали что-нибудь полезное? — моя очередь задать вопрос.

Победа опять покачала головой, пожала плечами, а потом сказала:

— Не успели. Они пропустили нас в Башню и тут подкараулили.

— О-о-о! — раздался жалобный стон, и я вспомнила про волшебника в другой клетке.

— Как твое имя?

— Ооооо! — начал он со стона, которым могло бы гордиться привидение запытанного узника. — Спиногрыз Пигмалион.

И снова:

— Ооо!

— Не мог бы ты перестать стонать, — поморщилась я. — Твои стоны меня отвлекают. Спиногрыз, Спиногрыз... — что-то такое приходит на память.

— Ну вот, — удовлетворенно заметила Победа, — он из Благородного Дома. Теперь вы не будете говорить, что только 'новые' приносят городу неприятности!

— Да?! Спиногрыз, Спиногрыз... Я припоминаю, что ваш благородный род разделился на две ветви. Одна сохранила свое благородство, а другая фамилию. Итак, Спиногрыз — младшая и незаконная ветвь дома. Ее основателем был приемыш. Тогда случилась повальная мода на усыновление детей из Большого Мира. Все просто с ума сошли, только и говорили, что об освежении крови.

— Что же потом? — Герой грыз гранит науки с трудом, но всегда был готов подобрать крошки знаний с чужого пира.

— Как обычно... Честолюбивые приемыши вытолкали из гнезда родных детей, или, если тебе больше нравятся сельскохозяйственные метафоры, заглушили Благородные Дома, как лебеда картошку. Уцелели только те, кто сохранил благоразумие и не принял в семью подкидыша.

— К примеру, Чорены, — подсказала Победа.

— Да, мы сохранили себя. А Спиногрызам это не удалось, так что он представляет Благородные Дома формально.

— Хватит уроков! — нетерпеливо вмешалась Победа. — Нас вот-вот разорвет толпа голодных мертвецов, а вас волнует глубина гениологических корней!

— Ты не справедлива к нам, дорогая, — заметила я. — Но кое в чем права — нынешние дела не терпят отлагательств. Как же нам избавится от Этих?

— Оооо! — Спиногрыз опять начал с душераздирающего стона. — Мертвецы — это ерунда.

— Они заперли нас в клетки, как-будто мы рождественские индюшки! Вырастили Башню и хозяйничают в городе — и все это ерунда?! — фыркнула Победа.

— Это побочный эффект, — повторил Спиногрыз, сердясь, и даже позабыв о стонах.

— Каков же замысел, если Эти стали побочным эффектом?! — поразилась я.

— Оо! Мой замысел был велик и ужасен! — простонал Спиногрыз. — Зачарованный Остров никогда бы не забыл Спиногрыза Пигмалиона!

— Глупости! — беспечно махнула рукой Победа. — Всегда одно и тоже! Захватить власть, запугать население и эффектно появляться на балах.

— Ты ничего не понимаешь, девчонка! — выкрикнул Спиногрыз, рассердившись. — Я стал бы ВЕЛИЧАЙШИМ ВОЛШЕБНИКОМ всех времен.

— На твоем месте я бы мечтала стать целым волшебником, — язвительно отрезала Победа.

Я почувствовала, что пора вмешаться.

— Уважаю твое честолюбивое стремление, но, скажи, как нам поправить дело? Сам понимаешь, когда толпы голодных Этих слоняются по улицам — живым не до восторгов твоими грандиозными замыслами. И эта Башня... она так портит вид...

— ВЕЛИЧАЙШИМ ВОЛШЕБНИКОМ! — повторил Спиногрыз страшным голосом.

Подумалось, что с городом случилась не самая большая неприятность.

— Как нам избавится от Башни и Этих?! — настойчиво спросила я.

— Оо! Если бы я только мог выбраться из клетки и вернуть себе утраченные части! О, если бы... Все можно исправить легким движением руки. Поймите, все держится на краеугольном камне...

— Ха-ха! — перебила его невежливая Победа, деланно смеясь. — Еще и он лекции нам читает!

— Ооооо! — обиженно простонал Спиногрыз и умолк.

— Я выполняю свои обещания всегда, — зловеще просипел Его Мертвейшество и неловким жестом подозвал кого-то. Этот некто явился перед повелителем, растолкав мертвецов.

— Он у нас новенький, — сообщим Его Мертвейшество доверительно.

В самом деле, его черную мантию еще не проели черви и насекомые. Лицо сохранилось неплохо, можно вообразить, каков он был при жизни, ну и кожа не отслаивалась от костей, наобоот, присохла к ним, наверное, в его могиле сухо и холодно.

Победа скривилась от отвращения.

— Дорогая, моими заколками можно заколоться, — сочувственно предложила я. — Это благородный выход!

— Я не из Благородных Домов, — огрызнулась Победа, — и не знаю, как это правильно сделать, чтобы не нарушить традиций. Покажи!

— Ну, меня не собираются превратить в наложницу мертвеца... или как?

Нижняя челюсть Его Мертвейшества съехала на бок — должно быть, это означало усмешку.

— Мы посоветовались и решили, что у блондинок очень нежное мясо.

— Чудесно! — откликнулась я.

— Дай мне! — вдруг очнулся Герой.

— Что?!

— Заколку! Наплевать на традиции и приличия, но Победа Этому не достанется!

— Сюда подать девчонок! — прохрипел Его Мертвейшество.

Его ретивые подданные столкнулись у клетки, мешая друг другу.

— Ах, — я вытащила из волос две заколки, и одну протянула Герою, — Сибилл бросил меня, а мы с ним даже не целовались!

— Ты с ума сошел?! Что ты хочешь сделать?! — завопила Победа.

— Прости... Так надо... Я тебя любил с третьего класса... — торжественно и печально произнес Герой.

Но что-то произошло. Именно ЧТО-ТО. Каждый ощутил перемену, но никто не мог понять, откуда подул ветер. По наитию я подняла голову. Сквозь крышу, на нас устремлялся змей. Не обычный, огромный змей, а огненная голова с разверстой пастью.

— Это еще что?! — изумился Герой.

— Чорт! Это Чорт идет за нами!

Змей схватил нашу клетку длинными, как сабли, огненными клыками. Мгновение, и железные прутья рассыпались, а мы провалились в змеиное горло и стремительно, с визгами полетели вниз. Перед глазами замелькал цветной калейдоскоп. На краткий миг вспыхивали некие видения, но ум не поспевал за ними, и их место уже занимали другие, столь же мимолетные. Наше путешествие оборвалось неожиданно — мы упали на пол.

Наверное, у меня был глупый, щенячий вид, потому что глаза мои сначала ничего не видели. Зато тело ощутило жесткое приземление. Когда же зрение вернулось, то оказалось, что мы сидим на разложенных матрацах, в довольно-таки темном подземелье, и окружают нас члены Совета, а впереди стоит мой папочка, с видом недовольным и осуждающим. Его можно понять. Он оставил меня в городе, чтобы я наблюдала за развитием событий, а отнюдь не для того, чтобы спасать меня.

— Добрый вечер! — сказала я, испытав желание нарушить тишину.

— Вечер добрый, — живо откликнулись несколько голосов из задних рядов, члены же Совета не шелохнулись, и их позы, лучше всяких слов выражали порицание. Я выхватила у Геры заколку, которую он до сих пор сжимал в кулаке, быстро заколола растрепавшиеся волосы, оправила платье.

— Как вы очутились в Башне? — папочка дождался, пока я закончу туалет, и только после этого заговорил.

— Это мы, — с готовностью отозвалась Победа. — Мы с Героем хотели узнать, кто из волшебников виновен в этих неприятностях. А потом пришли Мариша и Сибилл... Правда, Сибилл недолго пробыл с нами...

И она метнула ехидный взгляд в Болиголова, прячущегося за чужими спинами. Я тоже его заметила, но выяснять с ним отношения в данный момент не представлялось удобным.

— Вот как?! Это делает честь его уму, — проговорил папочка.

Я виновато потупилась. Победа поглядела так, будто не поняла его слов. Герой, как всегда, промолчал — он вообще не мог уловить логики в речах моего папочки.

— И что же выяснили? — после паузы поинтересовался папочка, впрочем, довольно пренебрежительно.

— Мы говорили с Его Мертвейшеством, — затараторила Победа, не желая упускать инициативу. — Он хочет для своих мертвых подданных таких же прав, какие есть у живых. Он сказал, что на этот раз нам не выкурить их запросто из нашего мира. И Башня — символ их могущества. Теперь ясно, кто так пошутил на празднике — это Его Мертвейшество предупреждал нас о своем появлении!

— Вот как?! — воскликнул папочка, и озабоченные советники сбились в кучку. В такие же кучки сбились и прочие волшебники. На меня никто не обращал внимания, и я воспользовалась минутой, чтобы обдумать положение.

Его Мертвейшество утверждает, будто Башня — выражение его могущества, и никакие чары не способны разрушить ее. Пусть так. Но Спиногрыз говорит, что и Башня, и Эти — побочный эффект какого-то его Ужасного Заклинания, сработавшего неправильно. Что же получается? Два Великих Волшебника оспаривают друг у друга величие. Если прав Его Мертвейшество, то мы попали в переплет. А если прав Спиногрыз — тогда все поправимо. В голову прочно засели его слова о том, что Башню можно уничтожить мановением руки. Казалось, это не красивый оборот, а слова, обозначающие физическое действие. В нашем общество, которое не любит меняться, кое-что со временем выходит из употребления. Раньше волшебники придавали большое значение своему положению и подчеркивали его, пользуясь магией там, где этого не требовалось. Но в последние лет сто, эта манера уходит — видимо, дает себя знать обособленность от Большого Мира. Как-то не интересно колдовать без восторженных поклонников. Свой брат-волшебник скорее раскритикует каждое движение, завалит непрошенными советами и, в конце концов, испортит все удовольствие. Вот простецы — другое дело! Они благодарная публика, легко поддающаяся и восторгу, и ужасу. А в последнее столетие численность простецов на Острове упрямо движется к нулю. Нет зрителей — нет и представления, и волшебники обзавелись привычкой вершить повседневные дела с помощью ловкости рук.

Это первое соображение. А во-вторых, испорченный бал. Не вязалась эта шутка дурного тона с Его Мертвейшеством. Как ни крути, но он король, и есть у него понятие о королевском достоинстве. А эта шутка больше подходит какому-нибудь мелкому пакостнику. Например, волшебнику, формально представляющему Благородный Дом и страдающему от этой формальности.

И, в-третьих, Спиногрыз — живой. Пока еще живой. Неприятная смерть, но его постигнет справедливость, а эта штука безжалостная.

Итак, найдя три аргумента в пользу своей теории, я подошла к советникам.

— Там, в Башне, ЭТИ держат в клетке Спиногрыза Пигмалиона, — громко сказала я.

— Спиногрыза?! — папочка переглянулся с другими членами Совета. — Вот как!

— А-а! Так вы знакомы?!

— К несчастью. К несчастью для него, — ответил он со смесью легкой грусти и самодовольства. — Когда-то он доказывал мне, что кровь ничего не значит, что он будет самым Великим Волшебником на Зачарованном Острове. Я же говорил ему, что любое честолюбие должно иметь под собой прочные и глубокие корни... Впрочем, его уже можно скинуть со счетов... — добавил он с легким вздохом, с каким мы встречаем известия о смерти дорогих нам врагов.

И он снова повернулся к советникам. Печально, но, кажется, папочка теряет хватку. Эта новость вызвала у него только удивление и сожаление, а следовало задуматься. Я решила не отходить далеко и, заодно, засечь время.

Между тем, Советники явно находились в замешательстве и не могли договориться между собой. Одни твердили, что ничего не поделаешь, и придется перебираться на новое место, другие предлагали немедленно создать отряды и начать отстрел Этих серебряными пулями, третьи думали, как уничтожить Башню. И никто никого не хотел слушать.

Пока Советники спорили, Нижняя палата, обожавшая голосовать по любому поводу, большинством голосов приняла решение договориться с Его Мертвейшеством. Их подкупило слово 'равноправие'. О чем они и сообщили советникам.

— Да-да, — кивнули те. — Кто пойдет к Его Мертвейшеству парламентером?

Каждый вспомнил о карточных долгах, недовязанных на спицах носках, об организации эпидемии свинного гриппа в Большом мире и еще каких-то неотложных обязательствах и сделал шаг назад. Советники немедленно вернулись к спору.

Где-то спустя минут пять папочку, наконец-то, осенило:

— А как там очутился Спиногрыз? — вопросил он.

Я улыбнулась. Наконец-то! Папочка внимательно изучил мое лицо.

— То есть, ты считаешь, что это он морочил нас загадками и плохими шутками?

— Он так сказал.

— Значит, он до самого конца лелеял мысль доказать собственное превосходство.

— Да, это он тоже говорил.

— Какое замечательное упорство! Теперь уж не найти такого в молодых людях...

— Но ведь это же глупость! — вмешалась Победа. — Как он мог выпустить их, если они его съели?!

— Мертвецы также неблагодарны, как и живые, — вздохнула я. — Больше никогда не буду участвовать во всех этих поминальных обедах! А достижения Спиногрыза можно назвать замечательными, во всяком случае, его волшбу мы все заметили.

Волшебники вокруг закивали, выражая согласие.

— Еще он сказал, что Башня держится на краеугольном камне, — добавила я.

— Так и сказал?! — переспросил папочка. — На краеугольном камне? Тогда все просто...

Вполне довольная результатами, я смешалась с толпой, выглядывая знакомых. И тут увидела Чорта. Я многое могу вынести, но только не чужое самодовольство. Он стоял, окруженный молодыми людьми, раздуваясь от гордости за своего змея. И рядом с ним, как луна в полнолуние сияла, Кара. Нет, такое бы никто не стерпел! Я поискала глазами мамочку. Она была поблизости и явно получала удовольствие от похвал в адрес сына.

— Мамочка, — начала я громко, — а знаешь, когда я заходила к нам в дом, там хозяйничали мертвецы. Кстати, дедушка передавал всем привет. Так вот, мертвецы сидели за столом и ели нашего Христю, нашего старого, доброго Христю. Видно, Чорту некогда было позаботиться о слугах... И еще, они ели его на твоей любимой скатерти...

— Чооорт?!

— Я не виноват, — быстро проговорил он, и его самодовольную улыбку задушил Убийственный Взгляд мамочки, как коршун цыпленка. — Я спасал свою жену!

— Что?! Жену?! — воскликнула мамочка вне себя от гнева. — Милый мой мальчик, жену найти пара пустяков, а вот ты попробуй отыщи хорошего слугу! Не смей оправдываться и сравнивать такие вещи!

Кара обиделась, надула губки, но не посмела возразить мамочке. И правильно! Ведь она не владела Убийственным Взглядом. Вместо того Кара требовательно поглядела на мужа. Чорт, поняв, что попал меж двух огней, поспешно отступил.

— Не огорчайся, — утешила я, — когда-нибудь гнев мамочки пройдет, и она захочет взглянуть на своих правнуков!

Лицо Кары исказила безумная ненависть. Наконец-то на ее кукольном личике появилось выражение!

— Моя сестра ненавидит мою жену, моя жена ненавидит мою сестру — традиционные отношения нашей семьи! — с горечью проговорил Чорт.

— Уверена, милый брат, пройдет время, и ты поймешь и согласишься со мной, что любить ее, в общем-то, не за что, — убежденно заявила я.

Дождь и ветер за окнами обрывали последние листья с деревьев, мокрый сад глядел уныло. Уныло было и в комнатах. Целыми днями горели свечи, пахло воском и слабым дымом. На улицу выходить без дела никому не хотелось, и мы собирались в гостиной. Я и Бесик играли в карты. Он проиграл свой горный замок, правда, довольно запущенный, и карманные деньги до совершеннолетия, и новую игрушечную машину, подаренную папочкой на день рождения. Машину ему было жаль больше всего, и он кон за коном заставлял меня выставлять ее против карманных денег, замка в горах...

В общем, на нас опять навалилась мутная, слякотная тоска.

Чорт и Кара переехали в свой новый дом, не дожидаясь окончания ремонта, и с тех пор Чорт посылал нам записки каждые три дня, в которых вежливо спрашивал о моем здоровье.

Городской Совет уладил проблему с мертвецами, и в тот же день об их присутствии напоминали только груды мусора и следы зубов в самых неожиданных местах. Точнее сказать, проблему улаживал не сам городской Совет — они предоставили это добровольцу, от которого требовалось единственное умение — перемещаться. К удивлению публики, вызвался Чорт. Он так расстроился из-за домашней ссоры, что хотел покончить жизнь самоубийством. Наши кузены рассказывали потом, как он надеялся погибнуть мучительной, но героической смертью, чтобы мы пожалели о несправедливости. Но к его разочарованию, все оказалось просто и неопасно, и даже не прибавило ему славы. Он проник в Башню, в тот самый зал, где нас держали в клетке, и вытащил краеугольный камень из центра пентаграммы. На этот камень, разумеется, были наложены страшные заклятья, и даже все члены Совета не расколдовали бы его. Но, если подковырнуть ножом... Что и проделал Чорт. В тот же миг Башня начала уходить под землю. Нашлись любопытные, наблюдавшие, как она исчезает прямо на глазах. Они говорили: мертвецы, поняв, что Башня вот-вот исчезнет, бежали к ней со всего города. Как выяснилось, она поддерживала их существование магией. Те, кто не успел, (я бы сказала 'съедены 'заживо' червями', но 'заживо' вызывает сомнения), пострадали, и их похоронили во второй раз. Горожане, наученные горьким опытом, сожгли останки, пепел собрали в осиновые гробы, смешали его с серебром, закопали и наложили двухсотпудовые заклятья.

Его Мертвейшество, благоразумно не удалявшийся от Башни, не пострадал и, надо полагать, будет искать другие пути возвращения в мир живых, но специалисты утверждают, что этих ходов не так много и за ними следят.

Гораздо больше хлопот городу доставили Болиголовы. В этот раз они полностью обчистили зал Редкостей. За ними отправили отряд вооруженный самыми серьезными намерениями, но Болиголовы затерялись в родных горах, и отряд домой вернулся, как и уходил, с одними намерениями. Тогда Совет послал письмо главе дома Болиголов, Всеславу, сообщив, что решено построить несколько отелей в горах и на побережье для туристов из Большого мира. Пусть замки принадлежат Болиголовам, но земля, на которой они возведены, — Зачарованному Острову. Болиголовы запаниковали. Их извращенное воображение нарисовало живописные картины, как любопытные и назойливые туристы прогуливаются по их замкам, повсюду мелькают цветастые рубашки, и, о, ужас! шорты. А в скором времени потомок славного, но захиревшего в невыносимых условиях рода, поведет за звонкую монету экскурсию по мрачным, пыльным залам, распахивая двери спален и выволакивая за остатки волос забытые скелеты из шкафов. Тут же они засыпали Совет извинениями и возвратили незаконно присвоенные редкости.

Да, кстати, заколдованных латников отобрали у Болиголовов и назначили на общественные работы по очистке выгребных ям. И город, наконец-то, вздохнул свободно.

Осталось рассказать совсем немного, чтобы завершить эту историю.

В один из хмурых и дождливых дней в нашем доме появился Сибилл. Вид был у него такой, словно он бродил под дождем без калош и зонтика несколько часов подряд.

— Вы плохо выглядите, так бледны, — любезно проговорила мамочка. — Вы смертельно больны?

— Да. Нет, — ответил Сибилл.

— Ах, милый мальчик, неопределенность такое прекрасное состояние. Пребывайте в нем как можно дольше! Вероятно, у вас нет отбоя от невест. Каждая порядочная девушка мечтает выйти замуж за смертельно больного богача.

Сибилл побледнел еще больше, казалось, он вот-вот упадет в обморок. Мамочка, от которой ничто не могло укрыться, тоже это заметила и зазвонила в колокольчик.

— Принесите нюхательной соли, — велела она вошедшему слуге. — И выставьте кровать из черного дерева, ту, что отделана золотом и слоновой костью, в оранжерею. Да поставьте так, чтобы соседи видели. Вдруг Сибилл впадет в кому или летаргический сон... пусть знают, что Чорены умеют принять самых разных гостей!

— Не нужно соли, — слабым голосом попросил Сибилл. — Я хочу поговорить с господином Чореном.

— О-о, это сколько угодно! — откликнулась мамочка. — Христя проводит вас в библиотеку. Мариша говорила, что вы уже посещали нашу библиотеку? Тогда проводите туда нашего нового Христю. Он еще плохо знает дом. Вы знаете, в тех трагических событиях пострадал наш прежний слуга. Я наняла нового. Конечно, его зовут по-другому, но за незначительную прибавку к жалованию он согласился принять родовое имя наших слуг. Ведь проще ему думать, что его зовут Христя, чем нам запоминать разные имена. Итак, мой муж в библиотеке. Он, видите ли, взял привычку работать. Ну да что поделаешь! Все мы слабые люди, боремся со скукой, как умеем.

Слуга вышел за Сибиллом, а потом заглянул обратно.

— Я не понял, госпожа, кровать нужна или нет? Молодой господин, кажется, оправился.

— Ах, ну конечно! — воскликнула мамочка. — Нужна! У молодого господина временное улучшение, он еще не беседовал с моим мужем!

Слуга ушел, озабоченно сопя.

— Вот видишь, Мариша, что я говорила! Где теперь я найду такого слугу, как старый Христя? Они не понимают, они ничего не понимают! — и мамочка упала в кресло, ломая руки.

— Кстати о Христе, — вспомнила я, — вчера ночью выглянула в сад, и мне показалось, что бедный старик бродит под окнами гостиной.

— Чего только не привидится в темноте, — пробормотала мамочка. Затем подумала и добавила:

— Я скажу Упырю, чтобы приготовил пару пистолетов с серебряными пулями.

И тут скрипнула дверь библиотеки, и папочка крикнул:

— Клетемнестра!

Мамочка вышла. Спустя короткое время послышались восклицания, неразборчивые, но ласковые слова, а потом они вместе возвратились в гостиную. Лица у всех были напряженные. Сибилл — белее муки.

— Марена, — начал папочка, — случилось неожиданное, но приятное событие: Сибилл Болиголов только что попросил твоей руки!

— Вот как!

— Благородный Дом Болиголовов столь же древний и благородный как Дом Чоренов, — с нажимом произнес папочка, — вы составите прекрасную партию.

— Вот как!

— Милая, — вмешалась мамочка, — я тебе говорила, что эта нахальная девчонка, Победа, выходит замуж через месяц?

— Вот как! Уже известно, кого она выбрала?

— Нет. Она думает, что сможет это решить у алтаря. Бедная девочка! Выбирать одно из двух — так мучительно! На месте ее матери, я бы настоятельно советовала ей выбрать кого-нибудь третьего...

— Послушай, Мариша, — перебил ее папочка. Голос его стал мягким как свежевыпеченная булка, — если тебе нужно время...

— Нет, — заявил Сибилл твердо, и голубые жилки проступили у него на лбу от напряжения, — пусть сейчас ответит!

— Ну, что тебе еще надо?! — всплеснула руками мамочка. — Он и богат, и хорош собой, и молод! Ты прогнала уже четверых женихов! Молодой Максим Калоша до сих пор еще не женат — надеется, что ты передумаешь!

— Нет, он не женат потому, что никто не соглашается выйти за него. Он даже Победе предлагал, но Герой пригрозил превратить его в гвоздь и вбить по самую шляпку, — возразила я.

— Так, — папочка пододвинул стул и сел, всем своим видом показывая, что не встанет с места, пока не добьется желаемого. — Хорошо, я тоже не хотел бы иметь в зятьях такого человека как Калоша. Но Сибилл чем плох?!

Я вздохнула, понимая, что разговора не избежать.

— Он бросил меня на расправу мертвецам! Мог бы вернуться за мной!

— И только-то?! — удивился папочка.

— Но это же замечательно! Тебе всегда будет, что сказать ему! — воскликнула мамочка. — Ты представить себе не можешь — насколько важно в семейной жизни, когда у тебя есть в чем упрекнуть супруга, а ему нечего возразить!

Папочка посмотрел на мамочку Долгим Взглядом. Он не владел этим древним искусством, усвоив азы в супружестве. Мамочка от его Взгляда просто отмахнулась, как от назойливой мухи.

— И это единственная твоя претензия? — спросила она меня.

— Нет, разумеется. Неужели вы считаете меня не достаточно умной, чтобы найти в нем еще недостатки? Но если это правда, что ты говоришь об упреках...

Мамочка улыбнулась одобрительно.

— Больше тебя ничто не удерживает? — уточнила она на всякий случай.

Я покачала головой.

— Дорогой, — торжественно объявила мамочка, — мы выдаем нашу дочь замуж!

Папочка улыбнулся и кивнул. И тут раздался стук падающего тела.

— О! Сибилл не вынес счастья, — мамочка оглушительно затрезвонила в колокольчик. — Где же этот слуга?!

— Еще неизвестно: потерял ли он сознание от восторга или не ожидал положительного ответа! — заметила я.

— Дорогая, он сделал предложение по всем правилам, и теперь не посмеет отказаться! Если, конечно, он не искал повода развязать войну между Домами, — легкомысленно проговорила мамочка.

Папочка вдруг нахмурился и вскочил с места.

— О! — она догадалась о причине беспокойства. — О, дорогой, не волнуйся. Он, разумеется, влюблен, иначе откуда бы взялось мужество выдержать испытание до конца?

Папочка взглянул на нее недоверчиво, но промолчал.

Я посмотрела на родителей.

— Свадьба состоится даже, если Сибилла придется везти на церемонию, привязанным к кровати из черного дерева! И папочка, я не знаю, как ты сделаешь это, но я хочу, чтобы мы поженились раньше Победы — это дело принципа, а принципами поступаться нельзя! И еще мадам Фифа должна сшить мне свадебное платье. Я не собираюсь выходить замуж в каких-нибудь обносках!