Их можно было сочетать. Можно было скакать на коне одной, можно — вместе с Сяо Сюанем, еще можно было хорошенько проскакать на Сяо Сюане, а потом вместе с ним выехать верхом, но это случалось реже, обычно после скачки на Сяо Сюане на другую уже не оставалось сил.

Вскоре после того, как она поселилась в поместье, она приказала устроить в саду шатер и постелить там разноцветные шкуры.

С тех пор, как она стала лянской княжной, он вспомнил о предосторожностях, о которых прежде забывал, и в первую встречу в ее поместье вынул, чтобы излиться снаружи.

— Что это? — спросила она.

Он объяснил.

— Глупости, — ответила она. — Мои дети — мое дело, тебя не касается.

— Почему это меня не касаются мои дети? — вскинулся он.

— Как у вас, лянцев, все не как у людей, — в ее голосе нотка ворчливого превосходства. — Запираете женщин под замок, а мужской прислуге отрезаете уды, лишь бы точно знать, что дети ваших женщин — ваши. Столько стараний, столько мучений. Варвары. У нас всё куда разумнее и проще. Зачем столько усилий, чтобы быть уверенным — кто отец ребенка? Когда нет никаких сомнений, кто его мать. Мои дети — это мое дело, а кто их отцы, никого не заботит. Так понятно?

— Но меня это заботит, — сказал он, прижимая ее к себе и запуская руку ей между ног. — Твои дети от моего семени — мои. И между прочим, они будут отпрысками императорского рода. Линлун, не отвлекайся, это важно. В императорской семье за наследованием следят строго. Если у нас будут дети, мне нужно будет жениться на тебе. Чтобы моего наследника внесли, как должно, в списки...

— Перестань бормотать чепуху, мужчина, — отозвалась Линлун. — Ты нравишься мне, я надеюсь когда-нибудь родить от тебя дочь. Но пока никаких признаков этого нет. Не болтай и ляг на живот, я хочу попробовать с тобой одну штуку...

"Штука" отшибает ему разум на втором вздохе, третий вздох переходит во всхлип, четвертый — в крик. Никогда еще женщина не покушалась на его задние врата. Кровь его вскипает, член наливается кровью и болью, Линлун мучает его, доводя почти до взрыва, потом отпускает, и он, забыв обо всей своей царственной спеси, умоляет ее. Она ложится рядом с ним, раздвигает колени и разрешает: ну, давай, иди сюда.

О проблемах возможного потомства и наследования он вспоминает, только вернувшись во дворец, в своих покоях.

Прежде он был равнодушен к жене, теперь ему даже и думать о ней не хочется, и он пропускает встречу за встречей. Она не ропщет — она собирает служанок и евнухов и учиняет расследование. Выяснить, что супруг завел себе любовницу за пределами дворца, ничего не стоит, но бороться с ней невозможно. Старшая супруга Янь осторожно заводит разговор: может быть, ваше высочество привели бы ту женщину в гарем, она стала бы нашей сестрой, мы с наложницей Хуэй будем только рады... Он обрывает ее и приказывает ей убираться с его глаз.

Старшая супруга Янь оскорблена и жалуется брату, но брат качает головой: он не может вмешиваться в дела внутренних покоев своего друга. Нет, он даже заговаривать об этом не будет: это совершенно не его дело.

В резиденции третьего принца назревает скандал, дело идет к битью посуды, массовым поркам среди слуг и, возможно, к жалобам в высшую инстанцию — матери его высочества.

Но до боевых действий в доме дело не дошло: начались боевые действия снаружи. Второй принц попытался поднять мятеж, четвертый и шестой поддержали его, первый встал на сторону отца, пятый собрал всю семью вплоть до последнего подметальщика и уехал из столицы на воды. Третий принц сперва поддержал первого, а когда второй, четвертый и шестой ослабели, бросил старшего брата и отца и выступил сам за себя. Его друг, командующий Линь Се, поднял за него столичную гвардию и несколько корпусов северной армии, другой его друг, книжник Янь Цюэ, перетянул на его сторону чиновников и знать, его подруга, принцесса Линлун, сбросила надоевшее женское лянское платье и, переодевшись в мужское (раз уж нельзя вернуться к нарядам родного племени), подняла сорок тысяч своих хуа, стремительных и не знающих жалости. По одному ее слову они побросали новые свои места службы и явились, потрясая копьями и боевыми топорами, и на их копьях и топорах — и на мечах Линь Се, и на вкрадчивых словах Янь Цюэ, — на трон Великой Лян взошел новый император, молодой, решительный, жесткий, и тронное имя его было У-ди.

Когда столица очнулась от кровавого угара, и те, кто еще не смирился, все же утихомирились, впечатленные широкой волной арестов и скорыми казнями, и головы врагов украсили городские стены — в назидание и устрашение, — и столичный гарнизон вернулся в казармы, северная армия — на север, а хуасцы Линлун — по своим отрядам, под руку прежних командиров, новый государь приблизил и вознаградил друзей, подсадивших его на отцовский престол, о котором он без всей этой заварухи не мог и мечтать.

Более других был отмечен молодой военачальник Линь Се — он получил в подчинение всю северную армию, и император отдал ему в жены старшую из своих сестер. Разумеется, принцессу Цзинъян никто не спросил, нравится ли ей молодой главнокомандующий Линь, — хотя многие знали, что она не любит военных, — и, разумеется, она ни словечка не возразила, а вышла замуж за кого велено и потом долгие годы старалась облагородить музыкой, стихами и изящными вещицами дом грубого солдата. Впрочем, они не были несчастны.

Сестру же своего главнокомандующего, Линь Юэ-Яо, император взял себе.

Она была хороша собой и хорошо воспитана, но будучи дочерью и сестрой военачальников, не отличалась услужливой покорностью супруги Янь и наложницы Хуэй, и его новоиспеченное величество, предвкушая будущую жизнь с ней, мечтал, что она будет строптива. Если бы кто сказал ему, что он пытается найти в Линь Юэ-Яо необузданность Линлун, он бы возмутился, наверное: он вовсе и не думал ни о какой Линлун, когда решил жениться на барышне Линь.

Юэ-Яо стала супругой Чэнь, и его величество поначалу был очень увлечен, и посещал ее чаще, чем других — а думать о последствиях теперь следовало в противоположном ключе. Теперь, став императором, следовало щедро сеять, дабы зрел урожай наследников; и супруга Чэнь, ради которой император пренебрегал прочими женами, вскоре забеременела. Знать, что у тебя скоро будет ребенок — свой собственный! первый! — это особенное чувство, смесь гордости и некоторой опаски. Я сумел, вот я какой! — и одновременно: вдруг что пойдет не так? Его величество испытал такое впервые, и поскольку это чувство доставила ему супруга Чэнь, ее положение в гареме стало недосягаемо высоким.

Старшая супруга Янь, теперь императрица, в своих покоях шипела от бешенства и била служанок по щекам, но за пределами своего дворца по-прежнему оставалась милой и услужливой. И приняла меры: вызнала, кто из евнухов любит подарки, и постаралась добиться, чтобы императору ненавязчиво напоминали о его супружеском долге. Не все же ворковать с супругой Чэнь, тем более что она уже заряжена. Есть и другие женщины в гареме. И, между прочим, старшего наследника следовало бы сделать старшей жене, а не третьей!

Она была права, и император, взяв себя в руки, возобновил посещения старшей супруги Янь и наложницы Хуэй.

Теперь, когда супругу Чэнь мучила утренняя тошнота, а супруги Янь и Хуэй нисколько не изменились к лучшему — от императрицы по-прежнему пахло бумагой и тушью, наложница же так и осталась милой дурочкой, с которой и поговорить не о чем, — он точно знал, чего не хватает в его жизни. Но теперь он больше не был всего лишь третьим принцем, чье поведение мало кого интересовало. Он больше не мог вскочить среди ночи и ускакать к ней, в ее загородное поместье, туда, где в саду стоит шатер, и на полу шкуры... при одной мысли всё твердеет и встает, пытаясь оттопырить императорскую мантию.

Он мучается, он пытается заглушить тоску по ней, заставляя безотказную глупенькую Хуэй вести себя в постели тигрицей, но она не умеет, она только смеется, а теперь ему этого мало, мало, мало! Его евнухи, догадываясь, в чем дело, но не зная подробностей, намекают приближенным: к его величеству можно попробовать подольститься, найдя для его гарема новую звезду.

Вскоре министр финансов привозит в столицу свою троюродную племянницу. Конечно, она красавица, — а какие у нее очаровательные ямочки на щеках, господин главный евнух, просто не устоять! — но, кроме того, она бойкая девушка и себе на уме. Может быть, она понравится его величеству?

Она и в самом деле очаровательна, и из того, что он имеет сейчас, больше всех, пожалуй, похожа на тигрицу... но и она не Линлун.

Только взяв в наложницы южную красавицу Юэ, он понял окончательно, что никто не заменит ему его северную варварку.

Вечером он приказывает своему главному евнуху, Гао Чжаню:

— Я уезжаю из дворца. Переоденься, поедем тихо.

— Государь, — кланяется Гао Чжань, — нужно взять охрану.

— Самую малую, какую возможно. Я желаю выехать так, чтобы никто не видел.

— Слушаюсь, ваше величество, — говорит Гао Чжань. — Я не буду объявлять о вашем выходе.

Император смеется, представив себе, как он, переодетый, выезжает за ворота дворца, прикрывая лицо полой плаща, под гнусавый, врезающийся в уши возглас Гао Чжаня: "Его величество выходит!"

— Только попробуй, — говорит он. — Смотри, рот зашью.

— Что вы, что вы, — притворно пугается Гао Чжань.

Они выезжают из дворца, скачут по вечерним улицам, у ворот Гао Чжань показывает императорскую бирку, и специально для них открывают уже закрытые на ночь ворота, и они скачут через ночь до поместья старшей княжны Сюй, и маленький отряд стражи, сопровождающий их, остается снаружи, а император и Гао Чжань входят внутрь; но во внутренний дворик император идет один.

При виде него служанки падают ниц, несмотря на то, что он переоделся для тайного выезда. Он хватает первую попавшуюся, ставит ее на ноги, приказывает:

— Доложи княжне.

Шатер по-прежнему стоит во внутреннем дворике, но сегодня встреча состоится в доме. Шатер — территория хуа. Он же собирается разговаривать с позиций Лян и на территории Лян.

Он усаживается на сиденье в гостевой комнате, расправляет складки верхнего платья, складывает руки на коленях. Она входит, видит его, смотрит мгновение — и, уловив настроение момента, склоняется:

— Ваше величество.

— Садись, — бросает он.

Она усаживается напротив него.

— Отошли слуг.

Они ждут, пока останутся одни, и, дождавшись, он говорит:

— В первый и последний раз я прихожу к тебе тайно.

Она поднимает голову, хочет что-то сказать, он останавливает ее жестом.

— Впредь я намерен приходить к тебе открыто.

Она смотрит на него в упор, это непозволительно, но ей, дикой, он простит.

— Не буду забирать тебя в Запретный город, — говорит он. — Это не для тебя, я понимаю. Я предоставлю тебе загородный дворец. Можешь разбить там свой шатер.

— Но... — начинает она.

— Не перебивай меня, — он досадливо морщится. — Я дарую тебе титул наложницы Сян, тебя занесут в реестры, наши дети, если таковые случатся, будут законными детьми императора. Можешь не благодарить.

— Сяо Сюань!

— Вот для того я и велел тебе отослать слуг, — говорит он. — Чтобы я не слышал этого "Сяо Сюань" нигде, кроме постели. Называть государя по имени — это государственное преступление, чтобы ты знала. Не забывай, кто здесь повелитель.

Она молчит, хотя ее ноздри и раздуваются сердито. Умница. Поняла.

И тогда он улыбается и добавляет:

— Твой шатер, так и быть, будем считать территорией хуа. Но помни: официально я никогда этого не признаю.

И встает. Она вскакивает.

— Ты должна поклониться, не забывай. Что надо сказать?

— Благодарю, ваше величество.

— Молодец. И... Линлун, пойдем на территорию хуа, я весь извелся за эти месяцы.

...На землях хуа, застеленных шкурами, Великая Лян, нагая, вспотевшая от страсти, припадает к гибкому телу своей подданной, отдаваясь и покоряясь, и стонет, и стискивает, и падает, обессиленная, и поднимается вновь, чтобы подчиняться снова и снова.

Он уходит от нее только утром — и, выйдя за пределы шатра, снова превращается в господина.

— Жди указа, наложница Сян.

— Слушаюсь, ваше величество.

...Его старшему сыну, Цзинъюю, уже два года, он чудесный мальчик. Правда, супруга Чэнь прибаливает, прежнего пыла в ней нет, это огорчает. Надо будет прислушаться к ее просьбе и взять, действительно, ту лекарку из дома ее брата, вдруг поможет. Императрица Янь и супруга Хуэй беременны и, похоже, разродятся одновременно. Если и у них будут мальчики, чего еще желать императорскому дому? Разве что беременности наложницы Юэ.

Тем более что в доме мир. Из тех, что лучше доброй ссоры — супруги постоянно подсиживают и подкалывают друг друга, но сейчас, когда одна родила, а еще двое беременны, несколько утихомирились, только наложница Юэ сверкает глазами и поигрывает ямочками на щеках, требуя внимания, но куда проще уделять внимание ей одной, чем всем четверым сразу. Его величество щедр и балует их всех. Хотите красивых нарядов? пожалуйста. Ярких драгоценных цацек? пожалуйста. О лакомствах что и говорить.

И матушка довольна сыном и его женами, а уж бабушка просто сияет от счастья: первый внук уже разговаривает, и еще двое на подходе, разве не чудесно?

Император тоже благодушен и всем доволен. Единственная женщина, которая ему нужна, ждет его в загородном дворце, и она по-прежнему неукротима в любви; он ездит к ней, когда ему вздумается, и проводит с ней время так, как нравится им обоим — но при том соперница не раздражает прочих жен своим видом, поскольку никогда не бывает во дворце. А что государь часто посещает ее — с этим ничего не поделаешь.

Разве что попробовать убить? Непросто, попробуй до нее дотянись, в загородный-то дворец.

Время идет, рождаются и подрастают дети, в гареме появляются новые женщины, кое-кто переходит в статус наложницы из положения прислуги, а в загородном дворце всё по-прежнему, и даже увеличить количество лянских служанок не получается, все равно у наложницы Сян большинство девушек в услужении — из хуа. Император ворчит, что земли хуа пытаются расползтись за очерченные им границы, но ничего не предпринимает.

Потом наступает день, когда царство хуа, очередной раз распластав Великую Лян по своим землям, говорит:

— Эй, Сяо Сюань.

— Что? — спрашивает император расслабленно.

— У меня будет ребенок.

Император подскакивает, садится, хватает ее за то, что ближе — оказалось, за колено.

— Правда?

Она кивает.

— Надеюсь, будет дочь.

— Вот еще! — говорит он. — Зачем нам дочь? Я хочу сына.

— У тебя их и так четверо.

— Ну и что, больше сыновей — надежнее империя.

— Он будет всего лишь пятым, подумаешь. Вот если у меня будет дочь...