| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Витёк проворчал что-то нечленораздельное, но сделал какие-то выводы. Засеменил впереди без вечных своих приколов: судорог в позвоночнике, передёргиваньем плечами, спартаковских забеганий назад с кругами почёта около собеседника. Думает человек, машет клешнями в штатном режиме.
Тропка узкая, натоптанная ногами, наезженная велосипедами. По ней мимо нашего дома люди идут на работу. Справа бак, слева, сколько видят глаза — заросший бурьяном, запорошенный пылью пустырь до самых складов горпромторга. За баком куча песка, щит из бэушных шпал, где паровозы спускают пары. Это граница депо. А в качестве камня "налево пойдёшь..." стоит капитальный сортир под чёрной от времени черепицы, кочует из прошлого в будущее, и хоть бы ему хрен. Только стены меняют колер с жёлтого цвета на розоватый, да родился ещё человек, что повесит на дверь амбарный замок. А я ещё думал, куда это корефан так поспешал?
Вышел он, заправил рубаху в сатиновые штаны:
— Дальше куда?
— Не дальше Красного уголка, — скаламбурил я. — Надо нам, как-то туда пробираться. Как, я ещё не придумал, но надо. Там где-то за дверью стол, на нём подшивки газет, обязательных к выписке для всех городских предприятий, будь то школа, завод, или артель слепых, в том числе, и "Комсомолец Кубани".
— Как пробираться, без спросу? — с деланным равнодушием в голосе, поинтересовался Витёк.
— Откуда мне знать как? Может, встретим кого из знакомых, и он нас туда проведёт. Или газетку попросим сбегать в сортир. Надо сначала в окно заглянуть, оценить обстановку. Может, нет уже тех подшивок, перетащили в профком...
Витёк на одной ноге развернулся, и — "фр-р!" — только пыль в разные стороны. Нужна пацану газета, край как нужна!
Уютно у наших путейцев. Банька дымит, рабочим после смены помыться. Помещений не очень, но всё функционально, всё по уму. Здесь даже после двухтысячного не будут ничего перестраивать, а только заборчик снесут. Чтоб не было видно прежних границ, когда отожмут пустырь. А пока это собственность государства и местным позволено всё, что не возбраняется обществом. Хочешь, вкапывай штанги, перекрывай перекладинами, и размечай гашёной извёсткой настоящее футбольное поле. Можно уток, гусей пасти, для скотины травы накосить, целинной земли копнуть для своего парника. А вот присесть в круг с банкой вина, горланить блатные песни на глазах у детишек, это уже нельзя. Даже Митрохи себе такого не позволяли. Тут или залазьте в бак, или попутного ветра, синие птицы. Теперь, что касается "отжать". Не было такого понятия ни в мыслях, ни в русской словесности. Будь ты хоть сам начальник железной дороги.
Это уже в девяностых начнётся по беспределу: чем выше забор — тем выше человеческий статус. Улица останется без обочин, как на участке трассы Гран-при Монако. Справа Кукса, а слева сплошное бетонное ограждение. Отжимали даже русло реки: наколотят вдоль берега кольев, ветками заплетут, камнями забросают, а дальше оно само и заилится, и утрамбуется. Год не пройдёт — вот тебе, Гапка, персональная проезжая часть...
Витька вернулся грязный, как чуня.
— Там Кирпичёв! — доложил он, потирая ушибленный бок.
Я сразу о главном:
— Подшивки на месте?
— А я тебе чё, видел? Сказал же, что там Кирпичёв. Тот дядька с автобуса, что нас пионэрами обзывал. Часы ещё у него. Я только к окну, а он свою рожу с той стороны: "У-у!" И чё ему надо в депо, с утра же в Краснодар уезжал?
— Киричек он, а не Кирпичёв, — строго сказал я. — Ки-ри-чек, с ударением в первом слоге. Между прочим, законный дяхан. Он не только пишет стихи, а ещё и ремонтирует телевизоры. Если ты ещё раз его обзовёшь, я больше не буду вместо тебя письма писать, и за газетой в Красный уголок не пойду.
— Лады, — согласился Витёк, чиркая ногтем большого пальца по верхним передним зубам. — Буду теперь звать его дядей Сашей, чтобы не перепутать, — и мастерски перескочил на старую тему, — В правлении Семсовхоза много каких-то подшивок, штук пять или шесть. Спрошу пахана: что это за газеты. Вдруг и у них есть то, что нам надо?
Не стал я ему говорить, что за счёт комсомольских организаций "то, что нам надо" и существует. Чем позже поймёт — тем лучше. Светлое будущее сначала закончится в наших замутнённых мозгах.
* * *
Насчёт Киричека я не соврал. Он, хоть и работник культуры, а по натуре своей ухватистый мужичок. Где можно срубить левый рубль, чувствует кожей. Открылись при ДОСААФ вечерние курсы мастеров по ремонту теле-радио-техники — он уже в первых рядах. Отучился, напрактиковался, и стал в этом деле так понимать, что прям нарасхват. Мне ещё, помню, в чёрно-белом "Рекорде" экран прошивал, чтоб лучше показывал. То, что сейчас он в нашем депо, может значить только одно: у дорожников навернулся "Комбайн".
Пока мы блукали туда-сюда, подгадали под пересменку. И по пути не встретили никого. Нужная дверь была приоткрыта. Только я взялся за ручку — оттуда громогласное:
— Так! Я, кажется, просил не мешать! Пока все не разойдутся, ничего делать не буду, останетесь без футбола!
— Да мы не мешать, — пискнул Витёк, — мы только спросить.
Услышав мальчишеский альт, Киричек смилостивился:
— Ну, коли пришёл, спрашивай. Спрос не ударит в нос.
— "Комсомолец Кубани" есть?
Спрос вышел настолько конкретным что Сашка — признанный мастер парадоксального слова, ни разу на моей памяти не лазивший за словом в карман, столь же конкретно завис.
— Кто ж его знает? — вымолвил он после значительной паузы, не сыскав в своём арсенале какого-то другого ответа. — Есть что-то похожее на столе, а оно или нет, надо смотреть. Проходи...
Сказать не успел — я опрометью к нему:
— Что нового в Краснодаре?
"Комбайн" работал. В смысле, показывал, но не было звука. На экране разыгрывался тираж "Спортлото". Шары фонтанировали за прозрачным стеклом барабана.
Киричек выпрямился, с удивлением посмотрел на меня, потом на Витька. Тот (как же, такой момент упустить!) шелестел бумагой как ёж перед зимней спячкой. В Красном уголке полумрак. Кроме настольной лампы у вскрытого нутра телевизора ничего не горело. Но он нас узнал:
— О, пионэры, куда ж от вас бечь? Так дружною парой целыми днями и околачиваетесь? Думал, хоть здесь от вас отдохну! — На этих словах Сашка притворно вздохнул. — В Краснодар надо было самому ехать, когда тебя приглашали. Кто ж теперь виноват, что ты и мороженое не съел, и диктанта не написал?
Хотел я в глаза ему глянуть, чтобы проверить: не таится ль хоть толика истины за этой его, словесною мишурой? Да Витька отвлёк:
— Крову мать! — и копытом по стулу хренак!..
А может, случайно задел? — не видел, брехать не буду. Только Киричек всё равно пинцет уронил.
— Что не нашёл? А ну-ка иди сюда! Я сейчас всё брошу, но ухи твои слонячие надеру!
Ну, тут конечно Сашка неправ. Витька не матюкался, он только за взрослыми повторял. А вот насчёт "ух", это он в точку — они у моего другана как "вареники з вышником" из-под рук бабы Паши. Большие, мясистые, с красными пятнами. Зыки и комары пьют из них Витькину кровь, а он их укусы чуть ли ни до мяса расчёсывает. У меня кровососы на руки садятся. Или на спину, когда я рубашку сниму. И у Погребняков на руки. А наш Казия в этом плане, прямо какой-то уникум.
Только ни слова сказать, ни тем более за него заступиться, я не успел. Витёк психанул. Сработал безусловный рефлекс: если что-то не по нему, руки в ноги — и вон. А Киричек наверно подумал, что испугался. Топнул ногой: "А ну, стой!" — и захохотал.
Смех смехом, а дело серьёзное. Нужного номера не нашлось ни в провязанном фолианте, ни в кучке газет, ещё не встречавшихся с дыроколом. Будто какая то падла нас возле бака подслушала, чтоб загодя умыкнуть именно "Комсомолец Кубани" и, чёрт бы подрал, за 22 число. Не в сортир же отволокли свежую прессу... а вдруг?!
Стою и не знаю, как быть: с Киричеком разговаривать, Витьку шукать, или сразу туда?
Отсмеялся Александр Васильевич, поднял свой пинцет и сразу посерьезнел:
— Давай, пионэр, не мешай. Освободи помещение. Футбол, на носу. Мне ещё после дороги выспаться надо, — и, значит, влажною ваткой смачивает застарелую пайку...
Да, Сашка далеко не мастер. И рядом с мастером не стоял. Ещё не напрактиковался, даже "цэшку" себе не нажил. Что перед ним на газетке? — паяльник, фонарик с разомкнутой цепью питания для прозвонки диодных мостов, набор ходовых ламп, отвёртка, пинцет, ватка, да гранёный стакан с водой. Ремонт телевизора в это время сродни колдовству. Он может длиться часами, подчиняясь единому алгоритму. Если все лампы горят, видимых неисправностей нет, а он всё равно не фурычит, значит, нужно искать уснувший контакт, чем Сашка и занимался, не жалея ни времени, ни воды.
Телевизор обычно стоял на сцене, в шикарной покупной тумбе, запирающейся на ключ. Это чтоб кто не надо шаловливые ручки не приложил. А то вытащил один из прошареных заглушку для пульта двухречевого сопровождения, в руках покрутил, обратно воткнул, да не так. Звук йок. Краснели потом перед мастером, ставили ему магарыч. После того казуса пыль в тумбочке протирал специально назначенный человек, "хранитель ключа". Видел бы он, как Сашка обходится с общественным достоянием!
Услышав, что я кашлянул, Киричек приподнял бровь:
— Как, ты ещё не ушёл?!
— Я, — говорю, — давно бы ушёл. Если б не ждал, когда вы газету освободите.
— Какую газету?
— На которой радиолампы лежат, уж очень она похожа на тот "Комсомолец Кубани", что мы целый день ищем.
— Твою ж мать!
Смотрю, поднимается. Отбрасывает пинцет, аж звякнул стакан. И стою, я ни жив, ни мёртв. Вжал голову в плечи. А как не зассать, когда над тобою такая дылда! Похоже, что не срастается у него. И я тут, как банный лист. Ну, думаю, сейчас шуганёт!
Нет, посопел Киричек, выдохнул в три присеста:
— Ладно. Тащи другую газету. А эту сейчас заберёшь.
Мне что, три шага туда, три шага сюда. Слетал, как на крыльях. Вернулся — душа переполнена благодарностью.
— Вы, — говорю, — дядя Саша, копетесь в блоке развёртки, а он к звуковому сигналу отношения не имеет. Вы б прикоснулись отверткой к управляющей сетке лампы. Если в динамике загремит, значит, весь модуль исправен. Нечего там ненадёжные контакты искать. Переходите к другому.
Он:
— Да ты чё?! — Так удивился!
Вот что у Киричека не отнять, так это отсутствие спеси. Другой бы на его месте наладил меня коленом под зад, чтобы не умничал, а он и газету отдал, и совету моему внял. Листаю страницы, слышу:
— Ну-ка, ну-ка! И правда в динамике гыркотит! А я уже думал, что это он неисправен...
Нашёл я, короче, Витька на третьей странице. Фотограф снимал заезжих гостей-знаменитостей. В кадр также попали затылки людей из первых рядов читального зала, и (крупно, ванфас) он, отдающий записки президиуму. Полное портретное сходство. Не мудрено, что даже Тайка его узнала. Да, за такую газету стоило ноги бить!
Пока я завидовал, Киричек вычислил лампу, после которой "не гыркотело". Опять удивился:
— Гля! Работает метод! Кто тебе подсказал?
Не говорить же ему, что я по диплому радиотехник? Соврал, на старшего брата сослался. Мол, он этим делом увлекается с первого класса, и меня заразил.
Вздохнул Сашка:
— Счастливые вы, пацаны! А мы в первом классе на обрывках газет писали. Если кому-нибудь посчастливится довоенный плакат раздобыть, так это за счастье. Делили на весь класс. Бумага была в дефиците: нам в школу, мужикам на раскур. А кстати, зачем вам с ухастым этот номер "Комсомольца Кубани"? Газета серьёзная, нет ни кроссвордов, ни розыгрышей денежно-вещевых лотерей.
Я удивился:
— Вы разве не читали?
— Когда?! Ночью из Краснодара — утром опять в Краснодар. Вернулся домой, звонят: телевизор в депо не пашет, срочно сюда! В общем, не до газет. А что там такого сенсационного? — просвети.
— Вот! — козырнул я, стукнув по третьей странице кончиками ногтей. — Материал называется "Когда говорят музы". А в скобках подзаголовок: "На форуме кубанских писателей и поэтов". Это о том семинаре.
— Да понял я. Там о наших что-нибудь есть?
— Не знаю, ещё не читал.
— Тю! — удивился Киричек. — Что ж вы тогда с ухастым так в этот номер вцепились?
— А как не вцепиться, если там Витькина фотография? Можно сказать, портрет на фоне президиума!
— Да ты что?! Ну, это другое дело! Сейчас я, контакт пропаяю, и сам посмотрю. Присядь, не маячь...
А как тут не будешь маячить, когда Казия то уркает, то в окна заглядывает? По телеку кино началось. Значит, уже без пятнадцати восемь — дома воду в тазике греют. Скоро сыграют отбой, а я ещё тут. Опять попадёт!
И Киричек, как назло, очень долго изучает страницу. Позвал бы Витька, поставил его ванфас и любовался. Что там смотреть, если о наших поэтах ничего не написано?
А этот "Комбайн", падла, молчит, как молчал. Хоть сам за него берись! Связался, на свою голову...
Фильм назывался "Красное и чёрное", а первая серия "Городок Верьер". Титры прошли, когда Киричек поднял глаза и сказал:
— Странное фото, будто бы собранное из двух...
— Да ну? — изумился я, — не может такого быть!
— Очень даже хорошо может! Этот... американский шпион, он ведь вторым справа сидел? А здесь его нет.
— Значит, уже ушёл.
— Нет, брат, без ног не уйдёшь! Башмаки-то гляди, под столом, а тело наверху где?
— Вдруг это не его башмаки?
— А чьи? Давай посчитаем...
Я тоже склонился над снимком. Похоже, что Сашка прав. Ног было действительно больше, чем следовало, а Витьку Григорьева специально воткнули на первый план, чтоб он своей головой кого-то за столом прикрывал.
— Так-то, Денисов, — Киричек, наконец, вспомнил меня по фамилии. — Жил человек среди нас, прикидывался своим, книжки писал. Рядом с Кассилем сидел! А оказался шпионом. Это ж из-за него Льва Абрамыча в реанимацию увезли.
— Может, он не шпион, а просто предатель? — робко возразил я и поднял глаза на Сашку.
— У предателей сообщников не бывает, — отчеканил в металле он. — Зря, что ль, всех участников семинара привезли в Краснодар, собрали в библиотеке и рассадили по прежним местам? Ловили его, сообщника, который письмо Титаренкину передал. Только смотри, ни-ко-му!
— Могила! — заверил я.
Так Сашка и раскололся. Всё рассказал, что было в библиотеке. Не по порядку, конечно, а после моих наводящих, возвращающих в тему, вопросов. Только начнёт вспоминать, как Гуржиану вместо вина подкрашенной водки налили, я ему: "Вы там дядьку Кронида не видели?" Снова свернёт не в ту колею, опять оглобля в колёсах:
— Кирилыча тоже заставили в этом дурдоме участвовать?
— Я же сказал: всех!
— Как он писал без "Паркера", длинный, наверное, текст?
— Не так чтобы очень. Щас вспомню: "Евгений... как-то его по отчеству, я давний поклонник вашего таланта". И вроде бы всё: сдали цидульки, разъехались по домам. Нет, кажется, кого-то из местных попросили остаться. Но точно не твоего дядьку Кронида...
Вот так, пионэр, — сказал я себе и себя же обматерил, — понял теперь, какая ты сволочь? Это ж твоё письмо стало той, последнею соломиной, сломавшей человеческую судьбу. Жизнь складывается по-другому: Андропов ушёл из секретарей ЦК, Кассиль при смерти, Витька Григорьев взялся за ум, дед не болеет. Думаешь, это всё ты? Ага, размечтался! Не может река времени не поменять русло. Даже копеек, и тех, одинаковых не бывает. Одна упадёт орлом, а другая — решкой. Кому она талисман, кому — чёрная метка.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
