Ошибка

А потом я попал в Польшу.

Я никогда раньше особо не интересовался историей Второй мировой войны, знал, что она была, что мы воевали против фашистов и, что мы победили. То есть, знал то, что преподавали о ней в школе и немного в институте — ведь, все-таки, я учился на математика, а не на историка. Однако, в конце третьего курса, вместе с группой сокурсников, по выделенной деканатом туристической путевке, мне предложили съездить на летних каникулах в Польшу. И одним из пунктов нашей поездки стало посещение Освенцима, огромного комплекса жутких строений, от которых за версту веяло смертным холодом. Именно в печах этого концентрационного лагеря, названного по имени располагавшегося вблизи города, нацисты, во время Второй мировой войны, сжигали пленных красноармейцев и мирных советских и польских граждан. По-немецки территория эта называлась Аушвиц. И, будто, в голове у меня гулко лопнула стеклянная стена, окатив меня градом острых осколков... Я мгновенно вспомнил слова Наташки о том, что... То, что она рассказывала о своих бабушке и дедушке. Немке — бабушке и поляку — дедушке. О том, что ее дедушка жил где-то возле Аушвица или, выходит, по-польски — Освенцима. И что ее бабушка познакомилась с дедушкой, когда в 1943 году приезжала в Аушвиц на слет молодых коммунистов... Только, вот...это все было в той, предыдущей, жизни, до встречи с патрулем времени, в мире, где женой Семена Кирилловича являлась Анна Томашевна и проклятая колба еще находилась у мальчишек с Одинцовского двора. А в этой, новой, реальности, во всех учебниках по истории 20-го века, белым по-черному начертано — я словно видел перед собой эти страницы учебников истории — в Польше, в местности под названием Освенцим...то есть, Аушвиц или Аушвиц-Биркенау, как иногда называла родину дедушки Наташка, в 1943 располагался лагерь смерти. Ибо в этом новом-старом мире, в 1943 еще шла Вторая мировая война, начавшаяся не в 1938, как в той, моей, с машиной времени, истории, а в 1939 году и закончилась она не в1942, а в 1945 году. И на территории Освенцима-Аушвице, с 1940 по 1945 функционировал лагерь смерти... И я понял — в этом мире в 1943 году бабушка и дедушка Наташки никак не могли встретиться. Поскольку мужчина, так и не ставший ее дедушкой и имевший несчастье жить вблизи концентрационного лагеря, скорее всего, как и тысячи других поляков-коммунистов сгорел в печах Освенцима. А, значит, в этом мире не появилась на свет Наташкина мама, и Наташка не родилась... Им просто не дано было никаких шансов! ...В этой новой, а точнее — старой, без вмешательства машины времени, реальности. И... О, господи, им даже не предоставили такой возможности, как родиться...! И зря я ее ищу... Они, Наташка с мамой, с Анной Томашевной, остались там, за пеленой радуги, в том мире, в котором я жил раньше, который существует параллельно с этим, далеко-далеко отсюда...

Из Польши я вернулся повзрослевшим сразу на несколько лет. И с изменившимся, с бледно-синего на редкий, ярко-фиолетовый, цветом глаз. С точно таким же, редким цветом, какой был у Наташки. Мои родные и соседи по дому первое время очень удивлялись столь непривычному моему 'имиджу'. Однако, спустя пару месяцев, попривыкли и перестали заострять на этом внимание, так же, как привыкли и перестали обращать на это внимание — за исключением девчонок, продолжавших то пугаться, то восторгаться моими глазами — мои сокурсники через пару недель после начала занятий на четвертом курсе. Я, тоже, постепенно привык к этому, своему, фиолетовому взгляду и, какой-то, проявившейся, не совсем свойственной мне, жесткости в лице и перестал шарахаться от самого себя в зеркале. Плохо было лишь, что Наташка с мамой, почему-то, перестали приходить ко мне во сне. А потом... Ближе к Новому году, к нам в институт, известный на весь мир своей математической кафедрой, приехали на две недели, из недавно ставшего побратимом нашего Деревска польского города Свиноуйсьце, входящего в Щецинскую агломерацию, заграничные гости. Группа лучших студентов — математиков Щецинского университета во главе со своим руководителем. И попали гости, как раз, на 'дни' очередного факультета — в данном случае нашего, математического — ежегодного праздника, устраиваемого, по традиции, каждым факультетом в институте. Устраиваемого, естественно, со всем набором полагающихся элементов — театральным представлением, 'концертом-смотром' художественной самодеятельности, выставкой-продажей, сделанных руками студентов поделок и, ими же, выпеченных всяческих вкусностей. И, разумеется, с танцами или по-другому — дискотекой в конце каждого праздничного дня.

Отплясывать на институтских танцах, я не то, чтобы любил, скорее любил сбросить напряжение после трудного дня — практически, ежедневные дополнительные пары по выбранной научной специализации плюс не менее ежедневные волейбольные тренировки — я играл за институтскую команду. Кроме того, хотелось просто 'потусоваться' среди танцующих студентов и посмотреть на девчонок с других потоков и факультетов, ведь, многих из них, я только на дискотеках и мог увидеть. Все факультеты находились в разных корпусах института, и студенты редко пересекались на лекциях и практических занятиях с другими факультетами и курсами. Мы, даже, со своими одногруппниками, специализировавшимися не на аналогичных научных темах, редко встречались. А, тут, еще и 'гости заморские', и из них половина девчонок, и по слухам — среди них есть весьма симпатичные...

Полутемное, искусственно затемнённое, и довольно большое помещение периодически озаряли всполохи разного цвета — то зеленого, то синего, а то и желтого с красным. Быстрая и, какая-то, 'кислотная' мелодия оглушала, заполняла весь дискотечный зал, заставляя танцующих выделывать какие-то, чуть не балетные, 'па' и, при этом, дергано двигаться. Я плохо 'переваривал' подобную музыку. Не знаю почему, но меня она раздражала, может, из-за того, что мне было трудно под нее танцевать, и мне не хватало ритма в такой мелодии. Поэтому я вышел из круга танцующих однокурсников и стоял, дожидаясь более подходящей музыки. Я уже заметил группу появившихся на дискотеке польских студентов и студенток — вот, интересно, почему иностранцев у нас, как и наших за рубежом всегда видно? — но они сразу прошли куда-то вглубь помещения и там 'застряли'. Наконец, 'кислотная' мелодия закончилась и вместо нее зазвучал медленный танец. Я слегка напрягся, так как увидел направившуюся ко мне, с явной целью пригласить потанцевать, хотя это был и не 'белый танец', девчонку с нашего факультета... — я догадывался, что противоположный пол считал меня, если и не красивым, то довольно симпатичным, только мой взгляд отпугивал слегка... И, вдруг, из круга, определившихся в дальнем углу поляков, вырвалась белокурая 'иностранка' и, опередив мою сокурсницу, застыла передо мной. Немножко ниже меня, с длинным хвостом густых и белых, как снег, волос, и широко открытыми, ярко-фиолетовыми глазами...как у меня. И, как они были у Наташки!

— Нет, нет, — я почувствовал, что моя голова, вот-вот, закружиться, — этого не может быть... — Я даже закрыл глаза, чтобы немного постоять так, не открывая их, а потом открыть и увидеть, что я ошибался, что девушка просто очень сильно похожа на Наташку.

— Тебя, ведь, зовут Владимир? — услышал я, искаженный акцентом, вопрос полячки, иностранки. — А меня...

— Наташка, — открыв глаза и убедившись, что ничего не изменилось и возле меня стоит Наташка, — выдохнул я...