3a. Костяной дракон

Они с Клином что, поссорились? Или дело не в ссоре?

На правах лечащего врача я позволила себе заботливую фамильярность:

— Может быть, тебе лучше лечь?

Зуб слегка поморщился.

— Благодарю за беспокойство, но я хотел бы остаться здесь.

— Тогда приступим. Ола, Шиан!

Горничная и кухарка немедленно явились на зов с плотно заставленными подносами.

— Не знаю, каковы ваши вкусы, уважаемые, но Шиан должна их знать. Или вы не высказывали своих пожеланий, а брали, что дают?

— Второе, — ответил Клин.

— Напрасно. Я бы поспорила, что Шиан сможет приготовить всё, что бы вы ни заказали, но такой спор был бы заведомо нечестен.

— Почему?

— Она начала готовить для некромантов семейства сур Тральгим ещё в то время, когда Орфус правил Севером, — объяснила я мягко.

— И всё же я бы рискнул, — сказал Зуб.

— Хотите поспорить?

— Хочу.

Я обернулась к своей кухарке.

— Ну что, Шиан? Примешь вызов?

— Приму, госпожа.

— Тогда и я согласна. Но, — добавила я, предупредительно поднимая руку, — с ограничениями. Так, блюдо не должно состоять из слишком редких или скоропортящихся ингредиентов, в поисках которых надо пересечь полмира, или из продуктов, подготовка которых требует более десяти дней. В общем, никакой лишней экзотики и никаких зреющих годами вин. Далее. Блюдо должно быть из тех, которые может изготовить один человек, не прибегая к помощи толпы помощников. И ещё фактор количества. Я уверена, что Шиан смогла бы испечь пирог-гигант для тысячи едоков, но во всём Тральгиме не найдётся печи подходящих размеров. Срок истечения спора — уже помянутые десять дней с момента оглашения заказа, после которых Шиан либо предъявит блюдо, либо признает поражение. Спор начнётся, когда вы назовёте кушанье, которое надо приготовить... ах да, если за те же десять дней вам не удастся придумать для Шиан задание, которое она не сможет исполнить, спор решается в нашу пользу. С условиями согласны?

— Шпаришь прямо как законник, — буркнул Клин.

— Любой широко образованный человек должен быть немного юристом. Итак?

— Согласен, — кивнул Зуб. — Условия простые и приемлемые. Как насчёт предмета спора?

— Простой интерес, конечно, не годится?

— Нет. Пусть призом победителю станет наш долг за лечение.

— Согласна. Проигрываете — платите вдвое. Выиграете...

— Заверяем?

— Устной формы недостаточно?

— Ну, если вас это устроит...

— Устроит, устроит. Спор?

— Спор, — решительно заявил Зуб.

— Время пошло, — сказала я. — Кстати, еда стынет.

После этого недвусмысленного намёка за столом воцарилось жевательное молчание. А что? Если оно бывает задумчивым, бывает неловким, напряжённым, дружным и ещё многих других разновидностей, почему бы не быть молчанию жевательному?

Спустя примерно минут пять, расправившись с курицей в луковом соусе, я спросила:

— Откуда вы родом[*]?

[* — в диалекте, на котором задан вопрос, фразы 'Откуда вы родом?' и 'Из какого вы ро-да?' по-разному пишутся, но звучат одинаково]

Невинный вопрос вызвал совершенно неадекватную реакцию. Зуб и Клин переглянулись, причём оба испытали неожиданно сильное напряжение. Почти страх. Но если Клин достаточно быстро взял себя в руки, то Зуб замкнулся и намертво прикипел взглядом к тарелке, содержимое которой принялся ковырять с подчёркнутым старанием.

— С юга. Вернее, — поправился Клин, — с юго-юго-востока. Я и Зуб родились в одном из княжеств Гневного нагорья... если ты о них слышала.

— Слышала, а как же. Трэлх, Кавшар, Дэргин? Или Нарс?

Клин снова напрягся. Но лгать не стал:

— Дэргин. А почему ты спрашиваешь?

— Просто любопытно.

Оседлав любимого конька, я принялась за анализ:

— В горских княжествах пользуются своими наречиями, но вы оба говорите очень чисто. Собственно, только по излишне правильной речи можно догадаться, что срединный диалект для вас не родной. Одежда у вас тоже наша, местная, внешность... вот во внешности — да, есть кое-что чужое, по мелочи. Кожа смугловата, лица удлинённые, заостряющиеся книзу, волосы намного темнее среднего, но ничего так уж резко отличающегося.

Во время лекции оба расслабились, а я ухмыльнулась... исключительно мысленно. Если у двояко понимаемого вопроса "откуда вы родом" имеется два верных ответа, и ответ, касающийся места, считается "безопасным"... Что ж, одной загадкой меньше.

Вообще говоря, стоит посмотреть на Клина, чтобы начать догадываться, что к чему. А уж если смотреть сразу на обоих "вольных охотников" — как они ведут себя за столом, как двигаются, как разговаривают? — догадки стремительно обращаются в уверенность. Готова поспорить на мою башню со всем её содержимым, что оба моих гостя знают друг друга многие годы, происходят из одной местности, занимали сопоставимое положение в обществе... и положение это было высоким. Может быть, даже очень высоким.

Впервые ли высшие дворяне, перед которыми встаёт выбор между смертью и изгнанием, выбирают второе? Риторический вопрос.

— В Острасском королевстве, как и в других государствах Больших Равнин, — между тем продолжала я, — издавна, словно в огромном котле, смешивались самые разные народы. Даже в пределах моего родного Тральгима можно встретить десятки людей более необычных, чем вы, хотя они родились и всю жизнь жили здесь. Да что далеко ходить, если я сама тоже разительно не схожа с местной усреднённой нормой.

— Это уж точно, — согласился Клин. — Видел я, кто тут считается нормальным. Широкая кость, круглые лица, светлая масть... ты среди них — как ворона в стаде откормленных гусей.

— Скорее, как кончар из чёрной неклеймёной стали в одном ряду с дешёвыми клинками.

За это замечание Зуб заработал недовольный взгляд Клина. Но не заметил этого, поскольку сам в тот момент смотрел на меня специфическим оценивающим взглядом. Мужским.

Комплимент я оценила. А смелость взгляда и подавно, хотя этот взгляд показался мне не столько лестным, сколько забавным. Правда, воспринимать Зуба как некое дополнение к его старшему товарищу я после этого перестала.

И вообще, почему — старшему? Только потому, что именно Клин заботился о нём, а не наоборот? С виду они, если присмотреться, почти ровесники. Клин просто намного крупнее и сильнее, но это ещё не означает старшинства...

Видимо, вопросы возраста здесь волновали не только меня, потому что Зуб довольно нахально улыбнулся и выдал:

— Заранее прошу прощения, но ты на самом деле так молода, как кажется? Или это просто хитрый магический фокус?

— Никаких фокусов. В них нет нужды... пока... да и в искусстве иллюзий я не сильна. Это довольно специфическая область магии.

— Ну, некромантия ещё специфичней.

Я пожала плечами.

— Смотря с чем сравнивать. У каждой магической профессии есть свои особенности и вытекающие из них требования. Например, для некромантии всего важнее сила и расчёт, а вот для создания иллюзий — тонкость контроля и чёткость воображения. Заметьте, не богатство воображения, хотя оно совсем не будет лишним, а именно чёткость.

— Значит, у тебя плохо с тонкостью?

Что наглость для крестьянина, то для всадника — норма. Но Зуб и эту норму перекрывает с хорошим запасом. Вот нахал!

Я медленно улыбнулась, сделав вид, что ничего не замечаю.

— Почему — плохо? Нормально. Но если во время рядового призыва умершего я переливаю в заклинание больше энергии, чем маг-иллюзионист тратит на создание десятка комплексных иллюзий — ясно, что малые потоки силы я контролирую несколько хуже. Та степень контроля, которой добивается иллюзионист, мне попросту не нужна.

— А что нужно некроманту в первую очередь?

— Я уже говорила: сила и расчёт. Но к чему этот внезапный интерес?

— Любопытство — раз. Возможная польза — два. Настоящим магом стать непросто, но как насчёт основ? Смогли бы мы с Клином их освоить?

— Судьба искателей сокровищ коротка и печальна, — заметила я. — Неужели крипта с костной гнилью вас двоих ничему не научила, и вы не собираетесь сворачивать с этой дорожки?

Зуб и Клин переглянулись.

— Дорожка, как дорожка, — буркнул Клин. А Зуб посмотрел на меня и сказал:

— Ты можешь ответить на мой вопрос? Без увёрток?

— Могу.

Сила всколыхнулась. С тех пор, как я себя помню, она предстоит мне, словно глубокая чёрная вода в кольце обомшелых колодезных стен. То ледяная до ломоты в зубах, а то почти кипящая, то стоящая низко, а то перехлёстывающая через край, но неизменно отражающая в своём зеркале моё лицо, чтобы не пустить взгляд в настоящую глубину. И я, склонясь над срезом воды, всякий раз гадаю: ты ли это, моя сила? Или ты — не моя? Или — совсем не сила?..

Я собиралась сделать лишь простейшую, во многом поверхностную проверку. Почему нет, если просят? Но того, что вышло в итоге, не ожидала.

— Ты, — сказала я, глядя на Зуба словно из-под воды, — почти не одарён. Во всяком случае, сила твоей природной магии мала. Упорно и долго нужно раздувать искру твоего таланта, чтобы сделать тебя хотя бы геомантом или алхимиком. А вот ты, — я перевела взгляд на Клина, — несёшь сильный, пусть и не тренированный дар. Причём дар твой — тёмный почти без примесей. Это большая редкость, как и любой чистый, чётко ориентированный талант. Из тебя действительно мог бы получиться некромант... лет через десять-пятнадцать.

Мои гости переглянулись.

— Сагин был прав?

— Такая у него работа, — Клин отвернулся с уже знакомой мне яростной усмешкой на губах. — Такая работа.

— Но ведь он имел в виду другое. Посмотри на Иглу — разве её стоит бояться?

Мои брови поползли вверх. Ну и замечание!

Меж тем Клин послушно обратил взгляд в мою сторону.

— Нет. В том смысле, который вкладывал сагин — нет. Наша добрая хозяйка как раз слишком... добра. И тем самым непригодна...

— Но-но! — Я полностью сбросила фокусировку иного зрения и вскинула руки в предупредительном жесте. — Что-то вы слишком разошлись, дорогие гости!

— Просим прощения, — торопливо сказал Зуб, и Клин закивал, опустив глаза. — Мы не имели в виду дурного, просто вспомнили старый спор.

— А объяснить? Почему это я слишком добра?

— Потому что это так, — развёл руками Зуб. — Моя участь тому подтверждением. Светлые целители, к которым мы обращались, не проявили такого милосердия.

— Ошибаешься. Я вовсе не добра. Я просто могущественна, умна, богата... и равнодушна. Именно в таком порядке. И не возражайте! Я оказала вам услугу, это верно; но для меня её цена была гораздо меньше, чем для вас. Или, если на то пошло, чем для любого светлого целителя. Легко бросить просящему серебряную монетку, когда твой кошель туго набит золотом. Легко действовать вопреки молве, творящей кровожадных чудовищ из всех некромантов без разбора. Будьте уверены: если бы мне по-настоящему требовались деньги, я либо выжала из вас всё, что вы могли бы мне дать, и ещё чуть-чуть — либо указала на дверь.

— Но ведь эксур Тирфей учил, — бестрепетно возразил Клин, — что именно в сильной позиции проявляется истинная натура человека. Сильный волен выбирать, добро ему творить или зло; он не действует, принуждаемый обстоятельствами или чужими мнениями, но повинуется единственно собственным желаниям. И если сильный творит добро, значит, он добр. А если зло, то зол. Тот же, кто по-настоящему равнодушен, избегает действий вовсе — и потому не может оцениваться мерками морали.

— Тирфей? — Я изогнула бровь. — Если мне не изменяет память, другой учитель, вечный его оппонент, говорил, что слабость и сила человеческие в равной мере иллюзорны. Нет людей злых и добрых, есть лишь слепые, коих большинство, и зрячие. При этом последние, знающие скрытую механику человеческой природы, избегают действий не от равнодушия, но преимущественно от брезгливости. А если действуют, то сразу теряют ясное видение ситуации полностью либо частично, и тем самым начинают творить то, что другим кажется злом и добром, наравне со всеми. То есть вслепую, почти случайно и без ясного понимания.

— Никогда, — проворчал Зуб, — не нравились мне умствования эксура Пларги. Слишком уж они абстрактны.

— Вот потому-то эксур Пларги считается великим душезнатцем, а эксур Тирфей более известен как сагин, чем как эксур, — хмыкнул Клин. — Если бы он не был воспитателем князя Гестана, уже лет через сто после смерти никто бы о нём и не вспомнил.

Зуб подхватил:

— Но правление Гестана ныне считается образцовым, почти возвратом к Веку Безмятежному, а Пларги больше половины жизни провёл в нищете и ничтожестве, став известен не собственными усилиями, а усилиями своих последователей и оппонентов. Кто после этого будет лучшим знатоком душ человеческих: воспитатель великого правителя или же нелюдимый отшельник?

— Отлично, — сказала я, — отшельник Пларги, а заодно и я, разгромлены убедительно и беспощадно. Но кое-кто забывает, что Тирфей так и не назвал никаких веских причин, почему одни сильные, стоя перед свободным выбором, проявляют милосердие, тогда как другие в тех же условиях бывают особенно жестоки. Он просто согласился с фактом, что голодный, укравший корку хлеба, всего лишь слаб, но не зол. А корней добра и зла мысль Тирфея не постигла.

Зуб и Клин переглянулись.

— Могущественна, умна, богата и равнодушна, — повторил мои слова Зуб. — Если могущество нашей хозяйки превосходит её ум, она воистину сильна!

— У всякой силы есть предел. Подобно тому, как мудрец, накапливая знания, всё острее сознаёт истинные масштабы своего невежества, так и маг, продвигаясь по ступеням мастерства всё выше и выше, лишь яснее сознаёт меру своего бессилия, отчётливее видит, сколь многое остаётся ему недоступным. Но не подумайте, что я ударилась в бесплодные умствования. Как раз сейчас передо мной в полный рост стоят две задачи, для решения которых моих собственных... ресурсов заведомо недостаточно.

— Какие задачи? — моментально насторожился Клин.

— Во-первых, я должна исполнить клятву, данную мной у ложа моего покойного отца... ну, об этом позже. Во-вторых, мне нужно сотворить костяного дракона. Причём, чтобы избежать кары закона, я должна сделать это без человеческого жертвоприношения. И для решения второй задачи я прошу тебя, Клин, о помощи.

— Что надо делать?

Я объяснила. Подробно. Про Белоглазого, его заказ и свой замысел.

— Насколько это опасно? — поинтересовался Зуб якобы скучающе, пока Клин в задумчивости выводил на столешнице пальцем видимые ему одному узоры.

— Гарантий безопасности я дать не могу. Но, думаю, это таит куда меньше риска, чем визит в крипту, заражённую костной гнилью.

— Намёк ясен. Поговорим о цене?

— А как же Клин? Может, он сам со мной поторгуется? Рисковать-то ему...

Зуб даже не улыбнулся.

— Я торгуюсь лучше, чем он.

Вот с этим, подумала я, спорить не стану.

Несколько следующих дней не отличались разнообразием.

Я кроваво, кропотливо и монотонно заклинала кости. Начала с атланта — первого причерепного позвонка; затем, ориентируясь на него, как настройщик арфы на звучание выверенной по камертону струны "до", я закляла все остальные позвонки, перебрала кости всех шести конечностей и приступила к ключевому элементу скелета: черепу. А "камертоном" при выстраивании тёмных гармоний мне послужил Клин. Обладатель ярко выраженного, но одновременно не развитого дара тёмной магии. И полностью подпадающего под данное предками определение: "человеческий дух, не живой и не мёртвый".