Девушка из знатной и влиятельной семьи, безупречно воспитанная, изысканно красивая, покорная и любезная — она была скучной, как наставления старых мудрецов, которыми не так давно пичкал Сяо Сюаня ее отец. Если бы она хоть немного смелее вела себя в постели, может, он и не вспоминал бы о пожелтевших страницах классиков, когда вставлял ей. Вроде бы и послушная, и нежная, и вздыхает, и даже шевелится под ним... и везде, где надо, влажная и скользкая, особенно если немного потискать ее, потеребить соски, погладить пальцами между ног, прежде чем на нее ложиться... что ж все мерещится бумажный сухой шорох и запах туши? Третий принц знал, в чем его долг, и приходил в ее покои, сколько положено, и, видит Небо, старался — без рвения, но и без небрежности. Наверное, мешало еще то, что нужно было помнить о последствиях — в смысле, вынимать вовремя, чтобы не кончить в нее. Она его жена, и когда-нибудь ей непременно нужно будет родить ему наследника, но не сейчас.

Сейчас ему нельзя заводить детей, он в немилости у отца.

Но хотя засевать эту ниву пока рано, пахать ее он обязан, и он исправно пашет. Он равнодушен к ней, но не реже раза в неделю он идет к ней, и ложится с ней, и терпеливо добивается, чтобы она повлажнела, и раздвигает ей ноги, и вставляет, и натягивает, и трудится, потом вынимает и спускает в кулак.

Обрыдло, честно говоря, но долг есть долг.

А так она хорошая жена — в гареме у нее все по струнке ходят.

Наложница Хуэй лучше. Она глупее старшей супруги Янь, с ней можно не разговаривать вовсе — а со старшей супругой приходится, отчего становится еще скучнее, — и вовсе не такая хорошенькая, как казалось поначалу. Зато она искренняя и непосредственная, и она смешлива. А когда женщина, нанизанная на твой член, смеется, она сжимается внутри, и если вовремя ее рассмешить... иногда это очень кстати. Ну и — Хуэй его первая женщина. Она в его доме с тех самых пор, как по статусу ему было положено обзавестись наложницей. К ней, слава Небесам, не нужно было предъявлять высоких требований, и Хуэй не из сливок общества, ее отец не настолько знатен, чтобы ожидать для своей дочери положения первой жены в доме принца Лян. Ее можно просто брать, когда хочется, а если не хочется — не брать, забывать о ней на целые месяцы, потом вспоминать, приходить, смешить, щекотать, дразнить, кататься по постели, получать свое удовольствие по нескольку раз за ночь — не забывая, однако, тоже вынимать в нужный момент, — а потом уйти и снова не вспоминать месяцами.

Хуэй забавная, и иногда с ней бывает довольно-таки приятно.

Но и она — не то, чего бы ему хотелось на самом деле.

Он пока не разобрался, чего же он хочет.

Его жена и его наложница милые и услужливые женщины, всегда готовые отдаться, но ему явно недостаточно этого для счастья. Девицы в веселых кварталах немного лучше, но они тоже милые и услужливые. И даже если от них потребовать, чтобы они перестали быть милыми, все равно ты знаешь — это тоже такая услужливость.

Нет, ломиться в яшмовые пещеры это не мешает, но все равно — чего-то не хватает.

И тут он встречает ее.

Дикий варварский наряд — сапоги, штаны, короткий кафтан, рукава затянуты у запястий кожаными ремешками, и на вороте кафтана плетеный ремешок. На голове шапка с меховой оторочкой, а из-под шапки тонкие косицы, много, в них вплетены разноцветные шнурки, а на шнурках подвески — каменные бусины и золотые колечки, и все это брякает и звякает, стоит ей повернуть голову, а уж когда она резко вздергивает подбородок, слышно еще и звон бубенца. Он не вплетен в волосы, он у нее на шапке, на самой макушке. За всем этим дикарским великолепием трудно разглядеть лицо, видишь сперва только наряд и прическу, слышишь звон и бряканье, и низкий хрипловатый голос — она не дает себе ни малейшего труда изящно повысить его. Ей это в голову не приходит.

Он сидит на месте почетного гостя в шатре их царя... вождя... как это у них называется, у этих хуа? Рядом с Сяо Сюанем лучшие друзья, Янь Цюэ (главное достоинство скучной жены — ее старший брат!) и Линь Се, перед ними столики с хуаским вином, от которого глаза сперва лезут на лоб, а потом начинают смотреть каждый в свой угол, глотнешь — и собирай потом взгляд в кучку, если сможешь, и большая миска с жареной козлятиной, и сказали, сейчас выйдет вождь, и они ждут... А вместо вождя выходит вот это!

Она встает перед ними, подбоченясь, и спрашивает неприветливо:

— Это вы хотели видеть вождя? А говорят, лянцы культурные люди. Даже не встали мне навстречу! — а говорит по-ханьски чисто, без всякого акцента.

Сяо Сюань обиделся, но ответил:

— Почему мы должны вставать тебе навстречу? Между прочим. я третий принц Великой Лян. Но здравствуй, девушка!

— Здравствуй, мужчинка! — отвечает она. — Я тебе не девушка, а принцесса хуа! Между прочим, первая.

Янь Цюэ и Линь Се, давно уже вскочившие, дергают его за рукав, кланяются девчонке и говорят наперебой:

— Приветствуем ваше высочество!

А Сяо Сюань и не думает подниматься, сбрасывает со своего рукава пальцы братца Цюэ и вскидывает подбородок:

— Хоть ты и принцесса, а не мне перед тобой склоняться, не мне называть тебя высочеством!

И тут она внезапно рассмеялась, даже и не думая отворачиваться или прикрывать рот рукавом, — все свои зубы показала, белые, крепкие, — и уселась напротив него.

— Ладно! Раз я тебе не высочество, можешь звать меня по имени. Ты мне нравишься. — И добавила, глядя Сяо Сюаню прямо в глаза: — Линлун.

И он почувствовал, как у него закипает кровь, когда они одновременно уставились друг на друга, и он ответил, тоже глядя ей прямо в глаза, даже не подумав хоть чуть кивнуть:

— Сяо Сюань.

Ужина он не запомнил, а ведь они говорили о чем-то важном, и Янь Цюэ, кажется, не отрываясь от козлятины и "Прожигающего желудок", договаривался с принцессой хуа о взаимной помощи и поддержке — на всякий случай, вдруг когда-нибудь понадобится.

Зато как она взяла его за запястье и увела из шатра, где они пировали, в другой, запомнилось очень хорошо. Друзья с непривычки сильно окосели от варварского напитка, и он тоже; и когда Линлун встала со своего места и сказала просто: "Вы тут пока без нас выпейте, мы с Сяо Сюанем отойдем ненадолго", ни один из них даже не поглядел, куда дикарская принцесса тащит их друга, только подняли чашки, и Линь Се сказал заплетающимся языком: "Не скучай там", а девчонка-варварка из служанок подлила ему еще вина и погладила его по колену.

А в том шатре, рядом, не было ничего, только весь пол устлан разноцветными шкурами, и подушки разбросаны.

Шкуры — некоторые мягкие, шелковистые, нежные-нежные, на других мех пожестче и щекочет босые ступни — они оставили обувь за порогом, и теперь две пары сапог откровенно оповещали всех о том, что в палатке укрылись двое.

У полога — воины в доспехах и с копьями, и им, несомненно, очень хорошо слышно через полотняные стенки, а Линлун и не думает понижать голос:

— Раздевайся, третий принц! Помочь тебе? Да, понимаю, у нагрудника застежка на спине, сейчас... Дальше ты сам, а я тут достану кое-что.

И раздвигает полы его халата, и достает кое-что, воспрянувшее еще там, за пиршественным столом, от одних взглядов на нее, и опускается на колени, и без всяких ужимок и без малейшего смущения пододвигается ближе, высовывает язык и облизывает — от корня к концу, от яиц к головке. Третий принц шипит и стонет — и дергает завязку на нижнем халате так, что обрывает ее, а Линлун задумчиво облизывает его член так и эдак, проводит языком то вдоль, то по кругу, то посасывает, то сжимает пальцами, и когда язык касается самого корня, ее косы щекочут ему живот и бедра. Руки его дрожат и не слушаются, путаются в ткани, но наконец он справился и скинул с себя все, а она все наигрывает на его флейте — и она по-прежнему в штанах и сапогах!

— Перестань, — говорит он, понизив голос. — Разденься. Видишь, я хочу, а ты даже штаны не сняла.

Она причмокивает, выпуская изо рта его член, и отвечает, нимало не сбавив громкости:

— Потерпишь. — И добавляет: — Ложись-ка, не стой.

Он не привык, чтобы им командовали, — нельзя сказать, чтобы этого никогда не бывало, но в его жизни лишь две женщины позволяли себе говорить с ним командным тоном: его мать и его бабушка. И чтобы какая-то девчонка, варварка с побрякушками в волосах? Но она повторяет:

— Ложись, — и он опускается рядом с ней на колени, встает на четвереньки, намереваясь лечь. — На спину, — уточняет она. Он ложится и переворачивается на спину. — Хорошо, — говорит она и склоняется над ним, высунув свой проклятый язык, действие которого он уже до некоторой степени знает.

— Раздевайся, — хрипит он.

— Не вертись, — отвечает она. — Лежи смирно.

И, встав над ним на четвереньки, опускает голову и кончиком языка касается ямочки у ключицы, и он выгибается, не в силах сдержать спазм.

Ее косицы щекочут его кожу, камушки холодят, золотые кольца лезут в рот. Он задыхается, хрипит и стонет, стискивая руками мех.

Никогда еще не было такого — чтобы он лежал пластом и только ловил воздух. Будто он — игрушка.

Раньше он всегда играл сам, бывало — увлеченно, бывало — скучая. Сегодня впервые играют в него, и у него нет никаких сил протестовать.

Ему нравится... больше чем нравится.

Кажется, это стыдно, но чтобы стало стыдно, надо хоть что-то подумать, а думать он не может и сразу забывает об этой глупости, какой там стыд — да что это вообще такое, нет такого слова... слов вообще нет. Только тело, способное лишь подчиниться и делать так, как она велела, отзываясь на ее прикосновения непроизвольными звуками, и в них нет ничего человеческого.

...Он кончил дважды, и только после этого она решила, что пора раздеться. Отпустила его, села рядом, обтерла его меховым лоскутом. Потянула шнурок на рукаве.

Без ее языка и рук ему стало пусто и чуть ли не зябко, хотя в шатре было тепло.

— Линлун, — позвал он, не узнавая своего голоса.

— Сейчас, — ответила она. — Видишь, раздеваюсь.

Он лежал и провожал взглядом каждую отброшенную в сторону варварскую тряпку. Открылись руки, плечи, потом грудь, живот. Она привстала и стянула с бедер штаны, он проводил взглядом и их. Наконец, Линлун отшвырнула в угол последнюю одежку и снова склонилась над ним, перекинула через него ногу, потянулась к его губам, но не поцеловала, а оскалилась, глядя ему в глаза — и подалась назад, и села верхом ему на живот, и потерлась ягодицами о его член, который от одного прикосновения дернулся и снова налился. Еще немного поёрзала, Сяо Сюань протянул руки и взял в ладони ее грудь. Она приподнялась и пересела с его живота на бедра. Посмотрела на его руки, тискающие ее грудь. Велела:

— Сильнее сожми.

Он сжал.

Она выдохнула и приподнялась снова, и, помогая себе рукой, наконец нанизалась на него и поскакала. Скачка все длилась и длилась, это было сладко и одновременно мучительно, потому что это же был уже третий раз, и как он ни налился, а разрядка все не приходила. Пару раз она останавливалась, наклонялась, но не целовала — кусала его, оставляя на коже груди и плеч следы зубов; один раз соскользнула с его члена и ласкала руками, пока он не зарычал и не взмолился, чтобы она вернулась куда следует; она ответила: "Покомандуй мне тут, сама решу, когда на тебя сесть", но все-таки вскоре села и поскакала снова.

Кончили одновременно, рыча и крича в голос, совершенно потерявшие разум; упали в мех, не в силах даже обниматься, и лежали, тяжело дыша; в голове у него звенело, как будто он долго просидел под водой — или как будто его огрели тяжелой дубиной по темени. Потом услышал сквозь звон:

— Сяо Сюань.

— Что? — вяло отозвался он.

— Приходи еще. Мне понравилось.

Часовые у входа стояли, вытянувшись, их каменно-равнодушные лица смотрели в ночь, не моргая, но третьего принца не покидало подозрение, что пока они с Линлун катались там, внутри, по меху, и выли от страсти, эти двое неудержимо шуровали в штанах.

Он бы на их месте не удержался, а так — кто их знает, этих хуа. Только вряд ли они постигли дао, эти молодцы с грубыми простецкими лицами.

Она сказала "приходи еще", она сказала "мне понравилось" — и он время от времени сбегает из столицы и встречается с ней, и каждая их встреча — наслаждение, безумие, падение в бездну и полет к небесам. Из них двоих обладает она, отдается — он. После нее кажется пресной не только супруга Янь, но и наложница Хуэй. Никому не сравниться с принцессой Линлун... Он не думает, что будет, если она понесет от него. Она слишком другая, слишком не-лянка, слишком хуа. Может быть, она вообще лисица, вон как его приворожила, — нет, всерьез он, конечно, в это не верит, но когда он вскакивает с постели среди ночи, седлает коня и уезжает из города только потому, что хочет ее сейчас же и не может терпеть, мысли об оборотнях невольно мелькают по краю сознания.

Проходит некоторое время, и государь-отец решает официально принять хуа под свою руку.

Принцессу Линлун принимают во дворце.

Он присутствует на приеме, стоит вместе с братьями поблизости от трона, когда она входит. Он много раз видел ее лицо, он думал, что знает все его выражения и гримасы, он трогал это лицо руками и губами... не далее как вчера... и все равно он не узнал бы ее, если бы не объявили: "Принцесса хуа Линлун к его величеству императору!" Ради приема во дворце ее, разумеется, одели по-лянски, но главное, что изменило ее и сделало неузнаваемой — прическа. Вместо мельтешащих варварских косичек — зачесанные вверх и уложенные изысканным узлом волосы, драгоценные шпильки с качающимися изящными подвесками, открытое лицо умело подкрашено. Дикарка превратилась в лянскую аристократку.

Когда он наконец сопоставил два лица и по-настоящему узнал ее, его янское орудие зашевелилось, твердея, прямо в тронном зале, хорошо еще, что церемониальное платье предполагает несколько слоев одежды, и верхний слой довольно тяжелый. Ничего не встопорщилось, слава всем богам.

В тот день он впервые понял, насколько на самом деле она красива.

Народ хуа, признанный братским народом, влился в Да Лян, потеряв собственные структуры управления. Хуаским принцессам дали лянский княжеский титул, так что государыня своего народа, старшая принцесса Линлун стала всего лишь старшей княжной Сюй; хуаские войска влились в лянскую армию, но не отдельным корпусом, а небольшими подразделениями — под командование лянских военачальников; хуаским простолюдинам было предоставлено право выживать, как им взбредет в головы, в рамках лянского законодательства — ну или вымирать, у кого как получится. Народ, который прежде жил в основном в Северной Янь и который голод выгнал на территорию Лян, был согласен на все, лишь бы хватало проса.

Линлун поселилась за пределами города, Сяо Сюань помог ей выбрать поместье. Она пыталась жить в соответствии с нынешним своим положением лянской аристократки, но получалось плохо. Ей слишком тесно было в комнатах, ей тяжело дышалось даже в саду, и цветущие растения казались скучными и однообразными, а разноцветных рыбок в пруду она вообще не понимала. Разве что запас на голодные дни — выловить и зажарить. У нее осталось две забавы, радующие душу: кони и Сяо Сюань.

123

↓ Содержание ↓