Заговорщик

Вчера

Хванбо Су, ссыльная

Она сидит у столика возле разостланной постели, смотрит на колеблющееся пламя свечи, и мысли уплывают далеко.

— Госпожа, — окликает ее Чон Хянби, ее верная слуга, отправленная в ссылку вместе с ней. — Госпожа!

Она слышит не сразу, хотя спроси ее — о чем она думала? — не сможет ответить. Ни о чем...

— Что? — отзывается она.

— Почему вы не ложитесь? Уже поздно...

— Не могу спать, — говорит она. — Закрываю глаза и вижу лица мертвых.

Бойцы из ее поместья, которые пошли за ней свергать короля и угодили в ловушку. Няня Юн, дворцовый управляющий Ли, слуги дворца Мёнбок, которые вовсе ни в чем не были виноваты, лишь в том, что служили ей, заговорщице. Бохаец Кан Шин и пленный генерал Мин, погибшие в киданьской столице, потому что пытались вытащить ее из плена и не смогли. Монахи из храма Кибап, защищавшие ее и ее сына, когда на них покушались. Солдаты в Анъюнчжине, полегшие во время отчаянной обороны крепости... Она помнит имена лишь некоторых из погибших, но лица встают перед ней. Мертвые смотрят на нее без упрека, они кивают ей и улыбаются, но чувство вины перед ними поднимается, затопляя ее всю, она падает перед ними на колени, кланяется в пол, шепчет: простите меня, я погубила вас... Она знает, что они ответят: мы служили вам, госпожа, мы умерли за вас и Корё, мы не простим вас, потому что нам нечего прощать, мы не считаем вас виноватой — и от этого чувство вины еще больнее и едче, и она мечется по постели, зовет по именам тех, чьи имена помнит, а они ласково смотрят на нее и кивают, но их раны все еще кровоточат, их пальцы скрючены последней судорогой, на губах кровь, земля и пена, глаза мутны... она зовет их и плачет, и они не уходят, стоят вокруг и всё кивают. И тогда она шепчет: "Ким хэнсу?" — и мертвые расступаются.

Они расходятся вправо и влево, и наконец она видит его.

Он жив.

Ей сказали, что он умер, еще тогда, три года назад. Она не хочет вспоминать, но даже не закрывая глаз видит то пустое поле под серым небом, ту дикую траву, среди которой она стояла, когда командир отряда, сопровождавшего ее в ссылку, сказал ей: изменник Ким Чиян не доехал до места ссылки, стража убила его по дороге. День померк — наверное, у нее в глазах потемнело. Может быть, он даже и не был серым, тот день, просто она не помнит его красок, они потухли, сменившись цветами пыли и пепла. Просто это был день, когда ей хотелось упасть в ту серую траву и так там и остаться навсегда. Но она встала.

Перед глазами все плыло. Он мертв. Он ввязался в мятеж из-за меня, и вот он умер.

Потом вспомнила: тюремная камера, в которую их, главных заговорщиков, бросили вместе, его связанные руки, так нежно гладившие ее лицо, и как они прижались друг к другу, и его теплое плечо под ее щекой, и его уверенный голос: я не умру. Мне слишком много нужно сделать, я не умру, моя госпожа.

День не сделался светлее, но она выпрямила спину.

— Нет, — сказала она. — Он не умер. Он не мог умереть.

— Железная женщина, — сказал потом командир стражников своим солдатам. — Ее любовника убили, а она даже слезы не проронила.

Солдаты закивали, соглашаясь. Железная женщина. Все знали, что она героиня киданьской войны, что она сражалась в самой гуще схватки, стреляла во врага и рубилась на крепостной стене — и удержала Анъюнчжин, что она была в плену и вернулась оттуда, освободив пленных. Жаль, что она ввязалась в государственную измену, ей еще повезло, что не казнили. Да вот еще этот ее любовник, дикий чжурчжэнь из северных лесов, зря она с ним связалась, ей не подобает. Убили его — туда ему и дорога. А то, что госпожа не плачет — ну, она же не обыкновенная женщина, она госпожа Сундок, принцесса Хванчжу, второй такой нет...

Госпожа тоже могла не дожить до сегодняшнего дня, но милость его величества безмерна, он пощадил свою младшую сестру.

Как она шла дальше через тот бесконечный день, она не помнит, но раз дошла до этой хижины в Хыннебу, значит, ноги переставляла... В груди болело, вот это она помнит.

Сейчас тоже болит.

Она задувает свечу и ложится.

Я знаю, ты жив — но если ты жив, почему от тебя нет весточки? Три года я ничего не знаю о тебе. Может быть, мне не солгали, и ты мертв?..

Нет.

Я в тебя верю.

Тогда, раньше

Кан Чжо, верный пес

Госпожа Сундок — тогда еще старшая принцесса Хванчжу — спасла его и его соплеменников от казни, и он будет предан ей вечно.

Куда она — туда и он. Его копье всегда готово защитить ее. Ему все равно, с кем сражаться. Тот, кто обидит госпожу, получит по заслугам, будь то хоть сам король.

Ким Чиян, заговорщик

Госпожа Сундок, хозяйка Хванчжу, та, что правит из дворца Мёнбок, — сестра короля и вдова покойного императора[1], а ее малолетний сын — первый претендент на трон, если, конечно, Небеса не вмешаются и этого не изменят. Но Ким Чиян верит в свое предназначение. Как бы ни пожелали Небеса изменить расклад, в конечном счете они будут на его стороне.

Он войдет в доверие к госпоже Сундок и через нее подберется к трону.

Хванбо Су, вдовствующая императрица Сундок

Под ее рукой Хванчжу — одна из северных провинций Корё, за спиной, к югу, земли, о которых государь помнит, они обойдутся без нее. Она смотрит на север. Там тоже земли, принадлежащие Корё, но обойденные вниманием и заботой государства.

Ее покойный муж, император Кёнчжон, разрешил поселить там бохайцев, братский народ, лишившийся своей страны, затоптанной конницей кочевников.

Она просила за бохайцев, и государь послушал ее.

Предводитель бохайцев, безмерно благодарный, поклялся ей в вечной верности.

Так она приобрела Кан Чжо.

На этих северных землях никогда не было спокойно, но последние годы стало еще напряженней. Дальше, далеко за Амнокканом, набирают силу кидани, говорят, они страшные противники. К счастью, они воюют с Сун и пока не интересуются Корё, война на два фронта им не по силам. Но они теснят чжурчжэньские племена, и те пробираются всё южнее и южнее, беспокоят население, грабят торговцев, нападают на поселившихся здесь бохайцев.

Она отвечает за эти земли, потому что больше некому, — и, кроме того, бохайцы живут здесь ее стараниями. Она должна помочь. Поэтому она строит крепости и отбивает набеги чжурчжэней.

Однажды чжурчжэни приходят в ее дворец Мёнбок и после драки захватывают полтора десятка женщин.

Она идет в чжурчжэньские леса и освобождает своих людей.

Сын одного из вождей помогал ей и заслонил ее собой от стрелы. К счастью, он не погиб.

Так она приобрела Ким Чияна.

Кан Чжо, верный пес

Этот тип, Ким Чиян, с самого начала был подозрительным. Ну да, он прикрыл госпожу Сундок собой, и был ранен, а что стрела не задела ничего опасного для жизни, так это, конечно же, случайность. Невозможно в разгар боя попасть в движущуюся цель настолько точно, чтобы намеренно не нанести серьезного вреда. Так что ранение было настоящим, и спасение госпожи настоящим, а вот вся история с нападением чжурчжэней на дворец Мёнбок, в результате которой и произошло то спасение, выглядела очень сомнительно. И если бы Ким Чиян не провалялся пару дней в постели с перевязанной грудью, конечно, никому бы не пришло в голову принимать в нем участие — и уж тем более брать его на службу к госпоже Сундок.

Но она была благодарна ему и решила ему довериться.

Кан Чжо, конечно, проверил все, что мог, и господин Кан Гамчхан тоже проверял по своим каналам, и вроде бы Ким Чиян рассказал о себе правду... но что-то с ним все-таки было не так.

Кан Чжо печенками чувствовал фальшь, и это его бесило. И не скажешь ничего — дурные предчувствия госпожа просто отметет. Она слишком честна сама и потому склонна верить в честность других. Не этому бы типу верить...

Поэтому Кан Чжо продолжал копать и разузнавать, но следы обрывались или вели в никуда, а люди, которые могли бы что-то рассказать, умерли. Кто-то давным-давно, кое-кто — вот только что, стоило пойти расспрашивать — и оказывалось, что был человек, да недавно с ним случилось несчастье... и бохаец Чу, которому поручены были расспросы, погиб прямо на пороге дома, где мог бы что-то узнать, и очень подозрительно погиб, но доказательства снова выскользнули из рук.

Поначалу Кан Чжо пытался остеречь госпожу и как-то выразить, что Ким Чиян ему не нравится, он нутром чует; потом перестал — незачем беспокоить госпожу, если ему нечего ей предъявить. Он просто будет смотреть за этим типом в оба, ловить его на каждом сомнительном слове и на каждом сомнительном поступке.

Он защитит госпожу, чего бы это ни стоило, он поклялся ей в этом еще тогда, после бохайского мятежа, и его слово нерушимо... Однажды сестренка Хянби припечатала в сердцах: да ты просто влюблен в госпожу, вот и ходишь за ней повсюду со своим копьем, забыв о долге перед своим народом и вообще обо всем на свете! Раньше Кан Чжо совершенно об этом не задумывался, а теперь задумался — и понял, что сестренка-то, наверное, права... проклятье, он думал, что им движет простое и понятное каждому воину чувство — преданность, верность, благодарность! — а оно-то вон оно что... и проклятый Ким Чиян, возможно, так неприятен ему всего лишь из-за смазливой рожи. Потому что госпожа Сундок при виде этой рожи искренне радуется, улыбается и вообще выражает всяческую приязнь.

Нет, конечно, этот подозрительный тип не может нравиться ей как мужчина. Где он — и где она! Ким Чиян — безродный бродяга, приемыш чжурчжэньского вождя, сын казненного заговорщика... торговец! Разве может подобный тип вообще быть мужчиной в глазах госпожи Сундок, прекрасной воительницы, защитницы Севера, грозы чжурчжэней — не говоря уже о том, что она вдова одного государя и сестра другого!

Кан Чжо тоже недостоин ее, хоть он и потомок прославленных бохайских генералов — так он и не смеет хоть на что-то рассчитывать, он просто умрет за нее, если понадобится, и всё.

Ким Чиян ведет себя как положено подчиненному, держится почтительно и вроде бы знает свое место — но он, мерзавец, красив немного слащавой красотой, и улыбка у него обаятельная. Такие нравятся женщинам. Конечно, госпожа Сундок — не то что обыкновенные женщины, но вдруг и она дрогнет перед смазливой рожей, как другие?

Кан Чжо знает, что ревнует, не имея на это никакого права, и злится на себя — а еще больше на Ким Чияна, разумеется.

В этом неприятном типе точно кроется гнильца, нужно только внимательно смотреть, и однажды он поймает негодяя на горячем.

Тем более что — и это Кан Чжо хорошо разглядел — обаятельная улыбка Ким Чияна никогда не затрагивает его глаз. Как бы мило тот себя ни вел, а глаза у него холодные и расчетливые. Может, оттого, что он купец — а вернее всего, оттого, что он все время держит за пазухой камень... и камень этот очень, очень большой и тяжелый.

Ким Чиян, заговорщик

...но истинных размеров камня за пазухой Ким Чияна не разглядеть ни Кан Чжо, ни госпоже Сундок, ни даже господину Кан Гамчхану, какой бы он ни был стратег.

Потому что Ким Чиян поставил себе ближнюю цель — ради цели дальней, но о ней пока рано говорить, — втереться в доверие госпоже Сундок. И втирается с усердием. Чтобы вдовствующая императрица приняла его как своего, он должен быть не просто полезен и не просто мил — и то, и другое должно быть в превосходной степени.

Поэтому он вмешивается в ее натянутые отношения с сыном, который почти незнаком с матерью, и выправляет их, поговорив с ребенком по душам; поэтому он приходит к госпоже со смелыми торговыми планами невиданного размаха и предлагает поддержать прибылью не только своих чжурчжэней (что естественно, по его легенде он и поступил на службу во дворец Мёнбок ради племени, в котором вырос), но и бохайцев (что странно — кто ему бохайцы? с чего вдруг такое человеколюбие? Кан Чжо как услышал об этом, так подозрения усилились стократно, но как всегда — ничем не подтвердились); поэтому он скромно опускает глаза и говорит, что плохо владеет оружием, так, знает только, за какой конец брать меч, чтобы не порезаться... эту наглую ложь разоблачили быстрее прочих, но кто же поставит в вину воину нежелание хвастаться, это-то как раз похвально. Именно поэтому он готов захватить для госпожи Сундок столичный караван, принадлежащий самому тестю короля, именно поэтому он уходит вместе с ней в рейды против киданей, когда те наконец выступили против Корё. И именно поэтому он готов заслонять госпожу своим телом, даже если рискует погибнуть. Потому что ее доверие стоит того.

Она — его лестница к трону. Ее сын станет королем, она — королевой-матерью, и по этой устланной красным узорчатым шелком лестнице он, доверенное лицо государыни, такой милый и полезный Ким Чиян, поднимется на самый верх.

И стоя там, на вершине, скажет наконец, кто он такой.[2]

А если он не сможет добиться доверия, этой первой ступени, и прочая лестница будет для него недоступна... зачем тогда жить?

И он рискует собой, чтобы взобраться на первую ступень.

Вчера

Хванбо Су, ссыльная

Она лежит под одеялом, дышит тихо, но глаза ее открыты. Может быть, сегодня мертвые сжалятся над ней и не придут. Может быть, сразу придет он. Тогда можно рискнуть и все-таки закрыть глаза.

Ким хэнсу, я истосковалась по тебе, приди в мой сон, прошу...

...Он входит, кланяется, садится возле ее постели.

В груди поднимается волна счастья.

— Здравствуй, — говорит она. — Наконец-то. Так давно...

Он улыбается и наклоняется к ней.

— Здравствуйте, госпожа моя, — шепчет он. — Я ни на миг не забывал вас, вы же знаете...

Его губы мягкие и горячие, его руки обнимают ее, и она обхватывает его за шею и целует его в ответ, вкладывая в поцелуй всю свою тоску и жажду.

Он медленно развязывает на ней ее арестантскую некрашеную одежду, отводит в стороны полы халата, гладит обнаженные плечи, и она тоже спускает с его плеч его одежду... на нем тяжелый толстый шелк, синие рукава, вышитая оторочка по вороту, и нижняя рубаха тонкая, не то что на ней, она распахивает ее, гладит его грудь, шепчет: Ким хэнсу... Он наклоняется к ее груди, его губы обхватывают сосок, она стонет: Ким хэнсу...

— Госпожа, госпожа, — Хянби трясет ее за плечо, — опять плохой сон?

Она просыпается рывком, садится на постели, не сразу осознавая себя.

Конечно же, его нет. Это только сон.

— Глупая, — говорит она, — в кои-то веки сон был хорошим, зачем ты меня разбудила...

— Вы стонали и звали господина Кима, — говорит Хянби, — и я подумала... — тут ее глаза расширяются, она запинается и густо краснеет. Поняла. — Простите, ваше высочество. Простите...

— Забудь, — бросает госпожа с досадой. — Давай спать.

Но, конечно, Ким Чиян не возвращается в ее сон.

Тогда, раньше

Хванбо Су, вдовствующая императрица

Ее муж грубо изнасиловал ее в первую брачную ночь, а наутро ушел и не вспоминал о ней неделями.

— Это всё, что ты от него получишь, — сказали с ядовитыми улыбками его старшие жены. — Его величество порхает с цветка на цветок и ни на один не садится дважды.

Уж они-то знали, почему у государя нет наследников. Каждую из своих жен он отымел по разу и снова переключился на служанок, которых во дворце видимо-невидимо, и ни одна не откажет, и все разные.

Впрочем, нет, не каждую. Первую, вторую и третью — да. Четвертую он и вовсе не удостоил. Поскольку на сестрах из клана Хванбо, Су и Соль, он женился одновременно, а в брачную ночь посетил только старшую... мог выбрать и младшую, но к старшей зашел к первой, и она так его разозлила, что он не помня себя разорвал на ней одежду и швырнул ее на постель — и всю ночь вымещал на ней раздражение и ярость, а о младшей и вовсе забыл. Когда вспомнил и уж было собрался всласть поиздеваться, а потом, возможно, и поиметь — все-таки он еще не попробовал ее, — эта наглая Су вмешалась и заслонила собой сестру, и весь его пыл обратился в гнев против строптивицы, а Соль оказалась забыта снова, чему была, по-видимому, искренне рада.

А потом пришла ошеломляющая новость: обнаружилось, что третья жена беременна, чего до сих пор не случалось ни с одной из его женщин, и государь Кёнчжон, оглушенный внезапной радостью, преисполнился раскаяния и даже попытался стать хорошим мужем и хорошим правителем... но он был уже тяжело болен, и на новое правление у него не хватило времени, а на новые постельные отношения с третьей женой — сил. Он был очень мил с беременной императрицей, всячески о ней заботился и сумел вызвать в ней теплые чувства, и она искренне горевала о нем, когда он умер... но сказать, что она была счастлива в браке, никак нельзя.

Это было бы чудовищной ложью.

Все, что она знала о мужской любви, так и осталось тем кошмаром первой брачной ночи, когда она кричала и отбивалась, а он грубо ломился в нее, бил ее по лицу, чтобы не кусалась, и ощущения были — будто он разорвал ее на куски.

И руки были все в синяках.

Ничего другого не помнили ни душа, ни тело, и она считала, что ей и не надо, хватит. От той ночи у нее остался маленький сын, но новый император, ее брат, забрал мальчика к себе, а ее выгнал из дворца. Вдовые императрицы уходят из дворца, это правило, так положено... но отнимать у вдовы ребенка никакие правила вовсе не предписывали, это казалось бессмысленной жестокостью. Хванбо Су — теперь больше не императрица Хенэ, а всего лишь госпожа Сундок, по имени дарованного ей дворца в окрестностях Кэгёна, — Хванбо Су понимала, что, наверное, государь Сончжон руководствовался какими-то соображениями, но не могла их понять и, конечно, роптала. Ей никогда не хватало общепринятой женской покорности и послушания. Требовать было проще, чем просить...

...но ради сына она просила, и стояла на коленях перед запертыми воротами дворца, и умоляла, забыв всю свою гордость, но государь Сончжон, став императором, перестал быть ее старшим братом.

Все, что она знала о мужской любви, только помогало ей не думать об этих глупостях. У нее и без того дел было невпроворот. Брат, помешавшийся на конфуцианских идеалах, забросил военные дела, перековал мечи на орала в самом буквальном смысле, принял главенство империи Сун и перестал быть императором, удовольствовавшись вассальным титулом вана. Ему из его Кэгёна казалось, что так он установит мирное правление. Чжурчжэньские племена на севере думали иначе и всё лезли и лезли на территорию Корё, на земли, которыми издавна управлял дворец Мёнбок.

Хванбо Су защищала свой Север с оружием в руках и вспоминала, что она женщина, только когда ездила в Кэгён снова и снова умолять о встрече с сыном.

Женщина — в смысле мать.

Никакой любви в ее жизни не было места. Во-первых и главных, она вдова императора и ни один мужчина не должен коснуться ее, дабы не оскорбить достоинство правящей династии; во-вторых — эта чушь ей не нужна.

Когда возле нее появился Ким Чиян со своими маслеными черными глазами, которых не касалась его обаятельная улыбка, она отнеслась к нему как ко всем.

Оценила пользу — и была благодарна за оказанные услуги. Особенно за спасение жизни, конечно. И за многое другое.

Если бы ей сказали, что он нравится ей как мужчина, она бы долго смеялась.

Ким Чиян, заговорщик

Госпожу Сундок нужно использовать всеми и всяческими способами, и тогда она приведет его к главной цели. Он уже стоит у ее плеча вместе с Кан Чжо, и хотя тот при каждом удобном случае огрызается на него, они оба — ее верные слуги, ее правая и левая рука, и еще вопрос, кто важнее. Кан Чжо отважный боец, но Ким Чиян — стратег. Кто из них физически сильнее — ну, наверное, все-таки Кан Чжо; но кто из них умнее — очевидно. Госпожа ценит Ким Чияна и прислушивается к нему.

Хорошо бы добиться большего.

Хорошо бы пустить корни в ее семье.

Хотя она и говорит, что все они одна семья, она понимает это в смысле феодальном: ее слуги — ее семья, но вовсе не равны ей. А он мог бы занять положение равного, а там, глядишь, и главного.

Он знает цену своей улыбке, своим блестящим глазам и своему красивому голосу. Она женщина, притом — много лет одинокая, она никогда не знала настоящей ласки, неужели он не добьется ее, если того пожелает? Она старше его, годы уже оставили отпечаток возле ее глаз и губ. Женщина, юность которой позади, женщина, колени которой десять лет обхватывали лишь конские бока, пальцы которой десять лет сжимали лишь рукоять меча да лук, губ которой десять лет касался лишь северный ветер... Да ей только дай попробовать мужчину, и она станет шелковой и покорной! И тогда он наступит ей на спину и шагнет к вершине, и она даже возражать не будет.

...Когда она стала из стратегической промежуточной цели, из ступени к трону — женщиной, которую он жаждет просто потому, что это она?..

Кан Чжо, верный пес

Он никогда не любил сложностей и долгих расчетов. Знай, в чем твой долг, и исполняй его — вот и всё.

С тех пор, как он осознал свои чувства, жизнь в чем-то усложнилась, но в чем-то стала даже проще. Конечно, он никому ничего не говорил, а уж тем более госпоже. И когда сестренка Хянби наседала на него, он, разумеется, все отрицал. Какие глупости. Какие там чувства! Я поклялся и я верен, и все! Где госпожа — и где я?

Но в голове звенело, и хоть макай голову в прорубь — даже ледяная вода не помогает остудить разгулявшееся воображение. Он пробовал, безрезультатно. Если бы не сестренка, он бы вовсе об этом не думал, а теперь думает — и что ему делать? Потом он нашел средство. Стыдное. Хоть бы никто не узнал. Но оно помогает.

Он уходит подальше от людских глаз, достает из штанов свое мужское орудие, и, стиснув его в кулаке, представляет себе госпожу — скачущей верхом, стреляющей на скаку из лука, и кругом падают безликие враги, а ее конь топчет их копытами, и она кричит: "В атаку!" — и его сердце поет от восторга, а рука движется все быстрее и быстрее. Потом он позволяет себе представить госпожу без доспеха, в женском платье, ворот которого можно распахнуть... и кончает прежде, чем его мысли добираются до ее груди.

Даже рукоблудствуя, он не раздевает ее в своих грёзах — не успевает, ему хватает образа госпожи-воительницы.

Он нашел для себя облегчение; но проклятый Ким Чиян, с которого он не спускает ревнивого взгляда, беспокоит его все больше с каждым днем.

Потому что теперь, когда этот негодяй улыбается госпоже, его глаза улыбаются тоже.

Только ей, больше никому.

Вчера

Хванбо Су, ссыльная

...Мертвые расступаются, и перед ней предстает он. Он жив, но почему тогда он здесь?

Мертвые кланяются ему, воздевают руки, восклицают: "Мансе!"

Она делает шаг к нему.

— Иди к нему, — говорит над ухом знакомый с детства голос. Няня Юн.

Су поворачивает голову. Платье на груди у няни прорублено, и в прореху видно рану, плоть разошлась в стороны, и видно ребра. На ребрах след от лезвия меча.

— Иди к нему, — повторяет няня. — Он любит тебя.

— Почему он с вами, он же не умер? — спрашивает Су.

Няня улыбается ласково, как в детстве.

— Нет, барышня, — отвечает она. — Он умер давным-давно. Еще до того, как ты его целовала. Помнишь, как ты целовала его?

Она помнит. Он лежал, не в силах подняться, раненный в живот, — из-за нее, сколько раз он бывал на краю смерти из-за нее? — но ему достало сил схватить ее за руку и не дать ей отойти от него, и тогда она наклонилась, и коснулась губами его губ — думала, этого прикосновения будет достаточно, как она была глупа... они целовались жадно, задыхались и снова припадали друг к другу, и если бы он не был тогда так слаб, она легла бы к нему в постель, и плевать на киданьскую стражу под дверью, и плевать на всё...

— Деточка, — слышит она голос няни Юн, — он не такой, как мы. Он не лежит в могиле, он все еще ходит среди людей, и все, кто виновны в его смерти, непременно умрут. Но тебя он, может быть, пощадит. Он любит тебя. Иди, отдайся ему, тогда он будет добрее.

Ким Чиян смотрит на нее без улыбки и ничего не говорит, но под его взглядом она чувствует, как сердце все сильнее колотится в груди, и дыхание перехватывает, и между ног повлажнело.

— Мне все равно, даже если ты живой мертвец, — говорит она. — Я люблю тебя даже мертвым.

Тогда, давно

Хванбо Су, вдовствующая императрица

В том, что Ким Чиян — полезный человек, она убедилась давно; то, что он разделяет ее взгляды на будущее Корё, выяснилось позже. Приятно было сознавать в нем единомышленника. Даже когда она сказала в сердцах накануне сражения в Анъюнчжине: если мы выживем, я сброшу с трона брата и выгоню его трусливых министров, и построю сильное великое государство, как завещал великий Тхэчжо, — Ким Чиян кивнул и горячо воскликнул, что так и надо, он полностью согласен и пойдет против протухшей власти первым! Кан Чжо был, вопреки своей обычной горячности, куда осторожнее. Сознаете ли вы, госпожа, что это государственная измена? Ну если вы сознаете... я поклялся вам, у меня нет выбора... тогда я тоже пойду с вами...

А у Ким Чияна аж глаза загорелись, отчего он необыкновенно похорошел.

И нет, она и тогда не подумала о нем как о мужчине; и даже тогда, когда он внезапно сказал ей, что она красива. Ерунда какая. Как она могла быть красива в ту минуту? В грязном пропотевшем военном мужском наряде, в кольчуге, в заляпанных речным песком сапогах, со спутанными волосами, с которыми ей некогда было возиться, не говоря уж о том, чтобы подвести глаза и губы или там нарумянить щеки... какая уж тут красота! Его слова прозвучали так неуместно и неуклюже — но оказались внезапно приятными, чего она вовсе не ожидала. Он неловок, — подумала она, — но, кажется, искренен... он считает меня красивой? Ну надо же... — и невольно улыбнулась.

Ким Чиян, заговорщик

Будьте уверены, он не упустил этой улыбки. Я на верном пути, — подумал он.

Поддакивать ей, когда она строит планы о судьбах Корё, — это правильно, особенно когда ее планы хорошо согласуются с его целями. Но и напоминать ей о том, что она женщина, тоже правильно. Какая бы она ни была воительница, а все-таки не совсем железная, сердце-то у нее мягкое... ну, скажем так, поддается некоторому смягчению.

Тогда, на берегу Сальсу, это был холодный расчет.

Но двумя днями позже, когда они угодили в ловушку киданей и остались одни, отрезанные от своих, и за спиной был скальный обрыв высоко над рекой, а впереди — железные жала копий, мечей и стрел, и киданьский командир, скаля зубы, велел сдаваться, и госпожа вдруг схватила его за руку — ей нужно было хоть на кого-то опереться, хоть у кого-то почерпнуть немного силы духа... своего духа ей всегда хватало, и сейчас хватило бы, конечно, но все-таки немного легче, когда можно хотя бы на мгновение ощутить поддержку...

Она схватила его за руку, вряд ли сознавая, что делает, — так он подумал тогда, — а вот он внезапно осознал силу этого прикосновения и впервые ощутил странное. Может быть, дело было в нависшей над ними смертельной опасности, обострившей чувства... одним Небесам ведомо, в чем было дело, но в груди у него шевельнулось незнакомое, новое, сердце застучало сильнее, а дыхание перехватило, и он решил, конечно же, что это именно от опасности, то возбуждение, которое приходит на самом краю гибели, — как всякий воин, это он чувствовал не раз, просто сейчас, видимо, еще опаснее и потому еще сильнее! И тут она выдернула из его руки свою руку, велела ему: сдавайся и выживи! — и прыгнула вниз с обрыва.

Острое чувство потери накрыло его, отшибло страх перед высотой, и ее приказ выцвел и потерял силу. Сдаваться? Сдаваться — этим, да тьфу на них, да ни за что, если без вас, моя госпожа, зачем мне эта глупая жизнь?

Если вас не будет, мне незачем жить.

Позже он вспомнит, что у этой формулы должно быть непременное продолжение: мне незачем жить, потому что без вас я не достигну своей великой цели, — но в ту минуту фраза заканчивалась именно так.

И весь следующий день. И в следующую ночь. И дальше.

Без тебя мне незачем жить.

Хванбо Су, пленница

Киданьский плен изменил их обоих, и ее, и Ким Чияна. Физические страдания, страх за свою жизнь, боль за товарищей по плену, над которыми киданьские воины издевались просто для развлечения... Она бы не выдержала, не будь с ней рядом Ким Чияна.

Он поддерживал ее как мог. Он несколько раз был на краю смерти, и каждый раз из-за нее. Даже когда он лежал пластом, едва живой, он все равно был ей поддержкой — хотя бы потому, что волноваться за другого, как ни больно, а все-таки легче, чем когда приходится волноваться только за себя... если бы не он, ее давно бы убили за строптивость... потому что если бы не он, она бы не научилась, наверное, кланяться вдовствующей императрице Сяо, самому главному человеку в киданьской империи. Госпожа Сундок ни за что бы не склонилась ради себя — гордость не позволяла. Ради Ким Чияна смогла.

...Киданьский плен означал постоянные унижения и постоянную смертельную опасность, но он означал и еще кое-что.

...Берег Сальсу, холодный песок, вода, хлынувшая горлом, — и губы человека, вдыхающего ей в рот воздух. Едва очнувшись, она оттолкнула его со всей силы и заехала ему коленом по самому чувствительному месту, но осознав, что происходит, была благодарна. Он снова ее спас, он вытащил ее из воды, он привел ее в чувство. Он вовсе не покушался на ее женскую честь, а она...

...Ледяная ночевка в пещере, где не было ни огня, ни сухой одежды, только немного сухой травы и они сами. Горячее тело человека, лежащего рядом, обхватившего ее обеими руками, растирающего ей плечи и спину, шепот: думайте обо мне не как о мужчине, а как о грелке... Он был лучшей грелкой — тем более что другой и не было, — и она честно не думала о нем как о мужчине, пока не согрелась, и потом не думала, потому что, согревшись, сразу уснула, но проснуться в его объятиях и отнестись к этому легко... нет, не получилось. Его дыхание у нее на шее, его руки поперек ее груди, его тело, греющее ей спину... Она испугалась, когда поняла, как ей хорошо с ним и как не хочется покидать эти объятия.

Конечно, она тут же вскочила, и поспешила одеться, и постаралась сделать вид, что ничегошеньки не случилось... но с той ночи каждое его прикосновение вызывало слишком много чувств.

Даже когда они пытались бежать из плена верхом на одном коне и он держался за нее, чтобы не упасть. Даже когда он перевязывал ей лодыжку, в кровь стертую кандалами. Даже когда он просто протягивал ей руку, помогая встать...

Вчера

Хванбо Су, ссыльная

Она мечется по постели, и Чон Хянби, проснувшись, приподнялась на локте, не решаясь позвать госпожу и разбудить ее. Наконец протягивает руку к ее плечу, но "ваше высочество" замирает на губах. Госпожа снова стонет и зовет господина Кима.

Хянби отворачивается, лежит, кусая губы. Снова слышит шепот: "Ким хэнсу". Встает и выходит из дома.

Пусть демоны ее госпожи одолевают ее похотью, Хянби не будет это слушать.

...Хванбо Су поднимается на крепостную стену, в надвратную беседку, подходит к зубцам, смотрит вниз. Вдали мелькают факелы, это враг, но сегодня он не придет, она знает. Враг придет завтра.

Это Анъюнчжин. Откуда-то ей известно, что атака завтра, хотя на самом деле она не знала. Никто не знал. Они думали, что их крепость — глухие задворки войны, и злились. Мы пришли воевать, а нас вежливо отослали, чтобы мы не мешались.

Она стоит на стене, рядом с ней никого нет, но в двадцати шагах от надвратной беседки — часовой. Она поворачивает голову, смотрит — это Кан Чжо, с неизменным копьем в руке, он стоит и смотрит на дальние огни — так же, как только что смотрела она.

Потом за спиной она слышит мягкие шаги. Она знает, кто это.

Он подходит вплотную.

В самой-то беседке никого, кроме них, но если тот, кто стоит на страже, повернет голову — то он увидит...

— Перестань, — шепчет она. — Что ты делаешь...

Ким Чиян тянет кверху подол ее платья, запускает под него руки, нащупывает завязку на штанах.

— Тише, — говорит он, и его дыхание обжигает ей ухо. — Не то стража услышит.

Завязка нашлась, и развязалась, и штаны поползли вниз по бедрам, и в попытке их удержать она раздвинула колени — но тут же свела их снова, потому что на кожу внизу живота легла широкая мужская ладонь — и зашевелилась, лаская. Конечно же, штаны упали к щиколоткам. Надо вырваться. Надо его оттолкнуть. Надо... но она стоит и ждет, что будет дальше.

Она знает, как должна себя вести, но он трогает ее тело, и тело не желает подчиняться разуму. А желает оно, оказывается, чтобы он трогал еще... и еще, и еще... чтобы не переставал. Чтобы не одуматься.

Левая рука Ким Чияна скользит вниз по ее животу, добирается до лобка, гладит. Жесткий палец так нежен, раздвигая складки, и так настойчив, продвигаясь вглубь. Она сжимает бедра, поворачивает голову, чтобы прошипеть, какой он негодяй и как он смеет... но его губы встречают ее гневный рот прежде, чем она успевает возмутиться вслух, и вместо отповеди получается только тихий звук — из губ в прильнувшие к ним губы. От поцелуя мутится в голове, от пальцев, ласкающих повлажневший вход там, внизу, по бедрам разливается истома. Правая его рука ложится ей на ягодицы, раздвигает их, движется навстречу левой, и теперь еще один палец погружается в нее — не спереди, а сзади.

И вдруг он отпускает ее. Губы разомкнулись, пальцы вынуты, вечерний воздух холодит обнаженные бедра и ягодицы, и она — хорошо, что разум ее покинул, иначе разве она сказала бы такое! — она шепчет:

— Ты... как ты смел... почему отпустил... я не разрешала...

За ее спиной брякает пряжка, шуршит ткань. Она понимает, что он делает — он тоже развязывает штаны. Сейчас он высвободит член и снова возьмет ее за бедра. Почему так долго, что он там копается?..

Ну вот. Вот снова его руки.

— Разведи ноги, — шепчет он. — Немножко. Да, вот так... — и, помогая себе рукой, вставляет головку члена в раздвинувшуюся щель. Крепко ухватывает ее бедра и втискивается с усилием.

Она кусает губы, чтобы не вырвался стон.

Больше десяти лет она думала, что знает, как это — отдаваться мужчине, но с Ким Чияном все совсем не так.

Она ждала боли, но с ним ей не больно — хотя у нее там узко, как у девственницы. Раскупоренная много лет назад и больше не знавшая мужчины, она, наверное, скукожилась от неупотребления, как еще не заросла... Мысль дурацкая и смешная, она хмыкает, не удержавшись, и он выдыхает ей в ухо: стисни меня еще... вот так, как сейчас... она сжимается внутри, спрашивает шепотом: так? Да, — приглушенно стонет он и вдвигается до упора. — Еще, госпожа моя... да... вот так... еще...

Государя она не хотела и боялась, а Ким Чияна не боится — и хочет так, что голова кругом, спина прогибается сама собой, и бедра движутся ему навстречу, чтобы надеться на него глубже, чтобы до самого конца... и опять, и опять... она стискивает его внутри, как ему нравится, и снова выгибается... она чувствует, как с каждым его движением внутри натягивается что-то — или набухает, или и то и другое одновременно, и оно должно натянуться до предела и лопнуть, если он не остановится, так и будет... сейчас, уже скоро, оно оборвется... лопнет... да... сейчас, сейчас, надо, чтобы лопнуло... не останавливайся, сильнее, еще сильнее, глубже... вот оно, вот...

Ее бьет судорога, и она стонет, не сдерживаясь. В глазах темно, руки, вцепившиеся в камень стены, дрожат. Ким Чиян последний раз с размаху ударяет в нее, притискивает ее ягодицы к своим бедрам, дергается внутри нее, изливаясь, и выдыхает сквозь стиснутые зубы.

Они стоят, он вжимает ее в каменную кладку, по ее телу разливается блаженная слабость, перед глазами все плывет; она с трудом поворачивает голову — и видит расширенные глаза часового, полные такого же тумана, как у нее во взгляде. Кан Чжо, вспоминает она. Как давно он смотрит на них, забыв о службе и долге, — и что он видел, неужели все? Они смотрят друг другу в глаза, она — прижатая к стене, тяжело дыша, все еще нанизанная на горячий член, постепенно обмякающий у нее внутри, он — судорожно, так что побелели пальцы, вцепившийся в свое копье, лицо растерянное и пустое, — сколько это длится, знают одни Небеса, скорее всего, лишь несколько мгновений, но они кажутся бесконечными. Потом, будто очнувшись, он вздрагивает и резко отворачивается. Теперь не видно глаз, только ухо, наверное, оно пылает, но все-таки не светится, хотя уже сгустились сумерки.

И тут она с запозданием понимает, что ей не стыдно. Ни капельки.

Она садится на постели, хватая ртом воздух. Вот так, наверное, сходят с ума...

Тогда, давно

Ким Чиян, пленник

Ее королевское происхождение — единственное, что могло их спасти, это он хорошо понимал. Какое везение, что она сестра короля Корё и мать наследника престола. Нужно только втолковать императрице Сяо, как полезна может оказаться для киданьской империи эта пленница. Втереться в доверие... разве он не мастер втираться? Можно даже приоткрыть часть своих планов — разумеется, не касаясь главного, — чтобы произвести впечатление. У вас, государыня киданьская императрица, есть любимый мужчина, ваш фаворит Хан Дэгян, — ну так вот, я стану таким фаворитом при госпоже Сундок, и когда она возьмет власть в свои руки, это значит, что власть получу и я. Госпожа Сундок упряма, вы сами видите, но я готов к сотрудничеству, поверьте мне, государыня! И вы, господин первый министр Хан Дэгян, поверьте!

Как — убить ее? Чтобы доказать, что я достоин доверия? Как я могу убить ее, тогда я не стану при ней фаворитом и не добьюсь власти... и не доберусь до своей великой цели, но об этом я не скажу ни полслова ни вам, ни ей.

Убить ее или умереть самому?

Ладно... я умру сам.

Государыня императрица Сяо развлекается. Пленница пытается защитить своих людей — хорошо же. Сразись с моим человеком в маске. Победишь — будете жить.

Она хорошо дерется, он давно об этом знает. Но все же не лучше, чем он. Нужно нападать, чтобы схватка выглядела правдоподобно, и одновременно стараться не ранить ее. А она нападает с отчаянием и яростью приговоренного, готовая умереть, но не сдаться. Он теснит ее, она отбивается, потом бросается вперед — и он отводит меч в сторону.

Ее клинок вонзается в его живот, входит глубже, глубже... насквозь. Кажется, он слышит звук, с которым лезвие прорезает кожу, мясо, внутренности... снова кожу. Скрип, что ли... почему не больно, должно же быть больно?.. Вот я и умер, — успевает подумать он.

В следующее мгновение приходит боль, и он не думает больше ничего.

Хванбо Су, пленница

...Я убила его своими руками.

Я не знала, что это он, он же был в маске. Но я должна была догадаться. По тому, с каким любопытством следили за мной властители здешних судеб — императрица, ее сын, император, и ее фаворит, первый министр. Они придумали очередную забаву.

Я должна была догадаться.

Как мне теперь жить?

Я сама убила его, человека, который спасал мне жизнь столько раз, что и не упомнить. Того, кто дважды был пронзен стрелой, предназначенной мне. Того, кто прыгнул за мной с обрыва и вытащил меня из реки. Того, кто вдыхал мне в легкие воздух, когда я не дышала, наглотавшись воды. Того, кто грел меня собой в ту ночь. Того, без кого я не дожила бы до этого дня — дня, когда я его убила...

Того, кто сказал мне, что любит меня.

Я убила его, зачем мне теперь жить?.. я не вернусь из проклятого плена, мое Корё это переживет, и брат переживет, и сын...

...Он жив?

Небеса, не шутите так со мной. Он жив? Его спасли?

От облегчения кружится голова и отказывают ноги.

Он жив, благодарение Небесам, а она, оказывается, любит его.

Кан Чжо, верный пес

Он два месяца искал госпожу, обшарил каждую пядь земли вдоль Сальсу, перевернул каждый камень и даже каждый опавший лист. Нашли только ее лук на песчаной отмели, вниз по течению от скального обрыва, и следы на скале.

Она погибла, упав со скалы, — говорили все. Перестань, хватит искать, — говорили все. Остановись, — говорили все.

В столице признали ее мертвой и даже провели заочные похороны.

Кан Чжо, осунувшийся, с упрямым безумием в глазах, продолжал поиски. Пока я не увижу ее труп, я не поверю, что она мертва.

Потом к киданям в Ляо отправилось посольство, и Кан Чжо напросился в охрану. Вдруг она в плену.

А если она мертва, он отомстит проклятым киданям за ее смерть.

...Она оказалась жива, и в глазах ее по-прежнему горела отвага, и он не сразу понял, что она изменилась. Всегда прямая, как стрела, она научилась гнуться, лгать и таить истинные чувства. До плена — госпожа-воительница, прекрасная, отважная, честная с собой и людьми. Когда ей не нравилась политика брата-короля, она возмущалась вслух, скакала в столицу, требовала аудиенции, бросала упреки в лицо — или стояла у запертых ворот и требовала пропустить, чтобы высказать всё, что у нее накопилось... С виду она такой и осталась.

Кан Чжо долго не мог поверить, что теперь иначе.

Хванбо Су, заговорщица

Когда-то, еще в Анъюнчжине, она сказала: если мы выживем, я изменю эту страну. Потом был плен, императрица Сяо, ломавшая и гнувшая ее каждый день, чтобы добиться подчинения, и договор: вы, кидани, отпустите меня и со мной всех пленных корёсцев, а я, мать наследника престола, добьюсь власти для своего сына.

Она научилась давать обещания, которые не собиралась сдерживать, обманывать, чтобы выиграть время, — но это обещание собиралась сдержать. Не ради киданей, конечно. Ради Корё. Ее брат слабый король, ее Корё слабая страна, если придется снова воевать с Ляо, они не выстоят. Значит, нужно сделать страну сильной, посадить на трон сильного короля, укрепить армию, построить крепости на границе...

Ее сын еще мал. Но он обязательно станет сильным королем, ведь вместо него будет править она, а уж ей хватит твердости и военного опыта, чтобы исправить положение, починить всё, что успел наломать брат, унять старую силланскую оппозицию и поставить на посты своих северян, и заняться наконец войсками и крепостями, чтобы когда кидани сунутся снова, им мало не показалось.

Хорошо бы, если бы удалось уговорить брата отказаться от трона в пользу ее сына; но, к сожалению, он не один, у него есть королева и советники. Придется свергать — и, может быть, убить.

Она не хочет убивать брата, но ради страны готова это сделать.

Она не признается сама себе, что за этой мыслью слышится голос киданьской императрицы: "Чтобы посадить на трон моего сына, я убила двух сестер".

Потому что голос императрицы на этом не умолкает и добавляет: "Мой первый министр — мой любовник, и мой сын, император, уважает его как отца".

Конечно, кидани варвары, но если их могущественной императрице можно... Когда она думает об этом, ей хочется позвать Ким Чияна в свои покои — и больше его не отпускать.

Но она вдова одного государя, сестра другого и мать третьего — еще не севшего на трон, но вот-вот. Она не может.

...Ночами она мечется по постели, точно зная, кто мог бы унять ее жар. А днем смотрит спокойно и ясно — по крайней мере очень старается.

Ким Чиян, заговорщик

...Она снова говорит, что не желает вступать с ним в близкие отношения, здесь Корё, здесь никак нельзя, они не могут, это не отчаяние плена, где можно было многое себе позволить... когда она говорит это, они оба вспоминают, как целовались в дальнем флигеле киданьского дворца, где он лежал после ранения в живот, не в силах подняться с постели, разве что сесть, да и то с трудом и с риском потревожить рану. Кроме поцелуев, они не могли тогда ничего — прежде всего, не мог он, — но оба понимали, что препятствие между ними только в его состоянии — ну и, может быть, в страже за дверью, хотя, возможно, они забыли бы о страже, если бы не его рана.

Он смотрит ей в глаза — и видит тоску в ее взгляде. Другие не замечают, но он-то знает. Она говорит правильные слова, потому что пытается удержаться. Потому что стоит им коснуться друг друга, и они сорвутся. Может быть, они еще способны вынести прикосновение рук и даже объятия — но прикосновение губ их погубит.

Она так считает — и не понимает, насколько права.

Когда он добьется ее — а он непременно добьется, теперь это лишь вопрос времени, она же не железная, он точно это знает, — когда он добьется ее, он наступит на свою ступеньку и шагнет дальше.

Ее это погубит, его же вознесет.

Трон его предков заждался его.

...Она уговаривает себя, отказываясь признать, что его хочет; он уговаривает себя, отказываясь признать, что хочет ее, а не великой цели. Великая цель — оправдание, чтобы добиваться ее.

Я соблазнил ее, потому что у меня великая цель. Я целовал ее, забыв обо всем на свете, но на самом деле я шел к великой цели. Я лягу с ней, и буду ласкать ее тело, и она застонет подо мной... потому что я иду к великой цели! Потом я убью ее и доберусь до своей великой цели, но это потом. Когда-нибудь.

Потом, когда-нибудь... он не смеет признаться себе, что твердит — "когда-нибудь", чтобы не вырвалось то, что просится на язык на самом деле. "Никогда".

На него слишком много возложено надежд и обязательств, он не может себе позволить просто быть ее любовником — и даже не может себе позволить мечтать об этом.

Он должен перешагнуть через нее. Он перешагнет.

Когда-нибудь.

Кан Чжо, заговорщик

...Так и сказала: я его люблю.

Может быть, если бы она не сказала этого, он прислушался бы к опасениям Ким Чияна. Тот чувствовал: что-то пошло не так, их заговор может сорваться, может быть, о нем стало известно, может быть, всё отменить, пока не поздно?

— Если струсил, так и скажи, — сказал Кан Чжо. — Всё решено, всё рассчитано, чего теперь вилять?

Если бы он не настаивал так, возможно, осторожность возобладала бы, и они не стали бы пытаться.

Но они попытались — и провалили дело.

Их люди полегли понапрасну, но они знали, на что шли, и знали, что риск велик. Насколько именно велик — не смогли узнать заранее. Жаль, ну что же.

Я пытался свергнуть короля, я готов расплатиться за это. Только бы уцелела госпожа... но она командовала нападением и стреляла в короля, и не ее вина, что не убила.

Всех их казнят, они заслужили это.

Собственно, если казнят Ким Чияна, так и самому помереть не жалко.

...Но король проявил невиданную милость. Они все отделались кто ссылкой, кто вообще понижением в должности.

Только Ким Чияна убили по пути в ссылку, и поделом. Король расправился с ним вовсе не за попытку переворота — а за любовь госпожи Сундок.

Кан Чжо был полностью согласен с этим решением государя, на жизнь и трон которого они покушались.

Вчера

Хванбо Су, ссыльная

...Теперь она боится уснуть не только из-за мертвых, но и из-за Ким Чияна. Когда он приходит в ее сны, это сладко, больно и страшно, страшнее, чем лица людей, которых она погубила. Потому что приходится просыпаться и снова вспоминать: его нет. Она верит, что он жив, но его нет уже три года, может быть, она больше никогда не увидит его.

Она так берегла свою честь, когда он был рядом. Все, что они позволяли себе — обняться, когда некому было видеть их, и этого оказалось достаточно, чтобы ее брат убил его.

Потому что она вдова одного государя, сестра другого и мать наследника... ах да, ее сын больше не наследник, ее неудавшийся переворот лишил его надежд на трон...

...Но здоровье ее брата ухудшилось настолько, что ему пришлось быстро решать проблему наследования, а выбирать не из кого. Только ее сын.

Она помилована и возвращается в Кэгён.

Сегодня

Хванбо Су, мать наследника престола

Дворец Мёнбок встречает ее радостными возгласами слуг и недовольной миной ее сына, с ним что-то очень не так, он сильно изменился за последние три года — и не в том дело, что вырос. Такой был добрый и славный мальчик, а теперь — здоровенный мрачный юнец, явно настроенный против матери. Надо бы поговорить и разобраться... но разбираться некогда, потому что раздается лязг доспехов и топот солдат. Политические противники, пытавшиеся убить ее еще в ссылке и не преуспевшие, заторопились. Убрать ее и ее сына, пока король не успел издать указ.

Ее люди падают под стрелами и ударами мечей, она стреляет в упор, бросает лук, хватает меч, отбивает удары... Солдат слишком много, а у нее слишком мало бойцов... Командуют, не скрываясь, столичные военачальники, приказ — убить принца и ее — выкрикнут громко. Она бьется, не помня себя.

И вдруг налетает неведомо откуда взявшийся отряд чжурчжэней, теснит столичных солдат. Скрежет железа, свист стрел, крики, топот, люди падают, раздается команда: "Отходим!", и уцелевшие солдаты поспешно покидают поле боя.

Как в ее сне, где расступались мертвецы, расступается сумятица схватки, и она видит высокую фигуру человека с мечом.

Она бросает меч и бежит, забыв обо всем.

Ты жив, я всегда это знала... где ты был так долго?

— Я ждал этой минуты, — говорит он, обхватывая ее обеими руками. Они стоят, обнявшись, посреди трупов, прижимаясь друг к другу.

Все смотрят, и плевать.

— Это и есть ее чжурчжэнь? — спрашивает ее сын.

— Да, — мрачно отвечает Кан Чжо.

Ким Чиян, заговорщик

Теперь, когда ее сын сидит на троне и зовется императором Мокчоном — первое, что она сделала, став регентом при сыне, вернула Корё статус империи, — власть оказалась близка, как никогда раньше. Она дала ему должность при дворе, небольшую, но это только начало. Пусть он всего лишь секретарь министерства ритуалов, а это пятый ранг, он каждый день разговаривает с ней о государственных делах. Он давно наметил, что нужно сделать. Укрепить армию. Восстановить буддийские праздники и построить храмы. Восстановить отношения с Сун — но не вассальные, как при короле Сончжоне, а равные, мы теперь тоже империя. Готовиться к новой войне с киданями, она будет непременно, хотя и не прямо сейчас. В его руках разведка, ему чуть не каждый день доносят об обстановке в соседних государствах.

— Ты удивительный человек, — говорит она, — ты как будто продумывал наши действия много лет...

Так и есть, но не может же он признаться, что она строит фундамент государства, которым собирается править он?

Каждый вечер он уходит от нее, каждое утро приходит снова.

Потом наступает вечер, когда он, вставая, чтобы уйти, слышит от нее:

— Я так хочу, чтобы ты остался со мной, но сейчас не время.

И тогда он говорит:

— Вы всегда отсылаете меня до завтра, но завтра никогда не наступит. Потому что завтра случится что-нибудь еще...

Она смотрит на него, делает к нему шаг. Еще один. Кладет руку ему на грудь.

Он наклоняется к ней, она тянется ему навстречу.

Объятия они бы еще выдержали, но поцелуи — нет.

Он остается.

Кан Чжо, верный пес

Он входит во дворик перед дворцом императрицы-матери, видит ее охранницу, Чон Хянби.

— Почему ты снаружи? — спрашивает он.

— Перестань себя мучить, — говорит Хянби. — Секретарь Ким остался на ночь.

Хванбо Су, императрица-мать

Они лежат, обнявшись, и тихо гладят друг друга ослабевшими пальцами.

— Знаешь, — говорит она, — ты мне снился там, в Хыннебу. Ты меня совершенно измучил.

— Я любил тебя там, во сне? — спрашивает он.

— Еще как, — говорит она со смешком. — Там, во сне, это было... громко. На крепостной стене, к нам шли кидани, а мы с тобой...

И Кан Чжо смотрел на меня, но тебе я об этом не скажу. Лучше поцелую снова.

Ким Чиян, заговорщик

— Господин, — сказала его верная убийца и разведчица Са Илла, — скажите честно... вы сблизились с госпожой только ради нашей великой цели? Вы же не любите ее на самом деле?

Он должен был ответить: конечно, нет. Конечно, ради нашей великой цели. Он в самом деле так думал.

Но почему-то ответил:

— Это не твое дело.

Примечания

1. Первые правители Корё называли себя императорами, а свою страну, соответственно, империей, и так продолжалось вплоть до правления Сончжона. Сончжон взошел на трон императором, после чего заключил вассальный договор с китайской империей Сун и принял титул вана (короля). После смерти Сончжона следующий правитель, Мокчон, вновь провозгласил Корё империей и себя императором. Поэтому героиня — вдова императора Кёнчжона, сестра короля Сончжона и мать императора Мокчона.

2. В 935 году новое государство Корё поглотило государство Силла, король Силлы отрекся от власти и подчинился основателю Корё, Ван Гону (он же император Тхэчжо). По сюжету, Ким Чиян (настоящее имя Ким Хён, он это имя тщательно скрывал) был прямым наследником последнего короля Силлы и рассчитывал восстановить страну предков и вернуть себе их трон.