Александр. Продолжение похода 6

АЛЕКСАНДР. ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОХОДА.

Часть шестая.

ХРОНИКА СЕВЕРА.

К ПОНТУ ЭВКСИНСКОМУ.

Пролог:

У любого великого деяния бывает свой логический конец, который может быть совершенно неожиданным для главного героя. Александр Великий создал огромное царство, в котором он собирался жить долгой и счастливой жизнью. Судьба распорядилась по-своему, подарив ему, смерть молодым, в ореоле величественной славы не дав испытать горечь поражений и разочарований, сделав его кумиром для многих поколений.

И как закономерный исторический финал, произошел незамедлительный развал огромного царства Александра, торопливо разорванного на куски, диадохами, новоявленными наследниками великого царя, выражавшие ему преданность при жизни и погубившие его дело своими кровавыми интригами, сразу после смерти.

Так было раньше, так было после Александра, неумолимо подтверждая этот неписаный исторический закон, неоднократно доказанный морем пролитой крови и слез, многочисленными соискателями, жизненных истин. Никто из диадохов не ведал жалости и сострадания к семье и близким умершего властителя, каждый спешил насладиться жизнью за счет более слабого и неприспособленного к жестокой схватке за власть.

В нашем повествовании, Александр также не избежал горькой чаши. Пока великий царь успешно осваивал южные и восточные просторы Ойкумены, серьезная опасность для его родной Македонии появилась с севера, в лице галльского племенного союза во главе с Винцерингом. Получив отпор в Италии мощный кельтский поток, которому было ужасно тесно в северо-западном углу Европы, решил еще раз попробовать воинского счастья на этот раз в землях Македонии и Эллады, благо Александра не было в его царстве.

Вместе с трибаллами и фракийцами галлы вторглись в Македонию и приблизились к ее старой столице Эггам. Помня свой прежний успех в борьбе с северными народами, Птоломей решил сам сразиться с варварами и обуянный гордыней не обратился за помощью к Эвмену. Именно в это момент в Вавилоне объявился сам Александр, наконец-то вернувшийся из своего затянувшегося похода.

Едва узнав о нашествии северных племен, он немедленно приказал Эвмену готовить войско к походу и уже через восемь дней покинул Вавилон, держа путь на север, для спасения своей родины.

Итак, зима 312 года до н.э. Византий. Босфорской пролив.

Глава I. Нерадостное возвращение домой.

Полог царского шатра, основательно промокший от дождя со снегом, тяжело колыхался на ветру, непременно норовя, зацепит своими концами основательно озябших стражников великого царя. Промозглой погодой встретили берега Геллеспонта войско македонского правителя. Дождя вперемешку со снегом, постоянная грязь и слякоть, преследовали солдат Александра все-то время пока они стояли на азиатском берегу пролива в ожидании кораблей. Византийский правитель оказался не очень расторопным, продержав на противоположном берегу целых три дня, прежде чем началась переправа.

Это вызвал сильное недовольство царя, видевшего, как страдают от холода и дождя его воины. Александр хотел наказать его за такую неорганизованность, но за него вступился Эвмен, указав, что у правителя было мало своих кораблей, и он никогда ранее не организовывал перевоз такого числа воинов. Подобные объяснения успокоили царский гнев, что была большая радость для царской свиты. С момента возвращения из южного похода, царь очень часто находился в скверном настроении. Два умело организованных мятежа, смерть матери, сестры Клеопатры и сына Персея, неожиданный уход Эвридики в храм Амона изменили характер Александра далеко не в лучшую сторону.

Отныне он во всем видел скрытый покушения на его верховную власть, и в каждой неудаче или плохой вести ему мерещились новые заговоры, чудовищные происки тайных врагов ждущих своего часа. Единственными людьми, которым он относительно доверял, были Эвмен и Нефтех. Первый дважды, находясь один на один с более сильным противником и при неблагоприятных условиях, успешно подавлял опаснейшие мятежи, только благодаря своему воинскому таланту и искусству, спасая александорово царство от неминуемой гибели.

Второй, по мнению царя, был прекрасный администратор, обладал светлым умом, давал Александру в трудные моменты жизни советы, которые всегда оказывались правильными. Последнее качество Нефтеха, монарх всегда ценил и одновременно опасался, и потому не отпускал египтянина от себя ни на шаг.

Решение Птоломея в одиночку сразиться с войском галлов вызвало у македонского царя недовольство. Гонец от хилиарха Запада встретил совершающее дневной переход царское войско в Каппадокии, когда оно уже перевалило горные проходы Тавра, и было на полпути к проливу. Прочитав письмо своего старого товарища, царь громко выругался и приказал спешно писать ответное письмо, с приказом не вступать в бой и ждать подхода Александра с главными силами. Новый гонец отбыл в тот же день, но полной уверенности в том, что Птоломей исполнит царскую волю точь в точь, не было ни у Эвмена с Нефтехом и даже у самого Александра.

Уж больно хитро и ловко действовал хилиарх Запада все время, пока царь был в походе. Оба раза, когда возникал мятеж, Птоломей оставался в стороне, не оказав Эвмену никакой военной помощи в самые критические моменты судьбы македонского государства. Подобно стороннему наблюдателю он созерцал за развитием мятежа и был активен только в самой последней его части, в преследовании разбитых мятежников и уничтожении их сторонников.

Правда, оба раза у хилиарха были вполне убедительные оправдания, внутренний мятеж и нашествие галлов, но они удовлетворяло царя, когда он сражался на краю света, и переставали убеждать сейчас, когда все случившее в его отсутствие, Александр стал воспринимать и оценивать совершенно другими глазами. Особенно когда один за другим стали уходили в иной мир члены царской семьи. Словно кто-то невидимый, ловко выметал всех, кто только находился в прямом родстве с Александром.

Тот факт, что во время последнего мятежа вместе с царевичем Персеем погибла семья самого Птоломея, нисколько не снимал царских подозрений с хилиарха Запада в теневой причастности к проискам врага. Не вернись Александр из похода и лучшего приемника на его наследство кроме Птоломея и не отыскать. Чистокровный македонец, благородного происхождения, хилиарх запада. Глядишь, и откуда не возьмись появиться примесь царских кровей, чем не полноправный наследник, ведь с греком Эвменом македонская знать и разговаривать не будет.

Все это тяжелыми жерновами ворочалось в голове у Александра, куда эти мысли ему ненавязчиво вложил египтянин Нефтех. Конечно, царский советник очень рисковал попасться, но за время знакомства досконально изучив царский характер, он смог сделать это так тонко и незаметно, что царь был полностью уверен, что сам дошел до этих выводов.

Уже достигнув берегов Босфора, Александр получил известие от хилиарха Запада ещё больше увеличившее его подозрительность. Птоломей писал, что Винцеринг со своим войском подступил к Эггам и у него, нет более возможности ждать прихода царя с войском, поэтому со дня на день он вступит в бой с противником. Особой радости это известие царю не принесло, и он непрерывно требовал от Эвмена скорейшей переправы войска, на европейский берег пролива.

По сути, это было войско Эвмена, который после подавления второго бунта, принялся спешно набирать новых новобранцев из своей части империи. Когда царь прибыл в Вавилон, войско было уже полностью готово, и вот его и повел Александр на защиту Македонии от северных варваров. В нем были македонцы и греки, персы и сирийцы, скифы и египтяне. Все вместе они двинулись на запад под знаменами великого Александра, ведомые хилиархом востока Эвменом.

Вместе с собой, Александр взял в поход жену Роксану и своего единственного наследника сына Александра. Словно опасаясь, что неведомый рок смахнет в царство Аида и их, монарх приказал им оставить ставший для них родным Вавилон и следовать за войском, чего ранее никогда не было.

Переправившись через морской пролив, царь дал своему войску ночь отдыха, что бы на заре устремиться к старой македонской столице Эгги. Александр повел свое войско к северной переправе через Геллеспонт у Византия, только по одной причине; Абидос, южная переправа, сильно пострадал от рук мятежников и еще не был восстановлен в полную силу. Идти к нему значило терять еще больше времени, что сложившейся ситуации было для царя недопустимым.

Едва только стало известно, что македонское войско идет к Византию, правитель Вифинии царь Никомед, немедленно явился к македонскому царю и выразил свою полную покорность великому царю. Вифиния в чьё владение входили азиатские земли Босфора, долгое время осталась непокоренным осколком персидской державы только из-за того, что её покорение было совершенно не нужно великому полководцу.

По прошествию времени, когда Александр вернулся из Индии, вифинский правитель Никомед, поспешил выразить царскому сатрапу Антигону Одноглазому свою готовность заключить союзный договор с покорителем Ойкумены, в обмен на признание его власти в Вифинии. Антигон тогда преследовал свои тайные цели и не особо рвался терять своих солдат, ради того, чтобы посадить в Гераклеи македонского наместника и потому подписал с Никомедом союзный договор.

Теперь же пришла пора доказать делом свою преданность великому царю Александру и Никомед, покинул свою скромную столицу Гераклею, гоня вместе со своей малой свитой большое количество скота, для прокорма великой армии монарха.

Никомед был благосклонно принят Александром и за свое усердие получил звание друга македонского народа и большую золотую цепь. Взамен монарх потребовал предоставление вифинских кораблей по первому своему требованию, что было незамедлительно сделано, при переправки царского войска через Босфор.

Миновав Византий, царское войско двигалось спешным маршем второй день, а вестей от хилиарха запада всё ещё не было, что наводило на грустные размышления. Навстречу войску никто не попадался и Александр двигался вперед ничего, не зная, ни о противнике, ни о Птоломеи.

— Что-то долго нет гонцов от Птоломея — сказал македонский царь, сидя в походном кресле и кутаясь в теплый плащ. Желая показать свое единение с простыми воинами, из-за нехватки углей и дров, Александр запретил командирам разжигать в своих шатрах жаровни, отдав весь запас топлива в обоз, больным и женщинам.

— Как ты думаешь Эвмен, когда мы получим известие от хилиарха?

Кардиец сидел рядом на маленьком походном табурете и его лицо, тускло освещала походная лампа, спускавшееся на веревке с вершины шатра. Отправляясь на помощь Птоломею, Александр запретил брать большого обоза, ради быстрого продвижения войска. Поэтому обстановка в шатре великого царя была более чем скромна.

— Возможно, гонцы хилиарха спешат в Сест, полагая, что мы будем переправляться у Абидоса? — высказал предположение Эвмен.

— Они уже давно должны были быть здесь, — недовольно буркнул царь, — конные разведчики высланы?

— Да, государь. Я отправил скифов Гексона, с наказом узнать как можно больше нового.

— Почему его, а не всадников Зопириона?

— Они лучше знают эти места. К тому же, я подумал, что фракийцы могут поддержать сторону галлов, а скифы всегда враждовали с ними и будут постоянно настороже.

— Хорошо, но что ты думаешь о войске Птоломея? — не унимался царь.

— К чему зря попусту гадать царь. Дождемся утра, когда вернуться разведчики и будет что-то ясно. А пока следует исходить из принципа, что хорошие вести доходят медленнее, чем плохие.

— Хорошо, дождемся утра Эвмен. Отправляйся спать, и если будут известия, немедленно буди, какие бы они ни были.

Кардиец быстро покинул царский шатер, оставив Александра наедине со своими думами. Великий царь долго не мог заснуть, а когда уснул, сон его был короток и пустынен подобно туману над водой.

Вести, которые доставили скифские разведчики в царский лагерь к утру, были не утешительными. В полудне пути от македонского лагеря, пронырливые скифы обнаружили тела царских гонцов, убитых фракийскими стрелами. Оба гонца были убиты совсем недавно, и тлен не сильно тронул их тела. Скифы самым тщательным образом осмотрели прилегающую территорию, но следов засады не обнаружили, из чего следовало, что фракийцы просто преследовали гонцов и, настигнув, убили.

Узнав о гибели гонцов, Александр сразу приказал выдвинуть конницу для защиты флангов выдвигающегося походной колонной войска. Все воины были готовы к внезапному нападению, но часы шли за часами, а врага не было видно. Так прошел целый день и только к средине следующего, конные разведчики донесли, что за грядой холмов обнаружен большой фракийский лагерь. Судя по штандартам, которые были вывешены у входа в лагерь, там находился сам Севф, царь одриссов.

Об этом правители фракийцев было известно, что он поддержал мятеж командира наемников Мемнона, в то время как Александр покорял Мараканд и гонялся за Спитаменом. Антипатр с трудом смог его подавить и Севф отделался выплатой штрафа ввиду малочисленности войска македонского наместника.

Получив отпор, хитрый царь фракийцев присмирел на время и даже числился в союзниках македонского царства, хотя особой помощи он не оказывал, кроме не препятствия работе македонских вербовщиков, набиравших новых солдат в армию Александра.

Долгое отсутствие царя на родине и вторжение галлов, видимо вновь подтолкнули царя одриссов к активным действиям. Перейдя горные перевалы, он вышел на приморские равнины, намереваясь вернуть их под свою власть. Как донесли разведчики скифы, в царском лагере в основном были пехотинцы и обоз, фракийских конников не было видно.

Решение Александра пришло как всегда сразу, атаковать и немедленно. Для этой цели полководец отправил всю свою конницу, разделив её на два отряда; катафрактов и легкую кавалерию. Тяжелую кавалерию возглавил сам царь, второй отряд повел опытный Леонтикс.

Фракийцы слишком поздно заметили приближение царских конных, посчитав сначала, что это едут свои. Тяжелым тараном прошлись катафракты по лагерю фракийцев, безжалостно уничтожая всех на своем пути. Застигнутые врасплох одриссы, все же вступили в бой, находясь в невыгодном для себя положении. Лучники, пельтеки и воины вооруженные изогнутыми мечами, пытались оказать сопротивление македонским всадникам, ворвавшимся в расположение лагеря.

Оказавшись внутри лагеря и вступив в бой с его защитниками, катафракты вскоре утратили свою ударную силу, что было только на руку фракийцам. Тяжеловооруженные всадники среди палаток и шатров становились малоподвижными и иногда одриссы одерживали вверх над одним катафрактом, напав на него впятером. Один из дротиков брошенный фракийским пельтеком в царя Александра, попал в его поножни на левой ноге и повредил икру.

Когда гипасписты под командованием Эвмена достигли фракийского лагеря, македонская конница уже переломила сражение в свою пользу. Фракийцы, не смотря на большие потери, продолжали упорно биться с врагом все это время, и только появление на поле боя царской пехоты заставило их сложить оружие или бежать.

Судьба беглецов была незавидной; только счастливцам удалось ускользнуть от стрел и арканов скифских наездников, бросившихся преследовать бегущих фракийцев. Из оставшихся в лагере мало кто уцелел, озлобленные сопротивлением, воины Александра рубили фракийцев без пощады, даже после того как те бросали оружие. В плен удалось захватить лишь около пятидесяти воинов, остальные были женщины и дети.

Пленные воины показали, что царь одриссов Севф со всем своим конным войском отправился к Сесту, куда отступают разбитые галлами македонские пограничные отряды и где, согласно его сведениям должна начаться переправа отрядов хилиарха востока Эвмена. Фракийцы так же поведали царю, что Винцеринг разбил Птоломея под Эггами, но сам хилиарх уцелел и отступил к Пелле, отдав старую столицу Македонии на разграбление пришельцев.

Весть о поражении Птоломея сильно огорчило Александра. Он приказал, более тщательно допросить пленных, желая узнать подробности битвы, но ничего определенного фракийцы сказать не могли. Было известно, что в армии Птоломея не было сариссофоров, и македонская фаланга не выдержала бешеного натиска воинов севера, которые были неудержимы в своем напоре. Рассказывали, что после сражения, у всех павших македонских солдат галлы отрубили головы и украсили ими колья, врытые в землю возле своих шатров.

— Что ты обо всем этом думаешь? — спросил Александр Эвмена, который явился к раненому царю на доклад с новыми сведениями допроса пленных.

— Случилось то, что ты больше всего опасался царь. Понадеявшись на силу своего войска, хилиарх вступил в бой, позволив выманить себя из-за крепостных стен. Последствия сражения неясны, но могу сказать только одно, все фракийцы в один голос утверждают, что пала в основном только пехота, кавалерия благополучно отошла с поля битвы.

— Что Птоломей?

— Скорее всего, засел в Пелле и ждет твоего прихода. Стены крепости крепки и высоки, а галлы, как известно не сильны в осадном искусстве. Будь я на месте Винцеринга, то окружил город плотным кольцом осады в ожидании, когда голод сделает осажденный гарнизон сговорчивее.

— Ты прав Эвмен, именно так поступил бы любой опытный полководец — прокряхтел Александр, сжимая зубы от боли, когда лекарь начал перебинтовывать раненую ногу, наложив на неё целебные повязки — Пеллу надо освобождать и чем, скорее тем лучше. Неизвестно, что еще придет в голову Птоломею, но первым делом надо разбить Севфа и обезопасить наш тыл от его разбойников.

— Скорее всего, Севфа следует искать у Гераклеи или Кардии. Там гораздо удобнее контролировать как вход, так и выход с полуострова, чем стоять у стен Сеста. Это противоречит обычной фракийской тактики набега.

— В твоих словах истина, Эвмен. Фракийцы всегда были мастерами неожиданных наскоков и редко давали полновесное сражение, — согласился Александр, — что собираешься предпринять?

— Думаю, следует выдвинуть вперед скифскую кавалерию Октамиса. Им будет легче найти противника и завязать сражение. Затем подойдут катафракты Гегелоха, и Севфу придется ответить за свой разбой.

— Где Нефтех?

— Разбирает бумаги твоей канцелярии перед завтрашним докладом — ответил Эвмен. Уже в пути к берегам Босфора, Александр назначил своего советника, главой своей походной канцелярии. Прежний глава канцелярии Эндимион, был уличен в мздоимстве и был казнен по приказу царя в Анкире — Позвать?

— Нет, пусть трудиться на благо моего царства.

Нефтех действительно трудился, не покладая рук. После настойчивого приказа царя занять место казненного Эндимиона, египтянин с головой ушел в работу, стараясь вникнуть во все хитросплетения чиновничьей машины.

Бумаг было много, и почти все требовали немедленного решения и здесь Нефтеху очень помогли его прежнее навыки жреца-писца храма Тота. Благодаря этому, он смог быстро отладить весь огромный механизм царской канцелярии и при этом сохранял контроль по исполнению особо важных решений. Единственным положительным моментом от занятия этой работой, была возможность по своему усмотрению регулировать огромные денежные потоки македонского царства и продвигать по служебной лестнице нужных себе людей.

Выдвинутые вперед скифские кавалеристы Октамиса, действительно обнаружили походный лагерь Севфа вблизи Гераклеи, маленького геллеспонтийского городка. В этот день фракийский правитель получил от жителей Гераклеи большой денежный выкуп за целостность городских стен и жилищ граждан. Подведя свое конное войско, Севф угрожал штурмом взять город и поголовно уничтожить все его население. Большого воинского контингента в Гераклеи давно не было, только одна городская стража, а помощи из Абидоса или Византия ждать не приходилось. Поэтому после недолгого совещания, жители согласились заплатить выкуп Севфу, попросив лишь пятидневную отсрочку для сбора денег.

Появление скифов Октамиса, фракийский царь расценил как дерзкий набег кочевников, привлеченных запахом легкой добычи. Давно, ох давно, еще со времен царя Антея, лихие кочевники не рисковали вторгаться так далеко вглубь македонской территории.

— Видимо победа над Зопирионом придала им уверенности в себе, а недавнее поражение Птоломея, окончательно сняло страх перед возмездием со стороны Александра — так думал Севф, узнав о появлении в своем тылу кочевников. Этому убеждению очень способствовал тот факт, что скифы выступали под знаменем со своим племенным тотемом, золотым оленем. Это красное полотнище с рогатым зверем, гордо выгнувшим свою мощную спину в грациозном прыжке, окончательно сбило с толку фракийского правителя. Поэтому, Севф ни минуты, ни колеблясь, приказал своим всадникам атаковать степняков, вторгшихся на чужую территорию.

Завязавшийся бой был скоротечен и вскоре половина фракийского войска, во главе с молодым царевичем Рессом, бросилась в погоню за отступающими скифами. Прошел час, но никто из кавалеристов не возвратился. Почуяв неладное, Севф приказал снимать лагерь и двинулся вслед за ушедшими воинами.

Груженая добычей, кавалерия Севфа двигалась не так быстро, как хотелось царю, и он все время подгонял своих всадников. Неожиданно из-за холмов появились всадники Ресса, преследуемые скифами.

— Александр!!! Александр!!! — с ужасом кричали бегущие и как в подтверждении их слов, словно из подземли появились, тяжеловооруженные катафракты с македонским золотым орлом. Севф сразу разглядел белые перья на шлемах всадников, выдающих их принадлежность к полку гейтеров, царских друзей-охранников. Значит, Александр был близок, если не наступал вмести со всеми.

Появление противника вызвало замешательство в рядах фракийцев, они испуганно заметались, узнав, что против них сражается непобедимый македонский царь. Двигавшиеся вперед всадники Севфа смешались с отступающими воинами Ресса, внеся полную неразбериху в рядах фракийцев. Оба отряда перемешались и уже не могли оказать какого-либо сопротивления врагу. Могучий удар катафрактов, моментально опрокинул фракийское войско, безжалостно перемалывая его передние ряды, попавшие под мечи и копья македонцев.

Одновременно с этим, подобно волкам обкладывающих свою добычу, скифские кавалеристы стремительно обходили фракийцев с боков, намериваясь выйти в тыл. Эта угроза окончательно подорвала желание фракийцев сражаться, и все они стали стремительно отступать. Фракийцы были храбрыми воинами, когда их загоняли в угол, это показало недавнее сражение, но если имелась возможность отступить перед превосходящим их силой врагом, то они легко обращались в бегство, не считая это за особый позор.

Так было и на этот раз. Конь Севфа не был обременен тяжестью добычи, поэтому фракийский царь успел выскочить из кольца окружения и оторваться от скифских всадников, еще долго преследовавших отступающих фракийцев.

Царскому сыну Рессу повезло меньше. Он попал под жернова царских гетайров, вступил с ними в бой и был убит. Его отрубленная голова была доставлена Александру сотником Эврисфеем, за что он получил от царя чашу и золотую бляшку, которой кавалерист немедленно украсил свой доспех.

Свыше трехсот фракийских всадников, были убиты в сражении с катафрактами, и не меньше ста пало в схватке со скифами. Едва успев оторваться от погони, царь одриссов получил известие о гибели своего обоза и пешей армии. После этих известий Севфу уже нечего было делать на македонских землях, и он устремился к горным перевалам, моля своих богов, что бы коварный Александр, не успел занять их раньше.

Жители Гераклеи с распростертыми объятиями встретили царя избавителя, намериваясь дать пир в честь своего монарха, но Александр ограничился лишь одним коротким приемом, его ждала Пелла, Птоломей и неведомый Винцеринг. Оставив в Гераклеи раненых и больных, пополнив провиант и фураж, македонский полководец выступил утром следующего дня, не оставшись в Гераклеи ни одной лишней минуты.

Македонская столица действительно сидела в осаде. Потерпев сокрушительное поражение, хилиарх Птоломей, заперся в городе, полностью уповая на неприступность городских стен, их высоту и глубину рва. Возведенные по приказу царя Филиппа, укрепления Пеллы, были одними из лучших оборонительных крепостей во всей Элладе, превосходя по моще даже Фивы и Афины.

Галлы дважды пытались штурмовать город, первый раз преследуя отступающего Птоломея и чуть было, не достигли успеха, когда имели реальную возможность ворваться в македонскую столицу на плечах бегущих. Тогда положение спас начальник городской стражи Диомед, напуганный тревожными вестями из Эгги, он заранее удвоил крепостные караулы, и держал своих воинов в полной боевой готовности. Вступив в схватку с галлами, стража Диомеда выиграла драгоценное время, за которое беглецы успели прейти в себя и выйти на стены для отражения атаки. Галлы были благополучно отбиты, благо общая численность защитников значительно превысило число нападавших.

Второй раз, галлы предприняли ночной штурм, но их выдал скрип штурмовых лестниц сделанных на скорую руку из подручных средств. Эти звуки услышали сторожевые псы, подняли лай и вскоре все стены крепости были усеяны воинами. Не имея нужной сноровки, галльские войны долго возились с установкой лестниц, а затем долго поднимались вверх. В результате чего, на гребне стен их уже ждали длинные македонские копья, камни и железные вороты, с помощью осажденные которых опрокидывали лестницы.

После этой неудачи, Винцеринг решил взять город в осаду, надеясь, что большое количество воинов в крепости быстро уменьшит число съестных припасов и тогда, македонцы будут вынуждены выйти из города. Все подходы к городу были блокированы многочисленными разъездами и секретами. Время шло, и осаждавшие галлы вскоре утратили осторожность, полностью полагая, что помощь Птоломею придет не скоро.

Александр появился, когда в Пелле появились все признаки скорого голода. Для сохранения припасов, Птоломей приказал уменьшить дневной рацион своим солдатам, сохранив полное довольствие только тем, кто заступал в караулы.

Дождавшись ночи, македонская конница, скрытно переправившаяся через Аксий, ударила по галльскому заслону со стороны озера Лаодика. Мирно спавшие в своих палатках войны галлов были захвачены врасплох, вместе со своим вождем Радогайсом.

Северных воинов убивали во сне, либо они гибли вынужденные вступать в бой без оружия или доспехов. Как только противник был уничтожен, Эвмен командовавший авангардом, немедленно пустил в город обозы с провиантом, которые благополучно вошли в город через южные ворота, царя Карана.

Стоявшие по соседству отряды Брена, слишком поздно подошли к лагерю Радогайса и были встречены главными силами македонской пехоты, к этому времени подошедшей к месту сражения. В завязавшейся схватке, галлы были отброшены с большими для них потерями. Так осада македонской столицы была снята.

Появление царя вызвало бурю восторга среди македонцев, приготовившихся к самому худшему исходу. Под восторженные крики высыпавшей на улицу толпы, Александр вместе с небольшим эскортом, прибыл во дворец. В центральном зале, с испуганным лицом его ждал хилиарх Запада Птоломей.

Не такой представлял себе встречу с царем Птоломей Лаг. Осунувшийся от постоянных тревог и бед, изнемогавший от плохо заживавшей раны плеча, наместник Запада, вызывал только жалость и сочувствие, но никак не гнев. Стоявшая рядом с мужем афинянка Таис с надеждой и тревогой смотрела на Александра. Ранее царь состоял с ней в любовной связи, а потом отдал красавицу Птоломею. Именно просящий взгляд Таис удержал македонского царя от громкого разноса на людях хилиарха Запада, потребовав оставить их наедине.

Как был благодарен великим богам Птоломей, что в этот момент рядом с царем не было хилиарха Востока Эвмена, везунчика кардийца, уже дважды срывавшего тайные планы македонца.

— Говори, почему ведомые тобой мои непобедимые воины были разбиты северными варварами. Почему против них не были выставлены сариссофоры и катафракты — сдерживая гнев, спросил Александр, глядя в измученное лицо хилиарха.

— Это полностью моя вина государь. Воюя с галлами в Италии, я неоднократно применял против них тактическое построение, предложенное Марком Перперной и Тарквинием Габром, отличное от нашей фаланги. Вместо единого строя, италики предложили построение в три линии, разбитые на квадраты. Поверь, Александр, это построение всегда приносило нам победу, и мы полностью разбили врага, в разы превосходившего нас по численности.

— Поэтому ты и отказался от сариссофоров, — догадался царь, — так почему же здесь в Македонии тебя постигла неудача, стоившая нам Эгг?

— Не знаю, государь, не знаю. Все шло как обычно, мы выстроились в три линии и атаковали галлов в лоб. Они наступали ровными рядами, многие из воинов носили плотный металлический доспех, который с трудом одолевали наши копья. Другие же воины были голыми по пояс вооруженные одними длинными мечами или двойными топорами. Они с такой яростью и радостью кидались на наших воинов, что казалось, что они только и живут радостью битвы.

— Ясно, — коротко бросил царь — под их натиском твоя первая линия дрогнула, и галлы навалились на вторую линию. Почему не бросил на правый фланг катафрактов?

— В Италии у нас в основном была легкая конница, которой было вполне достаточно для оказания давления на фланги противника.

— Ты я вижу, полностью перенес свой итальянский опыт на нашу землю, с легкостью позабыв то, благодаря чему и была покорена эта Италия! — взорвался царь, но жалкий вид Птоломея заставил умерить его гнев, — продолжай!

— Удары кавалерии с флангов, стеснили натиск галлов, но полностью остановить его не смогли. Главную роль в разгроме второй линии сыграли именно эти, металлические солдаты. Их неуязвимость и сила удара длинных мечей, от которых люди гибли, как мухи не в силах ответить ударом на удар, — Птоломей облизнул сухие губы, и было видно, что хилиарх вновь переживает это сражение.— Будь у нас время, мы конечно бы смогли опрокинуть врага, но эти сумасшедшие берсерки не позволили нам перегруппироваться.

— Одним словом они опрокинули и вторую линию. Как долго проходило сражение?

— Чуть меньше час.

— Будь у тебя под рукой катафракты, ты бы к тому времени уже прорвал их фланг и вышел в тыл. А против удара с тыла ни одна армия мира не устоит, особенно когда её атакуют катафракты. Ни одна Птоломей! — яростно прорычал царь, и по щеке хилиарха побежала струйка липкого пота.

— Дальше, что было дальше — нетерпеливо бросил Александр, хотя картина этого злополучного боя уже отчетливо стояла перед его глазами.

Собеседник смахнул ладонью влагу с ресниц и глухо продолжал.

— Я очень надеялся на своих ветеранов, и они не подвели. Все воины, что ты видел в Пелле, все они здесь благодаря их мужеству. Пропустив отступающих воинов через свои ряды, они вступили в схватку с врагом. Я попытался остановить отступающих солдат и повернуть их обратно, но ужас вселился в сердца моих воинов.

В это время несколько берсеркеров, преследую отступавших воинов, используя суматоху, сумели проскочить когорты ветеранов, прежде чем они успели сомкнуть свои ряды в одну линию. Один из них размахивая огромным копьем, привлеченный богатым доспехом бросился на меня.

Мою жизнь спас молодой италик Аквилий, грудью защитивший меня от удара врага. Копье галла насквозь пробило доспех воина, его самого и, выйдя наружу, пробило и мою броню, серьезно ранив плечо. Невзирая на рану, я бросился на него с мечом и зарубил врага. Это был мой последний поединок в этом бою. От потери крови я ослабел, и мои телохранители увели меня с поле боя, посадив на коня.

— А что твои любезные советчики Перперна и Габр? Почему они не смогли остановить бегущих солдат?

— Перперна был убит при сражении первой линии, Габр же оставался с ветеранами до самого конца и пал вместе с ними.

— Да, не веселая история, — помолчав, сказал Александр, — и все из-за того, что ты отошел от нашей победной тактики.

— Я был полностью уверен в успехе царь! Ведь мы раньше всегда били галлов.

— Только на этот раз тебе попались неправильный противник — Винцеринг — язвительно парировал царь и Птоломей замолчал, понуро опустив голову.

— Ладно, сейчас не время упреков пока галлы стоят под стенами столицы. Я принимаю командование гарнизоном на себя, а тебе приказываю лечиться. Сегодня же пришлю к тебе Нефтеха, своим искусством врачевания, он быстро поднимет тебя на ноги.

Сражение с осадившим Пеллу Винцерингом произошло на второй день после снятия блокады Александром. Заметив, что македонцы вышли из-за неприступных стен и стали строиться на поле для битвы, вождь галлов охотно принял брошенный вызов. Винцеринг был полностью уверен в силе своих воинов, не видя особого различия между Птоломеем и Александром.

Сам македонский полководец ни на йоту не отступил от своего излюбленного построения. Выдвигая веред сариссофоров, а на правый фланг катафрактов, Александр как бы продолжал свой спор с Птоломеем о тактике и намеривался на деле доказать свою правоту.

Винцеринг также не отступил от своего удачного построения, внеся лишь небольшие коррективы. Правильно рассудив, что к врагу подошло значительное подкрепление, галльский вождь решил усилить свою пробивную силу своего войска, построив его косым клином, на вершине которого располагались галльские тяжеловооруженные воины.

С жадностью рассматривал Александр вражескую силу, так непринужденно разгромившую хилиарха Запада. Галлы действительно были буквально закованы в тяжелые латы, которые полностью закрывали голову, грудь, живот и ноги воина, оставляя свободными лишь кисти и стопы человека. Лицо защищала тонкая металлическая сетка, сквозь которую воин мог наблюдать за противником.

Вооруженные длинными мечами, железные воины составляли девять первых рядов клина, далее шли простые воины, среди которых в большом числе наблюдались оголенные по пояс.

— Берсеркеры, — со знанием дела произнес Александр. — Эвмен, прикажи усилить центр арбалетчиками, главной целью которых будут железные воины и только они.

Хилиарх востока покорно кивнул головой, он бы тоже с огромной радостью выставил бы против броненосного противника арбалетчиков, изобретение желтокожих синов. Они были основательно модернизированы царскими оружейниками оснастившие его небольшим воротом и теперь, выпущенный из них болт мог пробить любую броню с расстояния 60 метров.

Было уже около 10 часов утра, когда войска стали стремительно сходиться. Винцеринг не оценил угрозу, исходящую от катафрактов, расценив их обычной вспомогательной кавалерией. Он посчитал, что берсеркеры, вооруженные боевыми топорами, молотами и секирами если не справятся с кавалеристами, то уж наверняка смогут нейтрализовать их, пока латники не прорвут фронт македонской пехоты.

С громкими радостными криками, устремились галлы навстречу своей новой победе, выстроившись мощным клином. Ловко и привычно бежали латники вождя Винцеринга, с каждым пройденным шагом увеличивая силу своего удара. Громко и воинственно кричали передние ряды галлов, и им дружно отвечала средина, стремясь, навести как можно сильнее страху и ужаса на своих врагов. Воины Винцеринга старались от всей души, но сегодня им попался не обычный враг.

Когда до передних рядов противника оставалось тридцать шагов, из-за спины вражеских воинов на галльских латников обрушился шквал коротких стрел. Все бегущие во главе клина галлы были буквально выбиты стрелами противника.

Пораженные выпущенными арбалетчиками короткими, но очень пробивными стрелами-болтами, раненные и убитые, они падали, на землю сбивая с ног бегущих следом, образовывая кучи из людских тел и замедляя бег всех воинов. Одновременно с этим, македонская фаланга подобно огромному ежу, моментально ощетинилась длинными и крепкими копьями, не позволяя галлам приблизиться к солдатам, своими железными жалами.

Все это сильно ослабило наступательную силу бронированного клина, который несмотря ни на что все же продолжил своё движение на ряды сариссофоров. Ударившись об острую стену сарисс, неся большие потери, латники Винцеринга смогли приблизиться к врагу вплотную и даже потеснили первые три ряда воинов. Завязалась яростная схватка, своими длинными мечами галлы убивали всякого до кого могли только дотянуться, но македонская фаланга стояла насмерть. Противник мог пройти вперед, только убив сариссофора, ни один из них не обратился в бегство.

Латники яростно напирали на ряды фалангитов, но теперь, когда бой шел на ограниченном пространстве, они стали неуклюжи и неповоротливы. Зажатые спереди вражескими гоплитами и подпираемые сзади своими товарищами, "железные люди" стали прекрасной мишенью для македонских стрелков, бивших по ним через головы своих солдат.

Видя, что удар клином не принес ожидаемых успехов, берсеркеры моментально сломали строй и атаковали неприятеля широким фронтом. Они бесстрашно бросались на лес копий, но особого успеха их атака не имела. Сариссофоры работали слаженно и четко подобно хорошо отлаженной машине, не желая уступать врагу в мужестве и мастерстве.

Неизвестно во что бы вылилось это противостояние пехоты, но в их спор вмешалась третья сила, македонская кавалерия, которая атаковала галлов с двух сторон. Катафрактов правого фланга в бой вел лично Александр, конницей левого фланга командовал Леонтикс. Старому и опытному кавалеристу не повезло, именно против его всадников, Винцеринг выставил бойцов вооруженных цепами, усеянными железными шипами.

Конники Леонтикса только успели посечь передние ряды галльских воинов, как столкнулись с новым видом оружия прекрасно действующего в бою против кавалерии. Вооруженный длинным цепом воин, сильным и метким ударом либо калечил морду коня и обезумевшее от боли животное вставало на дыбы, и сбрасывала всадника, либо повреждал передние ноги лошади и она заваливалась на бок и скакуна вместе с всадником добивали берсерки.

Увидев, как стремительно убывают его лучшие воины, Леонтикс приказал отходить, не видя ничего зазорного в том, что бы показать врагу свои спины, ради спасения жизни.

Александру же, как всегда везло. Против него были выставлены простые воины, большинство из которых не имело даже полотняных доспехов пропитанных солью. Копья и мечи катафрактов, быстро пробили брешь в этом людском море, уверенно выходя в тыл галлам. Вождь северян сразу оценил всю угрозу, исходящую от македонского царя. Недолго раздумывая, он приказал бросить против них воинов вооруженных цепами, решив лично отвести угрозу от своего войска.

Винцеринг уже энергично скликал к себе бойцов, намериваясь, повести их в бой, как в это время произошла роковая случайность, которая часто бывает на поле боя. Арбалетный болт, выпущенный неизвестным стрелком царя Александра, настиг галльского вождя и, пробив забральную решетку шлема, попал в правый глаз пылкому северянину. Получив смертельное ранение Винцеринг, рухнул на землю, что вызвало панику среди галльских воинов, не усмотревших сразивший их вождя болт.

Смерть вождя предрешила исход битвы. Галлы ещё храбро бились теснимые македонской фалангой, ещё Леонтикс повторно бросал своих кавалеристов на их правый фланг, безуспешно стремясь поквитаться с северянами, но в конечном итоге, победа была на стороне Александра.

Разгромив войско галлов, царская кавалерия долго преследовала бегущего противника, безжалостно уничтожая всех на своем пути. На плечах бегущих македонцы ворвались в лагерь галлов, где началось новое сражение, на этот раз с женщинами и детьми, которые с оружием в руках бросились на врага.

Только ближе к ночи, закончилось это кровопролитное сражение. Македонцы в нем потеряли свыше полутора тысячи убитыми и раненными, но потери галлов были во стократ больше. Одних только убитых на поле боя, оказалось свыше четырех тысяч человек, примерно столько же пало в лагере, и было уничтожено во время преследования. Около двухсот человек было взято в плен, большей частью дети и женщины, не успевшие покончить самоубийством, как это сделала жена Винцеринга благородная Баудика.

Плененных галлов закованных в цепи, специально провели по улицам Пеллы, которую они так безуспешно пытались взять. Птоломей молча, снес эту демонстрацию умения и мастерства своего сводного брата. По возвращению Александра в Пеллу, он первым поздравил царя с победой, после чего хилиарх обратился к Александру с просьбой об отпуске на лечение и был милостиво отпущен вместе со своей женой Таис на лечение в своё загородное поместье, не разоренное галлами.

Видимо одержанная победа смягчило сердце монарха, и он простил Птоломею всего его прежние упущения и даже выдал хилиарху, пять талантов золота на лечение. Иногда и ожесточенное сердце бывает отходчивым.

Глава II. Большой и малый круг жизненный круг.

Со дня победы над галльскими ордами прошло всего около трех месяцев, а многочисленное войско царя царей вновь стояло на берегах Пронтиды, возле славного города Византия в ожидании прибытия боевых кораблей.

Мало кто мог предположить, что македонский царь решиться идти в поход после недавнего спасения Пеллы. Почти все придворные были уверенны что, с честью выдержав тяжелое испытание, посланное царю великими Мойрами в лице северных варваров, Александр решит завершить свой долгий и трудный поход, длинною в целую жизнь. Из всех молодых полководцев и командиров, что отправились вместе с царем в поход против Дария, сейчас возле него находились только двое, хилиархи Запада и Востока, Птоломей Лаг и Эвмен кардиец. Все остальные либо сложили свои головы в сражениях и умерли от болезней, либо находились далеко от родной Македонии, выполняя царскую волю, покоряя другие страны.

Вначале всем казалось, что так оно и будет. В Пелле одно праздничное пиршество по поводу победы Александра сменялось другим, наполняя македонскую столицу радостью и весельем, как это было в почти легендарные времена правления царя Филиппа. В город широким потоком устремились певцы и поэты, гетеры и танцовщицы, привлеченные запахом почти дармового золота, которое в большом количестве привез с собой великий царь.

Дни проходили за днями и царь, охотно потакал празднеству и веселью, хотя ранее всегда был сторонником жесткой умеренности, справедливо полагая, что все эти излишества разлагают его войско. Пиры сменялись, охотой, вслед за ней шла череда состязаний устроенных в честь возвращения в Македонию царя Александра. Казалось, что в Пелле наступил золотой век, но опытный глаз египтянина Нефтеха, зорко подметил, что для царя царей его родной город с его кривыми улочками и небольшим дворцом стал давно малым и это рано или поздно скажется на настроении монарха.

Сам Нефтех находясь в Пелле, чувствовал себя человеком, сидящим на иголках и для этого, были вполне объективные причины. Перед тем как последовать вслед за своим царем в восточный поход, Нефтех самовольно назначил на место правителя Египта свою жену, рыжеволосую Антигону. Конечно, такой опытный царедворец как Нефтех, обставил всё с соблюдением всех правил закона. Назначенный Александром вместо уходящего в поход Нефтеха наместник скоропостижно скончался, и египтянин имел полное право, в выборе своего приемника оказавшись в столь необычных условиях.

Вся сложность положения Антигоны, заключалась в том, что Александр мог в любой момент вспомнить о судьбе своего невыполненного приказа. Пока царь находился на войне, и походная канцелярия монарха находилась под патронажем Нефтеха, советник мог быть абсолютно спокоен за судьбу своей жены. Теперь же всё могло поменяться в любой момент. Нефтех прекрасно знал, как много царских сановников в тайне были недовольные его решением относительно Антигоны. Теперь, когда царь вернулся в Пеллу, египтянин ничуть не сомневался, что рой доносов на его самоуправство в самом скором времени лягут на стол перед царем Александром.

Сам Нефтех, получив признание своих заслуг перед троном, и будучи осыпан различными наградами и почестями, остался в звании личного царского советника, что значительно принижало могущество египтянина при дворе в мирное время. По сути дела, он становился придворным мудрецом, которого могли спросить совет или мнение, а могли и не спросить. Этот статус почетной синекуры никак не устраивал египтянина, который за время последнего похода, успел привыкнуть быть правой рукой царя царей.

Конечно, находясь на этой почетной должности, личный советник царя мог определенное время неплохо существовать. Но, если ранее Нефтех мог выгодно отличаться от придворной братии своими тайными знаниями, то теперь царская потребность в познании географии свелась к мизеру и египтянин, не представлял себе, чем он может заинтересовать Александра.

Ничуть не лучше было положение и у хилиарха Эвмена, которого царь так же осыпал многочисленными наградами и подарками, но полностью отстранил его от командования войском, с помощью которого и были разгромлены орды кельтов. Придя в Пеллу, Александр первым делом за ненужностью устранил введенное перед походом звание хилиарха, тем самым, продемонстрировав всем, возрождение, своего единоличного правления.

После этих перемен, вчерашний полноправный властитель почти половины Ойкумены, превратился в простого командира одного из соединений царского войска, для которого самый лучший исход завершения службы, было бы получение одной из сатрапий огромного македонского царства.

Столь явное отстранение от власти людей долгое время верой и правдой служивших царскому дому Аргидов не могло пройти без последствий, и между Эвменом и Нефтехом состоялся обстоятельный разговор, вылившийся в тайный сговор.

Нет, ни о какой измене в их разговоре речь не шла. Оба царских сподвижника не замышляли коварного устранения Александра или его свержение. Просто оба героя пришли к одной и той же мысли, для восстановления своего прежнего статуса, им необходимо как можно скорее втянуть царя в новый военный поход. Мирная жизнь рядом с царем Александром для этих двоих была мало перспективна.

— Представь себе Эвмен, как сложны и необычны, бывают нити людских судеб, — говорил кардийцу Нефтех. — Ещё год назад я только и мечтал о тихой и спокойной жизни, а сегодня выясняется, что для моего достойного существования нужна война.

— На кого же ты собираешься предложить Александру совершить поход, все известные и неизвестные царства Ойкумены уже покорены. Свободными остались лишь дикие племена юга, к которым у царя навряд ли возникнет интерес. Надеюсь, ты не думаешь организовать поход к легендарным островам древних, о которых я много слышал, находясь в Вавилоне?

— Нет, Эвмен. Поиск древних земель меня нисколько не занимает. Есть куда более привлекательные земли и находятся они совсем рядом.

— Совсем рядом это понятие относительное. Что ты имеешь в виду?

— Северные земли и в первую очередь понтийские города, Ольвию и Боспор. Эти непокоренные куски эллинского мира, царь обязательно захочет присоединить к своим владениям — торжественно произнес Нефтех и поспешил продолжить свою мысль, заметив тень скепсиса на лице своего собеседника.

— Вспомни судьбу стратега Зопириона, которого царь послал на покорение Ольвии, когда победа над Дарием ещё не была полной и окончательной, а Спарта не была разбита и приведена к покорности. Тогда скифы и геты нанятые на деньги оливийцев разгромили войско стратега и отказали родственникам в выкупе тела. По словам купцов, голова Зопириона долго висела на шесте перед шатром их вождя Арпаксая, как главный триумф похода.

— Да друг, ты прав. Александр никогда не прощает поражения, нанесенные его войску кем-либо. Зная царскую натуру можно не сомневаться, что со временем он пожелает отомстить.

— Совершенно верно. А если напомнить ему о Дарии, что не смог покорить понтийских скифов, то можно не сомневаться, что поход на севр обязательно состоится.

— Но это следует сделать очень осторожно, чтобы Александр ничего не заподозрил. В последнее время царь стал очень гневен.

— Не беспокойся дорогой мой. Что-что, а подносить царю нужную информацию я всегда умел — заверил Эвмена египтянин и тот в душе согласился с ним. Благодаря умело созданному образу человека знающего некоторые тайны бытия, Нефтех всегда стоял у македонского царя на особом месте. К его мнению Александр всегда прислушивался и дорожил, поскольку очень многие предсказания бритоголового советника имели привычку, сбываться. А в том, что старый товарищ ещё не утратил былых навыков, бывший хилиарх сумел убедиться в самом скором времени.

Через два дня после этого разговора, во время приема царем художников, скульпторов и писателей, один из гостей, явно желая польстить царю и получить от него богатый заказ, сказал Александру, что он хочет написать труд по истории. В нём литератор собирался рассказать как славный македонский царь Филипп, одержал победу над Атеем, вождем ранее никем не побежденных скифов.

— Это те самые племена, что потом разбили Зопириона? — тут же громко спросила гетера Электра, которую Нефтех привел с собой на прием. В отсутствие своей жены Антигоны, египтянин позволял себе казаться человеком, которому не чужды маленькие радости жизни. Сторговавшись с гетерой о цене, он стал регулярно приводить её на царские приемы, в качестве блистательного эскорта. Так делали очень многие царские сановники, с одной стороны желая подчеркнуть свою денежную состоятельность, а с другой продемонстрировать свою приобщенность к высокой культуре.

Электра совсем недавно прибыла в Пеллу, но опытный взгляд египтянина сразу выделил её из общего сонма женщин, привлеченных запахом золота. Вопреки своему имени, гетера имела вьющиеся черные волосы и загорелую кожу, что явно выдавало её азиатское происхождение.

— Да дорогая. Нанятые ольвийцами, они коварно ударил в тыл стратегу, который осаждал город для приведения его к покорности царю Александру — негромко ответил Нефтех, но с таким расчетом, что его слова были услышаны царем.

При упоминании о погибшем стратеги, лицо царя налилось краскою недовольства, и он грозно сдвинул брови.

— Признаться, я уже полностью позабыл о несчастной судьбе моего верного стратега. Как давно это было?

— Почти двадцать лет государь, как пролилась кровь моего родича — учтиво произнес Никандр дальний родственник Зопириона, "случайно" оказавшийся на приеме.

Узнав, что Никандр является родней Зопириона, царь велел выдать ему денежную помощь, и более в тот день имя погибшего стратега или убившие его скифы не упоминались в разговорах. Казалось, Нефтех потерпел неудачу, но египтянин хорошо знал, как нужно делать подобные дела. Прошло ещё два дня, и тема скифов вновь была затронута, на сей раз при обсуждении географами северных земель Понта Эвксинского.

Описывая Ольвию, географы упомянули о большой роли этого города в приморской торговле со скифами.

— Да богатенький городок, если сумел нанять целое войско скифов для своей защиты от Зопириона, — в ответ на его слова, зло хмыкнул царь, — откуда у них столько много денег?

Географы, явно не были готовы к подобному вопросу. Они стали энергично перешептываться друг с другом, но дать быстрого ответа как это любил Александр, не смогли.

— За счет торговли, государь. Ольвия в большом количестве за гроши скупает у скифов рыбу, кожи, рабов и зерно, чтобы потом в три дорого продать здесь в Элладе — подал голос Нефтех, воспользовавшись заминкой ученых.

— И не только они, — продолжил египтянин, уловив интерес в глазах монарха, — боспорийцы, часто для решения своих внутренних проблем, нанимали скифские отряды. Так тридцать лет назад во время спора за трон между двумя братьями из местной династии Спартокидов. Младший брат Перисад обратился за помощью к скифам и их конные лучники, сумели перебить фалангу наемных гоплитов старшего брата Левконта, вместе с ним самим. В знак признания своих заслуг перед Пантикапеем, зеленоглазый вождь скифов получил специальную тройную золотую гривну, знак царской власти.

— Откуда ты всё это знаешь!? — удивленно воскликнул Александр.

— Да, да, откуда!? Наверняка выдумал! Такого нет в истории Геродота! — гневно выкрикивали униженные географы, у которых с Нефтехом были свои непримиримые счеты. За время общения с египтянином, ученые не раз оказывались битыми в спорах об устройстве земли или в описании той или иной страны. Используя свои тайные знания, по географии, полученные в жреческой школе храма бога Тота, Нефтех неизменно выигрывал споры с учеными, от чего у последних стала разливаться черная желчь при одном упоминании имени бритоголового советника.

— Действительно, этого нет ни одного упоминания, ни у Геродота, ни у Аристея или Аполлодора, ни у какого другого ученого мужа — признался Нефтех, чем вызвал радостный крик в среде географов, посчитавших, что наконец-то одержали вверх над несносной египетской выскочкой.

— Может быть, он сам был тому свидетель!? Скажи, не стесняйся — выкрикнул один из торжествующих ученых.

— Мне об это рассказывал сам Скилур, вождь наших скифских союзников, когда вместе с нами принимал участие в походах. Да вы и сами могли услышать об этом, будь вы чуть более любопытными, чем приписываемый вам долг перед царем.

Глухая злость и ненависть была ответом египтянину на его слова, но Нефтеху вполне хватало и этого.

— Значить с Зопирионом воевали те же скифы, что впоследствии служили и служат в нашем войске!? — с недовольством спросил Александр.

— Пусть скажет! — радостно потребовали географы, довольные тем, что за свои знания, бритоголовый советник царя мог пострадать.

— Нет, государь. С Зопирионом сражались войска царских скифов, которые живут между Тирасом и Борисфеном. Это кстати хорошо видно из трудов Геродота и Аполлодора, их надо просто внимательней читать дорогой коллега. Тогда бы вы четко смогли представить себе их деление на несколько больших племенных союзов. Вождь Скилур, предложивший в своё время нам своих воинов, обитает в предгорьях Кавказа, а не у берегов Понта.

— Значить скифы, разгромившие Зопириона не родня войнам Скилура? — радостно спросил Александр.

— Нет, господин. Предки Скилура рассорились с царскими скифами и откочевали за Танаис много веков назад. Согласно легендам скифов, однажды с неба упали золотые изображения чаши, молота и плуга. Их послал скифам их верховный бог Папай. Когда к упавшим предметам подошли старший и средний брат, они не смогли взять в руки золотые изображения, поскольку они горели огнем. И только когда к ним приблизился младший брат, огонь потух и он смог спокойно поднять золотые предметы. Такова была воля Папайя, и младший брат получил верховную власть над всеми племенами.

Старшие братья не осмелились перечить воли бога, но отказались служить верховному правителю и вместе со всеми своими слугами и сторонниками покинули земли Борисфена. Средний брат, откочевал за Танаис к предгорьям Кавказа, где осел на берегах Гипаниса азиатского, чьи воды впадают в Меотиду. Старший же брат, ушел на север и осел в землях гелонов, которые простираются до берегов реки Ра.

С той поры, среди скифов нет единства, и каждый племенной союз враждует между собой. Так было во времена Иданфирса, когда царским скифам пришлось в одиночку противостоять полчищам персидского царя Дария, намерившегося покорить их.

— И никто кроме моего отца не одерживал над ними побед?

— Нет, государь. Скифы очень свободолюбивы и скорее лишат себя жизни, как это сделал вождь Атей, чем признают над собой власть чужака.

— Что ж я повторю славный подвиг своего отца и распространю мою власть на берегах Понтом — громко провозгласил Александр

— Это очень опасно государь — веско возразил Нефтех. — Дарий, Перикл и Зопирион не смогли покорить их, напрасно гоняясь за их конными отрядами по выжженной степи. Голод и жажда, а не страх смерти заставили этих славных полководцев отступить от Скифии.

— Узнаю твои осторожные речи Нефтех. Ты всегда был уж слишком осторожным, когда дело заходило о моих новых походах.

— Это так государь, — признал советник ,— но все же прошу тебя не спешить, поход может быть очень опасны.

— Опасным? Давно ли ты Нефтех стал бояться походов, под моим знаменем. Я вовсе не собираюсь подобно Дарию гоняться за скифами по их степям. Мне вполне будет достаточно привести к покорности северные города Понта вместе с Тавридой. Двинемся вдоль берега моря, а флот будет снабжать нас провиантом и всем необходимым. А если скифы пожелают испробовать крепость наших доспехов, милости прошу. Мне будет очень приятно приказать насадить головы вождей скифов на острые колья. И так решено скоро выступаем — быстро проговорил Александр, как бы сжигая себе пути отхода.

— А вы соберите как можно больше сведений о землях, по которым моему войску будет суждено пройти — бросил он географам и стремительно встал, давая понять всем собравшимся, что сегодняшняя аудиенция закончилась.

Все остальные дни Нефтех только радовался тому, как удачно попали его слова на благодатную почву в душе Александра. Словно прошлогодняя шелуха с него летел образ человека наслаждающегося мирной жизнью, и на свет вылез старый и самый главный порок царя, завоевание новых земель. Как оказалось, он лишь только дремал, набираясь в мирном сне новых сил, чтобы, отдохнув и окрепнув вновь продолжить своё шествие вперед.

Подвигая под нос Александра аппетитную наживку, бритоголовый египтянин умело сплел воедино несколько факторов, мимо которых царь никак не мог пройти мимо. Богатые и независимые греческие полисы находились рядом буквально под боком и поэтому, царскому войску не требовалось совершать никаких длительных переходов, в отличие от всех походов последних лет.

Размышляя над планом северного похода, Нефтех, как человек, имевший некоторый военный опыт, пришел к выводу, дабы лишний раз не искушать судьбу, необходимо прочно привязать войско с флотом и двигаться к Ольвии исключительно вдоль морского побережья. Как оказалось потом, его план полностью совпал с намерением царя, что подняло египтянина в глазах Эвмена, который высказал сомнение в правильности суждений советника.

Другим не менее важным фактором в осуществлении похода, являлось царское тщеславие к громким победам. Александру очень хотелось не только превзойти по воинской славе перса Дария, но и превзойти своего отца, единственного из полководцев сумевшего одержать победу над непобедимым скифским войском. За долгие годы общения с монархом, Нефтех прекрасно изучил все потаенные струны царской души и теперь безошибочно играл на них свою партитуру.

Замыкался же весь дьявольский замысел Нефтеха на крови несчастного Зопириона, которая была прекрасным поводом мщения, прикрываясь которым Александр мог свободно действовать, не боясь, что его могут назвать ненасытным завоевателем. Теперь даже если свободолюбивые греческие полисы будут клеймить македонского царя тираном и угнетателем, Александр с чистым сердцем претворять в жизнь свои планы, по покорению Понта.

Нефтех рассчитал всё верно, именно месть за гибель Зопириона, монарх выдвинул на первое место, когда через три дня, он громогласно объявил о своем намерении наказать Ольвию и скифов.

Основу царского войска, составила армия Эвмена, которую Александр разделил на две, почти равные части. Основную ударную силу конницу численностью свыше восьми тысяч человек, как это бывало ранее, царь возглавил лично. Пехоту он отдал под командование Эвмену, приказав карийцу двигаться к Византию. Здесь стратегу предстояло погрузить свои семь тысяч человек на корабли и, двигаясь вдоль берега моря, идти к устью Истра, где должна была состояться их встреча.

Подобное разделение армии, позволяло Александру, совершить быстрый рейд для наведения порядка во фракийских землях, чьи племена частично поддержали нашествие кельтов. Местные цари всегда не были склонны терпеть над собой чужую власть, будь даже она царя Александра, покорившего почти всю Ойкумену. Едва только фракийцы почувствовали слабину, как моментально попытались спихнуть чужое ярмо со своей шеи.

Вместе с тем, зная какими хорошими войнами, являются сыны Фракии, Александр совместить два очень полезных для себя дела. Желая уменьшить численность мечей у мятежного вождя Севфа, он объявил широкий набор фракийской пехоты для похода против Ольвии и Боспорского царства. Щедрость македонского владыки при уплате жалования своим солдатам была всем известна и поэтому, это был очень сильный ход.

В том, что фракийцы потянуться к нему монарх не сомневался; в удовольствии пограбить богатых соседей да ещё за деньги, ни один стоящий воин не мог себе отказать. Кроме того, царская власть Севфа не была признана большинством фракийцев и по своей сути, он скорее был вождем бунтарей, чем законным властителем.

Собираясь в северный поход, Александр недолго думал, кому оставить бразды правления в Пелле. Своим наместником в Македонии и Элладе, он поставил Птоломея Лага, продолжая выказывать свою милость к бывшему всесильному хилиарху Запада.

— Оставь свои болячки в стороне и займись делом, — говорил монарх своему тайному сводному брату — поход против ольвийцев и боспоритов по моему размышлению будет сопровождаться большими потерями. Впрочем, как и во всякой войне. Я предвижу, что скифы буду доставлять нам большие неприятности, это очень опасный и драчливый народ. Поэтому я хочу, чтобы к моему возвращению с Понта у тебя была собрана новая полноценная армия, готовая в любой день выйти в поход.

— Поход? Куда ты ещё хочешь совершить поход Александр?! — воскликнул удивленный Птоломей.

— В глубоком знанье счастья нет, как говорит мой советник Нефтех и он прав. Не ломай попусту голову над моими планами старый товарищ, они ещё далеки, а твоя забота подготовить мне войско, — отрезал Александр, — денег тебе хватит, умения тоже, так, что начинай действовать сразу после моего ухода.

Радостная весть о возвращении Птоломея во власть, была предметом обсуждения самого Птоломея и его жены афинянки Таис. Будучи посвященной, в разные тайные религиозные сообщества, Таис имела обширные связи среди гадателей, к услугам которых она обратилась сразу после опалы своего мужа.

— Вчера пришел ответ из Додоны, от тамошних жрецов, гадающих на листьях священного дуба, посвященного самому Зевсу. Мне стоило большого труда и денег добиться от жрецов святилища быстрого ответа на твои вопросы дорогой — сказала Таис, осторожно извлекая из ларца три глиняных таблички.

— И что они говорят, — живо поинтересовался Птоломей, — надеюсь, что за свои деньги я получу ясный и внятный ответ, в отличие от расплывчатых фраз дельфийской пифии.

— Не богохульствуй Птоломей, — властно осадила она мужа, — это самое древнее святилище в Элладе и оно всегда славилось правдивыми ответами.

— Древнее да, но почему-то дельфийцы их здорово обошли по пророческой славе, — буркнул македонец, жадно пробегая глазами по выписанным на глине строчкам. Оракул Додоны сулил ему быстрое возвращение высокой власти, которая может продлиться долгие годы при правильном её использовании. Предсказание полностью исполнялось и Птоломей нетерпеливо отложил табличку в сторону и потянулся за другой.

В ней оракул предсказывал, что поход на скифов будет последним для царя Александра, как и для всей его семьи. От такого предсказания у Птоломея сразу засосало под ложечкой, и вспотели руки. Если всё это правда, то, у него появлялся реальный шанс стать властителем огромной державы. Стараясь скрыть охватившую его дрожь, македонец крепко стиснул пальцами крепкую глину и пытливо уставился в лицо Таис, державшую в своих руках третье предсказание оракула.

Птоломей хорошо помнил, что за ответ должен там быть. Желая узнать будущее, македонец велел жене в первую очередь спросить о себе, затем об Александре и в самый последний вопрос он желал знать, кого ему стоит опасаться. Кто его главный враг.

— Кто? — осторожно спросил Птоломей пересохшими от волнения губами — Эвмен?

Таис в ответ покачала головой и глухим голосом произнесла — нам стоит бояться рогатого Амона.

— Нефтех! — хрипло произнес македонец,— я так и знал. Я так и знал, что за всеми моими горестями стоит эта египетская змея. Но как? Как он мог вредить мне, находясь на огромном расстоянии отсюда. Как? Ведь когда здесь происходили волнения, у египтянина не было связи с Эвменом, я точно это знаю. Это уму непостижимо.

— Может ему, действительно помогает его главный бог Амон? — осторожно подала голос Таис.

— Может, но нам от этого не легче. Пока войско не выступило в поход, надо сделать всё, чтобы оторвать его от Александра.

— Легко сказать. Царь явно благоволит египтянину, как будто околдован неведомой силой.

— Околдован, — ехидно скривился Птоломей — Ерунда! Просто бритоголовый жрец слишком много знает вот и всё. За все — то время, что он трется вокруг царя, почти все его предсказания сбываются. Из-за этого он и смог накрепко присосаться к царю как нильская пиявка.

— Додонский жрец, что привез мне таблички всё еще здесь. Может, стоит попробовать с его помощью опорочить Нефтеха в глазах царя.

— Не знаю. Александр очень ценит своего советника и верит почти каждому его слову — усомнился Птоломей.

— Поверь мне как женщине, что в глубине души Александр тяготиться пребыванием возле себя такого человека как Нефтех, который своим блеском тайных знаний может затмевать величие самого царя — многозначительно сказала Таис.

— Не знаю, верны ли твои слова. Египтянин всегда держится очень скромно и открывает рот только тогда, когда царь его спрашивает. Только благодаря этому он так долго и состоит при нём.

— Может это и так, но попытаться стоит. У Додонского оракула очень большой авторитет — продолжала настаивать Таис.

— Это, конечно, потребует новых денег? — скаредно хмыкнул македонец.

— Хорошо, ничего не делай и только горестно вздыхай, что боги не шлют тебе благостный случай устранить своего тайного противника, на которого тебе указал оракул.

— Ладно, не кипятись дорогая, раз надо давай попробуем. Мня для верного дела денег, никогда не было жалко — парировал Птоломей выпад жены.

Через три дня после этого разговора, во время обсуждения у Александра готовности войска к предстоящему походу, к царю подошел начальник личной охраны и известил его, что во дворец прибыл додонский жрец и просит срочной аудиенции монарха.

— Из Додоны? — удивился Александр. Он хорошо знал храм Зевса додонского, в котором в ранней молодости познакомились его родители, прибывшие в святилище по поручению своих родственников, для получения предсказания оракула.

Однако, несмотря на столь романтическую встречу, ни царь Филипп, ни царица Олимпиада, в дальнейшем не направляли в Додону свои посольства, желая узнать волю верховного бога на ту или иную проблему. Стремясь подчеркнуть свою общность с греческой культурой, своим главным предсказателем, они сделали дельфийскую пифию. Именно туда, царь Филипп неоднократно отправлял дары и посольства а, кроме того, копьем и мечом защищал земли оракула от посягательств локрийцев и фокинян.

Сам Александр сделал свой выбор в пользу Египта и Востока, также не выказывал особого пиита перед Додоной, подобно отцу отдав свою симпатию Дельфам. Поэтому появление додонского оракула не вызвало у него особой радости или почтения, однако будучи в душе суеверным человеком он не решился отказать жрецу древнего храма.

— Что он хочет? — спросил Александр, недовольный тем, что его отвлекают от самого святого, подготовки к походу.

— Жрец утверждает, что у него к тебе важное послание от которого зависит успех твоего похода царь.

Слова попали на благодатную почву. Всё что относилось к походу, было лестно царскому уху.

— Зови, — коротко приказал Александр и когда страж удалился, он обратился к своему бритоголовому советнику. — Сейчас придет твой собрат по гаданию, у него какое-то важное предсказание для меня. Что это может быть Нефтех?

— К чему зря гадать государь, если мы сможем узнать это через несколько минут — с достоинством ответил египтянин.

Додонский жрец предстал перед царем, как и подобало представителю древнего храма, значимо и величаво. Он торжественно нес себя, каждой черточкой своего лица, каждым движением тела демонстрируя всем окружающим, и в первую очередь Александру, что обладает важной тайной.

Проницательный взгляд Нефтеха сразу отметил, что подобное поведение жреца вызвало недовольство у царя. Уже давно никто из предсказателей и служителей храмов не подходил к Александру, таким образом, сам титул сына Зевса и покорителя Ойкумены требовал выказывания большего почтения. Жрец видимо давно отстал от жизни, ставя себя выше монарха. Встав перед царем, он, молча, склонил свою голову, увенчанную жреческим венком в полупоклоне, чем совершил новую ошибку в дворцовом этикете.

— Царь македонский Александр приветствует тебя посланник Додоны, — первым заговорил монарх с некоторой усмешкой, что говорило об уже принятом царем решении в отношении посланца, — что привело тебя в Пеллу в столь неспокойное время?

— Желание спасти твою жизнь царь, открыв тебе волю великого Зевса, — громко произнес жрец, величественно чеканя свои слова. — Жрецы нашего святилища прочли её по листьям священного дуба, что существует со времен великого Девкалиона, который и построил храм по воле отца богов.

Слушая речь додонца, Нефтех удивился его грубой ошибке. Говоря о Зевсе, он отказал царю в титуле сына бога, чего Александр никогда не прощал.

— И что велел передать мне верховный жрец? — властно спросил монарх, обрывая плавную речь божественного посланца, к его огромному неудовольствию.

— Ты собираешься идти в далекий поход против скифов и Боспора царь. Великий Зевс открыл нам, что в нем тебе угрожает смертельная опасность — жрец продолжал говорить плавно и торжественно, не обращая никакого внимания на её досадный сбой.

— Военный поход это всегда смертельная опасность жрец — вновь прервал его Александр, который стремился перевести жреческий монолог в диалог.

— Но эта опасность исходит не от вражеских стрел и мечей, царь. Она таиться в твоем окружении среди близких тебе людей — упорно продолжал вещать жрец, но Александр уже закусил удила.

— Внутренняя измена? Что же, она сопровождала меня во время всех моих прежних походах, и я не удивлюсь, что если она появиться и в этом — спокойным и ровным голосом произнес монарх. Жрец обиженно замолчал, всем своим видом показывая, что царь ведет себя неподобающе.

— Так кто этот скрытый недоброжелатель? Великий Зевс открыл его имя? — требовательно спросил Александр. — Что ты молчишь? Или гадатель не смог ясно разобрать волю отца богов?

Вопросы сыпались на жреца непрерывным градом, делая его из глашатая судьбы, из живых уст великого бога простым доносителем. Тень гнева промелькнула по лицу додонца, он не желал мириться с той ролью, что отводил ему царь, и он гордо выдерживал паузу. Видя, что Александр вот-вот снова упрекнет додонца, Птоломей решил оказать тому помощь.

— Дай сказать ему, великий государь! — воскликнул македонец, — своими вопросами ты торопишь вестника твоего великого отца.

— Хорошо, пусть посланец назовет нам имя или имена моих скрытых недоброжелателей, и покончим с этим. У нас ещё много дел.

Додонец был готов испепелить царя взглядом от подобной непочтительности, но начатое дело нужно было довести до конца, и он заговорил.

— Среди близких тебе людей Александр, есть человек, для которого твои планы подобны острому ножу в сердце. Он только на словах поддерживает твои начинания, а в глубине души готовиться сотворить чёрное дело, которое полностью перечеркнёт, все твои прежни деяния.

По мере того как додонец вещал, лица царских приближенных становились все напряженнее и напряженнее, ибо каждый из них боялся, что додонец обвинит в измене именно его.

— Так кто же он? — властно спросил Александр, которого сильно злило любое упоминание о крахе всех его трудов. — Кто это!? Он присутствует здесь?

— Это чуждый нам эллинам по крови и духу человек, долгое время пребывающий в твоей свите царь. Порождение богов Нила, он сделает всё, чтобы этот поход закончился поражением и твоей смертью царь ,— торжественно изрек жрец, вызвав тихое облегчение среди придворных. Под эти слова попадал только один человек, египтянин Нефтех.

Глядя на то, как придворные стали ненавязчиво отодвигаться от царского советника в сторону, Птоломей возликовал. Теперь его тайного противника если не лишат его поста, то наверняка царь не возьмет его в поход, после такого обвинения. Однако сам монарх был иного мнения.

— Что скажешь Нефтех? Прорицатель явно указывает в твою сторону — спросил Александр своего советника.

— Скажу, что этот человек нагло лжёт, прикрываясь именем твоего великого отца Зевса, государь. Кто-то очень хочет опорочить меня в твоих глазах господин, не сильно стесняясь в средствах и способах. За всё время служению тебе, у меня было так много возможностей нанести тебе коварный удар в спину, что боюсь, у меня не хватит пальцев на руках, чтобы пересчитать их — произнес египтянин спокойным и ровным голосом, не проявляя ни малейшего волнения от столь опасного для себя обвинения.

— А что скажешь ты жрец на эти слова — безапелляционно спросил Александр додонца.

— Ничего, царь. Моё дело донести до тебя слова великого Зевса, а вступать в спор по поводу сказанного это не мой удел — гордо отвечал ему посланец.

— Он не желает спорить с тобой Нефтех. Что делать?

— Позволь мне самому уличить этого человека во лжи государь — попросил Нефтех, но в это время в дело вмешался Птоломей.

— Особа додонского жреца священна и неприкасаема. Славой и силой святилища он защищен от допроса и разбирательств. Таков древний закон царь! — воскликнул македонец, и многие из стоявших в зале вельмож закивали головой. Многие, но только не те, кто был рядом с Александром последние годы, для которых, главным и единственным законом жизни, было лишь слово и желание самого царя.

И Александр немедленно напомнил об этом всем присутствующим.

— Здесь законом являюсь только я, дорогой Птоломей. Я и никто другой! — гневно зазвенел царский голос под сводами дворца и Птоломей сразу попятился в сторону. — Моему личному советнику брошено обвинение в измене, и я хочу разобраться в этом деле, раз и навсегда. И никто не может помешать мне в этом, потому что такова моя царская воля!

Царь окинул взором всех присутствующих, и никто не посмел промолвить ни единого слова. Оставшись доволен этой картиной, Александр изрек.

— Говори Нефтех!

Советник покорно склонил голову перед волей монархом, и холодно смотря в глаза додонцу, сказал.

— Я египтянин Нефтех, милостью великого царя сына бога Зевса являюсь, его личным советником, да продлят боги его годы жизни. Я хочу знать, кто стоит передо мной?

— Разве ты сам не видишь Нефтех!? Или ты в чем-то сомневаешься? — с гневом воскликнул Птоломей и его слова, породили недовольный гул среди приближенных, который впрочем, моментально умолк едва царь требовательно вскинул руку.

— Ты зря так волнуешься Птоломей. Нефтех представился и хочет того же от нашего гостя — вступился за Нефтеха Александр.

— Вестники Зевса Додонского не обязаны представляться, за них говорят их жреческое одеяние, посох и венок — не унимался Птоломей, продолжая поддерживать гордо молчавшего додонца.

— Даже мне? — простодушно удивился Александр и бывший хилиарх увял, почувствовав, что ненароком может лишиться царского фавора.

— И так, я хочу слышать твоё имя жрец и немедленно!

— Возможно, служителям Зевса Додонского запрещено упоминать свои имена непосвященным людям согласно тайному ритуалу святилища. Не стоит настаивать государь. Если это так, то пусть просто покажет особый знак, указывающий на его принадлежность к жреческому братству. К примеру, вот такой как у меня — и египтянин быстро оголил своё левое плечо и продемонстрировал черную татуировку в виде головы ибиса, знака бога Тота.

— Хорошо, пусть покажет свой особый знак — согласился монарх — я жду.

— Черной неблагодарностью платишь ты Александр царь македонский за ту помощь, которую тебе оказал великий оракул Зевса. Вместо того чтобы с радостью внять голосу божественного откровения, ты выказываешь сомнение открытом тебе предсказании моими устами. Больно мне видеть как, узнав волю великого бога, ты внимаешь словам нильской змеи свившей на твоей груди ядовитый клубок.

— Как ты смеешь упрекать меня в моем дворце жрец! Берегись, я никому не позволю говорить в лицо подобные дерзости! — гневно выкрикнул монарх, но его слова ничуть не поколебали жреца.

— Твои слова могут напугать кого угодно, только не служителей великого Зевса, которые находятся под его незримой эгидой. Бойся прогневать великого бога, ибо все мы находимся в его власти.

Лицо Александра моментально потемнело от гнева и его глаза, яростно буравили фигуру в белой одежде.

— Не пугай меня гневом моего отца, великого Зевса жрец. Думаю, что для своего великого сына он всегда сделает послабление. Покажи мне свой особый знак жрец или я буду считать тебя самозванцем!

— Я полностью выполнил миссию, возложенную на меня верховным жрецом Зевса Додонского Исократом. Предсказание оракула доведено до твоего слуха и теперь я, возвращаясь обратно с чистой совестью! Прощай Александр! Да прибудут с тобой боги.

Сказав это, жрец повернулся и гордой походкой направился к выходу, сжимая в руке свой жезл.

— Стой! — выкрикнул Александр, но додонец даже не обернулся. Ввязавшись в дворцовую интригу польстившись на птолемеево золото, он был вынужден идти до конца, играя роль жреца высокого ранга, хотя был простым жрецом письмоносцем.

— Стой жрец! Или тебя остановят железом! Остановить! — приказал Александр, но жрец продолжал идти прямо на стражу, перегородившую ему дорогу копьями.

— С дороги! — повелительно выкрикнул жрец и, уловив замешательство солдата, ударил его по плечу своим жезлом. Возможно, что будь на его пути македонец, грек или иониец додонец бы и выиграл, но перед ним стоял сириец из войска Эвмена, который не испытывал особой симпатии к греческим жрецам. В ответ на удар, он коротко ткнул жреца в бок выставленным вперед копьем и додонец стал стремительно оседать.

Когда Александр подбежал к упавшему посланцу, у того уже на губах пузырились кровяные пузыри, а взгляд, быстро угасал. При виде царя, додонец что-то хотел сказать, но вместо слов изверг из себя только глухой всхлип и тугую струйку алой крови. Он дернулся, серые глаза пыхнули злобой и остекленели.

Закусив до крови губу, сириец стоял рядом с ним, судорожно сжимая окровавленное копьё, смиренно ожидал своей участи. Царь, однако, не спешил выносить свой вердикт. Все его внимание было приковано к телу лежащему на полу.

— Снимите с него одежду, я желаю удостовериться в его принадлежности к додонскому святилищу — приказал он стражникам и желание Александра, было немедленно исполнено. С умершего додонца было сорвано все одеяние, но никакой татуировки или какого иного знака на нем не было.

— Ищите, ищите! — подгонял солдат монарх. Он буквально по нитке протрясли всю одежду убитого жреца, но так ничего и не нашли.

— Нефтех! Какие должны быть у него знаки?

— Золотая цепочка с листом дуба, либо талисман в виде желудя.

— Нет ничего государь — доложил сириец ретивее всех исполнявших царский приказ.

— Пусть посмотрят на шеи у затылка или под мышками и на пятках — посоветовал египтянин, но и эти рекомендации ничего не дали.

— Значит самозванец! — громко изрек царь и обратился к сирийцу, — благодарю за верную службу. Отметь его, за верное исполнение долга, а эту падаль вывесить у ворот и пусть все любуются на лжепророка — приказал он начальнику дворцовой стражи.

— Интересно, кто стоит за ним? Кому это так помешали мои планы, и лично ты Нефтех?— спросил Александр, когда стражники унесли тело, а рабы спешно замыли пол.

— Тот, кому они больше всего доставляют хлопот государь. Скорее всего, ольвийцы.

— Ольвийцы? Ну а причем здесь ты? — удивился монарх.

— Потому-что он не македонец царь, — встрял в разговор Птоломей, — весь расчет греков, несомненно, строился именно на этом. Казни ты Нефтеха или отстрани его от себя сейчас, всё это негативно скажется на войске, в котором большое количество персов, сирийцев и прочих азиатов. Начались бы брожения, а с таким войском любой поход обречен на неудачу. Нефтех прав, здесь явно виден след понтийцев.

— Да, скорее всего ты прав — согласился с ним Александр — прыткие ребята. Сначала Зопирион, теперь я. Нет, поход обязательно состоится господа понтийцы. Ждите меня скоро в гости.

Так неожиданно, закончилась попытка Птоломея устранить Нефтеха чужими руками. Противная дрожь в пальцах, ещё долго напоминала хилиарху о страхе, который нещадно терзал его в царском дворце во время приема додонца. Птоломею очень повезло, что тот до конца играл свою роль и умер, не назвав его имени, а ведь все могло быть совсем иначе.

" Нет, этому бритоголовому египтянину явно благоволят тайные силы и от него пока стоит держаться подальше" — подумал Птоломей, хмуро сжав в кулак свои пальцы. Его время ещё не наступило.

Глава III. На просторах Истра и Нила.

Великий и могучий Истр, вновь поразил Александра своей ширью и необъятностью водяной глади, как и много лет назад, когда, наводя порядок на северной границе македонского царства, он вышел к берегам этой дивной реки. За время его отсутствия здесь мало, что изменилось. Истр по-прежнему медленно и величаво катил свои огромные чистые воды к Понту Эвксинскому, как это было во времена македонского царя Филиппа, перса Дария, аргонавтов Ясона или при великом Геракле. Глядя на это движение воды, Александр как нельзя лучше осознавал всю суетность человеческого бытия по сравнению с вечностью природы.

Первое, что сделал царь, едва македонское войско вышло к берегам Истра, было торжественное взятие воды из волн этой могучей северной реки. Данный ритуал, Александр полностью позаимствовал у персов, у которых он символизировал полное покорение той территории, на которую ступила нога персидского воина. Столкнувшись во время разбора царских сокровищ со странными сосудами, Александр сразу оценил всю важность данного ритуала и потом, неукоснительно придерживался его во всех своих дальнейших походах.

Македонское войско подступило к водам Истра уже в третий раз. Первым был царь Филипп, совершавший свой скифский поход, вторым был сам Александр, усмирявший приграничные племена, в самом начале своего правления. Преследуя грозных трибалов, он вышел к берегам Истра, где встретил скифов, ранее разбитых его отцом.

Имея за спиной вечно мятежную свободолюбивую Грецию и не желая втягиваться в новый военный конфликт, молодой полководец с радостью заключил мир с обитателями Истра, определив могучие воды реки границей между собой.

В ту пору, у Александра и в мыслях не было о возможности продолжения похода против северных варваров. Его главными приоритетами было умиротворение соседей Македонии и предстоящая общегреческая война с персами. Теперь же всё было совершенно по-иному. Покорив почти всю Ойкумену, Александр рассматривал присоединения к своей огромной державе всего Понта Эвксинского, как вполне логический шаг большой политики.

Поэтому, не дожидаясь, когда войско разобьёт лагерь, монарх отдал приказ слугам готовиться к торжественной церемонии по взятию воды Истра. За долгие годы походов, данный процесс был отработан до мелочей, но при этом царь мог и отойти от некоторых элементов церемониала, неизменно сохраняя при этом жертвоприношение водной стихии. Как правило, этой жертвой были золотой кубок и дорогое вино, вылитое из него на речную гладь, однако в этот раз Александр пожелал внести элемент новизны.

Выступая в поход против скифов, македонский владыка решил удачно подчеркнуть свою преемственность с боевой славой своего отца и персидского царя Дария, также, как и царь Филипп воевавший с кочевниками. На пути к дельте Истра, Александр усмирил непокорного фракийского царя Севфа, взяв в кольцо осады его столицу. Обнесенная валом и окруженная каменными стенами, она была хорошей крепостью, но только не для огненных стрел и снарядов македонского войска. Привезенным в обозе, походным метательным орудиям хватило несколько залпов, чтобы крытые соломой и досками крыши фракийской столицы дружно запылали.

Александр не торопился со штурмом, и горожане полностью оценили эту царскую милость. Уже на другой день, ворота города открылись, и знатные фракийцы торопливо преподнесли монарху голову мятежного Севфа, на золотом подносе. Для полного закрепления мира между двумя сторонами, жители города обильно опорожнили казну покойного правителя, сложив перед копытами царского коня, многочисленные золотые украшения, праздничные чаши и блюда и кроме всего прочего боевое оружие. Последние из фракийских даров, больше всего обрадовали сердце и взор великого монарха. Особенно ему понравился персидский меч акинак в золотых ножнах. Именно он, как нельзя лучше годился для царских замыслов в отношении взятия вод грозного и могучего Истра.

Выбирая в качестве жертвы реке акинак, Александр наглядно демонстрировал, что считает скифов очень опасным противником, и одновременно подчеркивал о своей готовности сражаться с ними до полной победы. Её, из всех известных миру героев и полководцев, еще никто не одерживал, за исключением легендарного Геракла, чьим потомком числил себя Александр.

Льстивые придворные ученые и литераторы, быстро уловив царский интерес, немедленно нашли, что свои подвиги над скифами, великий Геракл одержал в большей мере на любовном фронте, чем на ратном поприще. Подобная историческая справка очень понравилась государю, и он незамедлительно объявил, что намерен повторить подвиг своего предка. Прекрасно усвоив эзопов язык царских слов, всему окружению стало ясно, что он хочет не столько повторить деяния Геракла, сколько превзойти их.

К водам великой северной реки, Александр подъехал в сопровождении двух шеренг фалангитов, вместе с которыми чинно шествовали слуги, неся богато украшенный походный ларец с золотым сосудом для воды. Сам ларец согласно персидским записям был времен великого царя Дария, и Александр очень гордился этим фактом.

Не сходя с коня, под звуки труб и горнов, царя сначала взял из рук одного слуги свою жертву акинак, и только потом, от другого сам сосуд. Держа их на поднятых руках и искусно управляя конем сжатыми коленями, Александр неторопливо въехал в реку, в том месте, где дно полого уходило вниз. Это место было заранее выбрано Нефтехом, которого царь отправил вперед вместе с разведчиками, доверив египтянину столь деликатную миссию.

Как только прохладная вода омыла сапоги и стремена полководца, он остановился и со всего размаха бросил акинак далеко впереди себя. Меч ярко блеснул в лучах солнца и скрылся в мирно текущем Истре. Подождав некоторое время и убедившись, что его жертва принята речным богом, Александр снял пробку и стал осторожно наполнять хрустальный флакон очередной, трофейной водой.

Едва только, царь выпрямился и поднял вверх полный сосуд, как на берегу раздались громкие крики, славящие деяния своего полководца. Больше всего кричали персидские кавалеристы, для которых этот поход, был сведением давних счетов со степным народом. Сменив Дария на Александра, персы на деле доказали свою преданность новому владыке, подавив под командованием Эвмена, два особо опасных для монарха мятежа, способных разрушить всю созданную им державу. По прибытию в Вавилон, Александр в качестве своей милости, приказал всем участникам сражений при Метилене и Ипсе украсить свои копья или щиты золочеными треугольниками, тем самым, выделив их в особую воинскую касту, на зависть всем другим. Многие из участников этого похода имели по два значка и очень желали получить третий, которым царь обещал наградить всех участников этого похода.

Не желая нарушать свой прежний договор с заистринскими племенами, Александр вел своё войско строго к дельте великой реки, собираясь форсировать её исключительно в скифских владениях, чьи земли считал своими. Разбитые царем Филиппом в жестоком сражении и потеряв вместе со своим 90 летним вождём Атея почти все свои стада лошадей, уцелевшие скифы, в панике отошли за Истр, поклявшись напоследок мечом своего бога Папая, обязательно отомстить македонцам.

Своё слово они сдержали по прошествию ряда лет, разгромив войско Зопириона, мертвое тело которого положили у подножья холма, на вершине которого был, воткнут священный атрибут скифской религии, меч бога. Там же, были принесены в кровавую жертву, те немногочисленные пленники, которым скифы временно продлили жизнь, не убив их на поле брани. Конечно, во многом победа была одержана благодаря тайной помощи Ольвии, на покорение которой и вел своих солдат Зопирион. Пронырливые греческие торговцы, не желая идти под руку македонского царя, тайно переслали скифам деньги для покупки ими большого числа коней, с помощью которых, наследник Атея, вождь Садал и одержал свою победу. Теперь ответное действие было за македонским царем и его время настало.

Первым к скифским берегам подошли триеры под командованием Эвмена. Царский стратег успел опередить своего монарха на два дня и первым ступил на вражескую территорию под прикрытием огненных баллист триер.

Скифы беспрепятственно позволили гоплитам сойти на берег, обозначив своё присутствие конными наблюдателями, умело, пряча свои главные силы за дальними холмами, которые ночью, под покровом тьмы решились атаковать незваных гостей. Около двух сотен всадников, напали на македонский лагерь, решив использовать фактор внезапности. Словно ночные приведения, возникли они из темноты в сотне шагом от передовых постов Эвмена и с громким криком и завываниями устремились на неприятеля.

Казалось, что степняки должны были если не одержать легкую победу в короткой стычке, то основательно потрепать своего сонного противника, но получилось всё наоборот. Едва только скифы обнаружили своё присутствие, как громко затрубили трубы и застучали тревожные барабаны. Вражеский лагерь моментально пришел в движение и когда первые степные всадники, миновав часовые посты, ворвались в лагерь, то встретили там организованное сопротивление.

Как только стало ясно, что их ждали, скифские воины моментально сменили свою тактику. Не желая гибнуть на дружно выставленных вперед копьях гоплитов Эвмена, они быстро отошли назад и принялись обстреливать плотные ряды противника из своих луков, безнаказанно нанося урон врагу.

Так прошло некоторое время, и скифы уже праздновали свою маленькую первую победу, как противник преподнес им неожиданный сюрприз. Чуткое ухо степных всадников моментально уловило протяжный свист, раздавшийся из стана врага и через несколько секунд, под копытами их коней вспыхнуло яркое пламя, неизвестно каким образом возникшее. За считанные мгновения оно запалило старую, повядшую траву, что вызвало страх среди степных воинов и их лошадей. Увидев огонь и почуяв запах гари, кони выходили из повиновения своим хозяевам и норовили поскорее покинуть это опасное соседство.

Одного залпа из баллист, предусмотрительно снятых Эвменом с триер для охраны лагеря, оказалось вполне достаточным, чтобы обратить скифов в паническое бегство. Спасая свои жизни, всадники степей, тем не менее, скрываясь в спасительной тьме, не забывали выпустить в сторону противника прощальную стрелу. Этим самым они демонстрировали свою решимость сражаться, временно уступая под напором врага.

Как бы, это не было, но последующие два дня, скифы не беспокоили пришельцев, ограничившись наблюдением, явно не желая вторично испробовать на себе действие ужасного огня. Промедление, оказалось роковым для кочевников. Уже к вечеру второго дня на противоположном берегу Истра, появилась конная разведка македонцев, а на следующее утро прибыл и сам Александр.

Продолжая исповедовать стремительность и быстроту при решении любого военного вопроса, царь отдал приказ о начале немедленной переправы через реку, хотя бы части своих конных сил. В числе первых, через Истр переправились скифы под командованием царевича Спарага, сына Скилура, приведшего царю новую силу с равнин кавказского Гипаниса. Став верными союзниками македонского владыки, азиатские скифы охотно следовали за царскими орлами, щедро получая за это звонкое золото.

Не имея тяжелого вооружения, держась одной рукой за шею или седла своих лошадей, скифы Спарага смело пересекли такую серьезную водную преграду как Истр, не потеряв при этом ни единого человека. Их появление на противоположном берегу, было громко приветствовано гоплитами Эвмена, которые высыпали на речной берег и радостно стучали по своим щитам мечами и древками копий. Стратег сам вышел из лагеря, чтобы наблюдать переправу, главных сил войска.

Вслед за скифами и конными лучниками, в воду Истра вошли дилмахи, всадники чье вооружение составляли щит и дротики, либо короткий меч. Поскольку все свое вооружение они вешали на лошадей, в качестве плавательного средства, воины использовали надувные меха, специально сшитые для этого дела. Держа в одной руке уздечку, второй рукой всадники свободно гребли, двигаясь вместе со своим конем.

Заметив начало переправы армии Александра, передовые скифские отряды попытались атаковать противника, но были остановлены пехотой Эвмена. Едва только часовые подали сигналы тревоги, как солдаты быстро выстроились в боевой порядок и вместе с легкой кавалерией дали отпор врагу. Все боевые действия свелись к интенсивной перестрелке лучников с обеих сторон, и мужественным стоянием пехоты, за спинами которой дилмахи завершали переправу и выходили на вражеский берег.

Зная о высоком мастерстве противника в лучном искусстве и не желая подвергать своих солдат излишнему риску, с первых минут боя Эвмен приказал выдвинуть из лагеря метательные машины, с помощью которых он намеривался вновь отогнать противника.

Медленно и неторопливо, поскрипывая блоками и рамами, выкатывались эти смертоносные чудовища по зеленой траве. Опытные мастера стрельбы, сразу определили свои позиции, на глаз отмерив, расстояние, с которого их машины смогут нанести урон врагу.

Появление на поле боя метательных машин не произвело на скифов особого впечатления, дети степей ещё ни разу в жизни не сталкивались с ними и поэтому не могли оценить степень их опасности для себя. Всё изменилось сразу после первого залпа баллист и катапульт. Камни, тяжелые стрелы и копья упавшие с неба вызвали серьезную панику в рядах скифских лучников, на газах которых вражеские снаряды буквально сносили их боевых товарищей вместе с их конями. Попавшие под накрытие скифы, либо сильно калечились от ударов тяжелых камней, либо погибали, пронзенные копьями и стрелами.

Пораженные силой метательных машин, степняки поспешили сменить свою дислокацию, смутно догадываясь об истинном виновнике ночного пожара обратившего их в бегство. К этому времени, дилмахи уже полностью завершили построение в боевой порядок и под командованием гиппарха Герона устремились на врага.

Скифы, не ожидали столь активных действий со стороны противника, чьим главным козырем ранее всегда была пехота и конница использовалась только в качестве боевого прикрытия или же при преследовании. Вооруженные в основном луками и плетеными щитами, они были вынуждены повторно показать противнику свою спину, не забыв при этом выпустить прощальную стрелу.

Проворно уходя от преследования на своих невысоких, но очень выносливых лошадях, степняки очень рассчитывали, что враг увлечется погоней и уйдет далеко вперед от своей пехоты и этих ужасных метательных машин, но этого не произошло. Атакуя врага, Герон сразу поставил задачу своим кавалеристам только отогнать скифов от переправы и не вступать в преследование, справедливо опасаясь вражеских засад.

Опасения гиппарха было вполне основательно, поскольку за ближайшими холмами стояло триста тяжеловооруженных скифских всадников, с нетерпением дожидавшихся того момента, когда можно будет ударить в тыл увлеченному погоней противнику. Это были лучшие воины всего скифского войска царя Садала победителя Зопириона. Сам, пятидесяти двухлетний царь, вместе с главными силами своего войска должен был вот-вот подойти. К нему в стан, ежедневно отправлялось по два гонца с докладом о действиях врагов.

Разгромив войско Зопириона, хитрый скиф внимательно следил за всем происходящим на противоположном берегу, хорошо зная, что царь Александр в любой момент могут попытаться отомстить за пролитую кровь своих воинов. Поэтому, Садал усиленно готовился к возможному вторжению македонцев, делая ставку на тяжеловооруженных всадников.

Испытывая определенные финансовые затруднения, Садал не мог позволить себе иметь тяжелую конницу, полностью одетые в одинаковые доспехи. Поэтому вооружение скифских конников было очень пестрым. Здесь были и греческие доспехи, купленные в Ольвии или снятые с убитых воинов Зопириона. Зеркальный блеск играл на чешуйчатых панцирях выменянных скифами Садала у живущих по берегам Борисфена царских скифов, чьи оружейные мастера научились изготавливать такие панцири у будинов, живущих севернее их земель. Так же на скифских всадниках красовались изделия персидских, фракийских и даже вавилонских оружейных мастеров, неизвестно каким образом очутившихся в этих далёких краях.

Как только скифскому вождю пришло известие о высадке с моря македонской пехоты, он решил немедленно атаковать противника своей тяжелой кавалерией. За два дня все разбросанные по становищам конники были собраны в царской ставке и под штандартом своего царя двинулись к берегу моря.

Будь на месте Эвмена какой-нибудь другой стратег типа Зопириона, столь энергичные действия Садала были бы для высадившихся на скифскую землю солдат, крайне фатальными. Однако Александр знал, кому вручать верховное командование над своей фалангой и кардиец в очередной раз проявил свой воинский талант в полном блеске. Дорожа каждым часом спокойного бытия, стратег усиленно укреплял свой лагерь, делая основной упор на фасад, обращенный в сторону холмов. Зная, что у противника главная ударная сила это кавалерия, Эвмен сделал все, чтобы свести эту силу к минимуму.

Так перед лагерем был вырыт глубокий ров и насыпан широкий вал, на гребне которого был выставлен либо специально привезенный с собой частокол либо, в тех местах, где его не хватило, в землю были воткнуты плетеные изгороди из речного кустарника в большом количестве росшего в дельте Истра. Все это должно было затруднить движение всадников врага, если они попытаются атаковать македонский лагерь. С обоих флангов действие скифской конницы затрудняли морской берег и топкая речная низменность, на преодоление которых атакующие должны были затратить много времени и усилий, что значительно снижало силу конного удара.

Главное скифское войско, появилось в самый опасный момент переправы македонской армии. Могучий Истр начали пересекать катафракты, тяжеловооруженные всадники, которые везли все свои доспехи на специальном надувном мехе, привязанного у луке седла. Первые отряды катафрактов уже вышли из воды и воины спешно надевали на себя изрядно отяжелевшие от воды доспехи, когда прибывший к переправе царь Садал решил атаковать врага.

Ударь он всей своей кавалерией непосредственно по самой переправе, и македонское войско оказалось бы в очень трудном положении, но извещенный гонцами о расположении там метательных машин, Садал решил сначала разбить часть вражеского войска, располагавшуюся в лагере, чтобы затем, погнав беглецов к переправе одержать полную победу.

План был вполне хорош и уже был опробован в действии на несчастном Зопирионе. Поэтому Садал уверенно вел своих всадников на штурм лагеря, полностью уверенный в своём успехе. С громким улюлюканьем вперемежку со свистом и волчьим завыванием, скифы стремительно приближались к разноцветным шатрам противника, зазывно притягивающие к себе жадные взгляды степняков.

Грозно гудя, конная лава быстро сокращала расстояние, разделяющее между собой противников. Мерно набирая силу от начатого разбега, скифская кавалерия неудержимо надвигалась на вражеский лагерь, чтобы растоптать и сокрушить его, вместе со всеми защитниками.

Вынужденный выделить часть сил для защиты переправы, стратег Эвмен с тревогой наблюдал за маневром врага. Едва только ему стал понятен замысел Садала, он немедленно, с помощью огня, отдал приказ пехоте о возвращении в лагерь, хотя прекрасно понимал, что при любом раскладе гоплиты не успеют оказать помощь в отражении первого удара. Стратегу приходилось рассчитывать только на себе и на защитные сооружения, опоясывающие его лагерь.

Ров и вал, стали неприятным сюрпризом для атакующих кавалеристов. Заметив неожиданное препятствие на своем пути, скифы стали притормаживать коней, чтобы получше разглядеть вражеские новшества. Этот сбой в движении вызвал у Садала сильный гнев, и царь приказал атаковать "эти игрушки, способные задержать только женщин и детей".

Действительно, для резвых и сильных коней скифов, перепрыгнуть ров и вскочить на вал не представляло собой особой трудности, особенно если при этом взять хороший разбег. Исполняя волю царя, всадники сильно пришпорили коней и с новой силой устремились в атаку.

Стоя по ту сторону вала, Эвмен лихорадочно высчитывал расстояние от воткнутых в землю колышков, до накатывающей на лагерь конной лавины. В эти минуты он уже ничего не мог поделать и молча, молил богов, чтобы его мастера не оплошали.

Глазомер и сноровка мастеров не подвели стратега. Как только скифские кавалеристы достигли колышков, в тот же момент навстречу им полетел густой рой камней, стрел и копей, выпущенных из метательных машин, умело укрытых от вражеских глаз валом или шатрами. Ровно вымеренные, они точно били по заранее выбранным местам, сминая и калеча, всех кто только оказался на пути их снарядов.

Вместе с камнями и стрелами, Эвмен приказал обрушить на врага весь запас глиняных горшков с египетским огнём. Тайное оружие жрецов с берегов Нила, переданное в руки Александра Нефтехом, верно служило своему новому хозяину. Разбившись при ударе, огненная жидкость разлеталась во все стороны, щедро обрызгивая, всех и вся вокруг. Жаркие языки дьявольского огня было невозможно сбить или погасить водой, они долго горели и тем самым обрекали на полное уничтожение, как человека, так и строение на которое упали.

Злой огонь нанес сильный урон первым рядам атакующих всадников, но не смог остановить их натиска. Несмотря на огонь, град камней и стрел, скифские конники все же достигли рва и, перескочив его в мощном прыжке, устремились на вал, где за палисадом их уже поджидали воины Эвмена.

Как бы, не были сильны и выносливы скифские кони но, совершив столь сложный маневр, они сильно теряли свою скорость, от чего поднявшиеся на вал всадники представляли собой удобную мишень для лучников и пельтеков противника. Они буквально засыпали первых смельчаков достигших палисада стрелами и дротиками, устилая конными телами подступы к вершине вала. Однако, несмотря на убийственный град, некоторым скифским всадникам все же удалось, поднявшись на вал бросить своих лошадей в новую атаку и перескочив невысокий частокол сразиться с коварным врагом.

То там, то тут скифы врывались во вражеский лагерь, но после яростной схватки все, как правило, были уничтожены защитниками. Садал только скрежетал зубами, наблюдая как бездарно, гибнут его лучшие воины, выстраивая горы трупов, как на подступах, так5 и на самом валу. Верный скифской традиции наступления наскоком, видя отсутствие скорого успеха, царь взмахнул своей булавой, отдавая приказ к отступлению.

Отведя подальше от огня баллист и катапульт своё потрепанное воинство, Садал лихорадочно оценивал сложившуюся ситуацию. Получив отпор, царь скифов мучительно высчитывал, что ему предпринять; начать повторную атаку или ударить по переправе, куда продолжали прибывать все новые и новые воины.

Рассматривая линию обороны противника, Садал быстро увидел, разрывы в стройной линии вражеского частокола, заполненные плетеными изгородями. Это сильно повышало шансы на успех при повторной атаке, поскольку эту защиту можно было легко преодолеть и сама изгородь, не так надежно защищала воинов противника, как частокол.

В пользу повторной атаки, говорил и тот факт, что все метательные орудия были нацелены исключительно на один участок обороны, и перенацеливание их занимало довольно много времени. Соблазн жестоко наказать людей уничтоживших его лучших воинов, взял вверх над рассудком и после недолгого колебания и, требовательно взмахнув рукой, Садал бросил свою потрепанную кавалерию в новую атаку.

Расчет скифского вождя оказался верен. Выбранный им для атаки участок обороны находился в стороне от зоны действия вражеских метательных машин и, судя по немногочисленным фигурам солдат мелькавших за плетеной изгородью, плохо охранялся. С гиканьем и посвистом, скифы устремились к новой точке прорыва, ведомые младшим сыном царя Папули.

В считанные минуты и без особых потерь, скифские всадники достигли лагерного рва и, перескочив через него, начали торопливо взбираться на вал, под стрелами и дротиками противника. Молодой царевич одним из первых бойцов, сумел невредимым подняться на крутой вал, чтобы тут же бросить своего горячего жеребца через изгородь, на врага.

Охваченный азартом атаки и боевым пылом, он ничего так и не успел понять, почему птицей перелетевший гнедой, вдруг рухнул на землю, неистово перебирая своими красивыми мощными ногами. Мастерство наездника, который повел на лошади почти всю свою жизнь, спасло Папулю от жалкой участи быть придавленным конскою тушею. В самый последний момент, он освободил ноги из легких кожаных стремян и соскочил с любимого коня прямо на деревянные доски покрывавших землю возле изгороди.

Сильная боль в правой ступне, заставила скифа немедленно совершить новый прыжок и очутиться возле македонских гоплитов с обнаженными мечами. Вид врага, моментально заставил Папулю позабыть про ноющую ногу, и броситься в атаку, азартно сжав в руке свой царский акинак.

Подобно смертоносному вихрю, он обрушился на македонских солдат, уверенно отбивая направленные на него удары мечей врага и молниеносно нанося в ответ свои. Он непрерывно двигался перед оторопевшими гоплитами противника, быстро перемещаясь от одного воина к другому, делая стремительные выпады и подсечки, проворно защищаясь мечом и щитом. Каждый свой удачный удар, от которого противник либо падал, либо получал ранение, молодой скиф приветствовал гортанным криком, и яростно плевался и шипел, когда враг наносил урон ему.

Неизвестно как долго бы еще продержался Папуля, к которому уже бежали другие скифы так же лишившихся коней, но удачно брошенный дротик царского пельтека, прервал его губительный для защитников танец. С силой брошенный противником дротик, по случайности попал в узкую щель между коваными доспехами и золоченым шлемом. Остриё метательного снаряда разорвала сонную артерию молодого воина и, простояв несколько секунд, но грузно рухнул к ногам вражеских воинов.

Так молодой царевич, на горьком опыте познал коварство врага, успешно применившего против степняков такое универсальное защитное средство от конных атак, как доски с гвоздями. Уже успевшее хорошо себя зарекомендовать, в сражениях против мятежного Антигона, они были взяты Эвменом в обязательном порядке, мудро предвидя их скорое применение.

Умело, распределив средства защиты, македонский стратег, как только обозначилось новое направление вражеской атаки, начал незамедлительно перебрасывать свои силы к плетеным изгородям, смело, оголяя некоторые участки своей обороны. Не имея возможности быстро перебросить против атакующего врага метательные машины, в помощь обороняющимся воинам, Эвмен послал специальный отряд вооруженный тяжелыми арбалетами. Оружие, которое было одинаково губительным как для пешего, так и для конного воина.

В результате этих своевременных действий, сопротивление скифам увеличивалось с каждой минутой, и враг был остановлен, но не отступил. Повторно не добившись успеха за счет быстрой атаки, и потеряв на досках и врытых в землю металлических кольях множество лошадей и воинов, скифы продолжали атаковать.

Едва только стало ясно, что лихим наскоком невозможно прорвать оборону противника, не желая отступать, скифские кавалеристы стали спешно сходить, с лошадей, чтобы схватиться с врагом в пешем строю. Расшвыряв, где только было можно коварные доски, а если этого нельзя было сделать то, идя прямо по телам своих павших товарищей или лошадей, скифские воины, под градом вражеских стрел и дротиков устремились на врага, страстно желая во, чтобы то ни стало одержать победу сегодня и сейчас же. Натиск их был столь яростен и силен, что гоплиты Эвмена были вынуждены отступить, позволив врагу, мелкими группами проникнуть в лагерь.

Невзирая на ощутимые потери, скифы неистово атаковали врага, твердо веря, что сегодня победа будет за ними. Подобно весенним ручейкам, которые, обтекая снежные сугробы, вставшие на их пути, упорно продолжают своё движение вперед, скифы норовили обойти железные ряды своих врагов и атаковать их с фланга и тыла.

Казалось, что ещё немного и победа будет степняками, но в это время, разрозненными отрядами, в лагерь стали возвращаться пехотинцы, ранее отправленные стратегом для охраны переправы. Несмотря на усталость от быстрого бега, они без всякой раскачки сразу вступали в бой, сводя на нет прежние успехи скифов.

С новой силой вспыхнула жестокая схватка, в которой никто не хотел уступать. Сраженные бойцы падали на землю, обильно поливая её своей кровью, стремясь перед смертью нанести врагу максимальный урон. На стороне степняков было численное преимущество и безудержный кураж смертного боя, эллинам же способствовало ограниченное пространство пригодное для атаки, которое не позволяющее врагу использовать свой численный перевес и использовать конницу.

Казалось, что схватка вот-вот достигнет своей точки накала и одна из сторон возьмет вверх, но минуты шли за минутами, а перелом в сражении не наступал. Любая из сторон могла одержать победу в этой схватке на валу. Это хорошо понимали и скифы и эллины, что заставляло их упорно продолжать бой несмотря ни на что.

За криком голосов и звоном оружия, мало кто из воинов обратил на гулкий топот лошадиных копыт, который стремительно приближался к лагерю со стороны переправы. Это Александр, быстро оценив всю ситуацию, бросил в атаку свою кавалерию, не дожидаясь окончания переправы катафрактов. Вместе с сорока восьми катафрактами, царь лично ринулся на скифов, чей предводитель ошибочно предполагал, что еще имеет некоторый запас времени.

Увлеченные атакой, воины Садала просмотрели подход новых сил противника и были захвачены в самом неблагополучном для себя моменте. Большая часть их спешилась и поэтому не смогла быстро вернуться в седло для отражения вражеского удара.

Выпущенный скифами рой стрел, не мог остановить македонскую кавалерию, которая, выстроившись "свиньёй" стремительно наваливалась на незащищенный фланг скифского войска, скученного перед лагерем Эвмена. Во главе наступающей кавалерии находился отряд катафрактов, которому была отведена роль мощного тарана. Дилмахи, конные стрелки и скифы Спарага должны были постараться, как можно надежнее прикрыть это маленькое ядро во главе с Александром.

Скифы успели только трижды выпустить свои стрелы по приближающейся коннице врага, и ни одна из этих стрел не попала в Александра. Заметив среди атакующих кавалеристов, скифские колпаки и опознавательные значки всадников Спарага, воины Садала обратили весь свой пыл именно на них, в пылу ненависти к ним, не распознав в отряде катафрактов главную для себя угрозу. Из всего войска, именно скифские всадники понесли главные потери в этом сражении.

Воспользовавшись столь грубой ошибкой скифских стрелков, катафракты смогли беспрепятственно сблизились с ними, чтобы потом, в считанные минуты, стремительно и бесповоротно развалить скифское войско на две неравные части и начать его избиение.

Царь Садал с честью встретил свою последнюю минуту. Поняв, что все потерянно, он не стал искать спасение бегством а, выкрикнув боевой клич, ринулся в самую гущу схватки. Отважно сражаясь с врагом, он убил трех катафрактов вместе с сотником Гегелохом, так же ранил в бедро самого гиппарха Герона. Скиф страстно желал сразиться с самим Александром, но Мойры сулили ему иной жребий. Дурную услугу скифскому царю сослужил его позолоченный шлем украшенный красным плюмажем. Именно он привлек внимание одного из македонских стрелков, вооруженного тяжелым арбалетом синов.

Верно, определив в Садале важного человека, он точно выстрелил по блестящему шлему и вылетевший из лагеря Эвмена тяжелый арбалетный болт снес скифскому царю голову, швырнув её под копыта дерущихся всадников. Как не искали её потом, так и не смогли найти, хотя Александр обещал щедрую награду тому, кто её найдет. Само тело Садала было опознано только по богатому поясу для ножен и сапогам, в один из которых была засунута царская булава, знак власти.

Застигнутое врасплох, скифское войско почти всё полегло на поле бани вместе со своим царем. Разгоряченные схваткой с защитниками лагеря, скифы не успели вовремя вернуться в седла, за что жестоко поплатились. Часть из них была убита македонскими солдатами при отступлении с вала, другие были затоптаны конями или сброшены в ров, и только небольшая часть воинов смогла встретить врага сидя на коне.

Общие потери двух сторон составляли пропорцию 1:3 в пользу армии Александра и было обусловлено не столько мастерством македонских солдат, сколько внезапностью атаки кавалерии и хорошо организованной обороной лагеря. Состоись эта битва в чистом поле, соотношение потерь могло быть иным.

Все немногочисленные пленники, которые были захвачены в этом сражении, были отданы Александром царевичу Спарагу, который, мстя за потери в рядах своего войска, приказал их немедленно умертвить во славу бога войны Папайя. Связанных скифов ставили на колени перед воткнутым в землю мечом и быстро перерезали горло, щедро окропляя кровью, землю перед жертвенным атрибутом.

Если солнце над Истром после победы Александра, только собиралось заходить, то на берегах Нила, оно уже скрылось за горизонт, погрузив новую столицу Египта в ночные сумраки.

Ярким огнем горели окна дворца правителя страны, рыжеволосой Антигоны, которая только, что получила письмо от своего мужа Нефтеха. С самого момента возвращения Александра и его спутников из далекого плавания, она так и не видела своего супруга. Только письма крепкой нитью связывали этих двух людей, все годы разлуки.

Присланное письмо было запечатано красной печатью с оттиском скарабея, что было тайным знаком Антигоне о важности полученного ею послания. Однако, если чей-то посторонний взор, случайно или преднамеренно проник бы внутрь и прочитал строки письма, ничего важного и тайного, он в них не нашел бы. Все тайные мысли, которые доверил этому свитку Нефтех, были начертаны на нем специальным раствором, делающий буквы невидимыми после его высыхания.

Сломав печать, Антигона неторопливо развернула свиток и осторожно поднесла к углям потухшей жаровни, чтобы прочесть истинное письмо мужа. Под воздействием тепла, скрытые символы моментально почернели, появившись на листе папируса. Тайное послание Нефтеха включало в себя всего одно слово, которое читалось как Эвридика. Кроме этого сбоку от имени бывшей царицы, а ныне главной жрицы оазиса Амона, красовался круг, украшенный двурогой луной.

Дрожь и трепет пробежали по пальцам правительницы, когда она осознала, что хотел ей сказать Нефтех, находясь за многие стадии от неё. Муж подтвердил, то, о чем она давно догадывалась и чего опасалась, с того самого момента, как нога македонского монарха ступили на землю Суз.

Бывшая царица стала слишком опасна для Нефтеха и его жены, и царский советник, настойчиво советовал убрать её, как можно скорее. Уж слишком много она могла рассказать Александру, очутившись хоть на минуту рядом со своим великим мужем. Тогда бы головы обоих супругов, непременно скатились с их плеч под мечом царского палача. Впрочем, в царском заплечном арсенале было множество иных способов лишения человека жизни.

Антигона не могла знать тех причин, которые побудили её мужа отправить ей это письмо, подводившее черту под жизнью Эвридики, но она была твердо убеждена в правоте его действий. Уж слишком большие были ставки в игре, которую вот уже который год, скрыто, вела эта супружеская пара.

Коротко вздохнув, правительница бросила папирус на горячие угли и внимательно наблюдала за тем, как он превратится в пепел. Приученная всей своей непростой жизнью к осторожности, она не хотела оставлять ни единого следа своей тайной жизни. Убедившись, что огонь полностью уничтожил послание её супруга, Антигона села в плетеное кресло и уставившись в темный проем окна своей спальни, стала думать, как быстрее претворить в жизнь послание мужа. Всё дело заключалось в том, что обозначенная царица Эвридика находилась в стенах храма Амона, который благодаря стараниям Антигоны превратился в специальную тюрьму для элитных лиц женского пола царствующего рода. Именно туда, в своё время была отправлена Олимпиада, а вслед за ней царица Эвридика и бунтарка Европа.

Находившийся посреди бескрайней пустыни оазис, был идеальным место для почетной ссылки знатных особ. Кроме того, статус верховной жрицы бога Амона, которому очень благоволил Александр, не позволял, и помыслить ничего дурного, связанного с принятием царственных особ этого почетного титула. В свое время Антигона хотела отправить туда и Клеопатру но, хорошенько подумав, отказалась от этой затеи. Наличие в стенах оазиса сразу двух высоких особ, было абсолютно несовместимо ровно, как и наличие в одной берлоге двух медведей.

Верховный жрец Херхорн хорошо грел руки на тайной жизни своего храма. За каждого царственного пленника, он ежемесячно получал значительную сумму в звонкой монете и был очень заинтересован в долгой жизни своих подопечных.

С помощью голубиной почты, дабы не вызывать подозрения в связи с оазисом, Антигоне предстояло вступить в торг, который бы убедил Херхорна отправить венценосную дочь по стопам её великой матери.

Глава IV. Судьба Ольвии.

Больше месяца прошло с того дня как ольвийские союзники, скифы царя Садала были разбиты в устье Истра. За это время войско великого Александра дошло до реки Тирас переправилось через него, приведя к покорности города Тира и Никоний, что расположенные вблизи его устья. Узнав о печальной судьбе степного воинства, наводившего ужас на прибрежные поселения, греческие полисы Тираса, поспешили выслать своих послов навстречу великому полководцу. Облаченные в белые одежды, покрыв голову зелеными венками, лучшие люди полисов смиренно стояли перед шатром великого царя в ожидании того момента, когда он их примет.

Пока они ожидали аудиенции монарха, к ним подошел скиф Акрос, близкий товарищ царевича Спарага, который сильно напугал посланников своей шуткой.

— Эй, Гамес! — воскликнул он, обращаясь к другому скифскому воину, вместе с ним пришедшему посмотреть на богато одетых парламентеров, — посмотри какое богатство стоит перед нами. Клянусь великой Таби, за их головы можно будет выручить целых два таланта золотом! Неси веревки, и если царь откажет им в своей милости, они наши.

Все это было сказано на скверном греческом языке, но парламентеры прекрасно поняли смысл сказанного Акросом и заволновались. Для скифов, торговля пленными людьми было вполне привычным и прибыльным делом. Поэтому когда полог царского шатра наконец-то распахнулись перед изнывающими от неизвестности послами, они с большим облегчением шагнули внутрь, спеша спрятаться от хищного взгляда степняков.

Царь был милостив с ними и довольствовался от жителей полисов признанием своей власти и получения провианта для своего войска. Оно вновь было разделено на две части; морскую и сухопутную, и двигалось вдоль побережья, постоянно поддерживая между собой связь с помощью огня и дыма.

Когда конница Александра миновала Никоний, в боевой стан македонцев прибыло посольство от скифского вождя Таксакиса, владыки местных земель. Каллипиды, как их называли греческие колонисты, в отличие от скифов Садала обитавших в междуречье Истра и Тираса, были более миролюбивыми племенами склонных больше к торговле, чем войне. Поэтому, когда степные гости оказались в царском лагере, им было продемонстрировано уважение, но без заискивания, степенная сдержанность, но без проявления гордыни.

Гости по достоинству оценили такой прием и остались, им довольны. Как и много лет назад, когда Александр впервые подступил к берегам Истра, между двумя сторонами был заключен мир о дружбе и мирной торговле. Царь сразу заявил, что идет наказывать ольвийцев за гибель своего стратега и не собирается претендовать ни на одну пядь скифских земель. Все, что ему было нужно, это свободный проход вдоль берега моря и ничего более.

Общаясь с послами Таксакиса, монарх не опустился до банальных угроз в стремлении получить желаемое, однако, постоянно демонстрируя каллипидам, что в случаи необходимости готов скрестить оружие с кем угодно.

Когда послов доставляли к шатру великого полководца, их специально провезли мимо шатров и палаток воинов Спарага, возле которых были выставлены колья с насаженными на них головами убитых воинов. Послы не подали вида но, судя по глазам и лицам, увиденное ими зрелище потрясло их. Ведь многих из убитых, чьи головы украшали шесты, были хорошо известны им.

Скрытый шантаж вполне удался, и по прошествию двух дней к Александру явился сам Таксакис, с которым и был заключен почетный, вечный мир. Скифский вождь с большим почетом принял договорную грамоту из телячьей шкуры, обильно украшенную золотыми нитями и скрепленную печать с золотым царским орлом.

В знак мира и дружбы, Александру был подарен конь скифской породы, а в ответ царь одарил вождя каллипидов золоченым фракийским оружием, что вызвало неподдельную радость в глазах Таксакиса. Скифский вождь покидал лагерь македонского царя в очень приподнятом настроении. Его статус вождя был полностью подтвержден могучим победителем Садала, без малейших дипломатических потерь.

Лакротид, архонт Ольвии внимательно разглядывал со стен мятежного города дорогу, по которой скоро должно было показаться вражеское войско. О его приближении успел просигналить дымом один из сторожевых постов, которые вот уже месяц, по приказанию архонта были вынесены далеко за пределы города, с целью не допустить внезапного нападения врага.

Никто из караульного поста, запалившего тревожный огонь, не прибыл к воротам города после подачи сигнала. Напрасно городская стража ждала своих воинов, до последнего момента держа открытой одну из потайных калиток в городской стене.

— Они честно исполнили свой долг перед городом — произнес Лакротид, когда начальник стражи, толстый Эврисфей доложил архонту печальную весть — прикажи усилить посты и выведи на стены лучников. Возможно, македонец решит атаковать Ольвию схода, приступом. Это очень в его манере брать города.

Эврисфей спешно ушел, и архонт вновь остался на главной смотровой башне наблюдать за зеленым горизонтом. Вот уже восемнадцать лет, как Лакротид верой и правдой служит своему городу на самых разных высоких постах Ольвии, а последние семь лет, бессменно исполняет обязанности архонта. И пусть это не он, почти двадцать лет назад, отдавал приказ о посылке тайного посольства к скифам против Зопириона, архонт прекрасно понимал, что царь царей Александр покарает его, как и всех остальных жителей города, за кровь своих солдат, пролитую ради свободы Ольвии.

В том, что македонец так и не иначе, Лакротид не сомневался ни одной минуты. Судьба скифов, а так же демонстративная казнь посольства города, направленного Ольвией во вражеский стан, не оставляли ни единого сомнения в душе архонта.

Стоя на смотровой башне, ольвиец прекрасно осознавал, что ни высокие стены города, ни глубокий ров, широкой лентой опоясывающий Ольвию на всем её протяжении, не смогут защитить город от врага, при длительной осаде. У македонцев была слишком хорошо развита осадная техника и судьба Галикарнаса, Тира, Газы, Карфагена и прочего множества городов, покоренных Александром, была хорошо известна архонту.

— Месяц, два, ну от силы три месяца и Ольвия падет к ногам всесильного царя, как падает под своей тяжестью переспелый плод с ветки дерева, к ногам человека, — думал Лакротид, переживая за судьбу родного города. — Единственный способ переиграть Александра, это ведение активной контригры, в которую входило нанесение по войску врага одновременного удара с фронта и тыла, в самый неожиданный для него момент.

— Да, неожиданный момент, к которому сын Зевса будет не готов опробовать на себе острие наших клинков и стрел наших союзников. Изнеженный азиатской роскошью и успокоенный славою своих былых побед, Александр будет слаб. Вот тогда мы, и узнаем, как сильно любят его вещие Мойры — торжественно прошептал архонт.

Шум быстрых шагов отвлек Лакротида от его важных дум. Это другие члены ареопага торопливо поднимались в смотровую башню, чтобы обсудить с архонтом тревожную новость.

— Враг приближается, архонт — писклявым дискантом проговорил Мирсил, который все время пребывания Лакротида у власти, тайно интриговал против него в совете, метя на его место. Архонт прекрасно знал об этом, но деньги и связи, которыми обладал этот гадкий человек, не позволяли Лакротиду разделаться с ним.

— Да, Мирсил. Македонец скоро появиться на горизонте, и ты сможешь лично лицезреть его непобедимое войско — холодно произнес архонт, не удостоив интригана взгляда.

— И что ты намериваешься сделать?! — испугано спросил Мирсил — ты собираешься сражаться с врагом.

— С ним бесполезно сражаться дорогой мой Мирсил — менторским голосом ответил архонт. — Как бы, не многочисленно было бы наше городское войско, и как бы ,не храбры были бы наши гоплиты, македонская фаланга с катафрактами неизбежно разгромит их в любом сражении.

— Значит, нам предстоит сесть в осаду? — вступил в разговор Троил, другой член ареопага. К нему Лакротид так же не очень лестно относился, как и к Мирсилу, хотя прямых столкновений с главой гильдии купцов у архонта не было. Почтенный и благообразный Троил, мог с чистой совестью предать и продать кого угодно, если это ему было выгодным.

— Конечно, можно сесть в осаду в надежде на крепость стен и меткость наших стрел, но не более чем, на два месяца, после этого Ольвия падет.

— Что же тогда нам делать?! Послать новое посольство или сдаться на милость победителей?! — бесился Мирсил, чем доставлял скрытую радость архонту.

— И то и другое бесполезно — холодно рубил Лакротид — послов он посадит на колья или распнет на крестах, как в прошлый раз. А город наш вместе со всеми его жителями, Александр обрек на уничтожение.

— Так что же ты собираешься делать!? — взвизгнул Мирсил, и в смотровой башне Ольвии повисла тишина. Архонт мстительно молчал, наслаждаясь мигом своего торжества и полным бессилием своего старого завистника. От страха и осознания собственного бессилия, Мирсил то краснел, то бледнел, покрываясь липкой испариной.

— Действительно, что ты собираешься предпринять архонт? — спросил Троил, прерывая минуту славы Лакротида.

— Я не собираюсь. Я уже сделал — с достоинством произнес Лакротид, вновь вернувшись к созерцанию горизонта.

— Ну, и? — не выдержал Троил.

— Прошлой ночью я послал гонцов к царским скифам за помощью. От имени города я посулил им двести талантов золота, если они придут на защиту Ольвии в течение двух недель с момента прибытия гонцов.

— Двести талантов, о боги!!! Да как ты смел, сулить этим варварам такую сумму!!! — взорвался с новой силой, притихший было Мирсил — да кто уполномочивал тебя на этот шаг, нечестивец!

Лакротид резко обернулся и, вперив в Мирсила яростный взгляд, сделал в его сторону один энергичный шаг. От неожиданности и страха, член ареопага Ольвии, поперхнулся своими гневными тирадами на полуслове и мгновенно отпрянул от пышущего злобой архонта.

-Ты благородный Мирсил явно предпочитаешь, чтобы казна города и прочие сокровища Ольвии достались македонцам!? Или погоня за выгодой и барышом помутило твой рассудок!? Я уже ясно сказал тебе, что город не в состоянии в одиночку справиться с Александром! Неужели ты этого до сих пор не понял! Нам нужны любые союзники, и я предпочитаю вновь заплатить золото скифам, нежели отдать его врагу!

— Но двести талантов золотом!! Как можно сулить такие деньги без одобрения ареопагом — упрямо не соглашался Мирсил юркнув за спину Троила.

— Уймись Мирсил! — прикрикнул торговец, а затем осторожно спросил архонта — ты действительно собираешься им платить такие деньги?

— Я щедро посулил им двести талантов в надежде на их жадность Троил. Никто и никогда не платил кочевникам такой суммы, и их вождь Теродам это знает. Поэтому я думаю, он не будет долго колебаться и приведет под стены Ольвии своих воинов, благо идти им не особенно далеко.

— Но почему ты не послал гонцов в Тавриду? В Неаполь, к царю Орику? Их мечи явно обошлись бы нам гораздо дешевле, чем услуги Теродама — встрял с вопросом Мирсил.

— Тебе же сказали уняться и слушать других! — рявкнул архонт и Мирсил проворно юркнул обратно за спину Троила.

— У Орика нет такого количества воинов как у Теродама. Влекомый блеском золота, он обязательно приведет с собой своих союзников будинов. Чем больше будет варваров, тем лучше для дела. Как только они придут с берегов Борисфена, мы вместе ударим по Александру и зажмем его с двух сторон.

К этому времени, они будут полностью заняты осадой, и мало помышлять об охране своего тыла. Главный удар нанесут варвары, мы только свяжем македонцев своей вылазкой в нужный момент и не дадим развернуть их знаменитую фалангу.

— Значит, наши силы понесут минимальные потери, а весь урон ляжет на плечи кочевников — быстро подытожил Троил и архонт кивнул головой.

— Если скифов падёт очень много, то и платить им можно будет меньше — развил свою мысль торговец.

— Или совсем не платить, в зависимости от потерь. Теродам не сможет взять город, а долго оставаться возле Ольвии ему не позволит Таксакис, ведь это его земли. А если между ними возникнет война, так это будет нам только на руку.

— Ты гений архонт! — воскликнул Троил.

— Я это знаю — скромно ответил Лакротид, скрестив руки на груди и повернувшись в сторону поля.

— А может нам стоит поискать союзников в другой стороне — напомнил о своем существовании Мирсил. — Может, следует обратиться к ареопагу Херсонесу или Боспору и нанять их воинов?

— Боспор и Херсонес никогда не были нам друзьями. Мы всегда были для них только богатыми конкурентами. Думаю сейчас, многие из них потирают руки и хлопают в ладоши при виде нашего положения.

Нет, от них мы не дождемся ни одного гоплита или лучника. Если ты, боишься за свою жизнь, то можешь сложить с себя звание члена ареопага города и по морю отбыть в Херсонес или Боспор. А может в Танаис или к гипербореям. Выбор за тобой, ведь у нас демократия — язвительно бросил архонт.

— Чтобы я снял с себя звание члена ареопага?! Не дождешься! — гневно выпалил Мирсил. Он еще что-то хотел добавить, но вовремя осознал что, вступив в словесную перепалку с Лакротидом, окончательно потеряет своё лицо, в присутствии другого члена ареопага.

— А если македонец вступит в сговор с царскими скифами и они объединяться против нас? — спросил Троил, быстро просчитывая все возможные варианты — что тогда?

— Это вряд ли. Александру они совершенно не нужны ни как союзники, ни как друзья. А делиться своей добычей, со скифами, на это царь никогда не пойдет. Уж слишком мелки они перед всем его величием. Нет, этот союз невозможен по своей природе.

Разговор властителей города нарушил гонец, прибежавший из порта от наварха Леонтикса.

Со стороны моря к городу подошли военные корабли под флагом Александра. Они не приближаются к порту, предпочитая курсировать на расстоянии двух пролетов стрелы, — доложил запыхавшийся гонец.

— Бедный Мирсил. Теперь ты не сможешь воспользоваться правом выбора — сочувственно хмыкнул архонт, а затем скомандовал гонцу — передай, Леониду чтобы внимательно наблюдал за маневрами триер противника. Я не исключаю возможности морского штурма.

Александр появился у стен Ольвии только ближе к вечеру. Вначале на горизонте стали заметные клубы пыли от идущей к городу пехоты, которые роились и становились гуще по мере приближения вражеского войска к Ольвии. По бокам от пехотинцев двигалась многочисленная конница, о силе и мощи которой Лакротиду было много известно. С опаской и ненавистью глядел он на главную ударную силу противника, подарившей Александру столько славных побед.

Зоркий глаз архонта Ольвии несколько раз смог разглядеть среди всадников, красный плащ македонского царя, который был своеобразным указателем как для своих, так и для чужих воинов. Если бы на вооружении городской стражи были бы дальнобойные скорпионы, архонт не раздумывая ни секунды, отдал приказ открыть огонь по красному плащу, но к огромному разочарованию Александр был недосягаем.

Противник не беспокоил ольвийцев ровно три дня. Со стен города было хорошо видно, как воины Александра, разбив походный лагерь, энергично занимались обустройством, постоянно что-то сооружая. Все противостояние двух сторон, заключалось в перестрелке ольвийцев со скифскими конными лучниками, чьи разъезды уже в первый день появления Александра, взяли город в плотное кольцо блокады.

Стоя на смотровой башне, с видом человека знающего нечто большее, чем все остальные и у которого дела идут, именно так как он и предполагал, Лакротид старался внушить ольвийцам уверенность в благополучном исходе дела. Но это было только внешнее спокойствие, тогда как в глубине души архонта скреблись кошки. Не будучи военным человеком, до мозга костей, но много повидавший в жизни, Лакротид явственно чувствовал, что враг замышляет какую-то пакость, смысл которой постичь он не в состоянии. Стремясь упредить врага, архонт увеличивал дозорную стражу и приказал держать в постоянной готовности огонь под котлами со смолой и водой и с нетерпением ждал ответного хода Александра.

Это случилось ночью, третьих суток осады, когда истомившегося ожидание архонта, поднял с походной постели крик стражи: — Македонцы заваливают ров!!!

Действительно, под покровом ночи, воины Александра торопливо забрасывали глубокий ров, прямо напротив главных ворот. Одновременно с этим на защитников стен обрушился град стрел и каменьев, выпущенных из баллист и катапульт, придвинутых Александром к стенам города. Их было немного, но постоянно падающие с неба смертоносные гостинцы сильно затрудняли воинам Лакротида вести прицельную стрельбу по противнику заваливающего ров, всякой всячиной.

Македонцы закончили свою работу поздно утром, но к удивлению осажденных штурма не последовало.

— Что вам не ясно!? — гневно Лакротид членам ареопага сбившихся вокруг него, на смотровой башне — Александр собирается начать штурм Ольвии, через ёё главные ворота. Именно для этого он завалил ров на небольшом промежутке. Но не стоит бояться, штурм начнется не скоро.

— Ты в этом уверен? — с опаской спросил архонта Мирсил, и все члены ареопага с надеждой ждали ответа Лакротида.

— Вполне. Посмотрите на ширину завала. Здесь едва можно будет установить таран с прикрытием для разбивания ворот, не говоря уже об осадной башне. Её уже точно никак нельзя будет подвести к воротам или стенам рядом с ними. Нет, македонцу предстоит ещё очень много работы для проведения штурма, а к этому времени я думаю, подойдут скифы.

Все старейшины города немедленно устремили свои взоры на заваленный ров и убедились в полной правоте архонта.

— А если воины Александра воспользуются ручными таранами или штурмовыми лестницами? — не сдавался Мирсил.

— Страх перед врагом видно сильно помутил твой разум уважаемый Мирсил — насмешливо отвечал архонт.

— Ворота города сделаны из дуба, вымоченного в специальном растворе, и окованы железом. Пробить такое дерево ручным тараном очень трудное и долгое занятие. Даже под прикрытием баллист и катапульт, Александр потеряет половину армии, прежде чем сумеет пробить наши ворота. Что касается лестниц, то на таком узком участке атаки, можно отразить нападение самого Геракла; так не выгодно положение штурмующего и непреодолимо обороняющихся.

— Твои слова да Зевсу в уши! — хмуро бросил пристыженный Мирсил и ринулся прочь из башни, сопровождаемый насмешливыми взглядами членов ареопага.

— Я рад, что в такое тяжелое время для Ольвии, пост архонта занимаешь именно ты Лакротид — сказал Троил и все стоявшие рядом старейшины подержали его слова.

Триумф архонта над своим старым врагом продлился ровно одни сутки, к исходу которых всем стало ясно, как жестоко ошибся Лакротид в своих оценках силы и умения Александра. Выставив напротив городских ворот две большие катапульты, македонцы начали их обстрел огненными горшками.

Используя возможность катапульты вести настильный обстрел, царские механики за короткое время буквально залили створки ворот адской смесью, которая немедленно приступила к пожиранию дубовых створок, на чью особую стойкость так надеялся архонт.

С ужасом наблюдала стража, как огонь расползается по всей поверхности главных ворот, легко плавя полоски железа и уничтожая дерево. Напрасно многие ольвийцы пытались самоотверженно сбить пламя, опрокинув вниз чаны с водой. Многие из них становились жертвами македонских лучников, а та вода, что попала на огонь, к ужасу и удивлению воинов совершенно не тушила его, а лишь способствовала его большему распространению по обреченным воротам.

Македонцы внимательно наблюдали за деянием своих рук, не забывая время от времени, выстреливать из катапульт новые огненные снаряды, не давая огню потерять свою силу.

Прошло чуть менее часа с начала обстрела, а главные ворота уже были полностью объяты пламенем и громко трещали, хороня в сердцах защитников последнюю надежду.

Лакротид уже давно понял ошибочность своих прежних расчетов и лихорадочно искал спасительный выход из этого смертельного противостояния с македонской осадной техникой, о которой много говорили, но мало кто мог похвастаться, что видел её в действии.

От идеи возведения напротив ворот новой стены, что обычно применяли осажденные при угрозе прорыва противником внешних стен, очень быстро пришлось отказаться. Осадные механики Александра видно хорошо знали свою работу, поскольку едва только горожане по приказу архонта начали возводить стену, как они были обстреляны из баллист огненными снарядами.

Большинство горшков с зажигательной смесью упало на зубцы и гребень стен, поразив при этом несколько защитников Ольвии и основательно залив жидким огнем камни внутренней кладки, ступени лестниц ведущих наверх, а так же каменные плиты мостовой возле главных ворот.

К огромному ужасу воинов и горожан, камни под воздействием ужасного огня начали трескаться, лопаться и крошиться, но самое ужасное было в другом. Известь, используемая строителями в растворе, цементирующем камни стен, неожиданно стала гореть, выделяя едкий удушливый дым, который под угрозой отравления, заставил ольвийцев искать спасение вдали от ворот.

Архонт яростно кусал губы от осознания, что у него остаётся только один шанс, встретить врага на улицах города и попытаться выиграть хотя бы один день жизни для Ольвии. Гнев и злоба душили его от осознания своего бессилия перед силой войска Александра, который воюет совершенно не так, как того ожидал Лакротид.

В этот трагический момент к архонту сквозь толпу воинов прорвался Мирсил, пользуясь статусом старейшины.

— Где она твоя хвалена оборона!!? — гневно выкрикнул он Лакротиду с налившимся от крови лицом. — Где твои спасители скифы, которым ты посулил сто талантов!!? Где...

Что хотел спросить Мирсил у архонта, так и осталось тайной, поскольку тот прервал его гневную речь резким ударом кулака, отбросивший незадачливого обвинителя на воинов, стоявших за его спиной. Лакротид вложил в удар всю ненависть и злость которую он питал к Александру и ему сразу полегчало на душе.

— Унесите это паникера домой! — грозно приказал он войнам, подхватившим, потерявшего от удара сознание Мирсила — а не то я его пришибу ненароком.

— Македонцы строятся! — донесся с наблюдательной башни голос дозорного, и все разом позабыв о Мирсиле, сжимая оружие, бросились поближе к воротам.

Александр действительно подвел к стенам города свои вооруженные отряды, но от активных действий по штурму стен Ольвии воздерживался, ожидая, когда горящие ворота рухнут к его ногам. Что бы ускорить этот момент, царские механики вновь задействовали катапульту, заменив, на этот раз огненные заряды тяжелыми камнями.

Мерно застучали метательные снаряды по горящему дереву и вскоре, одна из створок ворот рухнула от удара камня, открыв тем самым вражеским солдатам путь внутрь города. Зазвучали трубы и македонские воины, под прикрытием лучников ринулись на штурм города рискнувшего когда-то противостоять потрясателю Вселенной.

Словно огромные металлические змеи, вползали отряды македонцев внутрь обреченного города, невзирая на летящий, на них со стен Ольвии огонь, камни и стрелы. Ничто в мире не могло остановить этот яростно ревущий людской поток, бросившийся в смертельно опасный бой по приказу великого царя Александра. Македонцы и греки, фракийцы и галлы, персы и скифы, все устремились вперед, желая первыми ворваться в Ольвию и заслужить милость своего любимого монарха.

Уже к вечеру Ольвия пала. Ещё корабли Александра не могли войти в гавань порта из-за сопротивления береговой стражи, так и не убравшей защитные цепи перед ними. Ещё в некоторых городских кварталах возникали спорадические схватки между уцелевшими защитниками города и воинами Эвмена грабивших Ольвию и насиловавших её жителей. Но уже была занята базарная площадь и взяты штурмом и разрушены здания ареопага и арсенала, где принял свой последний бой архонт Лакротид с остатками гарнизона.

Забаррикадировавший входную дверь арсенала, и судорожно глотая воздух пополам с клубами удушливого дыма от горящей крыши, Лакротид напрасно надеялся услышать весть о появлении в тылу у противника орд скифов. Он так и умер, задохнувшись от гари со слабой надеждой, что все в самый последний момент может измениться. Всё было напрасно, царь Теродам так и не появился под стенами Ольвии со своими конниками. Однако старания ольвийского архонта были не напрасны.

Скифы появились вблизи разграбленной Ольвии ровно через три дня от момента её падения. Их было около двух тысяч и больше половины из них, имели тяжелые доспехи. Маленькие металлические бляшки были искусно нашиты на кожаную подкладку и покрывали защитным слоем не только грудь и спину всадника, но даже и его кожаные брюки. Ударь эта конная сила в спину македонцам во время штурма, и тогда было бы очень трудно предсказать исход, несмотря на всё воинское искусство солдат Александра. Сам царь, произнес эти слова вслух, внимательно разглядывая кавалеристов появившихся под стенами Ольвии с того берега Гипаниса.

Почти каждый воин имел шлем, который был сделан либо местным умельцем и имел круглую форму, либо куплен у греков и, как правило, с беотийским гребнем. Щиты у царских скифов были деревянными, но укрепленные металлическими пластинами, что позволяло выдержать удар вражеского копья или меча. Все всадники были вооружены копьями и дротиками, которыми они забрасывали врага, находясь на средней дистанции боя, чтобы затем, в ближнем бою поразить противника мечом или боевым топором, в зависимости от ситуации или предпочтения самого всадника.

Металлические наплечники надежно защищали скифских воинов от ударов вражеских мечей, а так же палиц или двубортных секир, которым скифы часто отдавали предпочтение в ближнем бою. Кроме этого у каждого из всадников имелся традиционный лук и полный стрел колчан.

Благосостояние того или иного воина можно было безошибочно определить по его доспехам. У многих из всадников металлические пластины были позолочены, ровно, как и наборные пояса, на которых весели короткие мечи акинаки. Некоторые из скифов, имели на ногах греческие поножи, которые прикреплялись прямо на кожаные штаны, что придавало им несколько комичный вид, но имело очень большую пользу в бою.

Скифских вождей можно было узнать по золотым браслетам на руках, а так же по массивным золотым гривнам и металлически ожерельям, которые украшали их грудь или шею. Кроме этого их деревянные щиты, покрытые кожей и металлической окантовкой по бокам, украшали золотые олени или пантеры, укрепленные мастерами оружейниками прямо в центре.

Самого царя Теродама отличало от его вождей только широкий кожаный шеврон на груди, выкрашенный в красный цвет и покрытый золотой фольгой. На голове властителя скифов не было шлема, и лоб его украшала широкая кожаная лента, богато украшенная изображением оленей, пантер и прочих степных животных.

Подойдя к македонскому лагерю на полтора пролета стрелы, они внимательно разглядывали чужестранцев, которые лишили их возможности заработать сто талантов золотом.

Видя разрушенные ворота Ольвии, её закопченные каменные стены, скифский вождь не рискнул атаковать лагерь Александра с ходу и тем самым совершил роковую ошибку. Уже через тридцать минут, после появления кавалерии противника, македонское войско уже было полностью готово к бою, хищно ощетинившись стройными рядами копий и щитов, надежно прикрытое по бокам своей кавалерией.

Слишком поздно понял Теродам свою ошибку, но упущенной возможности было не вернуть и после небольшого совещания, скифы направили к Александру для переговоров, царского сына, молодого Орика.

Выказывая македонцам своё полное превосходство, скифские парламентеры чинно приблизились к воротам лагеря и на хорошем греческом языке, потребовали себе переговорщиков.

— Я Орик, уста своего отца Теродама, великого вождя скифов, хочу видеть вашего вождя, чтобы получить от него ответы на вопросы моего отца — выкрикнул скиф гордо подбоченясь в седле, демонстрируя стоявшим в воротах македонцам свой богатый золотом доспех.

Александр, находившийся в передних рядах своего войска, немедленно выехал вперед и, подняв вверх правую руку, произнес.

— Я, Александр, царь македонский и всей Ойкумены, слушаю тебя Орик, сын царя Теродама.

Услышав, что чужестранец отказывает его отцу в титуле великого царя, гневно блеснул глазами, но не стал вступать в словесную перепалку.

— Великий царь скифов, извещает тебя царь Александр, что архонт Ольвии Лакротид обещал ему сто талантов золотом, если тот приведет всё войско скифов к стенам города. Войско прибыло и хочет получить свои деньги.

Слова царевич Орика вызвали легкую усмешку на губах Александра. Все степняки с кем ему приходилось ранее общаться, занимались элементарным вымогательством. Показывая не извлеченный из ножен меч, они неизменно предлагали купить его спокойствие, придавая своему шантажу различную словесную форму в зависимости от обстоятельств.

Сейчас, слушая задиристые слова Орика, царь решал для себя непростую задачу. С одной стороны, он был готов заключить мир со скифами Теродама, чтобы иметь спокойный тыл во время пешего похода в Таврию. Ради этого, он был готов поделиться своей боевой добычей в разумных пределах, не ущемляя при этом долю простых солдат и командиров. Но с другой стороны, зная от Нефтеха и скифского царя Таксакиса, что царство Теродама переживает не лучшие свои времена, не собирался особо миндальничать со степными попрошайками.

— Может мои слова, несколько разочаруют царя Теродама, но архонт Лакротид мертв, и не сможет выполнить своего обещания по выплате золота. Если царю будет угодно, я охотно отдам ему голову этого человека, как ту малую плату, на которую он способен в своем нынешнем состоянии.

Гнев и ярость, промелькнули по красивому смуглому лицу царевича, и он не собирался скрывать свои эмоции.

— Ты видно плохо понял царь Александр, слова моего отца. Он привел своих всадников к стенам Ольвии согласно просьбе грека и ему все равно, кто заплатит скифам сто талантов золотом. А голова Лакротида не стоит таких денег, к тому же уже порядком протухшая.

Скифы царского конвоя позволили себе улыбнуться шутке Орика, не обронив при этом ни единого слова.

— Я готов заключить с царем скифов договор о мире и дружбе, как я заключил его с царем Таксакисом и другими правителями племен живущих по эту сторону Истра. И в знак уважения и признательности, я готов послать царю Теродаму богатые подарки, аналогичные тем, что были посланы другим правителям.

— Мой отец Теродам, повелитель могучих царских скифов, от стрел и клинков которых позорно бежал перс Дарий. И ему не нужны твои подарки царь Александр, как прочим правителям. Он уже сказал свое слово и не намерен его менять. Сто талантов золотом — громко и жестко выкрикнул Орик, властно поигрывая золоченой плеткой.

Дерзкие слова посла всколыхнули гнев в сердце великого полководца. Уже много лет с ним никто не позволял себе так говорить. Александра очень подмывало отдать приказ поднять дерзкого мальчишку на копья, но эллинское воспитание Аристотеля, не позволили царю отдать этот приказ в отношении посла.

Уже приняв для себя окончательное решение, македонский монарх все же продолжил переговоры с молодым скифом.

— Сто талантов золотом, это слишком большая цена даже для царя Теродама. Никто из скифских правителей не получал таких денег, за то, что он не сделал.

— Это цена того, что он может сделать! — пригрозил Орик, — посмотри как огромно наше войско.

— Войско скифов действительно велико, но я, повелитель Ойкумены привык брать и даровать, а никак не платить. Если царю Теродаму не угоден мир и дружба со мной, это его выбор, но я хотел бы услышать последнее слово от него самого, а не от его говорящих уст.

Кровь гнева прихлынула к лицу царевича, он очень хотел ответить македонцу дерзкими словами, но отправлявший его послом Теродам, зная вспыльчивый характер Орика, сильно ограничил волю своего сына и тот не посмел перечить воле отца. Поборов приступ гнева, стараясь быть как можно спокойнее, Орик произнес

— Я передам царю Теродаму твоё желание царь Александр. Скоро, совсем скоро, ты услышишь его ответ.

Был ли это явный вызов македонскому правителю или что иное, никто не успел понять, поскольку из-за спины Александра, неожиданно выехал царевич Спараг, на шеи коня которого красовалась целая гирлянда отрубленных кистей воинов противника.

Орик моментально узнал в Спараге, кавказского скифа, от чего волосы на его загривке буквально приподнялись. Неистово сверля Спарага яростным взглядом, сын Теродама выкинул вперед руку и выкрикнул, обращаясь к Александру.

— Отдай мне этого человека! Он мой раб по своему рождению!!!

Ни один мускул не дрогнул на лице Спарага, презрительно глядя в лицо скифского царевича, он крикнул Орику как равный равному человеку.

— Никто не смеет ничего требовать от великого царя, даже ты сколот!

— Как ты смеешь пес открывать свой грязный рот в присутствии своего хозяина! На колени!!! — неистовал Орик, но в ответ получал только презрительные ухмылку Спарага. Не помня себя от гнева, царевич схватил приторенный к седлу боевой топор и без размаха с силой метнул его в ненавистное лицо. Подобно золотой молнии сверкнуло на солнце скифское оружие, но Спараг был начеку и вовремя успел прикрыться металлическим щитом. Острый наконечник топора, гулко ударив по железной пластине смог, пробить её, прочно завяз в дубовых досках, не причинив Спарагу особого вреда.

Отбросив на землю поврежденную защиту, царевич сам перешел в атаку и, схватив лежащий поперек седла коротки арбалет, разрядил его в сторону обидчика. Сын Теродама продемонстрировал не менее искусную сноровку, чем его противник, быстро прикрывшись щитом, но арбалетный болт разнес его в щепки и, пробив царский доспех, засел в груди Орика.

Увидев, что царевич зашатался и его доспех окрасился кровью, старый царский телохранитель Фидал перешел к решительным действиям. Метнув в обидчика тяжелое копьё, он одновременно ухватил под уздцы жеребца царевича и стремительно поскакал прочь, от македонского лагеря.

Спараг вновь удачно увернулся от летящей в него смерти, припав к гриве своего коня, и копье Фидала просвистело над ним, найдя свою жертву среди фракийцев, стоявших рядом со скифом.

— Не стрелять! — крикнул Александр и вскинутые вверх луки, покорно опустились вниз, позволив скифам беспрепятственно достигнуть рядов своего войска.

Долгое время скифы и воины Александра стояли друг против друга, готовые броситься в бой, но команды идти в атаку не последовало. Теродам, оценив силу врага, отвел своих всадников подальше и начал совещаться с другими вождями. Так прошел час, полный тревог и напряжения, после чего к Александру поскакал одинокий всадник.

Он смело подъехал к самому македонскому царю, и ничуть не страшась направленных в его сторону луков и копий, обратился к Александру.

— Царь скифов Теродам требует от тебя царь Александр, голову своего раба посмевшего поднять руку на его сына.

— Это всё? — холодно молвил царь, глядя в косматое лицо скифа.

— Не знаю — честно признался тот — но без неё, мой господин не будет вести с тобой никаких переговоров, царь Александр.

— Передай своему царю, что я никогда не торговал головами своих боевых товарищей — сказал Александр.

— Это твое последнее слово? — с нажимом произнес скиф, и царь утвердительно кивнул головой.

— Да последнее.

— Тогда до встречи на том берегу реки! — грозно выкрикнул парламентер, и проворно развернув свою лошадь, стремительно поскакал к Теродаму с вестью о войне.

Глава V. Покорение Великой Скифии.

— Скажи Нефтех, что ты знаешь о царских скифах? Об их обычаях, традициях, а так же о военном деле?— спросил Александр своего бритоголового советника, озирая бескрайни пространства южной степи. Сидя в прохладной тени своего шатра, разбитого слугами во время очередного привала македонского войска. Шел уже пятый день пути, после того как за спиной царских солдат остался полноводный Борисфен, и войско великого полководца двигалось по направлению к Тавриде.

Успешно преодолев последнюю водную преграду на своем пути с помощью кораблей, царь отпустил большую часть своего флота, оставив в своем распоряжении несколько боевых триер. Им было приказано идти вдоль морского побережья и постоянно поддерживать связь, с помощью сигналов с дозорными всадниками, которые были специально выделенные царем для этой цели.

— Увы, государь. Я вряд ли я смогу сказать о скифах царя Теродама большего, чем сказал о них господин Геродот в своих описательных книгах по истории — честно признался египтянин. — Известно, что они считаются самыми главными из всех трех скифских союзов, сложившихся ещё со времен великого Геракла. Ранее, власти этого союза подчинялись земли от берегов Гипаниса до самого Танаиса, в то время как другие племенные союзы владели только степями Тавриды и землями от Гипаниса до берегов Истра. Именно с царскими скифами воевал персидский царь Дарий и потерпел своё знаменитое поражение. Но вот уже много лет, со стороны Танаиса, их активно теснят новые племена, с которыми находятся в родстве кавказские скифы царевича Спарага.

— Мне это тоже известно Нефтех, ровно, как и уловки к которым прибегло воинство Теродама. — хмуро бросил монарх. Скифы вот уже четвертый раз донимали македонское войско постоянными наскоками своей легкой кавалерией. Большое дело в отражении их внезапных атак сыграла македонская конница и в особенности скифы Спарага. Исповедуя одну и туже тактику, что и воины Теродама, они легче других конных соединений отражали наскоки кавалерии противника, которая после короткой свалки, стремительно отступала, явно заманивая македонцев в глубь степи.

Александру, была прекрасно знакома эта уловка степняков, и он отдал приказ, строжайшим образом запрещавший кавалерии далеко отрываться от основных сил. Конечно, очень чесались руки вступить в бой с кавалерией противника, но всю инициативу связывала пехота Эвмена, которая вместе с обозами располагалась в центре походной колонны, со всех сторон прикрытая конницей.

— Нам ещё предстоит не менее двенадцати дней пути до перешейка Тавриды, а эти дикари разоряют все на нашем пути, оставляя после себя только голую землю — недовольно сказал Александр, получивший недавно донесение о том, что все питьевые источники забиты трупами павших животных и совершенно не пригодны для питья.

— Ты был прав, когда требовал взять максимальный запас воду на берегу Борисфена. Благодаря этому мы пока еще не испытываем острой нужды в питьевой воде, как и корме для животных

— Теродам полностью повторяет главную тактику своих предков одержавших таким образом победу над Дарием. Быстрые изматывающие наскоки и создание максимум трудностей с фуражом и провиантом — невозмутимо ответил Нефтех.

— Думаю, что водных запасов нам хватит, чтобы достичь перешейка, но ведь главное не в этом.

— Да воды нам должно хватить, однако главное дело не в этом — грустно констатировал царь. — Как ты, верно, заметил Теродам, упорно держится тактики мелких стычек, отказываясь от генерального сражения. Отступая на восток и выдерживая интервал, расстоянием в один день между нами, Теродам остается для меня постоянной угрозой. И мне совсем не улыбается Нефтех, возможность оказаться зажатым на перешейке, ведущем в Таврию, с одной стороны воинами Теродама, а с другой всадниками властителем таврических степей царем Панасогора. Против такого количества конных воинов мне будет очень трудно выстоять. В этой тревожной правде, я признаюсь тебе с болью в сердце.

— Союз двух оставшихся в живых скифских царей это конечно большая сила, даже для нашего войска — согласился Нефтех — но возможно есть возможность разбить их по одиночке до того как наше войско подойдет к перешейку.

— Как это сделать Нефтех? Бросить пехоту на произвол судьбы и устремиться в погоню за противником. Именно этого царь скифов и ждет от меня.

Соорудить ложный лагерь с большим количеством вина, как это сделал царь Кир, и напасть на них когда они перепьются? Это мне уже предложил Герон, но я был вынужден отклонить эту идею. Скифы за всю свою историю дважды попадали в винную ловушку и в третий раз точно не попадут. Не стоит считать своего врага глупее себя.

— Мне кажется, есть возможность заставить скифов сразиться с нами в большой битве — осторожно произнес бритоголовый советник.

— Ты явно перегрелся на солнце мой дорогой Нефтех. вспомни Дария, который гонялся за скифским войском и так не смог навязать им решающего сражения. Или может быть, ты плохо читал Геродота и других ученых историков? — спросил монарх.

— Нет, господин. Именно история царя Дария, изложенная Геродотом, как раз и натолкнула меня на одну очень смелую и рискованную мысль.

Александр моментально утратил апатию и насторожился подобно боевому коню, услышавший звук тревожной трубы. Египтянин всегда говорил дело. В этом царь уже неоднократно убеждался.

— Вспомни, что ответил Дарию скифский царь Иданфирс, когда тот прислал ему письмо с упреками в нежелании сразиться. "Если ты хочешь испробовать силу нашего оружия, то попробуй осквернить могилы наших предков". Царь Дарий не рискнул это сделать и, в конце концов, силы его войска были основательно подорваны многочисленными набегами скифской кавалерии.

— Что же ты предлагаешь мне разрывать их погребальные курганы, в надежде на скорую битву с Теродамом? — с негодованием бросил упрек, собеседнику Александр, указывая рукой на два больших погребальных кургана видневшихся слева от македонского лагеря.

— Зачем эти курганы? — удивился египтянин. — В шести днях пути отсюда, в Борисфен впадает река Герро, на берегу которой находятся древние захоронения скифских царей, о которых и говорил Иданфирс.

— Я думаю, что тебе следует послать Теродаму гонца, с известием о твоем желании вступить в честный бой, который и выявит среди вас победителей. Если же скиф отклонит твой вызов, то тогда ты двинешься к Герро, чтобы разорить погребения его предков и тем самым заставишь его, скрести с тобой оружие.

Для степняков, подобный вызов очень хлесткая пощечина по их самолюбию и каковы бы не были тактические планы скифского вождя, он будет вынужден принять твой вызов. Ибо простому скифу, никак нельзя объяснить мудрыми военными выкладками, причину, по которой, чужеземец так бесславно унижает их царя.

— Твой гений, продолжает удивлять меня Нефтех. даже прочитав всю историю Геродота не один раз, я никогда не додумался, что можно так сыграть на чувствах противника — радостно воскликнул Александр.

— Решено, завтра же отправляем послов к Теродаму и готовимся к жестокой битве. Не думаю, что после таких слов, ярость не вскипит в сердце владыки сколотов.

Сказано, сделано и уже утром следующего дня, два всадника с коротким письмом для Теодорама, устремились вдогонку за отступавшим войском противника. Из любви и уважению к Александру, они сами вызвались отвезти царское письмо, владыке скифов, хорошо понимая, что могут не вернуться из своей миссии.

Как не странно, но скифы доставили их к шатру царя Теродама в целости и сохранности. Оставив оружие снаружи, гонцы вошли внутрь и, не доходя десяти шагов до вождя сколотов, передали ему послание Александра. На их счастье Теродам не владел грамотой, точно так же как и его соратники, стоявшие вблизи его трона.

Поэтому, дабы не демонстрировать своё невежество, Теродам не взял в руки послание Александра, и гордо выпятив вперед тяжелую массивную челюсть, властно произнес:

— Ваш хозяин скоро узнает мой ответ! — чем вызвал радость в рядах всех присутствующих. Скифы радовались столь удачному, по их мнению, ответу царя, а гонцы, что в царский лагерь они вернуться сами, а не их отрезанные головы, завернутые в полотняный мешок.

Когда толмач перевел владыке царских скифов письмо Александра, реакция царя была вполне ожидаемая. Лицо скифа покрылось красными пятнами, ноздри от гнева раздулись, а глаза метали грозные молнии.

— Клянусь Великой богиней матерью Табити и богом Папеем, что македонец жестоко заплатит мне за свои жалкие угрозы! — гневно выкрикнул царь, полностью позабыв о своих прежних планах по изматыванию противника частыми наскоками.

— Таргитай! — приказал он своему главному воеводе — прикажи к завтрашнему полудню, собрать всех моих воинов способных носить оружие. Мы проучим зарвавшегося македонца, осмелившегося угрожать священным могилам наших предков. Я растопчу его мощью своих дружин так, что от наглеца не останется мокрого места. Пленных не брать!

Таково было повеление Теродама и точно в назначенный им срок всё войско скифов было построено перед его шатром. В основном это были всадники, но среди них, подобно могучим островкам в широком море, стояли и пешие отряды, вооруженные копьями и мечами. Им предстояло двигаться пешком или на повозках, которые в большом количестве имелись в распоряжении скифского царя.

Два дня длился марш бросок войска сколотов, на встречу армии Александра. Был уже вечер, когда разведчики донесли царю, что враг обнаружен там, где и предполагалось. Македонцы разбили хорошо укрепленный лагерь и терпеливо ожидали появление противника.

Следуя примеру неприятеля, Теродам, так же разбил лагерь, предварительно окружив его своими повозками, скрепленными между собой цепями и канатами. Это был прием обороны, хорошо проверенный за многие годы степной войны.

Ночь прошла спокойно, и едва только солнце выглянуло из-за горизонта и стало стремительно подниматься ввысь, как скифы стали покидать свой лагерь. Теродам бодро раздавал команды своим командирам по построению войска, хотя в глубине его души, ворошился скользкий червь сомнения. Царь уже не раз пожалел, что отдал приказ о нападении на Александра, хорошо понимая, что потери от этой битвы могут серьезно поколебать могущество сколотов в великой степи.

Теродам ничуть не отступил от своей обычной схемы построения войска. Всю свою пехоту, под прикрытием легкой конницы он разместил по флангам, тогда как в центре расположил свой главный ударный кулак, тяжелую кавалерию, с помощью которой он неоднократно проламывал греческие фаланги, боспоритов и херсонесцев. Точно так же был разбит и Зопирион, посмевший вторгнуться во владение Садала и жестоко поплатился своей головой и жизнями своих гоплитов.

Царь был полностью уверен, что и на этот раз скифские боги не оставят щедрой милостью своих потомков, даруя им победу над врагом. Соблюдая древний обычай, Теродам щедро напоил священный клинок скифов жертвенной кровью рабов, которые всегда были у скифов наготове для этого случая.

Стоя в окружении воевод, владыка скифов внимательно наблюдал за действием противника и по мере того, как ряды македонцев обретали стройность и четкость, на губах Теродама змеилась радостная улыбка. Враг так же не отошел от своей привычной схемы, выставив по центру фалангу, а по бокам конницу.

— Великие боги Папей и Табити отдают вражеские жизни в наши руки, и нам остается только взять их — торжествующе выкрикнул вождь, привстав на стременах, высоко подняв руку с тяжелой боевой булавой. Стоявшие рядом с ним скифы, немедленно ответили радостным криком, который могучим потоком разлился вправо и влево от Теродама по многочисленным рядам войска степняков.

— Вперёд!!! — приказал царь сколотов, властно выбросив вперед руку с булавой в сторону македонцев и повинуясь этому знаку, всё скифское войско пришло в движение. Медленно и неторопливо разгоняли своих коней тяжеловооруженные скифские всадники, с тем расчетом, чтобы не запалить коней раньше времени и тем самым снизить ударную мощь своего тарана.

— О, великий Зевс! Сегодня ты мне послал достойного противника! — воскликнул Александр, азартно наблюдая за действием Теродама — но как глупо он тратит свою силу против фаланги сариссофоров!

— Выдержат ли наши гоплиты удар такой силы? Не прорвут ли скифы строй воинов Эвмена!? — с тревогой спросил царя молодой Каран, командир катафрактов.

— Первый удар, вне всякого сомнения, выдержат! — авторитетно заверил его Александр.

— А второй? Второй удар выдержат, великий царь? Не перебьют их скифские лучники? — не унимался Каран.

— Выдержат, если мы им вовремя поможем Эвмену — коротко бросил монарх и сам взмахнул рукой, призывая свою тяжелую конницу атаковать врага.

Каждый из военных вождей был уверен в верности своих планов и каждый стремился быстрее доказать на деле свою правильность использования своего главного козыря тяжелой кавалерии. Оба царя выстроили своих конников клином, которые устремились каждый к своей цели

Как не храбрился царь перед Караном в стойкости своей фаланги, но перед самой битвой он решил подстраховать своих гоплитов сариссофоров, которые могли не выдержать удара тяжелой кавалерии Теродама. Поэтому, расставляя свои полки, Александр решил вновь применить против кавалерии противника подлый приём с досками, который уже был блестяще испытанный Эвменом, на коннице Садала. Около сотни человек вооруженные гладкими досками усеянные острыми гвоздями, вместе с лучниками и пращниками вышли вперед македонской фаланги.

Стоя на стыке левого фланга и центра, носильщики досок по сигналу своего командира Полидора, стали стремительно смещаться перед строем сариссофоров сразу, как только стало ясно, где будет нанесен главного удара скифов. Из-за спешки и быстрого приближения кавалерии противника, носильщики не везде успели полностью закрыть досками все пространство перед центром, оставив незащищенной его правую часть.

Часть досок, из-за людской трусостью перед надвигающейся конной массой противника, просто брошены на землю, как попало, что тоже снижало их защитные свойства. Нужно было иметь определенную смелость, за короткое время правильно выложить оборонительную полосу и при этом не смотреть в сторону приближающегося врага.

Скифы совершенно не представляли себе всю страшную и коварную силу этих хрупких дощечек брошенных перед строем македонской фаланги. Во всяком случаи, кавалеристы Теродама не предприняли никаких действий к перестройке клина и со всего маха влетели в подлую ловушку.

За считанные мгновения перед передним рядом фаланги образовалась куча тел, в которой были хаотично переплетены лошади и люди. Наступив на острые гвозди, лошадь немедленно становилось на дыбы и либо сбрасывала вниз своего наездника, либо была сбита теснящими задними рядами, которых в свою очередь постигала та же участь через несколько секунд. Именно в этот момент в полной мере проявилось всё умение скифов управлять конем, благодаря чему последствия этой атаки не стали для них столь ужасными как могли бы быть.

Единственным местом, где конная атака более или менее удалась, был правый край фаланги, но и здесь успех был неполон. Видя, что носильщики не смогли полностью защитить ряды сариссофоров, Эвмен заранее приказал перебросить на опасный участок всех своих арбалетчиков, которые своими убойными стрелами попытались хоть как-то закрыть эту существенную прореху в обороне.

Когда конница сколотов стремительно накатывала на ряды сариссофоров, арбалетчики их уже ждали, жадно ловя в прицелы своего оружия приближающегося врага. По меркам стрелков, залп был дан почти в упор, и каждая из выпущенных стрел достигла своей цели. Мощный поток стрел практически выкосил передние ряды скифских всадников. Стрелки были в основном по лошадям, получив приказ Эвмена создать своеобразный затор из тел сраженных животных перед строем гоплитов, что впрочем, не смогло, полностью погасить ударной силы клина. Перескочив через павших товарищей, скифы, презрев страх смерти, смело бросились на густой ряд сарисс. Ценой своей жизни и жизни верного скакуна, они проламывали бреши в этой смертельной гребенке, давая возможность своим товарищам атаковать оставшихся без прикрытия македонских гоплитов.

Напор степняков был столь яростным и беззаветным, что в некоторых местах атаки, они смогли вклиниться во вражеские ряды до третьего-четвертого ряда, отчаянно отбивающихся сариссофоров. Вымуштрованные многочисленными занятиями и боями, македонские гоплиты храбро бились с врагом, не отступая ни на шаг, и ни один из них, павших в этом бою не показал степнякам свою спину.

Ярость боя ни на минуту не утихала. К месту схватки с обеих сторон стали прибывать новые силы и подкрепления, которые, не позволяя ей ослабнуть. Скифы и македонцы стремились любой ценной переломить ситуацию в свою пользу и одержать победу над своим врагом.

Со стороны скифов в бой вступали те кавалеристы, что успели избежать коварной ловушки и сумели вовремя развернуть своих коней от летящих в их сторону роя вражеских стрел и камней. Эвмен в свою очередь бросил к опасному месту свой резерв пельтеков и лучников, а так же отдал приказ подтянуть метательные машины.

Пока Эвмен был занят отражением скифской кавалерии, сам Александр уверенно вел в бой своих катафрактов на правый фланг противника. Выставленная царем Теродамом легкая кавалерия, не смогла противостоять натиску македонцев, успев только выпустить по противнику лишь пару раз, и словно пугливые куропатки, от грозного ястреба устремившись, в разные стороны от клина катафрактов.

Не обращая внимания на вражеские стрелы, которые не могли нанести серьезного урона, тяжелый клин македонской кавалерии, подобно морскому валу стремительно накатывал на неровные ряды скифской пехоты.

— Аа-а! — пронесся по земле громкий крик торжества, и катафракты на всем скаку врезались во вражеский строй, втаптывая в землю и расшвыривая в разные стороны первые ряды скифских воинов.

— Аа-а! — раздавался в ответ крик боли и отчаяния гибнущих людей, под натиском македонцев, честно выполнявших приказ своего царя стоять насмерть.

Александр ничуть не изменил своей привычке биться в первых рядах атакующего клина. Облаченный в красный плащ и блистая позолоченным шлемом, с двумя белыми орлиными перьями он, как и прежде, лихо рубил врага священным оружием Шивы, которое верно служило своему хозяину.

Каждый взмах плеча наносил урон врагу, верно перерубая любой вражеский меч или пробивая любой доспех или шлем. Нестерпимым светом блистал этот волшебный клинок, обагренный многочисленной кровью своих жертв, наводя ужас и трепет среди оставшихся в живых воинов.

Как не были храбры и отважны пешие скифы, но противостоять мощному напору годами отлаженной машине истребления и уничтожения людей они не смогли. Да и в какое сравнение могли идти их деревянные и плетенные из прутьев щиты, вместе с короткими мечами, против мечей и копей, закованной в броню кавалерии неприятеля. В считанные минуты, кавалерийский клин Александра опрокинул пехоту врага, и скифские воины со всех ног бросились в направлении своих повозок, за которыми они могли найти спасение и даже отразить натиск катафрактов.

Всю силу и значимость этого, неказистого на первый взгляд, укрепления, в полной мере оценили тем катафракты кто, увлекшись погоней бегущих скифов, оторвался от общей массы боевого клина, который Александр уже вёл в новую атаку, на тыл главных сил Теродама.

Едва только катафракты приблизились к скифским повозкам, как на них немедленно обрушился град стрел и копий, которые метали в них пехотинцы, спевшие проползти под днищем повозок, и теперь спешили расплатиться с врагом сторицей. Тех же, кто рискнул приблизиться к повозкам и вступить в схватку с находившимися в повозках скифами, ждало смертельное знакомство с увесистым цепом щедро усеянный множеством кованых колючек. Этот страшный предмет, прикрепленный к длинному шесту, при удачном попадании, легко сбивал из седла всадника, при этом основательно его калеча. То увечья так же не спасал ни шлем, ни щит; колючий шар легко пробивал их, неотвратимо снося либо голову, либо дробя руку.

Быстро оценив всю "прелесть" скифских повозок, уцелевшие от схватки катафракты поспешили ретироваться под громкие крики и пронзительное улюлюканье защитников лагеря.

Положение Эвмена в это время было довольно сложным. Несмотря на все усилия тяжелой кавалерии скифов, они не смогли продвинуться дальше и опрокинуть строй македонских воинов. Однако в свою очередь, гоплиты никак не могли оттеснить врага и восстановить монолитность своих рядов. Фаланга, подобной огромной живой мембране под воздействием внешних факторов, колыхалась из стороны в сторону.

Стоявшие за спинами гоплитов пельтеки и лучники, вели непрерывный обстрел скифских конников, больше целясь в животных, которые не имели хорошую броневую защиту в отличие от людей. Скифы, в свою очередь, используя дальнобойную особенность своих луков, вели ответный огонь, щедрым дождем обрушивая свои острые стрелы на солдат противника, находясь далеко позади своих передовых рядов.

Презрев смертельную опасность, находясь в ближнем тылу, Эвмен энергично руководил обороной, твердо держа руку на пульсе событий. Благодаря его действиям, македонские войны сумели продержаться тот отрезок времени, за который рабы и механики смогли подкатить и развернуть за их спинами свои метательные машины.

Глухо треснули эти ужасные творения человеческих рук, посылая в стону скифов огненную смерть, камни и тяжелые стрелы. Плавно перелетев через головы своих солдат, они обрушились на наседающих кавалеристов смертельным ураганом. Ярко рыжими цветами разом вспыхнуло конное войско царя Теродама. Напуганные видом огня и близким запахом гари, в ужасе рванули кони скифов, моментально перестав слушаться своих всадников.

— Агни! Агни! Дев Агни бьется на стороне врагов!!! — мгновенно прокатилось среди скифов, зародив в сердцах многих из них страх и неуверенность в исходе боя.

Рабы, обслуживающие метательные машины энергично крутили ворот, пригибая к земле вместительные ковши своих орудий, которые быстро заполнялись глиняными кувшинами и с глухим стуком вновь выстреливались по скифам.

Механики Эвмена сделали ещё несколько прицельных выстрелов, благодаря которым вся активность вражеской кавалерии была сведена к нулю. Воодушевленные возникшей в рядах противника паникой и суматохой, македонские пехотинцы с удвоенной силой атаковали неприятеля и немедленно добились успеха, сумев восстановить целостность своих рядов.

— Македонец! Македонец наступает с тыла! — громкие крики дозорных смогли вовремя предупредить воинов Теродама о новой опасности, приближающейся к ним со спины.

И тут вновь следовало отдать должное большому конному искусству степных всадников. При виде наступающего врага, они не только не потеряли голову от страха, но сумели быстро развернуть свои тылы в боевой порядок и достойно встретить катафрактов, ведомых Александром..

Со страшных лязгом и скрежетом столкнулись в бою два конных войска, по силе и умению сражаться достойные дуг друга. На стороне македонцев был только атакующий удар, но Александр сумел полностью использовать его, потеснив и опрокинув передние ряды скифских всадников. Между кавалеристами вспыхнула жестокая схватка, добавившая новое звучание в главной мелодии сражения.

Эвмен быстро сориентировался в изменении общей картины боя и двинул в атаку часть своей фаланги, сознательно допустив её разделение на две неравные половины. При поддержке пельтеков Кассия гоплиты, ведомые самим Эвменом, храбро устремились на отступивших перед ними скифов, намериваясь если не зажать их с двух сторон то, по крайней мере, связать неприятеля боем.

Одновременно с ними на левом фланге, в атаку перешли всадники Спарага, до этого лишь отражавшие наскоки легкой кавалерии противника и прикрывавшие левый фланг фаланги сариссофоров.

Молодой царевич храбро рвался в бой в надежде сразиться с самим Теродамом и завладеть его головой, прославив среди скифов на веки своё имя. Облаченный в панцирную броню, энергичный и жилистый, ударом тяжелого копья он с одного удара повергал в прах своих противников оказавшихся на его пути.

Искал царя сколотов и сам Александр, подобно матерому льву бросавшегося на любого богато украшенного кавалериста, с первого удара прорубая его защиту, круша блестящим лезвием ноги и головы своих противников. Когда же он убеждался, что убитый им скиф не Теродам, то вновь устремлялся в атаку, в поисках своей цели.

Многие хотели добыть голову скифского вождя, но судьба улыбнулась персу Сисиле, вот уже несколько лет воевавшего под знаменами Эвмена. Сражаясь вместе с другими персидскими кавалеристами, он горько возроптал, когда один из скифских вождей, это он определил по отделанному золотом доспеху, мощным ударом палицы усеянной шипами, снёс голову его другу и боевому товарищу Орану.

Как не устал Сисила за время боя, постоянно орудуя тяжелым копьем, охваченный яростью и горем он столь стремительно метнул своё оружие в противника, что тот не успел уклониться от летящей в него смерти. Ярко блеснув своим жалом на солнце, копьё пролетело над щитом обидчика Сисилы и воткнулось точно между краем доспеха и его мускулистой шеей.

Острое лезвие копья насквозь пробило горло царя скифов, и разорвав связки, мышц прочно застряла кости позвонков. Словно кряжистый дуб, подрубленный топором дровосека, рухнул из золоченого седла могучий Теодорам, чтобы принять быструю смерть под копытами, бешено дерущихся между собой коней.

Сисила и не догадался бы кого сразил его меткий бросок, если бы близь стоящие него скифы не вскинули бы к небу свои руки и громко и горько закричали: — Погиб, погиб великий Теродам! Смерть его убийце!

От верной смерти, перса спасла лишь сутолока, не позволившая скифам быстро отомстить за смерть своего царя, а так же тот факт, что по ошибке скифы, приняли за убийцу Теродама другого царского кавалериста, позарившегося на богатое ожерелье и склонившегося над телом вождя сколотов. Сорвав с окровавленной груди Теродама массивную золотую гривну, он уже начал подниматься в седло, как подлетевший со стороны скиф со всего маха нанес страшный удар своей секирой, который разрубил незадачливого мародера пополам.

Позже, когда тело Теродама было опознано, благодаря личной метке на древко копья Сисила смог доказать свою победу над вождем сколотов, чем обеспечил себе пожизненную пенсию от царя Александра.

После гибели царя, скифы ещё продолжали упорно сражались с противником, строго памятуя о том, что тело вождя недолжно достаться врагу. Словно за живого, яростно бились скифы с катафрактами вокруг бездыханного Теродама, стараясь отогнать от него врага, чтобы затем вывезти с поля боя.

Видя, как упорно бьются за тело своего вождя скифские воины и вожди и при этом, даже не помышляя о возможности отступления, Эвмен быстро выдвинул в передние ряды фаланги арбалетчиков, которые принялись методично, залпами своих тяжелых стрел, безнаказанно выбивать скифских кавалеристов одного за другим, укрывшись за щитами гоплитов.

Арбалетчики оказались той последней каплей, которая переполнила чашу терпения скифов и, позабыв про всё на свете, они устремились на прорыв несколькими отрядами, прокладывая себе дорогу копьями и секирами.

Только небольшой части скифской кавалерии удалось благополучно прорваться через ряды катафрактов, и устремились в бегство, чтобы принести в бескрайние южные степи, трагическую весть об ужасном поражении армии сколотов. Однако большая часть конных скифов полегла на поле брани, на веке оставшись лежать вместе со своим вождем и его свитой.

Очень многие знатные скифские вожди в это день приняли смерть, предпочтя её плену или позорному бегству не отстояв тела своего царя, обреченно сражаясь до конца и, стремясь при этом как можно дороже продать врагу свои жизни.

Разгневанный большим числом раненых и убитых в этой битве и, не желая более тратить силы на укрывшихся в лагере скифов, царь приказал Эвмену забросать сцепленные повозки огненными снарядами

Вновь глухо застучали ковши, выбрасывающие свои смертоносные грузы, заскрипели вороты, забегали рабы, засуетились механики возле своих прицельных рам. Не прошло и десяти минут, как скифский лагерь уже пылал, устилая всё вокруг густым черным дымом, низко стелящийся над землей.

Те, кто пытался вырваться из горящего лагеря, был немедленно убит царскими солдатами, плотным кольцом окружившие его. Они убивали всех, даже тех, кто бросал оружие и поднимал руки, в надежде на милость победителей. Особенно отличились скифы с Спарага, которые с большим рвением расстреливали из луков убегавших сколотов, продолжая сводить с ними свои старые родовые счеты.

Был уже поздний вечер, когда в царский шатер, к усталому, но довольному Александру вошел Нефтех. В числе других боевых соратников, царь пригласил его на свой торжественный пир, но египтянин не был празднично настроен. Вместо того чтобы сесть на свое место возле стола, он подошел к Александру и обратился к нему с такой речью.

— Прости меня великий государь, если своими словами я оторву тебя от справедливого празднования твоего великого триумфа, но интересы дела принуждают меня к этому.

Тишина прокатилась по царскому шатру. Все находящиеся в нем военачальники с тревогой и удивлением смотрели на царского советника посмевшего говорить о делах в такой момент. Александр вначале недовольно поморщился, но затем кивнул головой Нефтеху, позволяя продолжить ему речь. Как бы, не устал и утомился в этот день Потрясатель Вселенной, но он хорошо знал, что египтянин обращался к нему непросто так.

— Говори Нефтех. Я очень надеюсь, что причина, побудившая тебя к этому очень важна — изрек Александр и советник продолжил свою речь.

— Причина, подтолкнувшая меня потревожить твое внимание в этот радостный момент, очень проста и вместе с тем крайне важна, ибо касается сохранности числа твоего войска государь. Сегодня ты разбил царя сколотов Теродама, но ещё остался царь тавров Панасогор. Я полностью далек от мысли, что в ближайшие дни он сможет напасть на нас, но вот сильно затруднить наш дальнейший поход это в его силах.

Гул удивления раздался за спиной советника, но он моментально стих едва только Александр требовательно поднял вверх свою правую ладонь.

— Продолжай Нефтех, но я только не совсем понимаю смысл твоих слов. Всем известно, что Панасогор самый слабый из трех скифских царей.

— Я полностью согласен с тобой государь, что Панасогор не обладает мощью Теродама и Садала, и я бы, не посмел тебя тревожить, но есть один важный момент, заставляющий по-иному взглянуть на владыку степей Тавриды.

— И что это? — недовольно хмыкнул Калисфен командир царских дилмахов ,— тайное донесение твоих шпионов Нефтех? Или бессмертные боги раскрыли тебе замыслы враг?

Легкий смешок пронесся по залу, но он сразу замер, как только военачальники заметили, что царь не поддержал шутку Калисфена.

— Нет, Калисфен. Это всего лишь история Геродота. Вспомни государь, что случилось со скифами возвратившимися домой из мидийского похода. Их встретили рабы вступивших в их отсутствие в связь со скифскими женами, во главе с царицей Агнией. Вкусив свободы, они не захотели вновь становиться рабами и поэтому взялись за оружие. По своей численности, они не уступали своим вернувшимся господам, но противостоять им в открытом бою, пешими против конницы они не могли.

Поэтому они возвели огромный оборонительный вал на всем протяжении перешейка, соединяющего Тавриду с остальной Скифией. Этот вал, не только уравнял их силы со скифами, но и позволил легко отразить все атаки врага. Только божье проведение, подсказавшее скифам сменить мечи и копья на плети, позволило им овладеть валом и вернуться к своим очагам хозяевами.

— Довольно! — остановил его Александр — я понял твою мысль Нефтех. ты как всегда оказываешься правым. Хоть за все это время вал осел и частично был срыт, ничто не составляет большого труда для Панасогора быстро восстановить его и встретить моё войско в полной готовности.

Царь покинул свое праздничное ложе и подошел к египтянину.

— Действительно, в своих расчетах я не учел этого, а в распоряжении царя Тавриды, было, много времени — сокрушенно признался он своим полководцам.

— Может это и так, а может, и нет! — высказал свое сомнение Калисфен. — возможно, что Панасогор все это время просидел дома, в ожидании того, когда Теодорам разобьет нас.

— Возможно, ты и прав стратег, однако я не привык считать своих противников глупее себя, и это часто помогало одерживать над ними победы. Итак, решено. Завтра утром ты Калисфен вместе с лучниками Филона и конниками Спарага отправитесь к скифскому валу и, заняв его, будете удерживать до подхода остальных сил армии

Уж пусть лучше лишний раз подуть на воду и посмеяться над собой, чем встретить готового к обороне противника, опередившего тебя всего лишь на день и платить за этот промах жизнями своих воинов. Они мне ещё пригодятся у стен Херсонеса и Пантикапея. А теперь давайте праздновать нашу победу.

Александр двинулся к своему ложе, но на полпути остановился, и что-то вспомнив, дал знак слуге Филомену. Тот быстро подошел к царю, держа на руках поднос, прикрытый тканью. Все с интересом смотрели в сторону слуги, который встал по правую руку Александра, сохраняя на лице каменную маску.

— Я всегда высоко ценил твоё мнение Нефтех, считая тебя одним из лучших моих подданных. И твоя сегодняшняя прозорливость и щепетильность в отношении Панасогора лишнее доказательство того. Поэтому, я решил выделить тебе самую лучшую часть нашей боевой добычи, которая досталась нашему войску в этот день.

С этими словами, Александр сдернул кусок ткани с подноса и взял в руки какой-то маленький предмет. Собравшиеся воины с удивлением смотрели на царя, теряясь в догадках, пока тот не приподнял его вверх и не встряхнул его.

Это был широкая налобная кожаная лента, обильно украшенная золотыми бляхами с драгоценными камнями по-средине, густо нашитыми на неё. Посредине ленты красовался большой изумруд, поражая царских товарищей своей завидной чистотой и прозрачностью.

— Корона Теродама! — пронеслось по рядам приглашенных на пир воинов, и царь немедленно подтвердил это.

— Да, её нашли на голове царя скифов, когда сняли шлем. Говорят, что Теродам не расставался с ней даже во сне — Александр ещё раз встряхнул ленту, давая возможность драгоценным камням поиграть в лучах многочисленных светильников, и величественно протянул её египтянину.

— Бери этот трофей Нефтех. ты полностью заслужил его всей своей деятельностью. Пусть все знают и помнят, как щедро я награждаю каждого, кто мне служит верой и правдой.

Так, Александр отметил заслуги своего советника, который оказался полностью правы, поскольку, когда македонская конница прибыла к знаменитому скифскому валу, то оборонительные работы на нем, уже активно велись.

К радости Калисфена, скифы еще не успели полностью завалить все дороги ведущие внутрь полуострова. Пригнанные ими из Неаполя рабы были не столь многочисленными и работящими, а сами скифы даже под угрозой смертельной опасности не собирались выполнять рабскую работу.

Царская кавалерия подошла к валу поздно вечером и ночная темень позволила македонцам незаметно провести разведку местности, благо, что за вал скифы не выставили сторожевые посты. Узнав о том, что не все дороги через вал закрыты, Спараг быстро уговорил Калисфена рано утром предпринять атаку, суля командиру дилмахов большой успех.

Если Калисфен вначале колебался, то пойманный дозорными раб бежавший от скифов, полностью подтвердил предположение царевича о слабости сил противника.

— Больших сил на валу нет — горячо убеждал македонцев беглец — скифы только сторожат нас и наблюдают за степью. Главные силы Панасогора будут через день другой.

Калисфен приказал взять раба под стражу, пообещав ему мучительную смерть, если его слова окажутся ложью и богатую награду, если успех будет на их стороне.

Атака македонцев превзошла все ожидания. Рано утром, конная лава прорвала караульное заграждение на ещё не перекрытой дороге и обрушила всю свою мощь на оторопевших скифов, истребляя их поодиночке.

Едва только всадники Калисфена проникли за вал, как все пригнанные скифами рабы, стремительно бросились в разные стороны, создавая большую помеху своим хозяевам, которые не знали, что делать, сражаться с врагами, или приводить к покорности своих рабов.

Так или иначе, но уже к полудню, македонцы стали хозяевами положения на валу и приступили к спешной расчистке завалов созданных противником и созданию новых, но теперь против скифов Панасогора, активно используя для этой цели уцелевших рабов.

В течение двух дней конники Калисфена удавалось отражать атаки противника. Под прикрытием конных лучников, дилмахи вооруженные щитами, дротиками и мечами, успешно противостояли кавалерии противника. Однако как не хороши были его успехи, Калисфен каждый день отправлял к Александру гонцов с просьбой о помощи, опасаясь, что его всадники не выдержат удара тяжелой кавалерии скифов, ожидаемой со дня на день.

Опасаясь этой ударной силы противника, по совету Филона, Калисфен приказал рабам вырыть перед позициями множество ям ловушек, но это было для него слабым утешением.

Вняв мольбам командира дилохов, Александр пошел на риск и отправил большую часть катафрактов к валу, сознательно оголяя конное прикрытие фаланги. Ударь в этот момент по царскому войску, уцелевшие сколоты, и они могли бы славно отомстить за своего погибшего вождя, но в это время они были заняты другими проблемами.

Едва только стало известно о смерти Теродама, как среди уцелевших скифских вождей вспыхнули распри в споре за верховную власть над сколотами. Кроме этого, обострилось положение на восточной границе противостояния царских скифов с сарматами прибывших из-за Танаиса.

Дурные вести имеют скверное свойство, очень быстро распространяются по бескрайним просторам степи и когда беспокойные соседи узнали о трагедии сколотов, они тут же поспешили воспользоваться этим обстоятельством и стали атаковать скифские приграничные поселения. С большим трудом сколотам удалось остановить продвижение противника к Борисфену, заплатив за это, многими жизнями своих воинов и частью территории. Со смертью Теродама, счастливая звезда царских скифов, окончательно закатилась, оставив на их долю не власть над степью, а жестокую борьбу за своё выживание.

Прибытие катафрактов, по дням совпало с подходом из Неаполя скифского тяжелой кавалерии Панасогора, во главе с самим царем тавро-скифов. Когда поздно вечером Панасогор решил посмотреть на вражеский стан, то его глазам предстала ужасная картина. На всем протяжении вала, перед ним и за ним, горело множество костров, возле которых явно мелькали тени вражеских воинов.

— Что это? — озадаченно спросил царь и получил ответ от Апиа, который два дня безуспешно пытался прогнать врага с вала.

— К врагам явно прибыло подкрепление государь. Вчера число костров было гораздо меньше. Чуть ли не в половину.

Это сообщение очень напугало Панасогора, который и думать не мог, что огромное количество костров это военная хитрость врага, решившего таким манером удержать скифов от активных действий. Приведший подкрепление Каран, желая ввести врага в заблуждение, приказал больше трех человек у костра не располагаться. Для выполнения этого приказа, кавалеристы потратили почти половину всего запаса дров, но хитрость удалась, и один день спокойной жизни был выигран.

Когда Панасогор распознал коварный прием врага, и приказал атаковать врага, их встретили кавалеристы, хорошо отдохнувшие и набравшие сил после утомительного перехода. Не будь у македонцев катафрактов Карана, победа, возможно, была бы за скифами, но прибывшее подкрепление полностью перечеркнуло все надежды Панасогора. Потеряв в схватке, около сорока человек, скифы отступили и больше, в этот день атак не предпринимали.

Они терпеливо дождались ночи и вновь попытали своё воинское счастье, полагая, что обрадованные дневным успехом, македонцы утратят бдительность, уснут и не окажут сильного сопротивления. Расчет был полностью верен; катафракты Карана действительно беспечно спали этой ночью, считая, что дело сделано и враг разбит. Однако все расчеты Панасогора спутал такой подлый фактор как доски с гвоздями.

Отправляя подмогу Калисфену, Александр настоял, чтобы катафракты захватили с собой доски, прекрасное оборонительное средство против кавалерии. Приказ царя был в точности исполнен, и теперь третьему скифскому владыке пришлось познакомиться со столь подлым изобретением противника.

Ночная атака была полностью провалена в самом начале, и когда скифы все же напали на противника, македонцы встретили их во всеоружии. Участвующий в ночном набеге Панасогор, сам пострадал от македонского изобретения, потеряв при этом коня и чудом не распоров себе бок об острые гвозди.

С этого дня, скифы очень внимательно смотрели на землю в поисках досок или замаскированных ям ловушек, которые их бывшие рабы вырывали с каждым днем все больше и больше.

Панасогор еще только один раз попытался помериться с Калисфеном силами, напав на дилмахов и имитируя поспешное бегство, стал заманивать вражескую конницу вглубь полуострова. Македонцы клюнули на приманку и начали, было преследование, но тут в дело вмешался царевич Спараг, который лично бросился вслед за наступающими кавалеристами и сумел остановить их.

Так в агрессивном противостоянии прошло ещё два дня, когда к перешейку подошел сам Александр вместе с пехотой.

Громкие крики врага известили Панасогора о прибытии Потрясателя Вселенной, чьё появление ставило жирный крест на всех оборонительных планах царя тавро-скифов. С трепетом и противным холодком в груди, смотрел Панасогор на стройные ряды вражеской пехоты, которую не смогли разбить такие сильные цари как Садал и Теродам. Глядя как быстро и уверенно, занимают вал македонские воины, Панасогор все больше склонялся к мысли о мирных переговорах с врагом, хотя сама эта мысль сильно претила ему. Конечно, можно было ещё раз попытать счастье в ночных и дневных набегах, когда враг покинет перешейк и устремиться к скифскому Неаполю, Херсонесу и Пантикапею.

Здесь македонцы уже никак не смогут использовать свои проклятые доски, и им придется платить своей кровью за каждый пройденный шаг по земле скифов. Но вместе с этим Панасогор хорошо осознавал, что это для его народа будет лебединой песней, особенно если на стороне Александра выступят греки Херсонеса и Пантикапея.

Поэтому, опустив гордость на самое дно своей души, на следующий день царь тавро-скифов направил в македонский стан посольство во главе со старым Оторисом.

Александр благосклонно принял предложение о переговорах и пригласил Панасогора к себе в лагерь, гарантировав скифскому владыке полную неприкосновенность, своим царским словом. Однако хитрый Оторис, ссылаясь на древний скифский обычай, попросил Александра выдать заложников на время переговоров и царь согласился.

К всеобщему удивлению, быть этим заложником согласился царевич Спараг, в голове которого роились очень темные и тщеславные мысли. Молодого скифского вождя очень одолевало желание прославиться в глазах своего народа уничтожением одного из скифских царей, потомков обидчиков его рода. К огромному сожалению Садал и Теродам пали на поле боя не от его руки, хотя Спараг честно искал с ними встречи и не прятался за чужие спины. Просто так распорядилась судьба.

Но ещё в живых оставался Панасогор, устранением, которого и решил заняться Спараг во, чтобы то ни стало. Не посвятив в свои планы ни одну живую душу, он смело отправился в стан противника, приказав только своим воинам зорко наблюдать за происходящим и быть готовыми в любой момент отразить нападение тавров.

В назначенное время, согласно договоренности Спараг и Панасогор выехали вперед выстроившегося в полной боевой готовности войска и стали медленно сближаться друг с другом. Отправляясь, в заложники, царевич не взял с собой ни копья, ни лука, ни меча, на виду у всех отдав всё оружие слугам. Свой арсенал, он ограничил только кинжалом и малым арбалетом, который был приторен к луке седла. Видя такое положение дел, Панасогор решил тоже частично разоружиться, оставив своё копье, булаву и щит, оставив на всякий случай меч и секиру.

Спараг демонстративно не посмотрел в лицо царя тавро-скифов, когда тот проезжал мимо него, точно так же как и не отдал повод своего коня слугам и не принял воду и пищу в стане противника. Все то время, что шли переговоры, он с холодным видом просидел на земле под тенью взятого с собой зонтика, под стражей во главе с Оторисом.

Когда пришла пора возвращаться, Спараг взобрался в седло и медленно потрусил назад, зорко высчитывая расстояние до места предполагаемой встречи двух всадников. Приближаясь к Панасогору, царевич ничем не выдал своих намерений, выказывая все наблюдателям только миролюбие и ничего более. Единственное, что позволил себе Спараг, это чуть более быстрое движение коня, чем у царя тавров, но все приписали это к его нежеланию быть среди своих кровных обидчиков.

Возвращающийся от македонцев Панасогор был очень доволен своей беседой с царем Александром. Он смог добиться от грозного царя вполне почетные условия мира и ему не терпелось обсудить это со старейшинами.

Поэтому Панасогор мало обратил внимание на Спарага проезжавшего мимо него, считая его вздорным мальчишкой продавшего мечи своих воинов за македонское золото. Уже почти поравнявшись с Панасогором, царевич неожиданно схватил с луки арбалет и на полном скаку выстрелил в вождя тавров.

Прошло несколько мгновений, когда из груди скифов раздался громкий негодующий крик, и они стремительно поскакали к своему вождю, неожиданно припавшего к гриве своего коня.

Македонцы мало, что поняли во всем случившемся, но вот скифы Спарага, уже скакали по полю разделяющего два войска, спеша прикрыть своего царевича, на их глазах ловко сразившего своего врага.

Удача любит смелых и отчаянных, и поэтому Спараг успел скрыться в рядах своих всадников, прежде чем на него обрушились мечи и копья, жаждущей крови погони. С яростным криком схлестнулись между собой скифские воины, с каждой минутой втягивая в себя все новые силы с обеих сторон.

Не прошло и пяти минут, как в бой вступила вся македонская кавалерия, вслед за которой пришла в движение и царская пехота. Выставив вперед свой ровный строй длинных копий, царские гоплиты сами атаковали скифскую конницу, которая в этот раз не смогла преодолеть даже первую шеренгу бойцов. Лишенные возможности атаковать с разбега, воины Панасогора были вынуждены биться на условиях навязанных им опытным противником, который умело, свел схватку к их методичному истреблению.

Ожесточенный бой длился менее часа, после чего скифы были вынуждены отступить, оставив поле боя македонцам вместе с телом своего царя. Так погиб последний из трех скифских царей, сложив свою голову в борьбе с покорителем Ойкумены.

В начале, сразу после окончания битвы, Александр хотел жестоко наказать Спарага, за его самоволие, но Эвмен и Нефтех смогли удержать карающую длань монарха. Оба советчика справедливо замерили царю, что он, конечно, может наказать молодого царевича и это будет справедливо, но эти действия очень чреваты дурными последствиями.

Будь македонская армия в Европе, Азии или Африке, Спарага, безусловно, следовало бы наказать. Однако, находясь в скифских степях, этот конфликт может дорого стоить царскому войску, а впереди Херсонес и Пантикапей. Зачем иметь за своей спиной новый пожар, когда можно избежать его?

Слушая убедительные доводы своих старых товарищей, Александр продолжал гневаться, но уже с не тем пылом, как ранее.

— Я дал своё царское слово, что во время переговоров жизни Панасогора ничто не будет угрожать. Так что же мне теперь делать, Нефтех? Как мне смыть это пятно с моей чести? — упорствовал монарх — или моё слово уже ничего не стоит?

— Стоит государь, стоит — заверил его египтянин — но если глубоко разобраться, то твоя честь не пострадала?

Монарх с удивлением взглянул на советника и тот с довольным видом пояснил.

— Скифский царь погиб находясь за пределами твоего лагеря, государь. Ты дал слово, что он уедет от тебя живым, и он уехал. А то, что посреди поля на него напал Спараг, так это не твоя вина, ведь ты не можешь нести ответственность, за действие дикого наемника, у которого свои понятия о чести.

Такая трактовка событий Александра вполне устроила. Он ограничился лишь публичным порицанием царевича за спешку в важных делах, но тут же простил виновника, величественно сказав, что за удаль в бою не наказывают.

В подтверждения своих слов, Александр милостиво отдал голову Панасогора Спарагу как боевой трофей, чем вызвал у царевича бурю восторга. Он тут же в присутствии всех назвал Александра великим другом своего племени и попросил разрешение поскорее отбыть домой, дабы продемонстрировать скифам кавказского Гипаниса, подтверждение своих подвигов. Александр милостиво обещал подумать.

Глава VI. Колесо жизни.

Отсутствие в Пелле царя Александра, самым благоприятным образом сказалось на душевном состоянии его сводного брата Птоломея Лага. Лишенный возможности видеть живой укор своих неудачных деяний, а так же благодаря поддержке верной жены Таис, бывший хилиарх Запада, стал быстро набираться новых силы и веры в себя.

Не прошло и двух месяцев, как Птоломей уже полностью позабыл все свои былые огорчения с тягости, и вновь стал плести тайные интриги вокруг трона Аргидов, который по твердому убеждению Лагида принадлежал ему по праву крови.

Уже дважды за короткий период времени, пока Александр был на краю света, Птоломей энергично пытался осуществить тайную мечту всей своей жизни, но каждый раз на его пути непреодолимой каменной глыбой оказывался кариец Эвмен, верой и правдой служивший своему монарху. Оба раза, когда кариец казалось в безвыходных ситуациях, он неизменно умудрялся полностью разбить армии мятежников, которым хитромудрый Птоломей создавал все мыслимые условия для одержания победы.

Антигон Одноглазый и Эакид эпирот, оба сложили свои головы, так и не выполнив свою главную задачу в планах Птоломея, о существования которых они едва ли догадывались. И каждый раз, потерпев неудачу в интригах, Птоломей самым тщательным образом заметал следы своей закулисной деятельности, старательно убирая людей, которые могли бы пролить свет на его деяния перед Александром.

Будь на месте Птоломея какой-нибудь другой человек, то он, возможно, опустил бы руки перед столь очевидным предупреждением рока, признав своё очевидное поражение. Возможно кто нибудь другой, но только не Лагид. Он видимо был сделан из другого теста, и в нем действительно текла благородная кровь Аргидов, упрямо толкавшая его на свершение честолюбивых замыслов.

Не добившись успеха на поприще мятежа, после недолгого размышления, Птоломей вступил на скользкую дорожку заговора, по которой пока безуспешно шли все те, которым своим присутствием на македонском троне сильно мешали вначале царь Филипп, а затем и его блистательный сын.

Приняв это окончательное решение, Птоломей столкнулся с довольно серьезной проблемой, по поиску себе союзников, в столь важном и очень опасном деле. И здесь у него возникли серьезные проблемы. Вся загвоздка тайного дела, заключалась в том что, проводя массовые репрессии среди македонской знати, Птоломей невольно устранил всех людей, которые хоть чем-то могли создавать угрозу трону Александра.

Своими собственными руками, Лагид успешно создал вокруг себя выжженную пустыню, вольно или не вольно лишив себя всяких союзников по тайной игре. Единственным человеком, кто хоть как-то мог претендовать на престол Аргидов, был Пирр, сын Эакида, двоюродный брат царя Александра, но ему всего от роду было несколько лет.

Казалось, что охотник попал в собственные сети, но деятельная натура Птоломея, не собиралась сдаваться. Он терпеливо перебирал в своей памяти, кандидатуры всех тех вельмож и царьков, старательно оценивая их как помощников в заговоре, но все было не то. Лагид уже был в отчаянии, как неожиданно судьба лучезарно улыбнулась ему во все тридцать два зуба.

Выполняя свои союзнические обязанности, царь Вифинии Никомед прислал в Пеллу торговое посольство во главе со своим сыном Ликаоном. Ему только недавно исполнилось семнадцать лет, а он уже слыл первым красавцем не только Вифинии, но и всей Малой Азии.

Едва только Птоломей узрел его алые губы и нежную кожу щек, его густые черные кудри и прямой стан, как в его голове моментально родилась идея, блистательная по замыслу и порочная по содержанию. Теперь Лагид точно знал, кто будет его новым союзником против Александра. Всё встало на свои места, и теперь Птоломею нужно было только правильно разыграть всю партию.

Наместник Пеллы благосклонно встретил Ликаона, окружив его своим почетом и вниманием, что немедленно дало нужные результаты. Молодой вифинец охотно отвечал на все вопросы Птоломея и, возвращаясь обратно взял тайное письмо к своему отцу

Никомеду.

Так завязалась тайная переписка между дворами Пеллы и Никомедии. Завладев царским престолом в жестокой борьбе со своим братом Басом, Никомед очень нуждался в поддержке и признании его власти в Вифинии со стороны наместника Македонии Птоломея. Хитрец быстро узрел другого хитреца, и быстро найдя общий язык, принялись торговаться за оказание помощи друг другу.

Вся тайная переписка велась только через Брасида, доверенного человека Птоломея, который подобно ткацкому челноку, проворно сновал из одного угла в другой, в целости и сохранности передавая тайные послания адресатам из рук в руки.

Теплые лучи солнца уже скрылись за краем горизонта, слабо напоминая о своем присутствии алыми сполохами, когда великий наместник Македонии Птоломей переступил порог своей спальни.

По хищным морщинкам в уголке глаз, хорошо заметных в свете ярко горящих светильников, Таис сразу поняла, что её супруг сильно взволнован. Она слишком долго знала Птоломея Лага и читала всю его душу подобно открытой книге, хотя при этом лицо наместника было абсолютно спокойным.

Будучи умной и проницательной женщиной, она не устремилась к нему с немедленными расспросами, терпеливо ожидая, когда он сам первым начнет разговор. Именно эти свойства характера, позволяла знаменитой гетере столь долго витать в высших кругах македонского царства и при этом не только сохранять свою жизнь, но и пользоваться определенным влиянием как у Птоломея, так и самого Александра. Не изменила Таис выдержка и на этот раз.

— Прибыл Брасид от Никомеда — произнес Птоломей, пытливо глядя в темно карие глаза своей дорогой супруги.

— Ну, и? — быстро и требовательно спросила Таис вся, напрягшись в ожидании судьбоносных известий.

— Мы достигли полного согласия — промолвил наместник, и Таис словно обдало жаркой волной.

— Я так и знала, что вифинец не пожелает упустить из рук такой шанс — радостно произнесла Таис — расскажи поподробнее.

Птоломей осторожно присел на край ложа и, приблизив свои губы к розовому ушку царственной гетеры начал своё повествование.

— Никомед готов принять участие в моём деле, при условии присоединения к его владениям Византия и всех земель Пафлагонии, а так же тысячу талантов золотом, сразу после успешного завершения нашего замысла. Кроме этого, вифинец требует монополию на морскую торговлю по всему Понту, который он уже считает своим морем.

Македонец сделал паузу, ожидая услышать бурную реакцию своей жены, но Таис не произнесла, ни слово. Она, прекрасно понимала, как ничтожно мала цена Никомеда, по сравнению с главным выигрышем Птоломея.

— Он так же согласен с особой ролью своего любимого сына Ликаона, но за это он требует сто талантов отдельно и вперед.

Лицо Таис перечеркнула гримаса брезгливости и пренебрежения к отцу, столь беззастенчиво торгующего свои сыном. Птоломей тем временем продолжал.

— Хотя этот красавец и не стоит таких денег, но нам выбирать не приходиться. Он главный козырь в нашей игре. Где вот только их нам взять, и так чтобы не было столь заметно посторонним лицам?

— Я знаю, где — быстро ответила Таис. — В храме Кибелы фригийской. Я хорошо знакома с главной жрицей и думаю, она не откажет нам в этой просьбе, тем более, если она будет скреплена царской печатью.

— Дорогая, ты самая умная из всех женщин, которых я знавал. Храм Кибелы фригийская действительно очень богата и её деньгам предстоит не столь далекий путь до столицы Никомеда. Решено, завтра же я отправляю Брасида во Фригию.

— Ты тоже, самый умный из мужчин, которых я только встречала — проникновенно молвила Таис. — На этот раз у тебя всё обязательно получится. Теперь у тебя есть новая армия, состоящая только из македонцев и греков, для которых, кроме Александра, только ты можешь носить титул верховного стратега.

— Да это так — согласился Птоломей, радостно ловя каждое слово своей царицы, которая неторопливо заводила его любовным поглаживанием рук.

— Они подчиняются только твоему слову и никому другому, поскольку получают своё золото из твоих рук.

— Да это так — говорил македонец, водя грубой рукой по нежной коже своей верной подруги.

— А самое главное, в наших руках этот азиатский отпрыск, которого верный Клеоник убьет в любую минуту.

— Да — подтвердил Птоломей, и их губы слились в жарком поцелуи.

Так была поставлена жирная точка в хитросплетенной интриге, на которую решился Птоломей, желая получить в свои руки царскую власть и трон Аргидов.

Не менее жаркие события, разыгрались в это время на берегах Нила и его окрестностях. Верховный жрец оазиса Амона, подобно Птоломею принял важное решение в отношении великой жрицы оазиса, бывшей македонской царицы Эвридики. Согласно требованию египетской правительницы Антигоны, она была осуждена на смерть.

К такому, столь не простому выбору, Херхорна подвигла не только желание не портить хорошие отношения со своей давней союзницей по тайным интригам, правда о которых могла стоить головы обоим, сколько поведение его царственной пленницы.

Некоторое пребывание Эвридики в роли храмовой проститутки Авлосы, пагубно сказалось, на её состоянии души. Не имея, столь твердой выдержки и духовной закалки как её приемная мать царица Олимпиада, Эвридика в последнее время стала доставлять определенные хлопоты своим храмовым попечителям.

Неплохо справляясь с ролью великой жрицы храма оазиса Амона, Эвридика все чаще и чаще стала допускать любовные вольности, о чем немедленно докладывалось Херхорну.

Тот некоторое время терпел, надеясь, что это единичный срыв и со временем его подопечная полностью возьмется за ум, но по прошествию определенного срока, египтянин вызвал Эвридику к себе и заявил, что роль великой жрицей храма несколько отличается от роли храмовой проститутки.

Молодая женщина покаялась в своих грехах и была великодушно прощена верховным жрецом, который для не повторения подобных случаев, разрешил Эвридике иметь официального любовника, для снятия жизненных напряжений. Казалось, что инцидент исчерпан, но оказалось, что любовный порок прочно свил свое гнездо в сердце пленницы оазиса.

Новым любовным объектом Эвридики, стал молодой жрец, который не устоял перед соблазном провести ночь любви в постели великой жрицы. Разгневанный Херхорн, решил в этот раз действовать не пряником, а кнутом и приказал казнить молодого человека в присутствии Эвридики, полагая, что это сильно охладит её пыл страсти.

Как только ритуал был завершен, Херхорн клятвенно пообещал казнить каждого, кто только решиться переспать с Эвридикой. Увы. Этой казнью, он только подлил масла в огонь, превратив жизнь Эвридики в поиск утонченных страстей. Неизвестно каким образом, но всё мужчины храма знали, что двери спальни красавицы всегда открыты для них и ценой за сладострастие является их жизнь.

И желающие сыграть в смертельную игру находились. Их было не так много, некоторые были схвачены стражей, но сам факт вызова, брошенный самому Херхорну, имел огромное значений.

С подобным положением дел Херхорн не мог долго мириться и, в конце концов, принял решение подвести черту под пребыванием Эвридики в оазисе. Вызвав к себе главу черных дарфурцев, верховный жрец, объявил, что отдает царственную пленницу в их руки. При этом в отличие от царицы Олимпиады, Херхорн разрешал провести последний ритуал по более низкому рангу.

— Она не достойна тех почестей, что получила великая богиня Леда — произнес верховный жрец, брезгливо взмахнув своей правой кистью, тем самым, давая дарфурцу право самому решать время наступления последнего мига жизни Эвридики.

Против этого решения никто из высших жрецов храма Амона не рискнул, открыто высказаться, прекрасно понимая, что его заступничество может ему дорого стоить. Но, второй помощник верховного жреца Семхар все же осторожно спросил.

— Не слишком ли ты торопишься славный Херхорн, отдавая пленницу в руки дарфурцев. Мне кажется, что она ещё могла бы послужить храму великого Амона.

— Если ты имеешь в виду деньги Семхар, то плата за пребывание в наших стенах Эвридики, с момента её смерти перейдет на Европу. В этом меня заверила правительница Антигона. Если же ты говоришь о её теле, то оно становиться слишком опасным для нашего внутреннего спокойствия.

Херхорн холодно посмотрел на Семхара из-под седых кустистых бровей.

— Или ты знаешь, способ как её обуздать? Если это так, то скажи мне, и я охотно отменю своё решение в отношении Эвридики. Говори, я внимательно слушаю.

— Я говорил о деньгах славный Херхорн. Всем нам известно, что от пыльцы лотоса, что мы даём нашим храмовым проституткам для возбуждения, нет противоядия. Отдаваясь страстям, они быстро сходят в объятия смерти.

— Вот и прекрасно. Вопрос о деньгах и теле мы решили, а об её бессмертной душе, пусть позаботятся великие боги — сказал Херхорн и стукнул об пол своим жезлом, подводя черту под земным существованием Эвридики.

Ритуал таинства с артефактом великого Осириса был назначен через один день, о чем Эвридика была немедленно извещена и чему она очень обрадовалась, посчитав это проявлением слабости со стороны Херхорна. Вот уже четвертый месяц, как своенравная жрица, в воспитательных целях пребывала в карантине и это, привыкшей к мужской близости Эвридики порядком тяготило.

Весь прощальный ритуал с Эвридикой был очень во многом сходен с тем, который был оказан царице Олимпиаде несколько лет тому назад. Македонская царица полностью повторила путь своей приемной матери, прибыв в закрытом паланкине в подземный зал главного храма, где её дожидался почетный караул из черных дарфурцев.

И вновь в подземном храме, так же как и тогда звучно гремели африканские барабаны, звучали свирели и, сбросив с себя покрывало, женщина смело шагнула к каменному постаменту, дабы насладиться приятной негой от близости с божественным артефактом.

Разница заключалось только в продолжительности магического ритуала. По приказу Херхорна предводитель дарфурцев заметно урезал время близости своей жертвы с плотью бога, тем самым, принизив статус Эвридики против статуса царицы Олимпиады.

Предводитель дарфурцев внимательно следил за действиями своей подопечной, которая ничего не подозревая, страстно наслаждалась последними минутами своей жизни, совершенно ни о чем не подозревая.

Когда Эвридика находилась на вершине блаженства, сладко выгнувшись и замерев всем телом, тяжелая палица дарфурца резко опустилась на нежный затылок Эвридики, погрузив царицу в глубокий сон, из которого ей уже не было суждено выбраться.

Крепкие черные руки моментально подхватили обмякшую от коварного удара Эвридику, не дав царственному телу упасть на белый песок, устилавший храмовый пол. Осторожно сняв молодую женщину с каменного постамента, негры аккуратно уложили её на косой деревянный крест, прочно закрепив на нем руки и ноги царицы.

Предводитель дарфурцев пощупал шею Эвридики и удовлетворенно хмыкнул, пульс четко бился на белой шее божественной жертвы. Утвердительный кивок головы и крест уже установлен вблизи артефакта, а к широко раздвинутым ногам поднесена большая ритуальная чаша. Едва негр извлек из-за пояса каменный жертвенный нож, как без устали стучавшие барабаны разом замолкли, и в зале повисла напряженная тишина.

Помня категорический приказ Херхорна ни в коем случаи не портить кожу Эвридики, дарфурец осторожно приблизил нож к самому низу живота своей жертвы и коротким, но сильным ударом вогнал его внутрь.

Седовласый негр знал куда бить и когда он извлек свой нож, из пробитой матки, бурным потоком хлынула алая кровь, а вместе с ней вернулись к жизни барабаны. Их ритмичный грохот длился все — то время, пока жизненная влага Эвридики переливалась из её тела в жертвенные чаши, которые дарфурци проворно меняли одну за другой стоя у креста.

Вот обескровленное тело конвульсивно забилось в крепких путах и, выказывая милость к царице, предводитель негров вновь ударил своей палицей по затылку Эвридики, полностью прекратив её существование.

Как только женщина была снята с креста, немедленно отворилась потайная дверь и в зал, вошел Херхорн тайно наблюдавший за церемонией через специальный глазок. Он даже не подошел к распростертому на полу мраморному телу Эвридики а, приблизившись к предводителю негров что-то, негромко сказал тому на ухо и тот согласно кивнул головой. Подхватив за ноги свою жертву, дарфурец легко забросил её себе за спину, отчего тело Эвридики безвольно повисло вниз головой, касаясь белого песка пальцами рук. Словно работая на невидимого зрителя, седовласый величественно направился к выходу из зала и при каждом его шаге, безжизненная голова молодой женщины, с широко открытыми глазами моталось из стороны в сторону подобно огромному хвосту дарфурца.

Уже к вечеру, благородная царица дома Аргидов была выпотрошена, вымочена и поджарена по всем правилам поварского искусства черного народа. Её кожа, тщательно снятая с тела была отдана египетским мастерам, которые по прошествию времени подарили верховному жрецу Херхорну новую статую, которая в отличие от первой имела коровью голову, и олицетворяли великую богиню Исиду.

Через два с половиной месяца после этих событий, верховный жрец оазиса Амона лишний раз смог убедиться в прозорливости Нефтеха, настойчиво рекомендовавшего через свою жену сократить бренное пребывание Эвридики на земле. Когда неожиданно в оазис Амона прибыл отряд солдат с повелением великого царя Александра забрать из стен храма его жену, то Херхорн с великим почтением передал македонцам золотую урну с прахом недавно усопшей великой жрицей храма бога Амона, хранимую в оазисе как великую святыню.

Когда траурная процессия македонян скрылась за горизонтом, Херхорн велел привести из тайного узилища Европу, третью царственную узницу этих стен. Желая полно и бесповоротно сломить волю молодой бунтарки, египтянин позволил ей лицезреть самую последнюю картину событий из жизни Эвридики.

То, что увидела Европа через потаенный глазок в стене, произвело на неё сильное впечатление. Пережив в своей жизни царственные взлеты и падения, пройдя по самому краю между жизнью и смертью, молодая авантюристка впервые была потрясена до глубины души от осознания многообразия принятия смерти. С самого раннего детства, Европе постоянно говорили, что она царская дочь и именно эта вера помогала ей мужественно переносить все жизненные трудности и невзгоды, свято веря в свое высокое предназначение. Теперь же увидев, какую позорную смерть на кресте приняла её кровная родственница, девушка полностью осознала, свою полную уязвимость в этих храмовых стенах, где проводят столь ужасные ритуалы, не боясь никаких последствий.

Старый жрец моментально прочитал по лицу узницы всё то, что творилось в её душе, и радостно улыбнулся про себя. Преподанный урок явно достиг своей воспитательной цели и Херхорн с удовлетворением отметил, что ещё продолжает хорошо разбираться в людях.

— Я вызвал тебя Европа, для того чтобы определить твою дальнейшую судьбу. Многие из тех, кто находиться в стенах оазиса и те, кто пребывают за ними, желали видеть рядом с погребальной урной Эвридики и твою урну.

Судорога страха промелькнула на лице молодой пленницы, но она сдержалась от крика и мольбы, чем вызвала определенную долю уважения у Херхорна. Сделав многозначительную паузу, верховный жрец Амона продолжил говорить.

— Скажу сразу, что подобные речи мне не по душе и ты по-прежнему все еще жива, однако это совершенно не потому, что я испытываю к тебе какую-то симпатию. Вовсе нет, все вы интересуете меня только по одной причине, принесения пользы этому храму и не по какой-либо другой.

Говорю, это тебе только для того, чтобы ты как можно лучше осознала своё положение в этих стенах и не строила никаких иллюзий. Только польза для великого бога Амона продлевает твое существование на этой бренной земле и только. Надеюсь, что ты все хорошо поняла, ибо для непонятливых у меня существуют медные чаны дарфурцев — с нажимом произнес Херхорн и по лицу пленницы вновь пробежала тень страха. Как и все обитатели оазиса, она слышала о каннибализме черных слуг верховного жреца.

— Произнеси хоть слово дорогая, а то мне уже надоело говорить одному — властно произнес жрец.

— Да мне все ясно господин — послушно произнесла пленница и Херхорн, впервые за время свидания с Европой открыто улыбнулся.

— Тогда давай решим с тобой одну проблему и разойдемся по своим делам, в отличие от тебя мне очень дорого моё время — двусмысленно произнес жрец. Подойдя к столу, он поманил к себе пленницу, а когда та приблизилась, отбросил в сторону кусок белой материи и перед глазами Европы, оказались два хорошо знакомые ей предметы. То была золотая полумаска в виде хищной птицы и царственная диадема, еще недавно украшавшая голову Эвридики.

— Перед тобой выбор Европа и я совершенно не хочу оказывать на тебя давление при принятии решения. Либо ты продолжаешь свою работу на пользу храма в этой маске, либо проходишь, ритуал посвящения и, надев эту диадему, занимаешь место Эвридики. Как видишь выбор не очень сложный, решай и чем, скорее тем лучше для всех нас.

Лицо девушки в третий раз колыхнулось от страха. Херхорну было легко говорить о простоте выбора, тогда как для Европы это был вопрос жизни и смерти. Два чувства, инстинкт самосохранения и желания почести и власти, пусть даже в стенах своей опостывшей ей тюрьмы усиленно боролись в душе македонянки. Херхорн с непроницаемым лицом следил за лихорадочными метаниями и раздумьями девушки. Верховному жрецу было интересно что, в конце концов, победит и вскоре он получил ответ. Отбросив сомнения, Европа твердой рукой взяла маску и с вызовом взглянула в лицо своему мучителю, но оно было абсолютно спокойным.

— Да будет так — только и произнес Херхорн и взмахом руки отпустил Европу. Лицо Херхорна оставалось невозмутимым даже тогда, когда он остался один, хоть в душе египтянина царило ликование. Жрец вовсе не собирался возводить Европу на место Эвридики, это было очень хлопотно и рискованным шагом. Ему было очень важно узнать, как глубоко и основательно проник страх в душу молодой пленницы, и он остался доволен своим открытием.

Была ли Европа в действительности дочерью царя Филиппа или нет, Херхорна это мало интересовало. Правительница Антигона исправно платила деньги за её содержание, и это вполне устраивало верховного жреца. Однако, прожженный хитрец, Херхорн не исключал возможности, что в один прекрасный день Европа вновь станет важным элементом в сложной династической игре, и египтянин был не прочь погреть на этом свои костлявые руки. И ему было очень важно, чтобы к этому моменту строптивая пленница находилась под его полным контролем.

В то время как верховный жрец Амона занимался психологическими этюдами, царский советник Нефтех был занят более важным и полезным делом. Уединившись в своем походном шатре, он созерцал "песок времени" желая приподнять завесу над грядущим и в этом не было ничего магического.

Расставив в определенном порядке на походном столике маленькие светильники, Нефтех высыпал на белый холст желтый песок, разгладил его, а затем погрузился в созерцание. Это умению его научили в жреческой школе бога Тота, а затем, находясь в Индии и общаясь с представителями жреческой касты, он сумел довести уровень своего мастерства до совершенства.

Погрузившись в свое подсознание, Нефтех мог с таким блеском анализировать и сопоставлять всё происходившее в окружающем его мире, что выданные им потом предсказания поражали и пугали современников своей верностью и точностью. Именно за эти предсказания царь Александр предпочитал держать Нефтеха рядом с собой, резонно опасаясь, что кто-то другой может воспользоваться этим талантом египтянина в своих корыстных целях.

Нефтех не очень часто прибегал к медитации над песком, поскольку каждый такой сеанс оборачивался боком для его здоровья. Завершив поход в будущее, египтянин чувствовал себя подобно лимону или апельсину, полностью выжатым чей-то могучей рукой. Завершив гадание, Нефтех был настолько слаб, что для восстановления хотя бы части сил, ему требовался полный покой.

Вот и на этот раз, едва только пелена спала с глаз советника, как он с большим трудом смог ссыпать обратно свой знаменитый песок, прежде чем рухнуть на походное ложе. Впрочем, Нефтех никогда не жалел о содеянном так как каждый раз он становился богаче всех вместе взятых в лагере людей, ведь он обладал тайной. Вот и теперь, лежа на спине, он не обращал на звон в голове и яркие точки перед глазами. Нефтех сосредоточенно думал над тем, что он видел в своем трансе и это, сильно обеспокоило его.

Долгое время, находясь рядом с Александром, египтянин постоянно поддерживал все его действия и планы, ревностно и старательно оберегая монарха от любых угроз со стороны. Однако наступил момент, когда интересы Александра и тайного дуумвирата в лице Нефтеха и Эвмена стали решительно и неотвратимо расходиться все дальше и дальше. Попросту говоря, оба они уже переросли отведенные им монархом роли, и теперь их жизненные рамки стали тесны им. Это был вполне логическим шагом для таких ярких личностей, какими были кариец с египтянином.

Продолжая верно служить своему монарху, они исподволь стали готовить себе будущее, вступив на скользкую дорогу, по которой до них ранее вступали знатные македонцы, сподвижники царя Александра. Однако, решив отойти от монарха, Эвмен и Нефтех должны были неизменно столкнуться с родовитой македонской аристократией, ряды которой хоть и были основательно прорежены прежними репрессиями царя, но даже в таком виде она представляла большую угрозу для незнатных особ.

Выступая в открытую конфронтацию против знати, означало осознанное начинание гражданской войны, возникновение которой для членов дуумвирата не сулила ничего хорошего. Ни Эвмен, ни тем более сам Нефтех, не были до конца уверены, что армия, без которой невозможно было бы удержание любой власти, окажется на их стороне.

За всё время похода, Нефтех ломал голову в поисках кандидатуры, которая не только смогла бы прикрыть все их действия на первичном этапе, но и было благосклонна к ним в последующем. Именно ради этого Нефтех рассыпал свой "песок времени", и каково же было его удивление, когда выяснилось, что самым лучшим вариантом для дуумвиратов оказалась царица Роксана.

Лежа на своей походной кровати и набираясь сил, египтянин не спешил оповещать о своем открытии Эвмена. Как показал сеанс "углубленного анализа" стратегу предстояло сыграть свою особую роль в будущей истории.

Глава VII. Гордая и непокорная Таврия.

Медленно и неторопливо приближалась к стенам Херсонеса Таврического войско великого Александра. За спинами царских пехотинцев и всадников остались позади переходы по равнинам этого знаменитого полуострова, где рядом соседствовали степи и поля пшеницы, виноградные лозы и седой ковыль.

Всадниками царевича Спарага уже был полностью приведена к повиновению и покорности столица местных скифов Неаполь Скифский. Посланный в дальний кавалерийский рейд царевич сумел оказаться возле городских ворот в одно время с беглецами войска разбитого царя Панасагора и атаковав их, ворваться в скифскую столицу.

Уходя к перешейку, Панасагор увел с собой почти все мужское население своей столицы, здраво рассудив, что именно там решается судьба его царства. Поэтому, к моменту появления всадников Спарага, город было защищать практически некому. Те, кто бежал с перешейка, надеясь укрыться за городскими стенами, жестоко просчитались. Злой и неумолимый враг шел за ними по пятам и не намеривался оставить им ни единого шанса на спасение.

Всадники Спарага также устали от непрерывной погони за беглецами, но их гнал вперед охотничий инстинкт, который делал их сильнее и выносливее в отличие от беглецов, у которых каждый час их бега безвозвратно отнимал у них часть жизненных сил.

Самое серьезное сопротивление врагу, защитники Неаполя попытались оказать в схватке у городских ворот. Поняв, что пришел их последний час, скифы Панасагора яростно схватились с врагами, которые, смешавшись с беглецами, пытались прорваться внутрь Неаполя. Здесь дрались все; и остатки царского войска, и ветераны инвалиды, составлявшие столичную стражу, и женщины с детьми.

Все они высыпали на стены Неаполя в надежде отразить неприятельский штурм, но боги явно отвернулись от жителей Неаполя. В этот день они смотрели в сторону воинов царевича Спарага, которые по ярости и напору превзошли самого грозного бога войны Ареса. Пока часть сил сошлись в смертельной схватке с защитниками ворот, не давая им закрыть массивные створки, другая половина без всякой задержки бросилась штурмовать близь лежащие городские стены.

Под прикрытием своих конных лучников, не обращая никакого внимания на летящие вниз камни, копья и стрелы, скифы на всем скаку приблизились к стенам вплотную и, забросив на каменный гребень прочные волосяные арканы, стали быстро подниматься наверх. Многие из штурмующих было либо убито, либо сброшено вниз защитниками Неаполя, но зато мечи тех, кто взошел на стены, не знали усталости и пощады. Ворвавшиеся воины Спарага уничтожали всех, невзирая на пол или возраст, освобождая свободное пространство своим товарищам, неутомимо ползущих вверх подобно муравьям или тараканам.

Так пала сначала одна стена, затем другая, после чего битва за ворота скифской столицы уже утратила свою важность, враг вступил в город. Едва только радостные крики вражеских солдат раздались за спинами защитников ворот, как силы разом оставили их и очередной натиск неприятеля, полностью разметал последнее препятствие на пути к победе.

Когда Александр вместе с основным войском приблизился к Неаполю, его взору предстала ужасающая картина. Весь город был жестоко разграблен. Большая часть городских строений, включая царский дворец, были сожжены и дым от них, все еще продолжал клубиться, когда Александр вместе с конным авангардом вступил в Неаполь. Повсюду валялись неубранные тела погибших людей, и у многих из них недоставало головы, которые согласно скифскому обычаю обычно вешались на специальном шнуре на груди лошадей скифских всадников.

Увидев столь ужасающую картину, царь сдержанно поблагодарил Спарага за всю оказанную им помощь Александру в этом походе и отпустил его домой к великой радости самого царевича и скрытому удовольствию самого монарха. Наличие в кармане такого острого шила как Спараг было очень чревато любыми непредвиденными последствиями.

Уплатив скифам обещанное вознаграждение, Александр был вполне доволен своей сделкой. Уводимое со славой и почетом войско Спарага было основательно потрепанно и нуждалось в срочном пополнении, которое скифские племена смогли бы дать только через три— четыре года, не раньше. Вместе с этим руками кавказских скифов, племенной союз таврических скифов был так хорошо обескровлен, что отныне он должен был не получать дань, а платить её македонскому царю за мир с ним.

Удачно разрешив скифскую проблему, Александр был полностью уверен, что жители Херсонеса не окажут ему какого-либо сопротивления. Теперь для понтийских греков он стал избавителем от давнишнего врага, который постоянно тревожил Херсонес если не своими набегами, то открытым вымогательством денег за мирное существование с дикой степью.

Кроме этого, гибель и безжалостное разорение Ольвии, должно был быть хорошим уроком для херсонесцев, которые на примере своего торгового соседа должны были сделать правильный вывод о силе и мощи царской армии.

Подтверждение того, что херсонесцы сделали правильные выводы из судьбы Ольвии, Александр получил прямо на подходе города, в лице торжественной процессии состоящей из лучших представителей Херсонеса. Всего их было тридцать два человека. Все они были одеты в белые одежды, держа в руках ветви оливы в знак того, что имеют исключительно мирные намерения.

Главой мирного посольства был Агрикол, помощник херсонеского архонта Пизона. Он любезно пояснил царю, что архонт не смог предстать перед славными царскими очами из-за древнего городского обычая, запрещавшего ему покидать пределы города.

В ответ на столь примитивную хитрость херсонесца царь только презрительно фыркнул, но это не помешало ему самым решительным образом выказать свою милость к посольству города, заявив, что пришел в Тавриду, преследуя отряды диких скифов посмевших напасть на его воинов. К славному городу Херсонесу и его жителям он не имеет никаких претензий и желает только одного, мира между городом и своим царством, чьи земли с покорением скифов приблизились к владениям херсонесцев.

В знак любви и дружбы между двумя сторонами, Александр просил у херсонесцев разрешение принести жертву Зевсу Таврическому, чей алтарь находился за городскими стенами.

Агрикол был далеко не глупым человеком, и он сразу уловил тождество царской просьбы с тем пожеланием, что сделал Александр много лет назад жителям Тира, и чем все это закончилось. Поэтому помощник архонта изобразил на лице медовую улыбку и заявил, что городской совет будет немедленно собран для ознакомления с царской просьбой.

Отпустив послов, Александр приказал ставить лагерь в ожидании ответа херсонесцев, что было немедленно выполнено.

— Как ты думаешь Эвмен, что выберут эти почтенные жители, мир или войну? — спросил Александр своего стратега после отбытия послов из македонского лагеря.

— Судя по тому, как радостно и проворно они покинули нас государь, то проблем с жертвоприношением в храме Зевса у тебя явно не будет — ответил кардиец и его слова, вызвали смех среди членов царской свиты, однако сам Александр остался серьезен.

— Знаешь Эвмен, к концу похода, после непрерывных схваток со скифами, я стал больше ценить жизни своих воинов, и мне не хочется окроплять стены Херсонеса их кровью, когда дело можно решить миром. Я ничуть не сомневаюсь в том, что возьму этот город, но кроме него есть ещё и Пантикапей с династией Спартокидов, а они своего никогда не отдадут.

— Ты как всегда прав, государь — неожиданно подал голос Нефтех — с херсонесцами тебе будет гораздо легче договориться, чем с боспорцами. Они никогда не имели собственной армии. Ещё со времен Перикла, для решения своих вопросов херсонесцы либо прибегали к услугам наемников из Греции, либо покупали услуги скифских племен, предпочитая платить звонкой монетой, а не кровью своих граждан. Что поделать, но такова их торгашеская философия. Цари же Боспора всегда имели своих воинов и привыкли решать все вопросы посредством меча и копья. С ними нам придется труднее.

— Напрасно ты так сгущаешь краски вокруг правителя Пантикапея и превозносишь его силу, — возразил египтянину Калисфен. — Да, царь Перисад в борьбе за трон разгромил войско своего брата Спартока, имея в своем распоряжении гораздо меньше сил, чем противник. Но я никогда бы не стал сравнивать силу его кавалерии с силой нашей конницы. Силу его гоплитов с силой нашей фаланги, которая не понесла ни одного поражения!

Слова Калисфена были поддержаны одобрительным гулом свиты, но на египтянина они не произвели, ни малейшего впечатления.

— Да, я бы полностью согласился с твоими словами Калисфен, если бы дело обстояло именно так, как ты говоришь, и противник ждал бы тебя сразиться лицом к лицу.

Нефтех сделал многозначительную паузу и все кто хорошо знал начальника царской канцелярии, моментально поняли, что в кармане у него припасен какой-то важный козырь. В ожидании каверзы Калисфен покрылся красными пятнами, но упорно молчал, ожидая, когда Нефтех пояснит свою мысль, но тот продолжал держать паузу.

— Ну, говори, не томи, — пришел на помощь Калисфену Александр. — Чего такого не знает наш доблестный воитель, да и мы все вместе взятые?

— Калисфен забыл про киммерийский вал, который надежно прикрывает Пантикапей со стороны степи. Много веков назад киммерийцы вырыли его в самом узком месте перешейка, который отделяет Пантикапей от остальных земель Тавриды. Тогда на них со стороны степей наступали скифы и киммерийцы, жившие в этих местах, решили защитить свои поселения с помощью огромного вала.

До появления степняков они успели насыпать землю, но не успели вырыть глубокий ров. Тогда, чтобы остановить скифскую конницу, они завалили сухим хворостом всё основание вала и когда скифы пошли на штурм запалили его.

Нефтех замолчал и Александр моментально увидел в своем воображении всю эту ужасную картину. Попавшие в огненную ловушку всадники отчаянно пытались совладать со своими конями и гибли под ударами копий и стрел киммерийцев снующих по земляной насыпи.

— Чем же все это закончилось? — глухо спросил монарх — скифы победили?

— Да, в конце концов, они победили, но заплатили за это очень большую цену. Они ещё дважды пытались взойти на вал наскоком, и каждый раз отходили назад, неся сильные потери. Многие из скифов советовали своему вождю оставить в покое киммерийцев, но тот не хотел ничего слышать об отступлении.

Видя силу врага и свое бессилие, он отказался от своей прежней тактики атаки в конном строю и решил атаковать укрепление врага в пешем порядке, ночью. Стояла глубокая осень, ночи стали длиннее и темнее а, кроме того, зарядили дожди, пусть и короткие, но зато частые. Они создавали дополнительную проблему для киммерийцев, которые были вынуждены постоянно подвозить новый сухой хворост.

Привыкшие к нападению скифов исключительно в конном строю, киммерийцы жестоко поплатились за свою недооценку мастерства противника. Стража вала слишком поздно заметила бегущих в атаку скифов и не успела запалить большой огонь. Хворост только начал разгораться, когда скифские воины приблизились к валу и поэтому, им не стоило большого труда загасить огонь водой специально принесенной с собой в кожаных бурдюках.

Когда огонь погас, и скифы взошли на вал, участь киммерийцев была решена. Все они погибли от рук разгневанных победителей. По личному приказу вождя все племя было полностью вырезано, включая стариков и детей. Даже женщин, до которых победители были особо доходчивые, были умерщвлены, после того как скифы обесчестили их.

Все присутствующие с интересом слушали повествование египтянина, который словно храмовый оракул вещал людям скрытую истину.

— И что ты предлагаешь Нефтех, снова бросить на вал кавалерию? — спросил Александр первым сбросивший с себя магию слов своего помощника.

— Нет. Второй раз подряд этот прием вряд ли будет эффективен. Наверняка, как только ты вступил в Тавриду, Перисад сразу позаботился о своей безопасности и двинул к валу все свои силы. Он тоже извлек урок из судьбы Ольвии и готов встретить тебя во все оружие.

— Мне кажется, что ты все же преувеличиваешь силу Перисада Нефтех — продолжал упорствовать Калисфен, желая принизить значимость слов египтянина — все, что ты сказал, было много веков назад и огненный вал, остался далеко в прошлом. И даже если Перисад решиться использовать его, то вал все равно, рано или поздно падет под двойным ударом катафрактов и конных лучников.

— Скажи Калисфен, а как бы ты действовал, если бы враг не пассивно ждал бы тебя на гребне вала, а засел за добротный частокол и метал бы в твоих всадников стрелы и копья, оставаясь при этом неуязвимым.

Присутствующие при споре военачальники моментально вспомнил битву на Истре, и в душе были вынуждены признать правоту слов египтянина.

— Ты говоришь так, словно заранее знаешь, что предпримет Перисад. У тебя что, волшебное зеркало? — сварливо огрызнулся стратег, но царь одернул его.

— Нефтех говорит так, поскольку считает Перисада умным врагом, который не намерен играть с нами в поддавки. Поэтому пока мы ещё не получили ответ от совета Херсонеса, оправь конную разведку к валу — приказа монарх.

Гонец из Херсонеса прибыл утром следующего дня и привез Александру хорошие новости. Совет города с радостью согласился с желанием царя принести жертву своему божественному отцу и готов оказать ему всю необходимую помощь в проведении этой процедуры.

Херсонес полностью оправдывал своё название. Город располагался на массивном полуострове, с двух сторон надежно прикрытый морем. Умело используя особенности местности, выходцы из Гераклеи не только надежно защитили стены своих домов, но при этом и прирастили к городу изрядный кусок земли, возведя в самом узком месте перешейка мощный вал и выкопав широкий ров.

Приблизившись к городу, Александр по достоинству оценил инженерное творение греков, которое часто становилось камнем преткновения на пути тавров и скифов во время их внезапных набегов. Находившаяся на валу стража почтительно приветствовала македонского царя громкими криками и стуком своего оружия, когда конный отряд во главе с Александром приблизился к перешейку.

О скором прибытии монарха их известили сторожевые посты на горных склонах, подавая особые дымовые знаки. Они были хорошо видны в синем небе и поэтому, когда Александр только приблизился к валу, его уже встречала почетная свита во главе с уже известным царю Агриколом.

— Совет Херсонеса рад видеть у себя в гостях великого царя Александра и сообщить, что для жертвоприношения все готово — радостно известил Агрикол и Александр милостиво кивнул ему головой.

— Ваши строители явно понимали толк в обороне — молвил он, помощнику архонта миновав вал — скажи Агрикол, как часто прорывались скифы за столь мощное укрепление? Наверняка они несли большие потери.

— Всего только три раз, государь. Один раз по сговору с наемниками охранявших вал и два раза из-за небрежения сторожей. Когда же мы смогли расположить стражу на высотах, то прорывы скифов полностью прекратились — с гордостью ответил грек и, видя, что его слова интересны царю продолжил свою речь.

— Наши предки очень мудро поступили, возведя этот вал. Благодаря нему, в случаи осады города неприятелем, мы никогда не испытывали острой нужды в продовольствии, ибо все необходимое мы выращивали на этих землях. Скифы и тавры несколько раз держали наш город в осаде, и всякий раз были вынуждены отступать восвояси.

— Тогда почему же город исправно платил скифам дань? — едко поинтересовался царь. Тень обиды промелькнула на лице Агрикола от этих слов, но помощник архонта быстро справился с собой.

— То была не дань государь, а только милостивые подарки в знак добрых соседских отношений между жителями Херсонеса и скифскими вождями — убежденно молвил грек.

— Хорошо пусть подарки, но ведь давали их скифам — продолжал интересоваться Александр.

— Осада варваров сильно подрывала всю нашу торговлю с местными племенами хлебопашцев. Поэтому совет города разумно считал, что следует поступиться малым, чтобы не потерять большее. Мы платили, но наличие вала не позволяло скифам требовать с Херсонеса слишком большую цену за мир с ними — вывернулся Агрикол.

— Да, этот вал большое подспорье в вашей торговле — молвил царь и больше не проронил ни слова до самых стен Херсонеса.

Массивные, сложенные из обработанных валунов они подобно злым сказочным великанам прочно преграждали дорогу конному или пешему идущему к Херсонесу. Высота их явно превосходила высоту защитных стен скифского Неаполя, на которые воина Спарага смогли подняться с помощью арканов. Чтобы взять здешние стены, нужны были высокие штурмовые лестницы, тараны для разрушения ворот и метательные машины, с помощью которых осаждавшие смогли бы смести со стен херсонеских лучников. Укрывшись за каменными зубцами башен, они могли свободно метать свои стрелы неприятельских воинов, нанося тем ощутимый урон.

Общую картину дополняли массивные деревянные ворота, оббитые металлическими листами и заклепками. Они с успехом могли противостоять не только топорам и секирам скифов, так степняки обычно штурмовали небольшие греческие крепости-поселения, но и даже небольшому ручному тарану, которые водились у понтийских наемников и которые иногда становились под знамена скифских царей. Одним словом Херсонес был крепким орешком для степняков, но только не для Александра.

Молчаливо рассматривая оборонительные устройства херсонесцев, он сразу определил их достоинства и недостатки, мысленно штурмуя город в его слабых местах, обходя сильные узлы обороны. Возможно, это так и осталось бы тайной, если бы Агрикол в пылу восхваления крепости стен города, не похвастался, что ещё ни один воин противника не смог их преодолеть.

Конечно, помощник архонта имел в виду тавров и скифов и Александр это сразу понял, однако монарх посчитал необходимым одернуть зарвавшегося, по его мнению, херсонесца.

— Вот сюда бы в случаи штурма я бы бросил свои главные силы — произнес царь, указав на стенной промежуток между башнями — здесь стена несколько ниже остальных и поэтому воинам не потребуются высокие лестницы, как в других местах.

— Да, стена там действительно ниже остальных участков, но это место надежно прикрывают лучники двух башен. Когда гоплиты полезут на стену, наши стрелки смогут свободно простреливать их фланги, благодаря особой конфигурации стен и смею заверить вас государь, потери среди нападавших врагов будут большими — возразил ему Агрикол — так было задумано изначально знаменитым Фалесом, проектантом и создателем этих хитроумных стен.

— Да пусть сам великий Пифагор. У меня они не смогли бы простреливать фланги и уничтожать моих воинов штурмующих эти стены — холодно произнес царь.

— Но почему? Все рассчитано с математической точностью, и степные дикари постоянно попадались на эту хитрую уловку Фалеса — удивился Агрикол.

— Потому что к этому времени они бы уже сгорели бы под ударами моих огненных баллист — властно произнес македонец и Агрикол не решился более спорить с царем. Он много слышал об этом ужасном оружии и не хотел, чтобы монарх даже в мыслях применял его против родного Херсонеса.

Весь городской совет вместе архонтом Пизоном торжественно встретил великого завоевателя у центральных ворот, преподнеся ему в дар от жителей города белый плащ, расшитый золотой нитью, предназначенный для жертвоприношений. Александр милостиво принял подношение горожан и к огромной радости херсонесцев немедленно накинул его на плечи.

Проезжая по улицам Херсонеса к храму Зевса, царь отметил про себя, сколь крепки и основательны были городские постройки, которые мертвой хваткой вцепились своими стенами в захваченную у тавров землю.

— Храм великого Зевса был возведен по приказу славного Перикла, который оказал неоценимую помощь, когда прибыл в Херсонес со своим флотом во время своей понтийской экспедиции. Тогда афинский архонт разгромил полчище тавров подступившее к воротам нашего города и угрожавшее ворваться внутрь его. К тому времени стены Херсонеса не были столь мощными как сейчас и потому за оказанную помощь, жители города нарекли Перикла Сотером (Спасителем) — журчал над ухом Александра голос Агрикола.

— Да? Я не знал столь интересный факт из жизни славного Перикла. Продолжай.

— Великий архонт приказал насыпать вал на перешейке и тем самым даровал нашему городу спокойную жизнь от набегов ужасных варваров. С этого момента и начался блистательный расцвет Херсонеса.

— А где стела, прославляющая деяние Перикла городу? Она ведь должна быть в центре города, не так ли. Я обязательно хочу посмотреть на неё — спросил Александр и Агрикол моментально приумолк, тревожно переглянувшись Пизоном.

— Что замолчал? Неужели Херсонес не воздвиг памятной стелы своему спасителю? — с негодованием спросил царь.

— Нет, конечно, город установил стелу Периклу, сразу после победы над врагами, но через двадцать три года молния попала в неё и сильно повредила изваяние — поспешил прийти на помощь Агриколу архонт.

— И что потом? Дай угадаю. У городского совета не нашлось денег на её замену или реконструкцию. Так?

— Как ты проницатилен государь — с притворной радостью воскликнул Пизон — так все и было. Тогда шла Пелопоннесская война, город нес большие убытки из-за нарушения мирной торговли. Такие убытки, страшно сказать.

— Чтобы вы не забыли деяние своего второго спасителя, я прикажу высечь мою стелу не из мрамора, а из гранита — холодно молвил Александр и, сойдя с коня, стал быстро подниматься по ступенькам храма Зевса. Позорно трусивший за его спиной архонт едва поспевал за македонцем, хотя при этом он успел яростно показать кулак Агриколе, не в меру распустившему язык.

Пизон ждал продолжение царского недовольства, но все обошлось. Вся церемония жертвоприношения прошла на редкость спокойно и благородно. Александр щедро одарил жрецов храма за проведенный ритуал, выдав им сразу десять талантов золота на нужды храма.

Куда более строгим он был с городским советом, когда диктовал им условия союзного договора между Македонией и Херсонесом. При видимой свободе, город лишался права заключать какие-либо политические договора с третьими лицам, иметь регулярную армию и боевой флот. Отныне в городе будет сидеть царский наместник, который будет ведать всеми военными и политическими делами Херсонеса. Взамен город получал титул союзника Македонии и возможность торговли со всеми землями огромного македонского царства.

Конечно, условия для свободолюбивого города были тяжеловатыми, но деваться было не куда, и большинством голосов совет принял условия македонца, настойчиво посоветовав несогласным отправиться в царский лагерь и посмотреть на стрельбы огневыми баллистами.

Александр дал своему войску ровно полторы недели на отдых у стен Херсонеса, а затем двинул его к Пантикапею, где разворачивались интересные события, заключительного этапа тавридского похода.

Пантикопейский владыка Перисад, несмотря на трагическую участь Ольвии и разгром скифского царства, категорически отказывался признавать нал собой верховную власть македонского царства.

Как и ожидал Александр, Перисад со своими военачальниками сделал главный упор на укрепления киммерийского вала, в надежде с большим толком использовать их против наступающих сил врага. По данным конной разведки, пантикопейцы отступили к самому валу, предварительно уничтожив посевы, вырубив виноградники и засыпав колодцы.

Правда, не всё было сделано полностью по скифскому рецепту. Во многих местах, видимо жалея свое хозяйство, греки ограничились половинчатыми мерами что, в конце концов, обернулось против них самих. Используя эти огрехи, а так же щедрую помощь Херсона, Александр без особого труда, правда, с некоторой задержкой дошел до древнего рва, на котором решалась судьба Тавриды.

Пантикопейцы вместе с солдатами Перисада поработали на славу. Вал действительно был огромен, как его описывали предания, гигантской чертой перепахавший Таврическую степь от одного края моря до другого. Вдоль всего гребня стояло множество людей, которые высыпали на вал, едва только караульные подняли тревогу.

Александр с хищным азартом разглядывал укрепление, стараясь определить слабые места, и не находил их. Ров был глубокий, частокол в два яруса опоясывал земляной вал внизу и посредине, что делало невозможным провидение излюбленного Александром конного удара. Вал можно было взять только лобовым штурмом пехоты и Перисад, любезно предлагал величественному сопернику проявить свое мастерство.

Македонский монарх незамедлительно принял этот молчаливый вызов, отдав приказ о подготовке штурма.

— Готовьте фашины, багры, топоры, лестницы, большие щиты для лучников — перечислял Александр своим командирам нужные для штурма предметы.

— Может, стоит построить большие осадные башни, с которых мы своими стрелами сметем врага свала? — интересовались командиры.

— Нет — отвечал им царь — постройка башен займет много времени, а в нашем распоряжении неделя другая. Со слов херсонесцев скоро начнется сезон дождей, все утонит в непролазной грязи. Затем наступят холода, которые сильно затруднят взятие укреплений. Хитрый Перисад именно на это и надеяться, и поэтому у нас нет времени на раскачку.

По царскому плану укрепление пантикопейцев предстояло штурмовать двумя большими группами. Оставаясь верным своим взглядам, Александр решил лично возглавить одну из них, передав командование второй Эвмену. Карийцу досталась большая часть македонской пехоты, тогда как себе царь забрал все огненные баллисты и отряд щитоносцев, которым предстояло играть отвлекающую роль.

Стояла глубокая ночь, когда на вал обрушился град огненных снарядов. Подогнанные на расстояние выстрела два дня назад, не смотря на темноту, осадные машины били точно и уверенно по заранее выбранным целям. Сразу после первых выстрелов ярко запылали оба деревянных частокола, а рядом со рвом появились конные лучники, которые стали обстреливать солдат Перисада появившихся на валу.

С ужасом смотрели боспориты на ужасное творение египетских жрецов, о котором много слышали, и против которого не было никакого средства для противодействия. Словно демонстрируя свою страшную силу наяву, огонь нисколько не боялся воды, которую некоторые солдаты обрушивали на него, пытаясь отстоять свои частоколы.

— Царь! Македонец применил против нас "египетский огонь" и теперь ждет, когда он потухнет чтобы беспрепятственно атаковать нас своим войском — донесли Перисаду начальники караульных отрядов.

Владыка Боспора и сам прекрасно видел, как к месту будущего прорыва уже подтянулись щитоносцы, за спинами которых толпилось множество верховых. Вне всякого сомнения, Александр вначале собирался бросить на штурм пехоту, а затем, завалив ров двинуть в бой катафрактов.

Срочно подтягивайте все резервы! Нельзя позволить македонцам подняться на вал. Пока они не перешли его, сражение не проиграно! Собирайте всех! У нас еще есть время! — приказал воинам Перисад.

Боспориты со всех ног бросились выполнять приказ царя и вскоре новые воинские отряды стояли уже по ту сторону вала. Хитрый Перисад не желая, чтобы метательные машины врага раньше времени уничтожили его воинов, скрыл их присутствие от зоркого ока неприятеля, ограничившись оставлением на гребни вала одних только наблюдателей.

Ровно через полтора часа от момента начала атаки отряда Александра, совершенно в противоположном месте, в сражение вступило войско Эвмена. В полной тишине передовые линии македонских солдат приблизились ко рву и начали в нескольких местах засыпать его фашинами. Одновременно с этим специально созданные штурмовые отряды перебросили через пятиметровый ров длинные мостки, по которым перебежали солдаты, вооруженные топорами и баграми.

За короткий промежуток времени ров киммерийцев был завален хворостом, а нижний ряд частокола полностью разрушен. Не теряя ни минуты, воины Эвмена устремились в атаку, под прикрытием темноты, быстро и уверенно поднимаясь к вершине вала.

Напуганные неожиданным нападением македонцев, отряды караульной стражи спешно бросились атаковать врага, пытаясь остановить их на второй линии частокола. Столь скоропалительное решение, сыграло на руку противнику боспритов, не позволив в полной мере использовать своих лучников. Не имея возможности из-за темноты четко различать своих солдат, от солдат противника, они были вынуждены вести стрельбу наугад, тогда как македонские стрелки прекрасно ориентировались по многочисленным факелам, которые зажгли боспориты.

Поэтому, когда воины Эвмена прорвали вторую линию заграждений, среди защитников вала имели серьезные потери в своих рядах, в особенности от стрел арбалетчиков, которых Эвмен выдвинул к самому краю рва под прикрытием больших переносных щитов. Стратег лично руководил их стрельбой, следя за тем, чтобы под их убийственный огонь не попали свои же гоплиты.

Схватка у частокола была яростной, но короткой. Не выдержав массированного удара врага, боспориты стали отходить, по пятам преследуемые гоплитами Эвмена. Последняя часть ночной схватки разыгралась на гребне вала, куда стремясь спасти положение командующий этим участком обороны Агесилай, бросил все имеющиеся в его распоряжении силы. Опытный наемник полагал, что сможет если не отбросить врага, то хотя бы продержаться до подхода подкрепления. Тревожный гонец уже был послан Перисаду, однако всё сложилось не так, как рассчитывал Агесилай.

Выдвинутые на гребень вала гоплиты, были смяты беспорядочно отступающими боспорскими караульщиками. Не слушая приказов Агесилая, полностью потеряв голову от страха, они в одну минуту расстроили стройные ряды фаланги стоящей на верхушке вала. Пока боспорцы яростно переругивались с греческими наемниками, подоспели македонцы, и завязалась кровавая схватка. И здесь воинству Перисада пришлось на своей шкуре испытать, что мастерство и умение воинов Александра не пустой звук.

Гоплиты Эвмена атаковали исключительно стройными рядами, несмотря на то, что вынуждены, были подниматься по крутому склону. За их спинами двигались лучники и пельтеки забрасывающие вражеских воинов стрелами и дротиками, что наносило им ощутимый урон. Из-за малого пространства на вершине вала, Агесилай не мог подобно македонцам использовать лучников, которые были вынуждены отойти на обратную сторону вала и вести стрельбу, не видя цели.

Как не были храбры и опытны наемники Агесилая, но вести сражение с разорванными рядами против первоклассной армии противника, они не могли. Исход боя был предопределен заранее и весь вопрос заключался во времени. Чуть более получаса понадобилось солдатам Эвмена на то, чтобы подняться на гребень вала и обратить в бегство его защитников.

У Агесилая был призрачный шанс остановить врага когда, преследуя его воинов, македонцы вышли на гребень вала и стали хорошо видны стоявшим внизу лучникам. Град стел обрушился на преследователей, но оказалось, что они имели хорошее противоядие против греческих стрел. Прозвучала команда и, перестроившись "черепахой" македонцы стали спускаться с вала.

Выпущенные стрелы либо попадали в щиты переднего ряда, либо падали сверху на поднятые над головой щиты гоплитов. Поэтому большого вреда македонцам этот яростный обстрел не принес, зато вселил сильный страх в сердца боспоритов, на которых медленно и неотвратимо накатывал ощетинившийся копьями вражеский строй.

Видя, что остановить врага уже не в его силах, Агесилай благоразумно решил отвести войска вглубь полуострова и одновременно послать к Перисаду нового гонца с печальными известиями.

Положение правителя Боспора к этому времени было отчаянным. Собрав в один кулак все свои силы, он уже готовился дать отпор Александру, когда прискакал гонец от Агесилая.

Будь против него какой-то другой царский полководец, Перисад не колеблясь ни минуты, отдал бы приказ двинуть подкрепление на помощь Агесилаю. Однако против него действовал сам македонский царь, который, как известно всегда сам шел на острие главной атаки.

С высоты вала Перисаду были хорошо видны царские штандарты, которые всегда находились исключительно в месте пребывания монарха. По уверению людей свиты, они сами видели, знамениты алый плащ македонского царя, который мелькал среди всадников катафрактов. Кроме того, против Перисада действовали огненные баллисты и царские щитоносцы, главная ударная сила македонца, об этом знали все без исключения.

Шаблонность мышления жестоко подвела правителя Боспора, как некогда подвела и киммерийцев, чей вал он защищал. Поэтому он посчитал наступление Эвмена ловким ходом с целью отвлечь внимание и оттянуть на себя часть сил Перисада.

— Ты хитёр, но я, ничуть не глупея тебя — проговорил воитель, глядя на македонцев, стоявших по ту сторону рва, и велел отправить гонца к Агесилаю с приказом держаться и обойтись своими силами. К этому времени выгорела часть частокола нижнего ряда и под прикрытием больших щитов, македонцы принялись забрасывать ров фашинами. Делали они это основательно и неторопливо, что окончательно убедило Перисада в его правоте.

Македонец применил против нас огонь, так мы тоже применим против него свой огонь — сказал правитель и приказал своим лучникам быть готовым начать стрельбу стрелами с промасленной паклей на конце. По замыслу Перисада они должны были поджечь хворост фашин в тот момент, когда в атаку на вал двинется конница врага.

Известие о прорыве вала Эвмена, было для Перисада подобно грому среди ясного неба. Он сильно испугался, заметался не в силах принять правильное решение что, в конечном счете, и погубило все дело.

Ошибившись один раз, Перисад продолжал упрямо следовать гибельному курсу, будучи завороженным присутствием, против него царя Александра. Вместо того чтобы перебросить хотя бы часть сил на помощь Агесилаю, он продолжал держать их возле себя, ожидая главного удара македонцев именно здесь.

Уже прогорел второй ярус частокола и враг должен вот-вот идти в атаку, но почему-то не двигался, только по-прежнему забрасывая ров фашинами. Перисад в волнении метался на вершине гребня, ожидая атаки Александра, но тот оставался лишь пассивным наблюдателем.

Боспорец решился действовать лишь, когда прибыл третий гонец от Агесилая, который извещал, что Эвмен полностью перешел через вал и теперь двигается в тыл Перисаду. Грек настойчиво просил помощи, ибо сам не мог остановить продвижение врага.

Только тогда Перисад двинул ему на помощь часть своих воинов, все это время простоявших без дела. Но как только воины покинули лагерь, сразу активизировался сам Александр. К нему, как и к Перисаду прибыл гонец с известием об успехе карийца и монарх начал действовать.

Выкатив баллисты почти к самому краю рва, Александр приказал обстреливать обратную сторону вала где, по его мнению, противник должен был держать свои главные силы. Обстрел велся чисто по площадям и поэтому, солдаты правителя Боспора не сильно пострадали, но вид разливающегося огня сильно встревожил их души и сердца. Со страхом ожидали они появление македонского царя, про отвагу и неукротимость в бою, среди них давно ходили легенды.

Как только Перисаду донесли, что Александр наконец-то зашевелился, он приказал вернуть отправленное к Агесилаю подкрепление. Поскольку, вершина вала находилась в зоне обстрела македонских баллист, Перисад решил встретить врага на своей стороне вала, приказа стрелкам дожидаться момента, когда в атаку двинется царская кавалерия.

Однако Александр вновь преподнес сюрприз, двинув в бой только щитоносцев, упрямо оставляя катафрактов вне сражения. Без особых затруднений македонцы пересекли ров по фашинам и стали подниматься вверх по крутизне вала. Гоплиты уже достигли средины, вала, а конница все бездействовала. Охваченный яростью и горечью разочарования, Перисад отдал приказ стрелкам подпалить фашины в надежде отрезать с помощью огня щитоносцев от главных сил врага.

Как и ожидал правитель Боспора, лучникам удалось поджечь фашины, и они загорелись. Македонцы бросились тушить огонь но, несмотря на все старания, вскоре ров наполнился огнем. Посчитав дело сделанным, Перисад приказа стрелкам отходить, чтобы встретить македонцев всеми силами.

Боспорец сильно надеялся на успех, так как царских щитоносцев было гораздо меньше.

— Сейчас разобьем этих, а затем двинемся к Агесилаю. И все будет хорошо — успокаивал себя Перисад, но все оказалось гораздо хуже.

Македонские щитоносцы не стали спускаться с вала а, достигнув его гребня, остановились. Почувствовав подвох, Перисад приказал узнать, что твориться по ту сторону вала и когда прибыли наблюдатели со стороны, кровь застыла в жилах боспорца. Перестав бороться с огнем, в другом месте Александр перекинул через ров специальные мостки. Сдвинутые вместе, они позволяли беспрепятственно перевести через ров лошадь, что македонцы благополучно и делали.

Позабыв обо всем, Перисад приказал немедленно атаковать врага и его гоплиты, устремились на вал, с которого с такой легкостью отошли ранее. Боясь попасть по своим, македонские баллисты молчали, оставив щитоносцев один на один с врагом.

Боспорцы яростно наседали на царских воинов, стремясь опрокинуть их до того момента, когда через ров будет переправлено достаточное для атаки количество катафрактов. Македонцы, отчаянно сражаясь, демонстрировали стойкость и мужество, но долго противостоять превосходивших их численностью врага не смогли бы. Медленно, но уверенно теснили их боспорцы с гребня вала, беря своим числом.

У Перисада уже забрезжила надежда в благополучном исходе битвы, но она разом погасла, когда за его спиной раздались тревожные крики охраны, заметившей приближение воинов Эвмена. Боспорец очень надеялся, что у него есть еще какое-то время в запасе, но кариец безжалостно отобрал его у него. Он попросту перекупил наемников Агесилая, пообещав им солидный денежный куш и свободу выбора.

Лишенный поддержки и поставленный в крайне жесткие условия, грек не долго колебался в выборе между своей жизнью и службой Перисаду, который фактически бросил его на произвол судьбы. Поэтому Агесилай приказал войнам отойти и беспрепятственно пропустить Эвмена в тыл боспорцам.

Появление Эвмена с главными силами македонцев полностью изменило ситуацию в битве за вал. Как только стало ясно, что неприятель вот-вот зажмет их с двух сторон, боспориты начали стремительно отступать, и Перисад был в числе первых. Те, кто успел проскочить между смертельных жерновов царских отрядов, бежали в направлении Пантикапея, надеясь укрыться за его стенами. Многие из воинов бросали щиты и доспехи, которые мешали им быстро бежать, но не всем из беглецов посчастливилось достичь заветной цели.

Переправившиеся через ров катафракты, с некоторым опозданием бросились в погоню за беглецами и, догнав, безжалостно рубили их, несмотря на желание боспоритов сдаться в плен. Так на поле брани полег лучший цвет войска Боспора, не сумев оказать македонцам достойного сопротивления. В основном спаслись легковооруженные и конные соединения, которые успели вернуться в город до появления врага под стенами славного Пантикапея.

Но напрасно Перисад стремился к родным стенам, черная измена на своих могучих крыльях прилетела в Пантикапей если не раньше, то вместе с ним. Известие о поражении войска Боспора от армии божественного Александра, подтолкнуло к действию тайных противников Перисада, которых в избытке есть у каждого правителя.

Как только он переступил порог собственного дворца, по приказу начальника дворцовой стражи Перисад был схвачен и тут же убит. Когда вечером этого же дня, македонский монарх приблизился к стенам Пантикапея, его уже ждала делегация переговорщиков, которая преподнесла Александру голову последнего правителя из династии Спартокидов.

Подарок был по достоинству оценен македонцем. Он не стал вводить войска в сдавшийся на его милость город и заключил с Пантикапеем союз, подобный союзу с Херсонесом. Так был закончен поход в Тавриду.

Глава VIII. Исполнение предсказания.

И снова зиму македонский царь встречал в походных шатрах, спасаясь от холода и нудного дождя, зарядившего, едва только Александр вступил на землю Азии. Подчинив своей власти боспорское царство с Пантикапеем, Фанагорией и далеким Танаисом, македонский властитель оказался перед трудной дилеммой, что делать дальше.

Переправляться на азиатский берег и двигаясь вдоль отрогов седого Кавказа по кромке моря было решение достойное безумца. Впереди на многие дни пути был только один греческий город Диоскурия, все остальные земли заселяли многочисленные горские племена, у которых любой кусок сыра и лепешки, глоток воды и пучок сена для лошадей пришлось бы добывать с боем. И не потому, что они были жадны и дики, а потому что прокормить такое количество пришельцев было очень и очень трудно.

Возможно, какую-то помощь мог оказать властитель колхов, от него в свое время приходило посольство с предложением мира и дружбы, но до его земель ещё нужно было дойти, и дойти так, чтобы твое войско было именно войском великого царя, а не скопищем голодных оборванцев.

Херсонесцы и боспориты скрипя сердцем, конечно, согласились бы терпеть армию Александра в стенах своих городов в течение зимы, но при этом, никто из них не мог, что сможет организовать прокорм для царской кавалерии. Ведь главная ударная сила у местных греков считалась пехота. Конечно, можно было отправить кавалерию домой обратно, по уже пройденному им пути через Скифию к Истру, но и здесь не было никакой гарантии того, что конница благополучно достигнет северной границы македонского царства.

Все это было обсуждено на военном совете, который собрался сразу после подписания с Боспором союзного договора. Некоторые из военачальников предлагали зазимовать в Тавриде, несмотря на те неудобства и сложности которые они могут принести своим новым союзникам, однако Александр категорически не согласился с этим. Возможность потери конницы явно не устраивала македонского властителя.

— Оставаться в Тавриде это крайне губительный для нас шаг — говорил покоритель Ойкумены. — Я прелагаю начать немедленную переброску войска морским путем, используя все корабли наших союзников. Думаю, что они только обрадуются этому.

— Но никто не перевозил по морю такое количество людей напрямую через Понт. Даже великий Перикл плыл вдоль берега — попытался возразить царю Калисфен, но Александр обдал его холодным взглядом.

— Никто и никогда? Очень может быть, но ты забываешь, что в своей жизни я многого сделал того, что никогда не делал никто из смертных. Мое божественное происхождение будет нам порукой в этом деле.

Видя, как закипел монарх и, зная его бурный нрав, никто из присутствующих не посмел больше спорить с ним, хотя очень многие, в душе были не согласны с Александром. Не желая дразнить гусей, они решили промолчать в надежде на скорое начало штормового сезона, который и расставит все по своим местам.

Однако военачальники явно недооценили энергию своего предводителя. В кротчайшие сроки, херсонесцы и боспориты предоставили достаточное количество транспортных кораблей, на которые была погружена вся кавалерия и царские щитоносцы.

Царь сам возглавил первый караван, оставив в Херсонесе пехоту под командованием Эвмена. В море выходили, когда по всем морским приметам вот-вот должен был начаться первый из зимних штормов, однако божественное провидение не покинуло своего любимца. Из всей огромной флотилии только три корабля не достигли берегов Пафлагонии, западнее Синопа.

Это место высадки было выбрано неспроста. Идя в поход на Дария, Александр привел к покорности в основном южные и центральные провинции Малой Азии, оставив север на потом, довольствуясь получением номинального вассалитета северных провинций. Единственными кто открыто не признал над собой его власть, были Вифиния и понтийская провинция Комагена. И если первая все же выказала готовность стать союзником, то вторая не спешила этого делать. К её землям и направил свои корабли Александр, покидая земли Тавриды.

Ожидаемые зимние шторма начались сразу на другой день, едва только македонское войско было высажено на берег и союзные корабли, покинули побережье Пафлагонии. Сразу зарядили холодные дожди, от которых было невозможно найти никакого спасения.

Глядя, как страдают его люди на морском побережье и, понимая, что пехоты Эвмена ему уже не дождаться, Александр решил отступить вглубь страны. Ему очень хотелось взять Синоп и в нем переждать зиму, но без таранов и баллист, это было очень сомнительным предприятием. Поэтому, свернув свои палатки, войско царя двинулось на юг.

Как только правитель Пафлагонии Лаомедон узнал о прибытии великого царя, он немедленно устремился навстречу Александру с многочисленной свитой. Хитрый грек сразу решил уладить дело, миром не доводя дело до крайности. Но не у всех правителей Малой Азии хватило здравого ума не дергать за усы македонского льва. У старого Ариарата, правителя Каппадокии, видимо наступило помутнение разума. Под воздействием горячих уговоров правителя Камагены Митридата, он рискнул, выступить против своего номинального государя, понадеявшись, что сможет одолеть малочисленное войско потрясателя Вселенной, объединив с понтийцем свои военные силы.

Искус был очень большим. Общая численность союзников составляла свыше тридцати тысяч пехотинцев и шестнадцать тысяч кавалерии, против девяти тысяч македонской конницы и больше тысяче пехотинцев. Возможно, этого с лихвой хватило бы против простого полководца, но только не против Александра.

Узнав о мятеже Ариарата, македонский монарх немедленно предпринял всевозможные меры для наказания предателей клятвы верности. Пока войска союзников нежились в своих зимних квартирах, Александр усиленно готовился к войне, где только можно набирая себе пехоту. Энергия и упорство сделали свое дело и уже ранней весной границу Каппадокии пересекли шесть тысяч пехотинцев ведомых царем.

Известие о вторжении Александра было для мятежников как снег на голову, царь упредил их наступательные планы ровно на месяц. Перейдя Галис и двигаясь по дороге персидских царей, он держал путь на Комагену столицу Митридата.

Столь быстрыми и стремительными действиями, Александр полностью лишил врага наступательной инициативы, вынуждая мятежников играть по своим правилам. Напуганные македонским наступлением, союзники решили дать бой на границе Каппадокии и царства Митридата. Обоих правителей очень ободрял то факт, что войско Александра по-прежнему значительно уступало им по своей численности, и они это всячески подчеркивали по делу и без дела.

Александр доказал полную несостоятельность подобной арифметики в отношении него. Временно связав фалангу мятежников боем со своей малочисленной пехотой, македонский полководец мощным ударом катафрактов опрокинул понтийскую конницу и вышел во вражеский тыл. Шесть тысяч человек погибло и четыре тысячи сдалось в плен, остальные позорно бежали с поля боя во главе с Митридатом. Ариарат, столь неразумно поверивший сладким речам понтийца, вместе со своими сыновьями был захвачен в плен и предан мучительной казни. Бывшего властителя Каппадокии и его родню вначале публично жестоко пытали, а затем распяли на крестах вдоль царской дороги в назидание остальным мятежникам.

Как только весть о славной победе царя разнеслась по мятежным провинциям, как к нему немедленно потянулись многочисленные посольства со всех уголков Каппадокии спешащие выказать македонскому монарху свою покорность и верность.

Александр охотно принимал их и требовал от них людей, так как его пехота понесла ощутимые потери в битве с войском мятежников, а ему еще предстояло взятие столицы Митридата, города Комагены. По мере приближения к цели, Александр с лихвой получил требуемое, что позволило ему сходу начать осаду Комагена, не откладывая дело в дальний ящик, на что очень рассчитывал Митридат.

Стремясь поскорее разделаться с "понтийской занозой", царь лично наблюдал и контролировал, как прибывшие ему в помощь каппадокийцы строят осадные башни и баллисты, изготавливаются тараны и лестницы. В этот момент, ему сейчас очень не хватало Эвмена с его отборной пехотой, но море не думало утихать раньше положенного времени, и Александр был вынужден ограничиться теми силами, что имелись в его распоряжении на данный момент.

Все эти приготовления, заняли у македонцев около двух недель, после чего, Александр назначил день штурма. В военном деле, понтийцы совершенно не превосходили рекрутированных в царское войско пафлагонцев и каппадокийцев и поэтому при штурме Комагена, Александр смог обойтись без своих любимых огненных баллист, которые прочно застряли в Херсонесе.

Под прикрытием осадных башен, придвинув к стенам города многочисленные тараны, воины Александра смогли быстро пробить в них огромные бреши, через которые и ворвались в город. Главный зачинщик всех бед Митридат, позорно бежал в Синоп, оставив свою несчастную столицу на полное разграбление вражеским солдатам.

Когда стало известно, что Митридат второй раз бежал, Александра охватило сильное негодование и ярость. Дав своему войску всего лишь один день на разграбление Комагена вместе положенных трех дней, он устремился в погоню за понтийцем, публично пообещав привезти его в Комагену живого или мертвого.

Прибыв в дельту Галиса со своей кавалерией, Александр немедленно приступил к подвижной блокаде Синопа в ожидании прибытия своей новой пехоты. Македонские кавалеристы, полностью прекратили подвоз продовольствия в осажденный город. Поскольку город не был подготовлен к военным действиям, в нем сразу возникли проблемы с продовольствием.

Александр надеялся, что голод сделает понтийцев сговорчивыми, но едва только городской совет заикнулся о переговорах, как Митридат обвинил их в измене и жестоко покарал. Тех, кто, по его мнению, был особо боек в вопросе мира, он приказал обезглавить, а всех остальных выпороть розгами. Однако во избежание открытого голодного бунта, Митридат разрешил горожанам свободно выходить за ворота, чтобы купить продовольствие у врагов.

Подобный метод пополнения провианта довольно часто практиковался в то время. Вся пикантность ситуации заключалась в том, что в качестве платы за продовольствие, горожане были вынуждены предоставлять солдатам Александра своих жен и дочерей.

Тем временем, в стан царя прибыли посольства из Амис и Трапезунда, двух главных городов Понта, с выражениями своей готовности служить покорителю Ойкумены. Робко и с боязнью вошли они в шатер Александра, который встретил их не очень ласково.

— Лучшим проявлением вашей службе моему трону, будет то, если вы уговорите синопцев выдать мне подлого Митридата — сказал им Александр сильно недовольный своим вынужденным сидением у стен Синопа. Из-за плохих дорог, пехота только, только подошла, и солдатам вновь предстояло строить осадные башни, тараны и баллисты.

Быстро поняв, как они смогут получить царскую милость, понтийцы немедленно развили бурную деятельность и через покидавших Синопу горожан, смогли связаться с уцелевшими членами городского совета. Митридат жестоко просчитался, решив, что публичная порка первых лиц города приведет их к покорности. Вместо нее, в сердцах оставшихся людей зародилась злоба и жажда мести, и едва только к ним пришел сигнал извне, как внутри города возник заговор, который увенчался успехом. В одну из ночей, Митридат был предательски зарезан слугами в своей спальне, и утром следующего дня, завернутая в холщевый мешок, его голова была доставлена в стан Александра.

Македонец приказал насадить её на кол, вместе с головами ближайшего окружения понтийца, которые, по мнению царя, давали своему господину дурные советы и отправить на развалины Комагены, как он того и обещал.

Так закончилось умиротворение северо-восточных областей Малой Азии. Разграбленная столица Комагена уже никогда не смогла найти в себе силы для своего былого возрождения и поэтому, новой столицей Понта Александр провозгласил Синоп, где и посадил своего нового сатрапа Аристодема.

После этого, Александр двинул своё конное войско вдоль моря через Вифинию на Византию, намериваясь завершить свой поход там же, где и начал. Море к этому времени уже стало судоходным, и царь сразу отправил весточку в Херсонес к Эвмену, с приказом прибыть в Никомедию, где он собирался дождаться своего верного стратега.

Хитрый и дальновидный правитель Вифинии с почетом и радостью встретил дорогого гостя в стенах своей новой столицы. Все что только могло заинтересовать или привлечь взгляд великого царя немедленно предоставлялось ему.

С первых же дней прибытия царя Никомед предложил Александру поселиться в его дворце, но македонец под благовидным предлогом, учтиво отклонил его предложение. Обжегшись на Каппадокии и Понте, Александр не спешил полностью доверять человеку, бывшего в числе его подданных чисто номинально и который так и не подписал союзнический договор. Кроме этого сама вифинская столица не была способна принять на постой все царское войско. Никомедия, недавно отстроенный город по приказу Никомеда, мог вместить в себя только царскую свиту и конный отряд телохранителей, все остальные были бы вынуждены довольствоваться полевыми шатрами, что совсем не устраивало Александра. Находиться с небольшой свитой в гостях у номинального подданного он не хотел.

Однако самый последний аргумент против поселения у Никомеда, царь получил от своего небесного отца Зевса. За день до прибытия войска к Никомедии, во время жертвоприношения случилось необычное явление. Когда внутренности животного были извлечены наружу, то все увидели, что печень была огромных размеров и её хвост, разделялся на две части.

Испуганные жрецы не могли сказать Александру ничего путного и тогда, он попросил Нефтеха дать толкование этому явлению. Египтянин внимательнейшим образом осмотрел внутренности животного и затем объявил, что боги предостерегают Александра от тайных происков. Слова Нефтеха легли на благодатную почву, и монарх раскинул свои шатры в чистом поле, поблагодарив Зевса за предостережение.

Это впрочем, не мешало царю каждый день посещать столицу, где он от всей души предавался жизненным радостям, благо у Никомеда было на что посмотреть. Ещё в первый день своего прибытия, Александр обратил внимание на сына царя Никомеда юного Ликаона. Его светлые волосы с необычайно рыжеватым отливом сразу приковали к себе внимание македонского правителя, и была страсть со страшной силой, вспыхнула в его сердце. Уже давно, с момента смерти своего верного Гефестиона, царь не испытывал столь сильного влечения к мужчине, которое он испытал при виде Ликаона. В те далекие времена, у греков однополая любовь не была столь непристойным грехом, как это стало считаться в дальнейшем. Александр выказал Ликаону знак внимания, и тот умело, разыгрывая стеснение, ответил ему. С этого момента в Никомедии появился тайный магнит, который неудержимо влек царя к себе почти каждый день.

Новый объект царского внимания не ускользнул от любопытных взоров окружающих, что сразу породило массу разговоров, которые моментально достигли ушей царицы Роксаны. Взятая в поход по настоянию Александра, царица и так не очень часто получала внимание и ласки от мужа, а теперь и вовсе лишилась их.

Узнав о новом увлечении Александра, бедная женщина разразилась рыданиями, которые перешли в сильный припадок, после которого Роксана впала в апатию. Узнав о душевном недуге жены, Александр обратился за помощью к Нефтеху, который, учитывая особой статус больной, предложил довольно необычный способ лечения посредством беседы.

Много лет назад, Александр сам проходил через нечто подобное, когда после неудачного купания в горной речке заболел и полностью утратил интерес к жизни. Тогда, знаменитому врачу Филиппу Аркадцу удалось посредством длительных бесед вернуть молодого царя из царства смертельной апатии. Поэтому, Александр охотно согласился на подобный вид лечения и с этого момента, Нефтех по два раза на день стал посещать царицу, ведя свои беседы с глазу на глаз.

Потомок фракийских царей, чьи племена вифинов с незапамятных лет переселились на азиатские берега и дали этим землям свое название Вифиния, царь Никомед, с большим напряжением следил за тем, как разворачиваются события вокруг македонского монарха.

С самого начала планы заговорщиков потерпели, сильный удар в связи с отказом Александра остановиться во дворце правителя Вифинии, на что и рассчитывали Птоломей с Никомедом. Хитрый фракиец сильно испугался, узнав о решительном отказе царя, поскольку тот обычно останавливался исключительно во дворцах правителей. Струсивший Никомед подумал, что планы заговорщиков раскрыты и все пропало, однако вскоре ему стало известно о случае с жертвоприношением, и вифинец успокоился.

Отныне все надежды заговорщиков были связаны с красавцем Ликаоном, который, несмотря на свою молодость и неопытность, правильно играл отведенную ему роль. Главная интрига заговора стремительно приближалась к своей развязке. Ближайшей ночью, царевич должен был уступить ухаживанию Александра и пригласить последнего в свои покои, где все и должно было произойти.

Готовясь к столь важному моменту в жизни всей Ойкумены, Никомед никак не мог избавиться от мысли, что какой-то незримый рок противостоит его тайным намерениям. Согласно планам заговора, вместе с Александром должна была погибнуть и царица Роксана, чтобы раз и навсегда расчистить Птоломею дорогу к трону. Учитывая опыт прежних мятежей, Птоломей довольно высоко оценивал роль царицы в их неудачах.

Узнав о болезни Роксаны, Никомед рассыпался мелким бесом, предлагая поселить больную во дворце, обещая вызвать к ней лучших лекарей и создать вокруг женщины подобающий ей уход, однако все было напрасно. Царь с благодарностью отнесся к хлопотам вифинца, но твердо и решительно отклонил его предложения, заявив, что самый лучший врач находиться в его лагере и не предстало царю и царице жить в роскоши, тогда как их воины должны довольствоваться походными условиями. После этих слов Никомеду оставалось только скрипеть зубами и тешить себя надеждой, что его друг Птоломей, как-нибудь сам справиться с женщиной которой он почему-то придает столь большое значение.

Кроме неудачи с Роксаной у Никомеда имелись определенные проблемы с Ликаоном. Молодой царевич с легкостью был готов продать свое тело, но вот убить человека, а особенно, такого воителя как Александр он не мог. К большому сожалению Никомеда, его дорогой сын был совершенно иным человеком, в отличие от него. Рожденный в пурпуре, он привык повелевать и получать удовольствие, но вот резать людей, это было совершенно не царское занятие. Единственно, что мог сделать юный обольститель, так это подмешать Александру снотворное зелье в вино и когда тот уснет впустить в комнату наемных убийц.

В день, когда все должно было свершиться, Никомед рьяно молил богов об удаче, но судьба в очередной раз безжалостной рукой перемешала все его карты. В тот вечер, когда Ликаон наконец дал Александру согласие стать его любовником, выяснилась одна деталь предусмотреть которую никто не мог. Оказалось что, свято храня память о своем лучшем друге Гефестионе, царь обязательно требовал, чтобы каждый из его новых любовников надевал одежду покойного, которая хранилась в его шатре. Везти её сюда, Александр категорически отказался и волей не волей, Ликаону нужно было ехать в македонский лагерь.

Пораженный известием об отъезде сына, Никомед ничего не смог придумать, да и порядком, захмелевший царь ничего не желал слышать против своего желания. С тяжким сердцем проводил Никомед, взглядом своего любимца, искренне надеясь, что все его планы сбудутся в следующий раз. Он был полностью уверен, что Ликаон сам не сможет совершить покушение на Александра, однако судьба по-прежнему продолжала вносить свои коррективы в планы заговорщиков.

То, что разыгралось под покровом ночи в царском шатре, кардинально преобразило внутренний мир царевича Ликаона. Не в меру возбужденный вином и давним воздержанием "мужской дружбы", в этот вечер царь был очень груб и агрессивен с прекрасным Ликаоном. И вместо тонкой и пылкой любви, вифинский царевич подвергся жестокому поруганию.

Гнев и ярость затмили разум царевича и когда, насытившись близостью Александр, пошел за кувшином вина чтобы осушить пересохшее горло, Ликаон напал на него сзади. Выхватив из валявшейся на полу своей одежды тонкий кинжал, вифинец с гортанным криком бросился на своего обидчика, целясь тому в шею. Маленький кинжал не мог нанести большого вреда македонцу, весь его секрет заключался в сильнодействующем яде, которым было покрыто тонкое лезвие много лет назад. Его, в день совершеннолетия подарила Ликаону мать, которой кинжал в свою очередь достался от деда большого знатока в мире отравителей.

Именно этот крик в какой-то мере и спас жизнь македонцу. Как бы не был пьян Александр, но навыки воина, заложенные в него с самого рождения, заставил его среагировать на опасность, возникшую за его спиной, правда, с сильным запозданием.

Узкий клинок кинжала успел лишь только оцарапать шею великого воина, прежде чем, Александр со всей силой опустил тяжелый кувшин на голову Ликаона. С разбитым в кровь лицом, Ликаон рухнул без сознания на прекрасные персидские ковры, устилавшие пол царского шатра. С презрением к столь пустяковой ране, Александр надел на себя хитон и крикнул стражу, чтобы та привела в чувство человека посмевшего поднять руку на повелителя Ойкумены. Устроившись поудобней в кресле, царь приготовился к ведению допроса, однако по прошествию нескольких минут ему стало плохо.

С непостижимой быстротой у Александра стали неметь сначала ноги, потом спина и руки. Только тогда монарх понял, что лезвие было явно отравленным и звенящим от напряжения голосом, он потребовал к себе Нефтеха, живого или мертвого.

Верный советник Александра, а по совместимости и его личный лекарь, Нефтех сразу явился в царский шатер, как только начальник царской стражи Леонтикс разъяснил ему, что произошло. Едва египтянин миновал внутренний пост царской стражи, его глазам предстала ужасная картина. По приказу разъяренного Александра, телохранители энергично пытали несчастного Ликаона, применяя при этом самые жестокие, но очень действенные способы пытки. Молодое тело безжалостно кромсалось и ломалось и обезумевший от боли царевич, сбивчиво говорил все, что только знал о заговоре.

Чувствуя, как неотвратимо отказывают ему руки и ноги, покоритель Ойкумены вошел в сильный раж. Добившись признания от Ликаона, он приказал продолжить мучение молодого человека, и вид его страданий приносил Александру некоторое облегчение.

— Уберите эту падаль, но не далеко! Мы скоро продолжим — приказал царь телохранителем, и те вытащили окровавленное тело Ликаона, оставив раненого наедине с врачом. Уже с первых минут осмотра, Нефтеху стал ясно, что Александр отравлен ядом черной болотной гадюки, после укуса которой, человек умирал ровно через две минуты. Сделав это открытие, египтянин только удивился; тот факт, что царь еще жив, объяснялось либо малым количеством яда попавшего в кровь, либо давностью лет, за время которых он ослабил свои пагубные действия.

Сделав это ужасное открытие, Нефтех стал немедленно готовить лекарственное снадобье, которое хоть в какой-то мере должно ослабить воздействие яда на организм. При этом он мужественно держал на своем лице маску спокойствия и невозмутимости, под пытливым взглядом царя.

— Не волнуйся государь. За свою практику я встречал подобные яды и могу сказать только одно, яд их мгновенен и то, что ты жив лучшее подтверждение того, что все обойдется — успокоил своего царственного больного лекарь, чем вызвал у Александра огромное душевное облегчение.

— Пошевели руками — приказал Нефтех, и царь послушно исполнил его приказ.

— Вот видишь, руки шевелятся, хотя и немеют. Значит, действие яда сильно замедлилось и это хороший знак. Сейчас я дам тебе противоядие, которое полностью остановит яд в твоей крови и тогда угроза полностью минует тебя, государь.

— Действуй Нефтех, не теряй ни минуты времени! — приказал царь и вскоре он уже глотал живительный эликсир. Он живительным потоком прошелся по всему телу и под его воздействием страх смерти все это время терзавший царскую душу сразу пропал. Александр немного успокоился, а затем глухо произнес.

— От судьбы видно не убежишь. Предсказание вновь настигло меня и все в той же последовательности. Старый, рыжий и вино. С вином и рыжим все понятно, но кто, же из них старый? Скорее всего, Никомед, хотя какой он старый.

Услышав о предсказании, Нефтех только скромно промолчал, давая царю самому в полной мере ощутить правоту слов сказанных им же, много лет назад.

— Сейчас тебе нужно будет отдохнуть государь, и поскорее набраться сил. Иначе твое выздоровление может затянуться на очень долгое время — категорично заявил Нефтех и царь был вынужден согласиться. Именно благодаря умению египтянина, он всякий раз становился на ноги, когда чрезмерное употребление вина играло с ним злую шутку.

Сразу, после того как Нефтех покинул его, Александр вызвал к себе всех военачальников и провел краткий воинский совет. Как не был зол Александр и как ни страстно он желал головы коварного Никомеда, он был вынужден согласиться с мнением военного совета о невозможности немедленного штурма Никомедии силами царской кавалерии. Справедливое возмездие он мог осуществить, только опираясь на пехоту Эвмена, которая должна было вот-вот приплыть из Херсонеса.

Пока Александр и его помощники решали судьбу Никомеда, Нефтех отправился заниматься куда более важным делом, от которого в скором будущем, будет во многом зависеть его собственная жизнь. В том, что царь рано или поздно умрет, египтянин ничуть не сомневался. Все его слова о скором выздоровлении, были сказаны только для отвода глаз. Александр был обречен и все, что мог сделать Нефтех, это несколько продлить его земное пребывание, для своей личной выгоды. Поэтому, не откладывая дело ни на минуту, он отправился к царице Роксане, к которой он имел право свободного доступа в любое время дня и ночи.

— Что случилось Нефтех? — с испугом спросила царица удивленная столь неожиданным визитом своего врача. Прежде чем говорить, Нефтех заставил царицу выпить лечебный настой, а затем вкратце описал ей сложившуюся ситуацию, чем поверг Роксану в сильное волнение.

— Сейчас под подозрением в заговоре только Ликаон и его отец Никомед, но мне кажется, что корни его идут далеко за пределы Вифинии.

— Кто? — со страхом спросила царица, пытливо всматриваясь в лицо собеседника.

— Боюсь, что Птоломей и как только до него дойдет весть о недееспособности царя он поднимет мятеж — произнес египтянин, и ответом ему был глухой вскрик Роксаны. В Пеле, под присмотром македонского регента, остался единственный сын царицы, царевич Александр.

— Что же делать Нефтех!? — с побелевшим от страха лицом произнесла Роксана и египтянин, впервые за все время разговора улыбнулся.

— Ты хорошо сказала царица "что делать", а не "что со мною будет" и в этом я вижу добрый знак для тебя, меня и Эвмена.

— Говори я вся во внимании — потребовала женщина, совершенно не представляя, что ждет её впереди.

— Пока жив Александр, нам нечего бояться, но вот когда он умрет, а это может случиться в любой момент, то дело для нас троих примет крайне нежелательный оборот. Все мы при царском дворе чужеземцы без роду и племени и дай бог, чтобы македонская знать оставили нам жизни, после того как будет погребено тело Александра. Насколько знаю, сразу после смерти отца Александра все потенциальные претенденты на трон были уничтожены Олимпиадой, в день погребения Филиппа.

— Ты говоришь страшные вещи Нефтех — прошептала Роксана.

— Но от этого они не становятся менее правдивыми, дорогая. Все мы в той или иной мере имеем грехи перед знатью Македонии, которая давно мнит себя истинной наследницей дел Александровых. Они давно уже точат на нас ножи, и только если мы будем, действовать, все вмести, то сможем не только сохранить свои жизни, но даже властвовать над ними. С Эвменом мы уже давно обсуждали подобный жизненный момент и достигли полного согласия как действовать. Теперь слово за тобой. Ты с нами или нет?

— Да. Конечно — поспешно проговорила Роксана и вопросительно посмотрела на собеседника. Тот вновь одобрительно улыбнулся и тихо продолжил.

— Не знаю, какова будет судьба Александра-младшего. Пока жив царь, на мой взгляд, он более выгоден Птоломею как знатный заложник, но даже тогда для укрепления нашего положения, крайне необходимо, чтобы ты была беременной и родила царю второго наследника.

— Ты шутишь, Нефтех, — искренне удивилась женщина. — Вот уже три месяца как царь не был близок со мной, а лоно моё пусто.

— Об этом мало кто знает. Если ты забеременеешь сейчас, все можно будет выдать за правду и об этом никто не узнает — резонно возразил египтянин.

— Но, как!?

— Очень просто, от меня.

— Нет! Ты сошел с ума, Нефтех! — яростно отвечала Роксана, на столь необычное предложение.

— Это ты сошла с ума, когда ломаешься в тот момент, когда стоит вопрос о нашей жизни и смерти. Твой живот, вот что позволит Эвмену и мне защитить тебя в случаи смерти царя.

— Нет, нет, не уговаривай меня сделать это Нефтех. Твое предложение большой грех — продолжала упрямиться царевна, для большей убедительности отрицательно тряся головой.

— А я и не собираюсь тебя уговаривать женщина. Я просто возьму тебя, — твердо произнес египтянин, властно схватив Роксану за руку и подтянув к себе. — И помни, если только крикнешь и позовешь на помощь, я, убью, тебя, не раздумывая.

В словах и движениях Нефтеха было столько решимости и уверенности, что Роксана не рискнула перечить ему. Она только фыркала и глухо шипела от негодования, когда, вывернув ей руку, Нефтех поставил царицу на четвереньки и сразу приступил к делу. Вначале Роксана сопротивлялась насильнику, но затем возбуждающий эликсир, который хитрец заставил её выпить в самом начале беседы, оказал свое действие, и она постепенно включилась в любовную игру. Прошло около часу, прежде чем египтянин оставил в покое её тело, посчитав свою миссию полностью выполненной.

— Не обижайся дорогая, со временем ты поймешь меня и возможно даже простишь — сказал бритоголовый совратитель перед тем, как покинуть покои царицы. В ответ послышалось не членораздельное бормотание, что вполне устраивало Нефтеха. Главное дело для его будущего было сделано.

Эвмен, появился под стенами вифинской столицы через две с половиной недели, после покушения на жизнь Александра. Высадившись на малоазийском побережье, он сразу устремился к Никомедии, на ходу получая один за другим царские приказы.

За время его отсутствия, сидевший в осаде Никомед дважды пытался атаковать македонский лагерь, но все безрезультатно. Как не были хороши его пехотинцы, против тяжелой кавалерии македонцев они были бессильны. Верный своей тактике, даже будучи прикованным к постели, Александр предпочитал атаковать, а не отсиживаться за лагерным валом, на что очень надеялся Никомед.

Появление Эвмена македонское войско встретило огромным ликованием. Навстречу долгожданной пехоте высыпал весь царский лагерь. Кавалеристы, ничуть не стеснялись выказать свою радость, открыто признавая как трудно им было без поддержки своей фаланги. Её прибытие означало полную свободу рук Александра, которому не терпелось расквитаться с Никомедом за его подлость.

Затаившийся за высокими стенами своей столицы, вифинец слал к Птоломею одно тайное послание за другим, но Лагид, ограничивался только одними обещаниями скорой помощи и призывами держаться. Находясь по ту сторону Геллеспонта, он с напряжением следил за всем проходившим вокруг Александра, не торопясь сделать последний шаг, выжидая до последнего момента.

Выполняя царский приказ, Эвмен уже на следующий день начал строительство осадных башен и метательных машин, поскольку основная часть баллист вместе с запасом "египетского" огня потонула, во время перехода по морю из Херсонеса. Но даже отсутствие зажигательных снарядов не помешало стратегу выполнить желание Александра. Ровно через две недели Никомедия была взята штурмом, полностью разрушена и разграблена, а голова коварного Никомеда украсила кол рядом с которым, уже неделю красовалась голова Ликаона. Так закончился Эвксинский поход Александра.

Глава IX. Последняя битва.

И вновь возвращение в Македонию великого царя, покорителя Ойкумены и потрясателя Вселенной сопровождалось большим горем, как и его прежнее возвращение из далекого похода. Но на этот раз не нашествие диких кельтов омрачало радость по поводу возвращения монарха домой. Страшная змея внутреннего раздора в одно мгновение расколола весь македонский народ и главной причиной этого раздора была болезнь Александра. Несмотря на всё врачебное искусство Нефтеха, царь медленно, но верно угасал, хотя это было не столь заметно. Получив утром дозу живительного эликсира, он был полон жизни и энергии днем, но уже к вечеру терял к жизни всяческий интерес.

Благодаря тому, что руки его вновь обрели былую силу, сидя на троне, он производил на окружающих впечатление вполне дееспособного человека, однако ноги по-прежнему отказывались ему служить. Поэтому, отныне все свои передвижения великий воин совершал не на коне, а в царском паланкине, что моментально породило массу отнюдь нелицеприятных для Александра слухов.

Именно на них, чудовищно раздутых и неоднократно пересказанных сварливой людской молвой и оперся Птоломей Лаг, когда решил, открыто предъявить свои права на престол Аргидов.

Возможно, Птоломей ещё бы некоторое время воздержался от активных действий, в тайной надежде, что Александр умрет и тогда, ему легче было бы действовать, но энергичный царь не собирался долго сидеть в Азии.

Присоединив Вифинию к землям своего необъятного царства, Александр двинулся к Византию, который занимал важное стратегическое положение на пути из Эвксинского Понта в Геллеспонт. Напуганные ужасной участью Никомедии, византийцы покорно открыли свои ворота перед непобедимой армией Александра и с готовностью подписали союзный договор с македонским владыкой. Этот договор закреплял присутствие в городе царского наместника с гарнизоном, взамен горожане полностью сохраняли внутреннее самоуправление и получали торговые выгоды.

Александр ещё находился в Византии, когда Птоломей начал действовать. Созвав в Пелле городское собрание, он выступил перед народом с большой речью, предварительно разогрев толпу вином и задобрив раздачей многочисленных подарков.

Со стороны Птоломея это была давно задуманная и хорошо продуманная акция, и поэтому она прошла у него довольно гладко. В своем обращении к македонцам, Лагид прямо говорил, что пойти на столь необычный шаг, его заставило плохое состояние здоровья царя Александра, подорванное в результате коварного заговора Никомеда.

Нисколько не смущаясь недостоверности своих слов, Птоломей всенародно объявил, что из-за своей болезни Александр стал послушной игрушкой в руках стратега Эвмена и царицы Роксаны, в чистоте помыслов которых он очень сомневается. Поэтому, Птоломей вынужден безотлагательно действовать, дабы все достижения, которые были получены царством в результате долгих и кровопролитных походов, остался в руках истинных македонцев.

Что и говорить, что подобное радение об интересах македонского народа, встретило самую горячую поддержку со стороны большинства населения македонского царства. Ведь они не отрекались от своего любимого царя Александра, они были против грека Эвмена и азиатки Роксаны, чьи коварные происки могли лишить Македонию той огромной доли богатств, что широкой рекой текли в Пеллу все эти годы.

Громкими криками македонцы выразили свою поддержку правому делу Птоломея, а так же его решению о взятие под стражу царевича Александра, за которым в виду его азиатского происхождения македонцы решительно не признавали права на царский трон.

Однако самое неожиданное случилось на следующий день когда, выйдя на улицы и площади Пеллы, македонцы стали обсуждать вчерашние события. Оказалось, что почти все жители македонской столицы полностью поддержали Птоломея. Не прошло и дня, как они отказали в поддержке и понимании тому человеку, чье имя они совсем недавно говорили с особой гордостью и придыханием. Оказалось, достаточно одному человеку объявить о слабости их кумира, как на него градом обрушился поток обид, за его прежние деяния.

Жители столицы с упоением обсуждали вопрос чистоты крови Александра и почти все в один голос признавали, что Птоломей более чистокровен, чем царь, поскольку его мать была чистокровной македонянкой. И если кто выказывал, жалось и сочувствие к царю, то только в том плане, что его надо поскорее вырвать из нечестивых рук Эвмена и Роксаны. Одним словом, несмотря на прежние репрессии, дух бунтарства у македонцев еще остался.

Известие о мятеже своего старого товарища, а нынче сводного брата, Александр встретил стоически. Он не разразился бурными криками негодования и проклятий на головы изменников, а только молча, выслушал весть о мятеже и твердым голосом, объявил о начале похода на Пеллу для наведения порядка в мятежном городе.

В своем обращении к солдатам, Александр специально назвал Пеллу не македонской столицей, а мятежным городом, таким образом, полностью уровняв её среди всех остальных городов своей необъятной империи. В противовес изменнической Пелле, статус царской столицы был передан Византию, который с радостью согласился принять для себя столь высокую честь.

Отдав все необходимые распоряжения, царь пожелал остаться один на один со своим советником Нефтехом, который за последнее время приобрел небывалое влияние при царском дворе.

— Вот кого старца мне следовало опасаться, Нефтех, — грустно произнес Александр, — не старого человека, а старой крови царя Филиппа. И это, как не грустно и прискорбно признавать, очень похоже на правду. Царь Филипп имел грешок раздвинуть коленки, понравившейся ему девице.

Александр глубокомысленно помолчал, перемалывая в душе столь неприятное известие об измене близкого человека, а затем продолжил разговор.

— Скажи мне прямо Нефтех, как долго ещё продлиться моя немочь? Когда я, наконец, смогу сесть на коня и повести свои полки на проклятых изменников и предателей всего моего дела? Когда!? — гневно воскликнул царь, яростно сжимая резные ручки своего походного трона.

Будь на месте египтянина кто другой, столь гневная речь, несомненно, смутила бы его, но лицо Нефтеха осталось невозмутимым.

— Если бы я имел в своем распоряжении средство, которое бы моментально исцелило бы твои ноги, то я бы давно дал тебе его, государь. Однако его нет, и для полного излечения тебе придется набраться терпения.

— Я не могу ждать, когда вокруг меня столько изменников!!! — выкрикнул в лицо лекарю Александр, но тот по-прежнему оставался невозмутимым.

— И все же тебе придется. Вспомни, когда тебе было очень плохо сразу, после покушения, и я сказал тебе, что ты не умрешь, и ты не умер. Вспомни, как были слабы твои руки, и ты не верил, что снова сможешь сжимать ими меч. Я говорил тебе, что это пройдет и ныне твои руки здоровы.

С самого начала я говорил, что мне нужно будет много времени, никак не меньше полугода, чтобы исцелить твои ноги. Я всегда был честен перед тобой государь и потому я говорю тебе открыто, у меня не средства моментально поднять тебя на ноги. Если ты мне веришь, то тогда наберись терпения, если нет, то тогда смени лекаря.

Сказав это, Нефтех покорно скрестил руки на груди, словно ожидая решения своей судьбы, хотя он прекрасно знал, что сейчас, царь ни за что не откажется от его услуг.

— Пойми, мне сегодня, как никогда нужно иметь здоровые ноги, чтобы раз и навсегда развеять все кривотолки о моем здоровье и наказать изменника Птоломея — уже белее миролюбивым тоном сказал Александр, хорошо осознавая свою зависимость от египтянина. — Пока он не разбит целостность моего царства под большой угрозой, а я вынужден передвигаться на паланкине.

— Если это очень надо для дела, то я постараюсь, кое-что придумать, чтобы войско увидела тебя сидящим на коне — осторожно сказал Нефтех и, видя, как азартно загорелись глаза царя, сразу же одернул его — это только для видимости, ни о чем другом не может идти и речи в ближайшее время.

— Но как мне управлять войском!? — вознегодовал Александр.

— Пусть на время, твоими глазами и руками станет Эвмен — быстро предложил Нефтех — только он лучше других сможет точно и полно воплотить твой гениальный замысел в жизнь.

— Да, ты прав. В эту трудную минуту своей жизни я могу положиться только на его верность и честность — согласился монарх, после короткого раздумья.

— Конечно. Для того чтобы зародить в душе врагов твоих смятение и страх, ты время от времени будешь показываться на людях на лошади, но активное участие в походе тебе крайне противопоказано. Прими это как должное и не спорь.

После короткого размышления Александр вновь кивнул головой, говоря, что жесткие условия эскулапа приняты. Видя добрые перемены в душе своего царственного пациента, Нефтех решил действовать дальше.

— Прости меня, государь, но в это трудное время я хочу дать тебе один совет, который, на мой взгляд, должен только укрепить тебя в противостоянии с изменником Птоломеем — осторожно начал египтянин.

— Говори, я внимательно тебя слушаю — произнес Александр.

— Во все времена, любой царский престол был силен наличием у него наследника. Сейчас твой единственный сын Александр находится в руках Птоломея и это, очень сильный козырь в его руках, с целью оказания на тебя влияния.

В ответ Александр только крепко стиснул челюсти и глубоко вздохнул. Мысль о наследнике давно терзала его ум, и он уже не один раз проклял тот час когда, поддавшись уговорам Птоломея, оставил мальчика в столице, под присмотром регента.

— Конечно, я не знаю, как сложиться судьба наследника дальше, но я думаю, что самым верным шагом будет, если мы начнем свою игру против Птоломея.

— Что за игра? — быстро спросил Александр, словно утопающий, цепляясь за любую возможность спасти сына.

— Мне кажется, нужно объявить, что царица Роксана беременна. Это резко укрепит положение твоего престола и одновременно определенно снизит интерес Птоломея к пленному наследнику.

— Беременная, но как это сделать, Нефтех? — удивился царь.

— Да ничего и не надо делать, — пояснил хитрый египтянин, — только чисто визуальный обман для публики с помощью нехитрых средств и только. Думаю, что твое противостояние с Птоломеем не продлиться свыше девяти месяцев и после освобождения сына обман можно будет раскрыть.

— Твой план хитроумен и действительно может спасти жизнь моему мальчику. Пожалуй, я соглашусь с ним, но твои слова сильно встревожили мою душу. Скажи, а что будет, если мой мальчик погибнет и обман раскроется, кому я передам власть?

— Не волнуйся, государь. Я твердо обещаю тебе, что в любом случаи ты будешь иметь законного наследника — торжественно заявил египтянин.

Сказано — сделано и с этого дня у царицы Роксаны стал расти живот. Эта новость очень встревожила Птоломея, по сведениям его шпионов этого никак не должно было быть. Столь неожиданную весть, Лагиду принес из стана врага некий Тифон. Он был одним из тайных доброжелателей мятежников в царской ставке, который, видимо чувствуя скорый конец царя, стремился выслужиться перед Птоломеем. Все его сообщения были краткими, но всегда правдивыми и достоверными, в отличие от прочих слухов и сплетен, обильной рекой поступавших в Пеллу от иных тайных доброжелателей.

Нефтех выполнил свое обещание перед Александром и вскоре он действительно смог сесть на коня и объехать верхом парадный строй своих войск. С этой целью было изготовлено специальное седло, которое позволило Александру сидеть на коне, управляя им исключительно одними поводьями. Ноги и особые конструкции седла, были скрыты парчовым пологом, полностью покрывавший круп и спину лошади.

Появление Александра на людях вызвало огромный всплеск радости среди царских воинов, что было крайне важно в нынешних условиях. Вся особенность нынешнего положения заключалось в том, что в нынешнем войске, македонцы составляли лишь его малу часть. Все остальные были греки, понтийцы, персы, сирийцы и прочие народности, составляющие необъятную империю Александра.

Это была истинно восточная армия, которую из ничего создал хилиарх Эвмен, под знаменами которого они сплотились в единое целое, дважды одержав победу над македонскими мятежниками. Все они были готовы пойти за своим создателем в огонь и воду, но присутствие за их спинами божественного Александра, покорителя Ойкумены и потрясателя Вселенной, был очень мощный стимул.

Едва только смотр был произведен, как Александр отдал приказ войску покинуть Византий и двинуться на Пеллу, царю очень не терпелось наказать Птоломея за его измену и примириться с собственным народом.

Готовясь к сражению, не слушая ничьих советов, Александр по-прежнему делал свою главную ставку на тяжелую кавалерию, чей сокрушительный удар неизменно приносил ему победу.

— Мои катафракты разрушат любой строй, любой армии — с апломбом говорил македонец и все свое время проводил с Караном и Калисфеном, командирами катафрактов и дилмахов.

Обиженный подобным решением царя, Эвмен горестно жаловался Нефтеху.

— Александр совершенно не считается с реальностью и может за это жестоко поплатиться — говорил стратег, оставшись с египтянином с глазу на глаз. Давняя дружба и тайные дела, позволяли Эвмену говорить с Нефтехом, открыто.

— И в чем неправ наш божественный воин? Царь действительно одерживал все победы с помощью удара катафрактов, и я сам тому неоднократный свидетель. Отчего же нужно отказываться от столь универсального метода, многократно прославившего македонское оружие? — удивился советник.

— Да потому что сегодня нам противостоят не персы с греками, ни кельты с италиками и прочими варварами. Сегодня против нас воюет наш бывший товарищ Птоломей, который сам досконально знает царскую стратегию и уж наверняка постарается обезопасить свой левый фланг от нашего конного удара.

— Ты не веришь в силу катафрактов? — осторожно спросил Нефтех.

— Когда я сражался с Антигоном и Эакидом, у меня не было нужного количества катафрактов, и я одержал победу над македонцами только благодаря хитростям и нестандартным ходам. Боюсь, что и Птоломей применит против нас какую-нибудь гадость.

— Ты говорил об этом с государем?

— Говорил, но он и слышать ничего не хочет. Сразу багровеет и злиться, а ты сказал, что ни в коем случае нельзя беспокоить. Ведь говорил?

— Говорил.

— Вот и получается замкнутый круг — посетовал Эвмен.

Египтянин с должным вниманием слушал своего товарища по дуумвирату, оценивая сложившееся положение, а затем спросил.

— Скажи, Эвмен, а есть ли шанс у нашей пехоты одолеть войско Птоломея без поддержки кавалерии?

Кардиец задумался на несколько секунд, а затем твердо изрек свой вердикт.

— Боюсь, что наша фаланга не сможет противостоять фаланге Птоломея. Когда Александр выступал в поход против скифов, он сознательно не взял с собой сарисофоров, нашу ударную пехотную силу. Теперь она полностью на стороне Птоломея и я не уверен, что в открытом бою мои воины смогут сломать этот неприступный строй.

— Ну не так он и неприступен, — не согласился с ним Нефтех. — В походе против синов из-за стрел арбалетчиков сарисофоры были если не на грани разгрома, то уж точно на пути к нему. Не ударь царь своими катафрактами с тыла по синам, арбалетчики со временем полностью перестреляли бы их.

— Твой пример интересен, но царь уже сделал необходимые выводы и ввел подразделения этих стрелков в нашей армии. Теперь они есть у нас и наверняка у Птоломея — резонно возразил другу Эвмен.

— Я упомянул арбалетчиков только для наглядного примера, о том, что неприступный строй сарисофоров все же можно взломать и в довольно короткое время — парировал египтянин.

— Боюсь, что взлома фаланги сарисофоров тебе следует подыскать новый способ, мой дорогой Нефтех — горько усмехнулся стратег — а пока наследие царя Филиппа неприступно для нас.

— Наследие? Как ты хорошо сказал Эвмен. Фаланга сарисофоров это действительно изобретение Филиппа, а конный удар это изобретение царя Александра. Значит надо изобрести что-то иное в плане стратегии. Тебе и карты в руки мой друг — азартно улыбаясь, сказал Нефтех.

— Изобрести? Ты шутишь египтянин.

— Нисколько. Ты дважды разгромил македонскую фалангу, разгроми её и в третий раз. Ведь речь идет о наших жизнях.

Таким был разговор между двумя людьми, которым предстояло сыграть огромную роль дальнейших событиях.

Войско царя тем временем подошло к границам Македонии со стороны фракийских гор, полностью повторяя свой предыдущий маршрут. Фракийские племена, заселявшие эти места, хорошо помнили жестокие уроки, которые им ранее преподал Александр, и поэтому мирно встретили царское войско, выказывая ему исключительно дружелюбие.

Отроги фракийских гор уже остались за спинами македонских пехотинцев, когда им дорогу заступило войско мятежного регента Птоломея. Он усиленно наблюдал за всеми передвижениями своего сводного брата. По мере приближения Александра страх в душе Птоломея усиливался ото дня на день, и только сообщения от таинственного Тифона вселяло в регента уверенность в благополучном исходе своей авантюры. Источник сообщал, что царь Александр очень плох и всем руководит Эвмен, который фактически отстранил его от ведения войны. Радость оттого, что ему будет противостоять Эвмен, а не Александр, сильно обрадовало Птоломея. Он немедленно во всеуслышание заявил, что в войске противника почти нет македонцев и греков, а только персы, сирийцы и прочий восточный сброд.

Это заявление сильно приободрило его солдат, которые отныне были полностью уверенны, что будут биться не со своими товарищами по оружию, а с восточными наемниками, во главе которых по нелепой случайности оказался тяжелобольной царь.

Видя душевные метания и терзания своего мужа, регентша Таис, желая полностью отрезать ему пути назад, тайно санкционировала убийство царевича Александра, находившегося под арестом в загородном дворце. Хорошо понимая, что имя царя Александра все еще очень популярно среди македонских воинов, она обратилась за помощью к эпироту Алкету, командиру вспомогательного отряда в войске Птоломея.

Получив подложный приказ Птоломея, о переводе узника в Пеллу, для возможного свидания с отцом, Алкет забрал юношу из дворца и по пути в столицу жестоко убил его. Сняв с тела царевича дорогую одежду и украшения, эпирот приказал своим воинам бросить тело в реку с камнем на шеи, что и было сделано.

Узнав о происках жены, Птоломей пришел в ужас. Александр был для него важным предметом торга, но ответ Таис разом остудил гнев регента.

— Его убили дикие эпироты, у которых были свои счеты с Александром. На наших руках его крови нет! И не спорь со мной, а лучше поблагодари за то, что я удачно распутала этот гордиев узел. После твоей победы, он только бы мешал тебе взойти на трон. А так у тебя совершенно чистая дорога.

Весть о смерти сына, сильно подхлестнула Александра. Объятый горем он жаждал крови предателя и назначил генеральное сражение на следующий день.

Как не отговаривал его Нефтех от участия в битве, но царь твердо стоял на своем желании, если не участия в сражении, то на своем обязательном присутствие на поле боя.

Облачившись в свой легендарный пурпурный плащ и водрузив на голову золоченый шлем, Александр сел на коня и под присмотром телохранителей направился к изготовившемуся к сражению войску.

Солдаты и всадники громко приветствовали его появление криками и звоном оружия, но Александр только ограничился взмахом руки. Все его внимание было сосредоточено на катафрактах Карана, которые должны были стать его карающим мечом в этой битве.

Подъехав к своему правому флангу, Александр призвал всадников отомстить за все нанесенные мятежникам их царю обиды, и кавалеристы громким ревом обещали исполнить царскую волю. На левом фланге Александр разместил дилмахов Калисфена, центр с пехотой он отдал Эвмену, приказав стойко держаться, пока катафракты не ударят по врагу с тыла.

Одним словом это было типичным построением царя Александра, с одним маленьким отступлением. Традиционное место во главе ударного клина, сегодня вместо Александра занимал молодой и амбициозный Каран. Однако и Птоломей был не лыком шит и полностью оправдал опасения Эвмена высказанные царю и Нефтеху.

Хорошо зная направление главного удара противника, он приготовил им неприятный сюрприз, полностью переняв один из приемов Эвмена, который он использовал в битве с Антигоном. Как только катафракты двинулись в атаку, то навстречу им, из рядов птолемеева войска устремилось множество людей, которые держали тонкие доски, усеянные множеством толстых гвоздей. В считанные минуты они забросали ими все прилегающее к ним пространство и бросились бежать, буквально из-под самого носа кавалеристов Александра.

Находясь за рядами фалангистов, Эвмен с ужасом наблюдал за действием противника не в силах предпринять что-либо. Его сердце обливалось кровью, при виде как движется к неминуемой гибели, краса и гордость царского войска. Единственной его надеждой было, что многие катафракты вспомнят его рассказ о коварных досках и если не отвернут в сторону, то хотя бы притормозят коней и тем самым спасут свои жизни. Об этом он неустанно молил Зевса и всех остальных богов, и его молитвы были услышаны.

Видимо поняв, что за смертельную западню готовит им противник, многие всадники стали замедлять бег своих скакунов или отворачивать в сторону, намериваясь обойти разбросанные предметы. Это спасло им жизни, но головная часть клина, ведомая Караном, все же оказалась в западне.

Натыкаясь на острые гвозди, лошади зверели от нестерпимой боли и моментально выходили из-под контроля своих всадников. Вставая на дыбы, обезумевшие животные просто сбрасывали с себя седоков прямо на острые гвозди, калеча людей и калечась самим. В считанные мгновения образовался мощный затор из людских и лошадиных тел, который сразу подвергся интенсивному обстрелу арбалетчиками, загодя расположенные Птоломеем в этом месте.

Мощные арбалетные болты пробивали насквозь доспехи и щиты македонских всадников беспомощно ползавших в этой жуткой мешанине. Крики раненых людей и обезумевших животных слились в одну чудовищную какофонию, которая стремительно разрасталась и нестерпимо било в уши всем присутствующим на поле воинам.

От вида гибели своего ударного кулака, с Александром сделалось плохо. Руки его беспрестанно шарили в поисках оружия и постоянно натыкались на луку седла, которую то и дела сжимали со страшной силой. Когда же, до царя донеслись с поля боя ужасные крики, то не в силах сдержать эмоции он двинул коня вперед, намериваясь лично прийти на помощь гибнущим конникам.

Зоркие телохранители вовремя заметили действие Александра и бросились за ним вдогонку. Если бы не их внимание, то царь, без всякого сомнения, разбился бы, выброшенный из седла испуганной лошадью. Они в самый последний момент успели поймать безвольное тело государя, не дав ему упасть на острые камни, в большом количестве разбросанные на земле.

От неудачного падения, Александр лишился чувств, и его срочно отвезли в лагерь, где лекаря срочно принялись хлопотать над ним. Вскоре Александр открыл глаза, но был настолько слаб, что едва мог двигать головой и принимать воду. Вместе с этим у него сильно просел голос, и его речь можно было с трудом расслышать.

Битва между тем набирала свои обороты. Едва стало ясно, что царские катафракты попали в ловушку, как регент сам перешел в атаку, обрушив на левый фланг Александра свою тяжелую конницу. Она не была столь сильна и профессиональна как катафракты, но выстоять против них в одиночку дилмахам Калисфена было очень трудно, почти невозможно. Вооруженные одними мечами против панцирных копьеносцев, царские кавалеристы могли продержаться чуть более получаса.

Это прекрасно понимал Эвмен, который едва только обозначилось движение противника, немедленно перебросил на левый фланг, весь свой кавалерийский резерв в виде конных лучников. Их стрелы заметно снизили скорость наступления всадников регента, а затем оказали существенную поддержку в самой схватке.

Ожидая победы от своего правого фланга, Птоломей не спешил вводить в бой свою пехоту, ограничившись только перестрелкой с легковооруженной пехотой противника. Казалось, что все идет хорошо. Свой левый фланг регент полностью обезопасил, наступление на правом фланге развивается блестяще, а за свой центр Птоломей был абсолютно спокоен. Эвмен никогда не сможет прорвать строй непобедимых сарисофоров.

Когда ему донесли, что алый плащ Александра пропал, Птоломей возрадовал и окончательно поверил в свою счастливую звезду.

— Еще немного, еще чуть-чуть — азартно шептал он, наблюдая за густыми клубами пыли, стоявшими на его правом фланге. Именно там решалась судьба сражения, а вместе с ней и судьба самого Птоломея. С жадностью смотрел регент на каждого всадника, покидающего сражение, в надежде узнать в нем вестника грядущей победы, но каждый раз его сердце жестоко обманывалось. Враг упорно держался и не собирался уступать.

Время неумолимо текло вперед, от сильного напряжения у Птоломея противно звенело в голове, но долгожданного известия он так и не получил. Песочные часы, которые регент специально поставил рядом с собой в начале атаки, опустели, и он понял, что большего от кавалерии ждать нечего.

Конечно, ещё сохранялась призрачная надежда, что его кавалеристы прорвут правый фланг противника, но Птоломей отлично знал против кого он воюет, и все отпущенное ему судьбой время уже вышло. Эвмен не был тем человеком, кто милостиво подарит противнику лишний шанс одержать победу. Потерпевшие неудачу в атаке катафракты, уже отозваны назад, перегруппированы и брошены на левый фланг против кавалерии Птоломея.

Вскоре прибывший с правого фланга гонец, полностью подтвердил предположения регента. К дилмахам противника подошло подкрепление в виде катафрактов, и всадники Птоломея были вынуждены отступить под защиту пехоты.

Потерпев неудачу в конных атаках, ни одна из сторон в этот день не рискнула продолжить сражение в пешем строю, предпочтя продолжить выяснение отношений на следующий день. Отведя войска в лагерь, каждый из полководцев стал подсчитывать свои плюсы и минусы и большего права праздновать успех, в этот день имел регент.

Он полностью сорвал знаменитый удар Александра и был в шаге от победы, которую у него украла хитрость Эвмена, соединившего дилмахов с конными кавалеристами, чего никогда ещё никто не делал. Кроме этого, на стороне Птоломея был большое моральное преимущество, посреди сражения, неожиданно выбыл Александр, который так и не появился до конца боя. О серьезных проблемах у царя со здоровьем, известил регента таинственный Тифон, приславший в лагерь македонцев своего вестника. Это очень обрадовало Птоломея и вселило в его душу уверенность в скорой победе.

В стане царя действительно царила горечь и обида несбывшихся надежд и ожиданий. Провал атаки катафрактов и болезнь Александра сильно ударило по настроению царских воинов. Однако Эвмену удалось быстро устранить столь опасный крен в душах своих воинов. Громко хваля храбрость своих конных, и понося врага за подлое коварство, стратег призывал отомстить врагу следующим днем, и солдаты охотно слушали его. Тут во многом сказался тот факт, что Эвмен сам лично создал эту армию и пользовался среди своих воинов непререкаемым авторитетом.

Поздно вечером, в царском шатре решался главный вопрос, кто поведет армию в завтрашний бой. Состояние Александра не позволило ему принять участие в военном совете и потому, этот вопрос решали без него. И здесь, впервые свою роль сыграла царица Роксана, которая вошла в шатер в то время, когда там шло жаркое обсуждение вопроса завтрашней стратегии.

Встав во весь свой царственный рост, она торжественно подошла к Эвмену и со словами "Таково решение моего мужа и моё" вручила стратегу пурпурный плащ Александра. Все присутствующие воины не посмели перечить словам царицы, которая пришла перед этим из царской половины.

Эвмен встал на колено и клятвенно пообещал отдать свою жизнь за царя и живот царицы, который заметно выступал среди её пышного одеяния. Все это прошло столь гладко и естественно, что мало кто из присутствующих мог заподозрить в этом мастерскую режиссуру Нефтеха.

Придя на женскую половину, он застал Роксану в горе и смятение, и только две звонкие пощечины и суровые слова привели женщину в чувство и заставили пойти на военный совет. Мастерски сыграв свою роль, Роксана вернулась к себе, где вновь залилась слезами и успокоилась только после того, как Нефтех дал ей успокоительный настой. С некоторых пор египтянин получил статус хранителя чрева царицы и делал все необходимое, чтобы у неё не случился выкидыш.

На следующее утро, облаченный в алый плащ и золотой шлем, Эвмен вышел к войску, и то приветствовало его громким криком, каким раньше приветствовало только Александра. Кариец приветственно вскинул руку, и войско двинулось на сближение с противником.

Основательно потрепав катафрактов и зная, что Александр находиться присмерти, в этот день Птоломей не стал прибегать к помощи досок. Хорошо изучив тактику Эвмена, он точно знал, конной атаки сегодня не будет.

Предчувствие не обманули регента, Эвмен отдавал предпочтение пешему бою и кавалерия в этот день, только прикрывала фланги плотных шеренг гоплитов, на которых оба полководца делали свои основные ставки.

С грохотом и лязгом столкнулись две силы примерно равные своей мощью и возможностями, чтобы в смертельной схватке выяснить, кто из них лучше. Сарисофоры Птоломея, подобно жерновам ужасной мельницы, принялись молотить своими страшными копьями по щитам противника, надеясь рано или поздно образовать прореху в их защитных рядах. В ответ воины Эвмена пытались пробить защитную броню македонцев, чтобы добраться до воинов владеющих сарисами. Прошло некоторое время, и с обеих сторон появились людские потери, однако, как и ожидалось, среди солдат царя их было гораздо больше, обладание убийственными сарисами сыграло свою роль.

Крики торжества все громче и громче неслись из рядов сторонников Птоломея с каждой минутой все больше уверенных в своей победе, но Эвмен не торопился складывать оружия. Помня рассказ Нефтеха об арбалетчиках, он придвинул отряд стрелков к переднему краю сражения, и стрелки обрушили свой смертоносный груз на ряды сарисофоров.

Кроме этого, некоторые из воинов Эвмена стали пытаться ухватить древки длинных копий и вырвать их из рук македонских воинов. Как нестранно, но этот способ борьбы с сарисами врага, оказался вполне жизнеспособным и вскоре, то одно, то другое македонское копьё становилось трофеем победителей. Вскоре в рядах регента стали появляться заметные прорехи и теперь уже со стороны воинов Эвмена уже неслись победные крики.

Птоломей быстро оценил угрозу, исходящую из новых действий врага. У него, конечно, ещё было много солдат, способных заменить павших в передних рядах воинов и тем самым не допустить прорыва ровного строя фалангитов, но сам факт эффективной борьбы с победоносными сарисофорами действовал на македонцев удручающе. Располагая определенным количеством арбалетчиков, македонец приказал перебросить их с флангов, где они находились как защита от конницы врага и выставить их против стрелков врага и тем самым попытаться уравнять свои шансы.

Уже около двух часов длилось это кровавое противостояние, а чаша весов так и не склонилась в пользу одной из сторон. Эвмен, полностью уверенный, что победа будет на его стороне, постоянно находился за спинами сражающихся гоплитов, всем своим видом и криками, подбадривая воинов. Они отвечали ему тем же и продолжали атаковать врага раз, за разом расшатывая оборону фаланги Птоломея. Возможно, они в этот день и смогли одолеть врага, но трагическая случайность неожиданно все изменила.

Алый плащ Эвмена был хорошо заметен в рядах его воинов и поэтому он стал главной целью арбалетчиков регента. Их болты не однократно пролетали в смертельной близости от стратега или попадали в людей находившихся рядом с ним. Эвмен замечал эту опасность, но упрямо продолжал дразнить вражеских стрелков, твердо веря, что его смерть придет не от вражеского железа.

Такая уверенность исходила из предсказания одной карийской прорицательницы, в раннем детстве предсказав родителям Эвмена судьбу их ребенка. Так это было или нет, и насколько грамотна была прорицательница, но одна из арбалетных стрел все-таки попала в стратега, полностью пробив его дорогой доспех.

Крик ужаса и горя пронесся по рядам царских воинов, когда Эвмен упал как подкошенный и подбежавшие к нему телохранители, стремглав понесли его в тыл к находившемуся там Нефтеху. Возник самый важный момент во всей битве, и надо отдать должное египтянину он не оплошал. Не обращая на состояние своего боевого товарища, он стащил золотой шлем с головы стратега, сдернул алый плащ и в мгновение ока надел это все на своего помощника стоявшего рядом.

— Садись на коня и скачи вдоль фаланги, но не приближайся слишком близко. Пусть все видят живого командира и продолжают сражаться.

Все это было сказано столь властным и уверенным голосом, что никто и не подумал, не согласиться с советником. Его помощник быстро вскочил на коня и вместе с телохранителями двинулся к войску, властно поднимая вверх руку. Как и приказал Нефтех, всадник не приблизился близко к воинам и, совершив круг, вернулся обратно.

Появление командира приободрило гоплитов, и они продолжили битву, но наступательный порыв был уже явно упущен. Воины бились с противником уже не столь азартно и уверенней, постоянно оглядываясь на конную фигуру в алом плаще видневшуюся вдалеке. Нужно было принимать решение, и в сторону Эвмена потянулись гонцы от простатов и гоместасов с вопросом, что делать дальше.

Раненый тяжелой стрелой в грудь, Эвмен полулежал, полусидел на дорогом ковре, обильно усеянный кровавыми пятнами. Кровотечение благодаря умелым действиям Нефтеха было остановлено, но стратег был очень слаб и плохо ориентировался в происходящем. Каждый вздох приносил ему сильную боль от торчащей в груди стрелы и поэтому египтянин ввел больному большую дозу обезболивающего лекарства.

Глухие слова беспорядочно слетали с его побледневших губ, и никто из присутствующих воинов не мог понять, что говорит стратег. Видя столь плачевное положение своего друга, Нефтех вновь рискнул вмешаться в происходящие события. Склонив свое ухо к самым устам Эвмена, он изобразил полнейшее внимание и сосредоточение в попытке понять его неразборчивый лепет. Так продолжалось некоторое время, и радостная улыбка озарила напряженное лицо египтянина.

— Стратег приказывает начать отступление под прикрытием арбалетчиков — громко известил Нефтех и тот час, несколько гонцов устремились к помощнику Эвмена Керавну, которому предстояло совершить этот важный маневр. Напряжение сразу спало с лиц телохранителей и военачальников, и никто из них не заподозрил ловкого обмана египтянина, который совершил это во благо всех.

Керавн блестяще справился с полученным приказом. Умело дирижируя своими воинами, он сумел ловко оторваться от гоплитов противника и, сохраняя целостность рядов, стал отступать к лагерю. Сарисофоры Птоломея пытались преследовать противника, но из-за больших потерь были вынуждены потратить много времени на восстановление единства своих рядов. Когда же гоплиты могли начать преследование, противник отошел довольно далеко и сближение с ним, делало хорошей целью для вражеских арбалетчиков, которые старались бить исключительно по ногам сарисофоров. Вовремя оценив эту угрозу, Птоломей приказал своим воинам остановиться.

Так закончился второй день сражения, в которой обе стороны показали себя достойными для одержания победы, а их соперники достойными противниками в этом деле. Регент вновь имел больше шансов праздновать успех, утверждая, что только хитрый прием с арбалетчиками помог противнику вновь ускользнуть от полного разгрома.

Этой ночью в лагерь македонцев залетела стрела с привязанной к ней запиской. В ней предатель тифон сообщал Птоломею, что от полученного ранения стратег Эвмен скончался, Александр вот-вот отойдет в мир иной и все руководство войска, перешло в руки молодого Керавна. От этих известий Птоломей пришел в полный восторг и приказал объявить, что завтра враг будет полностью и окончательно разбит. Так говорят боги и так, говорит он, регент Птоломей. Лагерь македонцев ликовал, но на самом деле в лагере царя дела обстояли не столь плохо.

В отличие от умирающего Александра. Эвмен был все ещё жив и даже мог говорить. Ближе к вечеру Нефтех сумел извлечь из груди раненого стрелу и прежде чем стратег потерял сознание, он успел поведать египтянину о своей задумке. Кардиец все это время усиленно думал над словами советника о создании новой стратегии и кое-что придумал. Поэтому, оставив тяжелого больного на попечении своего помощника, египтянин приказал собрать совет, чтобы известить военачальников о воле стратега.

Царица Роксана почти всю ночь провела возле ложа Эвмена, который так и не пришел в сознание к утру третьего дня. Все ожидали, что стратег сможет подняться и сесть на коня, но он продолжал беспомощно лежать на своем ложе.

— Кто? Кто поведет войско в битву? — вопрошали простаты и гоместасы своих командиров, но те только молчали, выжидающе смотря на царский шатер, куда по настоянию Роксаны и Нефтеха был помещен раненый стратег.

— Кто поведет войско? Керавн, Агафокл, Кимон? Говори, Нефтех, я требую! — гневно выкрикнула царица египтянину, когда он вошел в шатер одетый в глухой темный плащ.

— Успокойся Роксана, у меня сегодня очень трудный день и мне совершенно не обязательно слышать твои крики.

— Нет, я требую, чтобы ты сказал, кто поведет войско. Я имею право знать это!! — с отчаянием воскликнула царица, и Нефтех ответил.

— Да, ты имеешь право знать это, — многозначительно произнес он — Войско поведу я дорогая. Ради нашего с тобой ребенка и общего будущего.

С этими словами Нефтех скинул с плеч плащ, под которым оказался золотой царский доспех, специально подогнанный под фигуру египтянина.

— С твоего позволения дорога — сказал бритоголовый советник, взяв висевший на подставке пурпурный царский плащ и надев на голову золотой шлем, с узкими прорезями для глаз.

— Береги ребенка, Роксана — глухо произнес на прощание египтянин и неторопливо покинул шатер. Ловко вскочив на коня, он возвел руку к небу и войска, ответили ему дружным криком и звоном оружия.

В этот день Птоломей был уверен, что обязательно одержит победу. Вражеская кавалерия ему была не страшна, против вражеских арбалетчиков он был готов выставить своих, и больше ничто не могло помешать ему, одержать долгожданную победу.

В рядах противника тем ни менее произошли некоторые изменения. Вместо привычного единого строя фаланги, вражеские гоплиты были разбиты на несколько отрядов, которые хотя и составляли единое целое, между ними были свободное пространство. Птоломей с первого раза узнал в этом построении повторение военного строя, который исповедовали покоренные Александром римляне.

— Вас побил мой брат, побью вас и я — насмешливо произнес регент, осматривая вражеский строй. — Посмотрим, чья возьмет. Сегодня мой день! — крикнул Птоломей, обращаясь к всаднику в алом плаще.

Войска стремительно сближались друг с другом, и вскоре металлический гул сотряс всю округу. Все точно и четко выполняли свою работу. Лучники пускали стрелы, всадники бились друг с другом, а гоплиты вновь приступили к выяснению отношений, кто из них сильнее. Яростная схватка продолжалось около получаса, когда войска Александра дрогнули, и стали медленно отступать.

На этот раз сарисофорам Птоломея удалось сохранить в целостности свои ряды, и они устремились в преследование противника, стремясь не дать ему уйти как в прошлый раз.

Так они и двигались, медленно и неотвратимо накатываясь на вражеские ряды, которые пятились к небольшим холмам, оказавшихся на пути их отступления. Из-за своей малой высоты, они получили от местных жителей меткое прозвище собачьи, в сравнение с мелкими собачьими зубами.

Царские войска легко преодолели этот коварный рельеф местности благодаря своему новому построению, не сильно заботясь о целостности своего строя. Однако когда македонской фаланги пришлось повторить маневр противника, в их стройных рядах сразу образовались многочисленные разрывы.

Едва только это случилось, как противник моментально приостановил свой ложный отход, и его отдельные маневренные отряды моментально устремился в открывшиеся бреши непобедимой македонской фаланги, попавшей в смертельную ловушку разработанную Эвменом.

Все изменилось в считанные мгновения. Еще минуту назад, уверенно наступавшие ряды сарисофоров, совершенно неожиданно лишились своего привычного преимущества, и из металлического ежа превратились в легкую добычу. Вооруженные только щитами и длинными копьями, македонские воины совершенно не могли противостоять щитоносцам и меченосцам, которые подобно вешним водам затопили ряды фалангитов.

Минута, другая ожесточенной схватки и случилось то, что никак не мог представить себе никто, из македонских полководцев включая самого царя Александра. Того, что не было со времен царя Филиппа. Краса и гордость македонской армии, фаланга сарисофоров, была разбита во фронтальном сражении и спешно отступала, если не сказать более ёмко.

Многие из гоплитов сражались до конца, предпочтя смерть в бою позорному бегству но, имея только бесполезные в ближнем бою длинные копья, они ничего не могли противопоставить мечам и копьям врага. Одновременно с этим, энергично тесненные противником щитоносцы и меченосцы Птоломея ничем не могли помочь своему гибнущему центру.

Словно в дурном сне, смотрел Птоломей как по иронии судьбы, неотвратимо рушилась его фаланга, сраженная не силой вражеского оружия, а по капризу природы. Напрасно пытаясь спасти центр, регент бросил туда свои последние резервы. Под неудержимым напором врага фаланга развалилась раньше, чем подоспело высланное подкрепление и движущиеся на помощь солдаты, смешались с бегущей толпой сарисофоров.

Подобно огромной льдине подмытой теплыми весенними водами, разваливалась на части македонская армия, потеряв свое главное связующее фалангу сарисофоров. Вслед за ними обратились в бегство щитоносцы, меченосцы, пельтеки и лучники, поняв свою обреченность и спешившие поскорее спасти свои драгоценные жизни.

Сам Птоломей слишком поздно осознал это. Македонский регент все пытался остановить отступающих солдат и личным примером увлечь их в новую атаку, но все было тщетно. Никто не слушал его, и все благородные порывы Птоломея были прерваны ловко брошенной веревочной петлей одного из скифов, которые остались служить в войске Александра.

Практичный сын степей вначале полностью обобрал полузадушенного регента, оставив на нем только нижнее белье, а затем скрутил руки, забросил его на круп своего коня и отвез к себе в палатку в качестве простого раба.

В этой категории Птоломей пробыл трое суток, в течение которых его энергично разыскивали победители. Хитромудрый Птоломей мужественно продержался все это время, исполняя роль раба степняка, и открыл свое инкогнито только после смерти Александра. Сделано это было очень разумно, поскольку открой Птоломей свою тайну на день раньше, и его голова украшала бы кол перед царским шатром.

Все почести от победы при собачьих холмах досталась Нефтеху. Именно он умело руководил отступлением войска, отдавая приказы из-под глухого забрала. Как оказалось советник, вполне хорошо мог руководить войском и привести его к победе. Все были поражены, когда египтянин снял золотой шлем и явил войску свое лицо, но никто из солдат и командиров не посмел упрекнуть Нефтеха в его самозванстве. Победителей не судят.

Когда Александру доложили об одержанной победе, ни один мускул не дрогнул на его застывшем лице. Он только слабым голосом поинтересовался судьбой Птоломея и приказал усиленно искать изменника регента.

Жизнь необратимо покидало его измученное тело, и покоритель Ойкумены то приходил в себя, то погружался в забытьё. Чувствуя свой скорый уход, Александр потребовал, чтобы его ложе вынесли из шатра, и все войско победителей прошло мимо него.

С тоскливым взглядом он наблюдал, как мимо него маршировало все македонское войско, и победители и побежденные. Не желая лишнего кровопролития, Нефтех приказал только разоружить сдавшихся в плен македонцев и разрешил им в доспехах пройти мимо царя.

Видя, что царь угасает, Нефтех развернул бурную деятельность, стремясь максимально извлечь выгоду из своей победы. Оказавшись уновиратом, египтянин привлек на свою сторону стратегов Калисфена и Керавна, которые выступили в качестве полноправных свидетелей, в присутствии которых царским перстнем было запечатано завещание Александра. О чем думал потрясатель Вселенной, когда его холодную руку с перстнем прикладывали к сургучу печати, так и осталось тайной, ровно и как каким образом это удалось сделать Нефтеху.

Так или иначе, но Александр в присутствии многочисленных военачальников приказал свято выполнять его указания, сделав многозначительный жест глазами в сторону свитка с завещанием, шкатулку с которым днем и ночью охраняли его личные телохранители.

На дерзкий вопрос одного из полководцев: — Кого он оставляет своим душеприказчиком?

Александр вполне внятно ответил: — Лучшего — и вновь указал взглядом на Нефтеха.

Царь прожил ещё почти сутки, за время которых египтянин окончательно упрочнил своё положение. Пользуясь тем, что Эвмен находился между жизнью и смертью, а также статусом человека Птоломея, столь умело его разгромившего, Нефтех сумел завоевать популярность среди солдат победителей. Его и раньше знали как умного и толкового человека, а теперь, при щедрой раздаче всевозможных наград воинам, почти весь царский лагерь хвалил его.

Александр тихо умер ночью и рано утром, царское войско узнало о его смерти. Когда вскрыли завещание царя, то выяснилось, что Александр оставил свое прежнее разделение царства на Запад и Восток. Восточные земли должны были отойти ребенку, которого должна была родить царица Роксана, а западные территории должны были достаться малолетнему двоюродному брату Александра, эпирскому царевичу Пирру.

Столь неожиданное относительно западного властителя вызвал определенные толки, но это был единственный оставшийся в живых родственник царя с материнской и отцовской стороны. Все остальные были уничтожены во время мятежей.

Главным душеприказчиком, вместе с титулом хилиарха, был назначен Нефтех, который должен был обеспечить порядок и законность в исполнении завещании царя. Царицу Роксану, египтянин немедленно окружил небывалым вниманием и роскошью, которая позволила ей хоть немного позабыть понесенные ею тяжелые утраты.

Вслед за Александром, вскоре скончался и Эвмен, который погиб в одном шаге от заслуженной победы и счастья. Нефтех энергично боролся за жизнь своего боевого товарища, но смерть оказалась сильнее. Египтянин сильно горевал и с ним, горевало все войско и царица Роксана, но только один помощник Нефтеха знал, что стратег умер от элементарного голода, который устроил ему заботливый товарищ. Большой приз никогда не делиться на двоих.

Египтянин проявил себя мудрым царедворцем. Он избегал ненужной резни, но при этом придерживался жесткой линии поведения, превосходя в этом самого Александра. Так подойдя к Пелле, он потребовал сдачи города, а когда тот распахнул свои ворота то, исполняя волю покойного Александра, он приказал жителям полностью покинуть город, разрешив при этом забрать все свое имущество.

Он также пощадил Птоломея и его жену Таис, жестоко наказав убийцу царевича эпирота Алкета, приказав распять его на кресте, предварительно вырвав у него язык. Обоих пленных вместе с 300 представителями македонской знати, Нефтех отправил в Александрию, к своей жене фиванке Антигоне. Та быстро исполнила повеления мужа, македонцы были отосланы на далекий остров Сокотру, где и закончили свои дни в забвении. Сам Птоломей содержался в почете и уважении. В его распоряжение был выделен целый дворец, где он пировал и отдыхал с друзьями и знакомыми, после своих многочисленных охот. У македонского льва было все, кроме свободы и он не знал, что для него хуже.

Его жена, афинянка Таис, была навсегда разлучена со своим мужем и отправлена в почетную ссылку, в храм Амона, где ей были искренно рады. Доходы храма от содержания царственной пленницы вновь возросли, а через некоторое время, Таис получила титул живой богини святилища.

Царица Роксана, также была отправлена в Александрию, где в положенный природой срок родила девочку, которую назвали Клеопатрой в честь своей венценосной тетки. Туда же прибыло и тело самого Александра, который согласно свидетельству царицы не захотел, чтобы его хоронили в Македонии.

— Моё неблагодарное отечество недостойно костей моих — якобы сказал он перед самой смертью и поэтому Нефтех, решил отправить тело великого полководца в Александрию, где уже покоился прах его матери, сестры Клеопатры и жены Эвридики.

Так завершился круг земной жизни покорителя Ойкумены и потрясателя Вселенной Александра Македонского, закончилась хроника великого похода.

КОНЕЦ.