Война Слепоты, книга 3: Марш мира

Глава 3. Ужас осознания

Яхта класса Е, как я и предполагал, оказалась сущей дрянью. Может, во времена, когда старик Лонсам Дегретоц был оптимистичен и юн, яхта могла сойти за приличное транспортное средство... может, могла. А может, и нет.

Но нынче, когда её системы выработали ресурс в среднем на 130-145 %, сия лоханка, пережившая четыре капитальных ремонта и две модернизации, вызывала у меня, своего временного хозяина, зубовный скрежет пополам с нецензурной бранью. Полёт до системы Некаттэ на этом ведре с гайками затянулся на лишнюю декаду, потому что ровнёхонько на середине пути у яхты заглючила система ориентации. Копаясь вместе с парой вызванных ремонтников в пыльных потрохах "моей" лоханки, я узнал об аппаратных и программных сбоях оптоэлектронного оборудования гораздо больше, чем мне бы того хотелось.

Вообще-то я мог и не помогать ремонтникам. Но альтернативой было сидение в слишком тесной пилотской кабине либо немногим более просторной "капитанской каюте"... и общение с Семёркой. А старший искин оказался изрядно похож на какую-нибудь острую приправу. В малых дозах приятно, в умеренных вызывает раздражение (не только слизистых), в больших же... ну, сами понимаете. Эта интеллектронная пакость словно поставила перед собой задачу спустить меня из воображаемых эмпиреев на поверхность Мухи. Типа, я тут, конечно, существо служебное и вообще искусственное, зато знаю больше и соображаю быстрее.

А раз так, то догадайся сам, дружок Кирам, кто тут венец творения. Или тебе подсказать?

Кроме того, хлопоты внепланового ремонта помогали отвлечься. Подозрительная ясность сознания со временем не то, что не ослабевала — наоборот. Это, конечно же, никак не могло оказаться естественным и нормальным. Более того: стоило мне остановить взгляд на каком-нибудь предмете на срок более нескольких секунд, как этот предмет начинал меняться. Обрастал деталями, выплывающими на передний план малозаметными штрихами — и даже данными, которые я никоим образом не мог воспринять... но всё равно каким-то образом знал.

Несколько раз я проверял эти данные, и всякий раз оказывалось, что сверхъестественно острое чутьё не ошибается. Так что я перестал проверять сам себя и смирился, стараясь просто не смотреть на что-либо — что угодно — слишком долго. Особенно на людей. Ни на их лица, ни на их фигуры. Знать без вопросов, что съеденная ремонтником за завтраком булочка с повидлом оказалась немного чёрствой, было не очень приятно. Но стократ неприятнее было знать, что младший из пары ремонтников считает напарника криворуким тупарём, только благодаря выслуге получившим старшинство. А тот, в свою очередь, тихо ненавидит подчинённого и при всяком удобном случае гадит ему, регулярно отсылая просьбы о замене с такими формулировками, чтобы послужной список младшего "украшали" мелкие, но неприятные нарекания.

Откуда бралось это непрошеное и нежеланное знание? Я старался об этом не думать. А после очередного сна, дразнящего ощущением свободного полёта, просыпался с часто колотящимся сердцем — и ощущением, отдалённо похожим на волнами накатывающую тошноту. Не знаю, как и описать... да, пожалуй, тошнота подходит больше других сравнений. Только не съеденное мучило меня, а то непонятное, которое проникло в моё сознание вместо запланированного поздравления. Уж до этого я додумался.

Но я до ледяной дрожи боялся думать дальше.

А потом, примерно за сорок пять — сорок семь подлётных часов до системы Некаттэ, плотину всё-таки прорвало. И началось всё с разговора.

"Парень, что тебя гложет?" — без обычных подколок, с полной, можно сказать, абсолютной серьёзностью спросил Семёрка.

— Ты о чём?

"Вот только не делай вид, что всё в медовой глазури, хозяин. Когда мы отправлялись в это маленькое путешествие, твоё сердце отстукивало в среднем 59 ударов в секунду. Как то и положено сердцу здорового, хорошо развитого физически мужчины. Сейчас твой пульс — 68. Притом ты вполне здоров. Знаешь, одного этого достаточно, чтобы поднять тревогу".

— Я беспокоюсь о том, что предстоит сделать в...

"Так. Давай без вранья, ладно? Мы напарники или кто?"

— Или кто, — не удержался я.

"Слушай, парень, я же помочь тебе хочу!"

— Да что ты можешь?

"Ты удивишься, если узнаешь. Профессионалом от психоанализа меня не назовёшь, но не потому, что я плох, а просто потому, что специфического опыта у меня недостаточно".

— А сколько у тебя вообще опыта, Семёрка?

"Никак ты о возрасте спрашиваешь? Если считать от сборки и запуска, то 28 лет; если от подтверждения статуса старшего ИИ, оно же совершеннолетие — то 24 года".

— Выходит, ты мой ровесник? Если брать время сознательной жизни?

"Примерно да. По годам. Как система обработки данных я всё же пошустрее буду, уж извини. Но вернёмся к твоему душевному состоянию. Что тебя грызёт, Кирам?"

Так, подумал я, лёжа с закрытыми глазами в пилотском кресле (донимающие меня нежеланные озарения легче всего игнорировались именно в этой позе). Вот уже и обращение по имени в ход пошло. Похоже, эта зараза не отвяжется, пока не... что? Убедится в своём бессилии? Ну и пожалуйста, кину ему в зубы задачу, о которую он их обломает!

А то больно много понимает о себе, жестянка...

— Скажи мне, Семёрка, может ли человек словить вирус?

"В каком смысле?"

— Не тупи, — бросил я не без удовольствия. — Вирус — он и есть вирус. Хотя в моём случае всё малость сложнее. Вирусы обычно отнимают ресурсы системы, а мой как будто их добавляет... да ещё странно как-то...

"Так-так. Начни-ка с начала. Как ты этот "вирус" словил, в чём заключаются проявления его работы, что изменилось после... заражения?"

— Ну, допустим, расскажу я тебе всё. И что это изменит?

"У тебя ведь имплантат категории 3+, да?"

— Ну.

"В таком случае могу тебя обрадовать. Я способен подключиться к твоей нервной системе через имплантат и поработать... ну, аналогом антивирусной программы. По крайней мере, точно выяснить, что именно засело в твоей голове, я берусь".

— Ты же говорил, что не можешь считаться профессионалом-психоаналитиком!

"Поэтому я и не обещаю, что смогу всё исправить. Но уж диагноз-то поставить в моих силах. Или ты мне не доверишься?"

— Доверюсь, — выдавил я после долгого молчания.

И это само по себе свидетельствует о том, до какого градуса растерянности и отчаяния я к тому времени дошёл.

Даже детям известно, что при любой степени технического совершенства беспроводные многоканальные коммуникаторы подчиняются ограничениям, налагаемым скоростью света и законами распространения электромагнитных волн. Или, говоря в лоб, чем ближе располагаются узлы связи (в нашем случае — мой "Тимоль" и физическое вместилище Семёрки), тем связь надёжнее, быстрее и менее энергоёмка.

Последнее, насчёт энергоёмкости, важнее всех остальных соображений. Биотроника имплантатов, конечно, может быть запитана множеством разных способов, и за тысячи лет изобретатели перепробовали буквально всё, что могли вообразить — от введённых под кожу термопар и вплоть до громоздких, избыточно мощных кабельных систем, работа которых поднимает температуру человеческого тела, как лихорадка. Но мало кому охота регулярно заменять элементы питания, располагающиеся в теле, или не менее регулярно облучать разные части организма для пополнения ресурса встроенных аккумуляторов. Мой "Тимоль" снабжён самой, на мой взгляд, простой и надёжной схемой питания. Он работает на электроэнергии, поставляемой органическим аккумулятором, который заряжается от топливного элемента, совмещённого с гемофильтром (последний заодно помогает мне следить за здоровьем, как дополнительная печень). До тех пор, пока в моей крови не кончится глюкоза, проблем с энергией у имплантата не будет. Ну а съедать за завтраком лишнюю булочку с маслом мне не трудно и даже приятно.

В общем, я приволок кейс с Семёркой в кабину управления, плюхнулся в пилотское кресло, торопливо закрыл глаза и буркнул:

— Приступай.

"А ты ничего не забыл?"

Мысленно вздохнув — эх, передумать бы, да поздно, поздно... — я несколькими командами разрешил искину напрямую обращаться не только к контурам, контактирующим со слуховыми нервами, но и ко всем остальным. Включая контуры прямой связи с лобными долями моего мозга. В поле зрения тут же возник диглиф Семёрки, его аватара: искристо-зелёная семилучевая звезда, при вращении по часовой стрелке сперва размывающаяся от скорости в неопределённое пятно, а потом превращающаяся в сплюснутую, практически квадратную цифру 7, запертую в полупрозрачной коробке кейса. Потом цифра вспыхивала синим, изображение размывалось, словно дробясь в десятках — сотнях — тысячах фасет, и собиралось из раздробленности обратно в искристую звезду. Весь цикл занимал ровно семь секунд — я проверил по таймеру.

Красивый, но однообразный цикл превращений совершился уже несколько раз, но ничего больше не менялось. И мне это надоело.

— Ну и? — буркнул я. Искин в ответ прошелестел:

"Я провожу тонкую подстройку. Расслабься и ни о чём не думай... ну, ни о чём, кроме диглифа: специально повесил, чтобы тебе было на чём сконцентрироваться".

— Это надолго?

"Зависит больше от тебя. Когда ты успокоишься, тут же приступим к подъёму памяти".

"Подъёму?"

Поскольку я, хоть и не озвучил, но мысленно проговорил вопрос, Семёрка ответил:

"Профессиональный жаргон. Ты ведь в курсе, что люди очень редко могут вспоминать прошлое в полном объёме и без значительных искажений?"

"Да".

"А мне — нам — нужен именно не искажённый и полноценный фрагмент твоей памяти о том моменте времени, в котором, как ты подозреваешь, тебе подсадили "вирус". И я помогу тебе вспомнить его так, как..."

— Ты меня гипнотизировать собрался, что ли?

К искину вернулась часть своеобычной игривости:

"Не-а. В сравнении с полноценным подъёмом гипноз — фигня! Это больше похоже на управляемый транс, если тебе интересно... причём я могу потом оставить тебе ключ, с которым ты сам сможешь поднимать свою память".

"Если всё так здорово, почему этим никто не пользуется?"

"Ты не прав. Пользуются. Но немногие".

"Почему?" — повторил я.

"Потому что в массе своей люди глупы, ленивы и недоверчивы".

Логично. Если научиться подъёму памяти — чем бы он ни был — можно только в полном прямом контакте со старшим искином, имеющим соответствующую квалификацию, да ещё при условии, что у обучаемого имеется имплантат категории 3+... м-да.

По статистике в моей родной системе только один из двух тысяч человек имеет такой же или лучший. Хотя позволить себе по-настоящему хороший имплантат может куда больше народа. Глупость? Лень? Не знаю и знать не хочу.

Не очень-то я люблю себе подобных в целом, а личные отношения выстраиваю... с трудом. Покойный Лонсам Дегретоц, несостоявшаяся возлюбленная Ленна, пяток приятелей типа Сата, которых можно пригласить на праздники вроде дня рождения. А ещё деловые знакомые, родители, соседи по жилому блоку, девушки по вызову, лица которых запоминаются ещё хуже лиц соседей — вот и весь список моего общения.

Ах да. И ещё Семёрка. Но он-то не человек.

Назовите меня мизантропом, если хотите. Возражать не стану.

...момента, когда диглиф растворился в сиреневом чёрнозвёздном мареве, я не уловил. Я вообще не сразу понял, что подъём памяти уже идёт вовсю. Наверно, так оно и должно было случиться: иначе, как незаметно для самого себе, нельзя воспользоваться отсутствующим навыком.

С какой же радости у меня на душе так паршиво?

Ну, ничего. Сейчас Сат устроит свой сюрприз, потом покатится программа праздника, потом будет что-нибудь тонизирующее и веселящее, а потом, глядишь, настроение поправится. Так, а вот и сюрприз подоспел. Символ поступившего сообщения — диглиф миниатюрного мигающего монитора в углу поля зрения — напоминает, что надо бы визировать ему доступ к сенсорным контурам имплантата. Останавливаюсь, напоминаю себе, что желательно не двигаться, пока сообщение будет распаковываться, и мысленно командую открытие.

Поле зрения затопляет мрак. А потом из сплошной стены тьмы выступает кисть руки. Очень подробно прорисованная, с точностью до волоска и кривовато обрезанного ногтя на мизинце. Во всю фалангу среднего пальца — кольцо из материала вроде стекла, но явно не стекло, а нечто более высокотехническое. Даже интеллектуальное, наверно: в глубине кольца по миллионам тоненьких световодов кружат искры каких-то сигналов.

Я вижу их очень ясно, очень отчётливо, потому что кольцо заполняет всё поле зрения, а искры сигналов вонзаются в сознание, словно шутихи. Одна искра, похожая больше на каплю, прыгает прямо в глаза и разворачивается тягучей радужной спиралью. Я лечу, как бесплотная точка чистого разума, по лабиринту вне привычных измерений, и время вокруг ведёт себя чертовски странно. Потом я влетаю в паутину туманных огней, и оказывается, что у меня снова есть тело — только какое-то странное, как будто не вполне моё. Феномен плоти, подобной неразношенной одежде, не заставляет меня задуматься. Меня ведёт логика чистой грёзы... или, возможно, сюжетного сновидения. Войдя в белую комнату, я поднимаю с пола пакет

(нет, неправильно: это Пакет! непременно с заглавной буквы!)

и слегка сжимаю его руками, размещая кончики пальцев в точно выверенных местах. Упаковка сползает, рассыпаясь невесомым прахом, я встряхиваю содержимое и надеваю на голову. Обруч ложится на виски так, словно подогнан под мой размер с молекулярной точностью. От него по всему моему-не-моему телу разбегаются волны морозных иголок и струи странного жара. Но спустя некий срок, не большой и не маленький, а единственно правильный, волны и струи впитываются, словно втекают под кожу, не оставляя следа. Обруч тоже становится лёгок до полной неощутимости. Поднимаю руки, ощупываю себя... обруча нет.

Тоже впитался?

Из стены передо мной выдвигается зеркало. Я шагаю навстречу своему отражению, которое похоже вовсе не на меня... кто я?.. кто бы там ни был, отражение и я сливаемся, после чего я выхожу из зеркала и иду навстречу другому зеркалу с другим отражением, и сливаюсь с ним, прохожу насквозь, выхожу из зеркала, иду к следующему, сливаюсь с отражением, выхожу, иду, падаю, с головой погружаюсь в бассейн с чёрной водой, растворяюсь в пустоте, падаю, переворачиваясь на бесплотных верёвках ветра, головой вперёд вонзаюсь в море огня, вспыхиваю... изумительно приятное ощущение — сгореть дотла! Я и не думал, что быть пеплом так здорово... падаю в галактический вихрь, в миллиарды колючих звёзд, лечу в невесомости, беззвучно хохоча: у меня снова нет никакого тела, только чистое, отмытое до зеркального блеска сознание, только восторг, только упоение нездешней свободой...

Сон сворачивается в яркую точку и раскрывается, словно пергаментный свиток. Строгие синие буквы на бледно-жёлтом фоне очень гармоничны, я читаю, скользя мимо смысла, но потом приходит отрезвление. Я вчитываюсь, соскальзываю взглядом к концу: