Отрочество 2

Он погрозил в мою сторону сухоньким кулачком.

— Свидетель несколько горячится, — перехватил инициативу прокурор, — но я могу легко понять верноподданного, столкнувшегося с чудовищным... не побоюсь этого слова — вопиющим случаем! Случаем, от которого любой нормальный человек, не думая долго, закатает рукава, и возьмёт подвернувшуюся под руку сучковатую дубину , дабы гвоздить супостата без всяких дуэльных правил!

— И Отечественную войну сюда приплёл? — сощурился адвокат, с самым благодушным видом взирающий на Демосфена от прокуратуры.

— Он, кажется, близорук, — прошептал я адвокату.

— Да?! Ещё интересней...

— Благодарю уважаемого обвинителя за прекрасное знание отечественной истории, — с нотками снисходительности сказал Иосиф Филиппович, получив слово, — приятно, право же, знать, што современная молодёжь получила хорошее образование.

Пятидесятилетний представитель 'молодёжи' усмехнулся кривовато, но смолчал, не вступая в полемику.

— Скажите пожалуйста, — ничуть не смущённый, Иосиф Филиппович обратился к свидетелю, — значит, вы сначала думали, што на сей картине изображён демон? Замечательно... могу я попросить внести наконец вещественное... хм, доказательство в зал суда?

Небольшая заминка, и продукт моево творчества внесли в зал на всеобщее обозрение. Присяжные зашушукались, среди публики послышались смешки.

— Художественная ценность... — присяжный поверенный пожевал губами, — не могу судить, но если пришлось растолковывать свидетелю, што на ней именно Государь... Я к слову, не вижу никакого Государя на этом... хм, холсте.

— Обезьяна, — с наслаждением проговорил он, — коронованная обезьяна, танцующая на трупах. Впрочем...

Иосиф Филиппович с сомнением оглядел сторону обвинения, и пожал плечами красноречивым видом.

— Проявите уважение к суду! — весьма не к месту застучал молотком судья. Адвокат, не оспаривая эти слова, ещё раз осмотрел парсуну Николая Второго... по утверждению обвинения...

Кошусь в сторону опекуна, тут же закивавшево мне, и киваю ответно. Держусь, дядя Гиляй! Держусь!

— Н-да... Представьте, — продолжил Иосиф Филиппович, — что я нарисую... допустим, осла . Или обезьяну. И кто здесь оскорбляет Государя? Я? Или может быть, прокурор, ухитрившись увидеть царственные черты на этом... хм, полотне.

— Вы считаете Государя ослом или обезьяной?! — тон адвоката резко переменился, и такой в нём был яростный напор, што прокурор отшатнулся и...

— Обезьяной?! — смена ролей резко ударила по чиновнику, и пока он, задыхаясь, подбирал слова, Иосиф Филиппович продолжил с экспрессией.

— Как можно продолжать этот судебный фарс, если прокурор считает Государя обезьяной?!

— Я, я...

— Неуважение к суду!

Казалось, судья сейчас выпрыгнет и вгрызётся оставшимися у нево гнилыми зубами в морщинистую шею моего адвоката, такая в нём плескалась ненависть. В потухших глаза прокурора — понимание закатившейся напрочь карьеры и возможной отставки. Если повезёт — с пенсией.

— ... и наконец, — Иосиф Филиппович, снова вальяжный, вызвал основного свидетеля обвинения, — милейший Иван Сергеевич, вас не затруднит сказать, на каком расстоянии вы видели якобы моево подзащитного?

— Саженей двадцать, — опасливо отозвался мещанин, заробевший после увиденново.

— Замечательно! — восхитился адвокат, — Я рад, што вы смогли сохранить остроту зрения в достаточно преклонном возрасте.

— Господа, — обратился он к залу, — гимназический курс математики все помнят? Каково примерно размера будет голова человека на таком расстоянии? Замечательно!

Вытащив фотокарточку, он принялся отмерять шаги, и наконец — поднял её над головой.

— Запас видимости в вашу пользу, Иван Сергеевич, — сказал он, — я прошу вас только сказать — кто изображён на этой карточке! Ну хотя бы — мужчина это, женщина...

— Женщина, — брякнул щурившийся свидетель явно наобум.

— Ну... почти угадали, — согласился Иосиф Филиппович, — сука. Фотография моей любимой левретки Жужи.

Поднявший хохот не сразу заглушил стук молотка, и...

... оправдан по всем пунктам.

— Это ещё не конец, — пророчески сказал Иосиф Филиппович, закончив принимать благодарности и поздравления с видом олимпийца, уставшего от фимиама от простых смертных.

— Это ещё не конец, — повторил он, сощурившись, и в его выцветших старческих глазах, в самом тоне сказанных слов, мне почудилось, как наяву — облегчение. Облегченье человека, который смог — вот так, во весь рост! Пусть даже и на старости лет.

Шестая глава

— Я бился за каждый рубель! — патетически воздевая костлявые, веснушчатые руки вверх, и будто бы призывая Всевышнего в свидетели, — повествовал Лев Лазаревич, тигром расхаживая по полутёмной комнатке на заду аптеки, — За каждый наш шекель, за полушки и полугроши! Ни шагу назад!

Глаза ево сверкали по-кошачьи, а присыпанные перхотью пейсы развевались победными флагами. Воитель! Финансовый кондотьер, берущий штурмом чужие капиталы и успешно защищающий честно награбленное!

— Лев из колена Давидова, — усмехнулся я.

— Ой! — всплеснул руками компаньон, резко повернувшись ко мне, крутанувшись на пятках, как молодой, — Вам таки смешно за деньги? Могу поторгованное отложить сугубо в свою, а не в нашу общую пользу!

Он чуть ссутулился и вытянул худую шею — чисто стервятник, готовый вот прямо сейчас броситься к столу с финансовой документацией, и душить мине фактами, как опытный бухгалтер с двойным дном. Тыкать сухими пальцами в аккуратно выведенные циферки, посылая оппонента в нокдауны собственной несостоятельности. Герой увлекательного мира ростовщичества и гешефта!

— Да шо ви такое говорите, Лев Израилевич?! — я вытаращился на него по обычаю Привоза, разговаривая не только языком, но руками и всем своим лицом так, шо куда там миму! — Как ви можете видеть странную насмешку там, где есть большое моё одобрение и искренне восхищение вашим неустанным трудом в свою и нашу пользу!? Ещё самую немножечко таких необычных для вашево народа мыслей и разговоров, и ви таки повесите у сибе иконы, подружитесь с толстым батюшкой, и станете интересно говорить за погромы во время чая с мацой!

— Мине показалась ваша улыбка? — прищурился он, — Таки да или — извините, Лев Лазаревич?

— Улыбка радости и одобрения, Лев Лазаревич! — всплеснул я руками, делая большие еврейские глаза, — Где я могу горевать и хмурить брови домиком, когда ви говорите мине за прибыль!? Извините таки, шо я радуюсь, когда мине говорят за мои деньги в сторону прибыли! Ещё немножечко, и стану с подозрением смотреть на вам! В конце концов, кто из нас двоих жид, который должен подавать другому пример правильного отношение к шекелям?!

— Таки ой! Совсем обрусел, — компаньон мой потёр лицо, и уже с меньшим пылом начал рассказывать за антикварный бизнес. Прибыль таки да, но мы таки посовещались, и я решил пустить её в оборот и на пользу, а не хапнуть на карман здесь и сейчас.

Лев Лазаревич от моево решения пришёл в некоторый минор и вздыхание, но на прямой вопрос, а што с ним не так, только сопел и вздыхал.

— Да всё понимаю! — взорвался он наконец, шумно высморкавшись в большой клетчатый платок, нервно теребимый руками, — Но это же не значит, шо мине нельзя погрустить о деньгах, которые будут не прямо сейчас в моём карманах, а когда-нибудь потом через может быть?!

После попив чаю с вкуснющими бейглами , распрощался с компаньоном и евойной супружницей, выйдя из затхловатой аптеки на свежий, но излишне сырой московский воздух. Порывистый ветер сразу бросил в лицо мелкие брызги, пахнущие палой листвой и немножечко дымом с конским навозом, и я сразу одел поглубже шляпу, натянув чуть не по самые уши.

— Постой-ка... — вцепилась в меня какая-то мещанка из ремесленных — совсем старая, чуть не пятидесяти лет, — милок...

— А-а! — взывала она внезапно пароходной сиреной, когтисто вцепившись в рукав и потянув меня вниз...

' — Вы получили дебаф — оглушение!' — выскочило в подсознании не к месту, и меня будто шарахнули кулаком по голове, выбивая сознание. Нокдаун!

... — ето ж тот! — орала она зажав меня в угол и обдавая нечистым дыханьем впополам с летящей слюной, — который против Государя анпиратора гадостное всякое! Вот он, люди! Глядите на нево!

Крутанувшись вокруг себя, пытаюсь вырваться и уйти, не схватываясь с бабкой напрямую.

— Убили! А-а! Как есть убили! — не прекращая визжать, бабка вцепилась в меня, повиснув всей тяжестью на руке.

— Ты чево это женщин забижать задумал? — шагнул ко мне добрый молодец, из охотнорядских по виду, закатывая рукава на волосатых руках, размерами и цветом напомнивший мне окорока. В маленьких, глубоко посаженных глазах цвета остывшево свинца, плещется медленно нагнетаемая ярость. А ещё радость и... боевое безумие.

' — Халк крушить!'

— Жи-ид! — бабка, войдя в раж и не заприметив добровольного помогальщика, сама заступила ему дорогу, ткнувшись согнутой костлявой задницей куда-то чуть выше колен, — От жида вышел! А-а! С жидами дела ведёт, супротив Государя!

— Тьфу на тебя, тьфу! — смачный плевок растёкся по моему лицу, и я, не сдерживаясь уже, толкнул старуху в объятия охотнорядца, вышагивая из угла и неистово вытирая лицо рукавом, сдираю слюну едва ли не вместе с кожей — до крови.

— Женщин... — радостно проревел добрый молодец, приняв бабку и тут же небрежно спихивая её в сторону, где она и завалилась набок на скользкой от влаги брусчатке, показывая нечистые нижние юбки, — забижать...

Богатырский замах с плеча, рука отведена так далеко, будто охотнорядец вознамерился метнуть копьё. Шаг назад, уклон... и кулак с гулом пролетел мимо моей головы, а охотнорядец по инерции завалился вперёд.

Кастет будто сам впрыгнул в руку, и н-на! По почкам, да весь свой невеликий вес, всю свою силу — от бедра, провернувшись на носке!

Тело свернулось калачиком, подвывая, а я уже спрятал кастет — как и не было. И только сейчас вижу — зрителей, свидетелей... досадливо хмурящийся полицейский в штатском и городовой, только подносящий свисток к губам.

— Фыр-р! Фыр-р! — и гулкий топот тяжёлых сапожищ. Грузный городовой, придерживая рукой отроду не точенную шашку, спешит ко мне, дуя на ходу в свисток и отчаянно раздувая выбритые до синевы толстые щёки. Усищи ево тараканьи дрыгаются в такт шагам. Бум! Бум!

Хвать! Выпученные от служебного рвения глаза с красноватыми прожилками, железные пальцы на моём плече, запалённое дыханье завзятово курилищика и выпивохи. Запах водки, лука, ваксы и крепкого табака.

Ждали.

Участок, составление протокола...

— Имя, фамилия, род занятий... — писарь заносит перо над чернильницей.

— Я! Я свидетель! — немолодой осанистый господин в бобровой шубе ворвался в участок, распихивая не успевших увернуться служивых.

— Мы... ф-фу... с супругой прогуливались, и видели всё происходящее! Ф-фу... Проверьте этих двоих... молодчика с бабкой... ф-фу... на соучастие. Очень уж похоже на срежессированную сцену, мошенники какие-то!

В голосе благонамеренное возмущение честного и неравнодушного гражданина.

— В суде если понадобится, всегда пожалуйста...

Визитки — мне, полицейским... принимаю с благодарностью. Солидный человек, и што важно — не на государственной службе, то бишь — не надавишь.

Недовольное лицо агента в штатском в углу участка. То кривит губы, то собирает их куриной жопкой, двигая рыжеватыми усами. Недовольный. Сорвался с крючка нехороший я. И обещание в глазах...

' — До следующего раза, Враг Государства!'

... иль почудилось?

— Егор! — удаляюсь от полицейского участка быстрым шагом, подняв воротник и ощущая на лице этот вроде бы и вытертый плевок, в грудях всё кипит и клокочет, — Егор!

— А? — Оглядываюсь, и верно — догоняет кто-то. Долговязая фигура, знакомое лицо... — Ба! Сергей Сергеевич!

— Он самый, — знакомый ещё по Бутово скубент... хм, студент, догнал-таки, отчаянно при том запыхавшись и покрывшись испариной, — А вы Егор...

— Кузьмич.

— Егор Кузьмич, — повторяет знакомец, протягивая руку, — вы не против разговора? Надолго мы вас не займём!

Ну раз ненадолго... Особо-то и тянет-то, говорить кем-то, но настроение такое, што ух! Остыть надобно, потому как не дело это, на домашних срываться.

В ближайшем извозчичьем трактире, полупустом по безвременью, заняли столик в углу, запросив чаю у молоденького полового в белейшей рубахе голландского полотна.

Старые знакомцы — Сергей Сергеевич и Анатоль, да двое молоденьких совсем — тока-тока из гимназии — Глеб и Андрей. Прыщи ещё юношеские не прошли, пух над верхней губой, необмятые студенческие шинели, новёхонькие фуражки на стриженных головах.

В рот Сергей Сергеичу, мало не как птенцы — только и осталось, што рты раззявить. А тот как должное принимает. Вождёнок!

Разговор издалека начали, с подходцем. Вспомнил Сергей Сергеевич бутовское наше знакомство, посмеялся снисходительно. Анатоль второй скрипкой в этом дуэте сыграл, и отменно фальшиво! Хехекал и улыбался сугубо после оглядки на старшево... да товарища ли?

— Что же вы, Егор Кузьмич, таили от нас в Бутово свои способности? — попенял мне Сергей Сергеич свысока, — Могли бы свести вас с нужными людьми — привести, так сказать, к свету!

А в глазах такая снисходительность, такое чувство собственной важности!

' — Наше величество' — вякнуло подсознание, и я согласился — похоже!

— Да я и так... хм, на свету.

— Хе-хе! — Сергей Сергеич засмеялся, будто удачной шутке, грозя мне пальцем, и внезапно тяжко раскашлялся, совершенно чахотошным образом.

' — Эк тебя!' — и я опасливо отодвинулся чуть назад, откинувшись на спинку скамьи самым невоспитанным образом.

— К газете прибиться, это хорошо, — кивочек лёгонький свысока, вроде как одобряет, — но это не отменяет необходимость нормального образования, нормальной жизни...

Я ажно озадачился — никак не признал? Думает, што я при газете курьером? Однако... Не сразу-то и выдохнул удивление своё, а потом — да, не велика птица-то! Широко известен в узких кругах, так сказать. Никак не на всю Россию-матушку.

Даже и статейки после суда такие себе сумбурные и путанные вышли, што скорее — за или против, а никак не мою биографию печатали. Отношение к ситуации в целом, ко мне, к великолепной работе адвоката, но никак не о Великолепном Мне!

Посмеялся мысленно, а когда вернулся в реальность, то Сергей Сергеич моё будущее уже расписывать начал — радужными тонами, сугубо в своём понимании.

— ... нормально образование, да-с... Могу уверить, что года за два-три сможем вывести вас на уровень, достаточный для сдачи экзаменов за прогимназию.

— Э-э... простите? Я как бы... уже?

— Што-с? — подавился словесами Сергей Сергеич.

— Сдал. За прогимназию, — озадаченно морганье.

— Простите? — осторожно сказал Анатоль, снимая и протирая свои очёчки, как бы не те же самые, — Вы хотели сказать 'В' прогимназию?

— Закончил экстерном.

— Замечательно! — воодушевился Сергей Сергеич, но как-то фальшиво, будто наличие у меня аттестата што-то ломало в ево планах.