Дозорный

Очнулся Браэн в Доме милосердия, с раскалывавшейся от боли головой и плотной шапкой из бинтов. И еще почти сутки не мог вспомнить, что произошло и как он очутился в таком положении. А вспомнив, сразу же потребовал принести ему бумагу и перо. Сестра из Дома милосердия — спокойная, заботливая женщина лет сорока, — сперва пыталась мягко урезонивать больного, объясняя, что ему необходимо соблюдать покой, но Браэн продолжал упорствовать, хотя от напряжения перед глазами все плыло, а в разгар спора его вырвало в стоящий у кровати таз.

Когда он заявил, что, если ему не дадут письменные принадлежности, он встанет и пойдет за ними сам, его сиделка не на шутку рассердилась.

— Люди делают невозможное, вытаскивают вас буквально с того света, а вы собираетесь себя угробить?.. Будете вести себя, как капризный ребенок, я распоряжусь привязать вас к кровати, — пригрозила она Браэну. — И как вы собираетесь писать, если у вас рука в лубке, да и в глазах, наверное, двоится? Сколько пальцев?.. — она показала Ниру растопыренную руку.

Пальцев было больше, чем щупалец у морского анемона. Браэн сдался.

— Тогда напишите под мою диктовку. Нужно сообщить о преступлении. О многих преступлениях.

— Об этом вы твердили с той минуты, как вас сюда принесли, — парировала женщина. — Задолго до того, как вы по-настоящему пришли в сознание, вы намертво вцеплялись в каждого, кто подходил к вашей постели, и взахлеб рассказывали о каких-то преступлениях. У нас уже все руки в синяках. Естественно, мы сразу известили городские власти. Так что не волнуйтесь, нападение на вас уже расследуют. И еще как расследуют! Весь город на ушах стоит.

— Нет, городские власти не будут ничего расследовать! — Браэн попробовал рывком сесть на кровати, но тут же упал обратно на подушки. — Нужно известить об этом деле Орден. Вы просто не понимаете...

— Вы совершенно правы — я вас не понимаю, да и не желаю понимать, — отрезала сестра, непримиримо скрестив руки на груди. — Для человека в вашем положении нет ничего важнее, чем лечиться и соблюдать предписания врачей. А что до Ордена — я думаю, вам нет нужды кого-то извещать. Один из них, во всяком случае, заходил пару дней назад и интересовался вашим самочувствием. Я объяснила, что вы живы, но я не могу провести его к вам, поскольку вы пока не в состоянии с ним разговаривать. После подобных травм больному требуется время, чтобы начать связно мыслить. Он понял и пообещал зайти попозже.

Браэн так сильно удивился, что даже примолк — тем более, что предыдущий спор вымотал его настолько, что пальцы лежащих поверх одеяла рук мелко дрожали.

— Он не сказал, когда придёт опять? — спросил он после паузы. Женщина тяжело вздохнула.

— Я сказала, что он обещал зайти попозже, потому что он употребил именно это слово. Если бы он сказал "завтра" или же "через три дня", я бы так и передала.

Ниру прикусил губу. Надежда в нем боролась с подозрительностью.

— А это точно правда?.. — помолчав, спросил он у сиделки. — Меня в самом деле спрашивал кто-то из Ордена? Вы не придумали все это, просто чтобы меня успокоить?

Видя, что раненый больше не кричит, не буйствует и не пытается вставать, сестра ответила уже гораздо мягче:

— Спрашивал, не сомневайтесь. Очень интересовался вашим состоянием, хотел узнать, скоро ли вы поправитесь и не будет ли это нападение иметь каких-то... длительных последствий. Ну, и еще он спрашивал у нас, сможете ли вы вернуться в стражу, или после таких травм вам нужно подыскать дело полегче.

— Правда? — озадаченно спросил Браэн. По его разумению, рыцарю Ордена, пришедшему в Дом милосердия, следовало интересоваться совсем другими вещами — находится ли переживший нападение стражник в сознании, помнит ли он детали покушения и сможет ли пройти допрос у ворлока...

— Ну да. Очень любезный кавалер. Пожертвовал больнице кучу серебра — просто взял и отдал мне весь кошелек. И молодой еще — наши девчонки чуть не перессорились из-за того, кому провожать его наверх. Уверена, что он скоро вернется. Тогда и сообщите ему обо всем, о чем сочтете нужным — если он еще не в курсе.

Но, похоже, что гвардеец, навещавший Браэна, был в курсе, потому что город в самом деле стоял на ушах. Браэн внезапно обнаружил, что, пока он тут валялся без сознания, бредил и изводил своих сиделок, за стенами Дома милосердия его стали считать героем. Когда сестры поставили у изголовья его кровати корзину с круглыми желтыми грушами, посланными совершенно незнакомым человеком, Браэн не мог прийти в себя от изумления, но грушами дело не кончилось. Чужие или же едва знакомые люди, словно сговорившись, потянулись к Дому милосердия, чтобы передать раненному стражнику какой-нибудь подарок — мясной пирог, вышитый плащ, бутыль домашнего вина, даже цветы. Браэн пытался взбунтоваться.

— Уберите хотя бы эти венки, — полусердито, полужалобно просил он у сестер. — А то лежу пластом, кругом цветы — все равно что на собственных похоронах!

Но сестры возражали, что ему следует радоваться, что другие люди думают о нем и желают ему скорейшего выздоровления, и Ниру, осознав бессмысленность подобных споров, сдался и махнул рукой. А через пару дней даже начал входить во вкус.

Браэн всю жизнь считал себя человеком замкнутым, неразговорчивым и не особо дружелюбным — из тех, кто остается наособицу в любой компании. Он знал, что сослуживцы его уважают, но относятся к нему без особой симпатии. Браэн слишком серьезно относился к выполнению своих обязанностей, не любил пьянки и веселые пирушки, а самое главное — он не умел и не любил подначивать других и сам был отвратительной мишенью для подначек — никогда не закипал и не сердился, но и не смеялся. Обычно он реагировал на шутки над собой либо молчаливым озадаченным взглядом, либо хмурым безразличием.

А вот теперь Ниру неожиданно почувствовал себя душой компании. Соседи по больничной койке слушали его, разинув рот, и относились к нему с куда большей теплотой, чем люди, с которыми он служил бок о бок несколько последних лет. А Браэн с удивлением обнаружил, что он может и шутить, и веселиться, и чувствовать себя непринужденно в обществе других людей — если не будет находиться с ними по разные стороны невидимой стены, все это время отделявшей Браэна от прочей стражи в Мелесе.

— Когда я начал служить в страже, мне, как и любому новичку, начали понемногу объяснять, как что устроено, — рассказывал Ниру своим товарищам по несчастью. Остальные пациенты лазарета сдвинули поближе койки, чтобы угоститься пирогами, грушами, домашними копчеными колбасами и остальными подношениями, продолжавшими поступать в госпиталь от сердобольных горожан. — Говорят, как о чем-то само собой разумеющемся — вот этот и этот режут кошельки, а эти вот трактирщики скупают краденное и держат притоны для любителей люцера, но трогать их не надо — если нужно отыскать опасного грабителя и налетчика, у них всегда можно узнать что-нибудь ценное. Я сразу на дыбы — как так "не надо", они же преступники!.. Мне говорят — да ты подумай, неужели лучше посадить какого-то вшивого скупщика краденного, чем спасти жизнь десятку человек? Этот трактирщик нам подскажет, где искать действительно опасного головореза, и тот не успеет больше никого ограбить и убить. Мне это все, естественно, не нравилось, но я подумал — может, они правы? В конце концов, я в страже без году неделя, а они тут уже всякого понасмотрелись. Может быть, я просто молодой дурак, который ничего не понимает и не хочет слушать тех, кто старше и умнее. А потом я посмотрел на дом нашего капитана и задумался — с каких таких доходов у него подобные хоромы? Спросил у десятника — а он давай орать, что это, мол, не моего ума дело, и как я вообще смею задавать подобные вопросы. Ну и вообще, дом капитан купил после того, как его жена получила наследство, а я тут своим поносным языком болтаю про людей Хегг знает что.

Его сосед по койке хлопнул рукой по матрасу и расхохотался в голос. Даже Браэн ощутил, что его губы раздвигаются в улыбке — хотя еще несколько недель назад ни за что не подумал бы, что подобные вещи будут его веселить.

— Вот и я подумал — если это правда женино наследство, то зачем же так орать?.. Стал я приглядываться, и мало-помалу разобрался, кто, кому и сколько платит. Хотел узнать побольше, чтобы у меня были твердые доказательства, когда я пойду с этим в магистрат. Ну и, конечно, кончилось все тем, что как-то раз, когда я шел к себе домой, мне проломили голову.

Браэн замялся, размышляя, стоит ли рассказывать о нападении, или эта история только зазря испортит слушателям аппетит.

Браэн вообще-то никогда не отрекался разнять драку с поножовщиной, и за спинами у товарищей не прятался, совсем даже наоборот. Пока другие дожидались помощи вместо того, чтобы вязать опасного буяна, Браэн просто шел и делал то, что должен. Трусом себя не считал и от опасных дел не бегал. Но той ночью ему все же стало страшно, причем страшно не на шутку. То ли окованная железом дубинка нападающего соскользнула, то ли нападающие с самого начала не планировали убить его быстро, а рассчитывали перед этим переломать стражнику все кости, но от первого удара он не умер и даже не потерял сознание, и успел испытать весь ужас человека, который отчаянно и безнадежно борется за свою жизнь. Сознание плыло, но он все же успел увидеть в темноте смутные силуэты трех насевших на него громил, схватиться за висевший у него на поясе короткий меч и ощутить, как обрушившийся ему на руку удар дубинки ломает ему запястье. От сестер из Дома милосердия Браэн узнал, что жизнь ему спасла компания подвыпивших мастеровых, шатавшихся по городу после тушения огней и не задумавшихся броситься на помощь. Подмастерьев было вдвое больше, так что нападающие бросили еще живого Браэна и скрылись. Но этого Ниру уже не запомнил.

При воспоминании об этой ночи в животе даже сейчас начал ворочаться холодный, склизкий ком. И, как нарочно, в эту самую секунду ему показалось, что он краем глаза уловил какое-то движение в дверях. Браэн, едва не подпрыгнув от испуга — нет, от тени прошлого испуга — резко обернулся, но убийц в дверях, конечно, не увидел, а увидел хорошо одетого светловолосого мужчину в слишком теплом для летнего дня синем плаще, из-под которого виднелись ножны длинного меча. Правом входить в Дом милосердия с оружием пользовались только рыцари из Ордена, и Браэн подобрался, осознав, что этот похожий на каларийца человек — и есть тот самый "любезный кавалер", о котором говорили сестры.

— Монсеньор, вы, наверное, ко мне?.. — спросил у гостя Ниру, спустив ноги на пол и пытаясь нашарить сапоги.

— К вам, Ниру, к вам, — подтвердил тот, несколько ошарашив Браэна этой веселой фамильярностью. — Рад видеть, что вам уже лучше. И будьте любезны лечь обратно. Не хочу ссориться с сестрами из-за того, что наша встреча повредила вашему выздоровлению. Ну и, поскольку я вас уже знаю, а вы меня — нет, мне, вероятно, следует представиться. Меня зовут сэр Ирем.

Браэн ощутил, как у него мгновенно пересохло в горле. Сэр Ирем! Коадъютор императора, известный всей империи военачальник...

Ниру решил бы, что он спит, да вот беда — он никогда не обладал достаточной фантазией или достаточным тщеславием, чтобы наснить себе чего-нибудь подобное. Соседи Браэна, и без того уже оставившие недоеденное угощение, начали потихоньку расползаться по углам. Рыцарь вроде бы не настаивал на том, чтобы все разошлись, но охотников торчать у гвардейца над душой все равно не нашлось.

— Я никогда бы не подумал, что вы окажетесь в Мелесе, мессер, — заметил Браэн скованно. Ирем прищурился.

— Забавно, правда? Мелес от Адели отделяет всего пара дней пути, но многие люди... особенно ваши бывшие начальники... все равно почему-то думают, что эти города находятся где-то на разных концах света. И хотя они вроде бы знают, что Валларикс поручил мне наблюдать за соблюдением закона, они все никак не ожидают меня здесь увидеть.

"Это верно" — мысленно согласился Ниру. А сэр Ирем между тем, как ни в чем ни бывало, продолжал:

— Вам, Браэн, очень повезло — обычно после таких покушений попадают не в Дом милосердия, а прямиком на кладбище. Вас следует поздравить — мало кому удаётся перейти дорогу стольким людям сразу, и при этом остаться в живых.

— Значит, вы уже знаете, почему на меня напали, монсеньор?.. — уточнил Ниру.

Коадъютор повёл плечом.

— Орден не оставляет без внимания ни одно нападение на представителей закона. Ну а в вашем случае достаточно было начать выяснять обстоятельства, как сразу же стало понятно, что вы были настоящей костью в горле не только у преступников, но и у своего начальства.

— Но... если я все это время находился здесь, то как же вы все это выяснили? — удивленно спросил Браэн.

Ирем усмехнулся.

— Поразительный вопрос. Вы не задумывались, почему никто из ваших товарищей вас не поддержал в вашей борьбе за справедливость? Я сейчас не про тех, кто извлекал какую-нибудь выгоду из существующего положения вещей. Но были ведь и те, кому оно в общем-то нравилось не больше вашего. Так почему все-таки ни один из них не встал на вашу сторону?..

Браэн задавал себе этот вопрос достаточно часто, чтобы теперь ответить без лишних раздумий :

— Ну, наверное, они боялись. Не хотели себе лишних неприятностей. К тому же, у многих из них, в отличие от меня, есть семьи, и, если бы им стали все время выдавать урезанное жалование, как мне, они бы не смогли их прокормить.

— Вот именно. Большинство людей именно так и поступает — покрывают преступления, пока им выгодно молчать, и сразу же рассказывают правду, когда становится выгодно её сказать. Ваши товарищи молчали, потому что не хотели лишних неприятностей, а потом рассказали дознавателю из Ордена все, что знали, и опять же — потому что не хотели неприятностей. Все знали, что вы живы и дадите показания. Зачем им лгать и выгораживать преступников, когда мы начали расследование, и они могли оказаться в положении сообщников?.. Но вы — совсем другое дело. И не только потому, что у вас нет семьи, которую приходится кормить. Что-то мне подсказывает, что, даже будь у вас семья, вы бы не стали закрывать глаза на нарушение закона или на какую-то несправедливость. Или я не прав?..

— Н-не знаю, — растерялся Браэн. — Конечно, было бы приятно думать, что вы правы. Но, когда я спрашивал кого-нибудь из них, как они могут так спокойно относиться ко всему происходящему, они всегда отвечали, что мне легко изображать борца за справедливость, потому что самому отстоять лишнюю вахту или посидеть на пустой чечевице ради своих принципов — это одно, а если бы моей жене и детям приходилось голодать из-за моего упрямства, я тут же запел бы по-другому. Может быть, оно и так.

— Не думаю, — очень спокойно возразил лорд Ирем. — Какое-то рациональное зерно в этом, конечно, есть, но очень небольшое. Если какой-нибудь человек действительно переживает из-за того, что его вынуждают покрывать мелкие и большие преступления, то он либо уйдет из стражи и займётся чем-нибудь другим, либо в конце концов сопьется от того, что ему приходится постоянно наступать себе на горло и идти поперёк своих принципов. А ваши сослуживцы жили так годами и были вполне довольны своей службой — потому что, по большому счету, их такое положение вещей особенно не мучило. Так что на вашем месте я не стал бы их жалеть. И вообще — лучше не тратьте времени на то, чтобы взглянуть на вещи их глазами и понять их мотивацию. Люди такого типа и так тратят слишком много времени и сил, чтобы оправдывать себя, чтобы еще и остальные занимались тем же самым. Поговорим лучше о вас и вашем будущем.