Под луной

— А я думал, оно в Харькове...

— Вот и мы думали, что в Харькове, а оно в Москве.

— Странный у нас какой-то разговор, — сказал тогда Кравцов.

— И в самом деле, — покладисто согласился Лонгва. — Я, собственно, в связи с убытием на Украину хотел вам одно дело передать...

— Сводочное? — съехидничал Кравцов.

— Почти, — не стал спорить Лонгва. — Вот взгляните. — Он выдвинул ящик стола и, достав оттуда темную картонную папку, положил ее перед Кравцовым.

Макс Давыдович открыл папку, прочел первый документ, перелистнул, чувствуя, как холод входит в сердце, и стал читать все документы подряд. Их было, однако, всего ничего, так что много времени это у Кравцова не заняло.

— Это не наша компетенция, — сказал он с сожалением, закрывая папку.

— Наша? — уточнил Лонгва, и, хотя Кравцов понял, что речь идет уже не о "правах и обязанностях", а совсем о другом, он счел своим долгом напомнить, что всему, даже лояльности, есть своя цена.

— Это прямое нарушение решения Оргбюро ЦК, — сказал он.

— Так, значит, не наше? — повторил вопрос бывший начальник "сводочного" отделения, акцентировав слово "наше". Вопрос, таким образом, касался именно лояльности бывшего командарма. Лояльности армейскому командованию и Региступру.

— Наше, — немного подумав, решил Макс Давыдович.

Он не кривил душой, по здравом размышлении — все так и обстояло: Кравцов не отделял себя от РККА и Управления, поэтому и дело было все-таки "наше". А то, что оно насквозь "стремное" и практически противозаконное, это уже совсем другая песня.

— Тогда, берите дело и перестаньте сомневаться.

"А начальство знает? — хотел было спросить Кравцов, но промолчал. — Знает, — решил он. — Вопрос только, кто это начальство, и где оно сидит?"

— Я "для особых поручений"...

— Ну, вот я вам и поручаю... последним приказом по отделению. Вас такой ответ устроит?

— Вполне, — кивнул Кравцов. — Но в нашем разговоре не хватает нескольких имен.

— Разумно, — чуть помедлив, согласился Лонгва. — О вас хорошо отзываются товарищи Фрунзе и Сокольников, но официально вы продолжите заниматься описью трофейных документов.

"Официально, это для товарища Гусева? В какие игры они тут играют, и кто с кем? Но главное, что они не поделили на этот раз?"

— Ладно, уговорили, — Кравцов затушил окурок в бронзовой пепельнице и вял папку из рук Лонгвы. — Только если уж у нас пошел такой разговор, я хотел бы поподробнее узнать, так сказать, "механику делопроизводства" в нашем "столоначальстве", и о характере полномочий хотелось бы услышать, и вообще, — он чуть повел левой кистью, обозначая пространство кабинета.

— Хорошо, — не стал упираться собеседник. — У меня есть полтора часа времени, и я всецело в вашем распоряжении. Спрашивайте, но и я вас тоже спрошу кое о чем. Договорились?

— Договорились.

4.

Когда около восьми вечера — к назначенному часу Кравцов опоздал буквально на пять-десять минут — он спустился к проходной, боль, изводившая его весь этот день, прошла, но зато голова налилась чугунной тяжестью, и где-то за орбитой левого глаза отчетливо ощущался пульс. Семен уже ждал его, покуривая в сторонке и перебрасываясь по временам короткими репликами с дежурным. Бойцы охраны в разговоре, разумеется, не участвовали, и оттого сцена показалась Максу Давыдовичу неправильной. Даже гротескной. Но он и все теперь видел словно бы в искаженном свете. Настроение его следовало определить одним простым словом — мрачность, или другим — ученым — мизантропия.

— Приветствую вас, товарищи! — не слишком бодро сказал он, подходя. — Ну, что, Жорж, не передумал? С женой познакомишь?

— А то! — улыбнулся в ответ Семенов. — Пошли.

И они вышли на улицу. Уже стемнело, но в воздухе все еще ощущалось тепло летнего дня. Пахло пылью, зеленью, и неисправной городской канализацией.

— Я все думал, кто бы это мог быть, — сказал Семенов, когда они переходили трамвайные пути сразу вслед за прогрохотавшим совсем рядом, звенящим и трещащим чудовищем. — А потом вспомнил. Шифрин, больше некому. Веня входил в мою группу, он же нас с Наташей за кордон в двадцатом проводил, а потом его к вам в Восьмую послали, ведь так? А ты его, верно, еще по Италии должен знать...

Кравцов кивнул. Он понял ход мыслей Семенова и должен был признать, что предположение Георгия вполне логично объясняет случившийся казус, тем более что Шифрина Макс действительно знал.

— Я его и в Париже встречал, и в Киеве пересекались... А...

Мысль возникла внезапно, но, видимо, неспроста. Даже будучи тяжелой и гулкой, как буддийский молельный бубен, голова работала быстро и на редкость рационально. Во-первых, Семенов тот еще огурец, мог и спровоцировать. А во-вторых... В-третьих... И ведь было еще, в-четвертых.

— А каким боком причастна к твоим операциям Мария Никифорова?

— Так ты и об этом знаешь? — покрутил головой Семенов. — Значит, не зря я тебе открылся. А Маруся, царствие ей небесное, много к чему была прикосновенна, оттого и начали ее дегтем мазать, едва деникинская контрразведка петлю на ее шее затянула.

"Затянула ли?"

— Я не хочу говорить об этом у тебя дома, — сказал Кравцов вслух. — Так что давай, погуляем немного, и ты мне все про эти папочки разъяснишь, или забирай их на хер, и я, так и быть, сделаю вид, что ничего не видел. В благодарность твою, ты уж прости, Жора, не верю. Да и не за что тебе меня таким манером благодарить. Я хочу знать правду, только и всего.

— Правду... — протянул Семенов, останавливаясь. — Ладно, будет тебе правда... Давай вот, закурим только, и займемся правдой.

— Давай, — согласился Макс и полез в карман за кисетом.

— Суть вот в чем, — Семенов выпустил клуб дыма. — Дело идет к суду над социалистами-революционерами. Ты в курсе? Слышал об этом?

— Слышал, — подтвердил Кравцов. — Я так понимаю, готовят открытый процесс. Цель — полная дискредитация эсеровского движения, роспуск организаций и сроки руководству. Или сроками не ограничатся?

— Вот в том-то и дело, Макс! Не знаю я. Знаю только, что нас с Наташей выведут на суд как подсудимых. Обещали оправдать, но...

— Но, — кивнул Кравцов, начиная понимать, что за беда приключилась с Семеновым.

— Могут оправдать, — криво усмехнулся Георгий. — А могут и списать. Мы с Наташей у Савинкова в Варшаве подготовку проходили, а кто нас туда засылал и зачем, теперь иди им и объясни. И ведь покушение на Ленина именно моя группа готовила... Боевая группа ЦК, и я ее командир.

— Книжку писал из страха? — прямо спросил Кравцов. — Я к тому, что книжка — говно полное. Впрочем, мне кажется, ты и сам это знаешь.

— Знаю, — согласился Семенов. — Но писал я не из страха. Мы с Наташей, Макс, в любом случае, или выйдем из-под удара, если Авель не соврал, или нет. Просто всегда в жизни надо быть последовательным. Сказал "А", говори "Б". Не останавливайся и не начинай выяснять, нет ли возможности, спрыгнуть с поезда.

— Авель — это Енукидзе? — уточнил Макс.

— Да.

— Но он, вроде, к ЧК никакого отношения...

— Не будь наивным, Макс! — Семенов по виду был спокоен, но Кравцов чувствовал его напряжение. — Делянки и до сих пор не определились. Где, чья межа проходит, иди еще узнай. А в апреле семнадцатого, когда Авель предложил мне остаться в эсеровской боевой организации... Я ведь с ним в ссылке был. Мне едва семнадцать исполнилось, а он опытный революционер, и что за беда, если он эсдек, а я — эсер? Одно дело делаем, то да се... Но тебе эти подробности ни к чему.

— А что "к чему"?

— Я бы хотел, чтобы еще кто-то об этом знал. Кто-то, кому доверяю я, и у кого репутация имеется...

— Значит, репутация... — Макс тоже выбросил окурок и подумал было закурить по новой, но решил не усугублять. Голова и без того плохая, куда больше-то? — С репутацией я понял, а другие две папки? С ними как?

— А с ними так. Я же тебе, Макс, уже говорил. Границы никто точно не проводил. Я, например, вроде бы, в ЧК работал, а теперь вот в Региступре. Разведкой занимаются и те, и другие, а кто где служит, это, брат, никого пока не касается. Возможно, потом...

— А что с Военным Контролем?

— Ну, ты же знаешь, его передали в ЧК.

— А кто, тогда, послал к нам в Восьмую Будрайтиса?

— Вот это интересный вопрос, но я тут и сам толком ничего сказать не могу. Подозреваю, что перевести-то перевели, но что-то вполне могло по пути отвалиться. Как думаешь?

— Думаешь, что-то осталось? — спросил Кравцов, вспомнив документы, оставленные ему Лонгвой.

— Могло и остаться, — пожал плечами Семенов и, как показалось, Кравцову сделал это совершенно искренне. Хотя кто его знает?

— А папки?

— Эти два дела меня просто попросили сохранить.

— Кто?

— Это не важно, Макс. Поверь мне.

— Тогда, почему я?

— Ты о Будде спросил, а первое дело вел он, и он же вел второе. А мне сейчас небезопасно такое у себя держать, сам понимаешь. Не мальчик!

"Значит, просто совпадение? Такое бывает?!"

Вообще-то, да. Бывает. Случается. Кто на войне не был, возможно, и не поверит. Но Кравцов в двух войнах воевал, ему ли не знать, как оно порой сходится. Никакого Уэллса не надо!

— Допустим. — Не каждому слову следует доверять, не каждый друг становится со временем старым другом. Одни умирают, другие... — Договаривай уж, Жора, раз начал, — сказал он то, что показалось принципиальным и оправданным. — Что ты как институтка вокруг да около! Телись, что ли!

— Экий ты скорый, Макс! Ну чисто транссибирский экспресс! — Семенов стоял прямо перед ним, глаза в глаза. И говорил теперь тихо, словно осторожно передавал каждое слово по-отдельности, из уст в уста.

— Есть мнение, что ты здесь не просто так.

"Есть мнение, что я погиб в бою... Твою мать!"

— Меня Гусев на Миусской площади случайно встретил, — возразил Макс, очевиднее этого доказательств у него не было: мог ведь и не пойти в коммунистический университет. — Я там женщину искал в Свердловке, а тут он...

— Случай, — слово упало как камешек в воду. Пошли круги.

— Ты хочешь сказать, что меня туда специально привели? — хотелось покрутить пальцем у виска, но это был бы перебор. Все-таки Семенов говорил искренно, даже если заблуждался.

— Нет, — покачал головой Семенов. — Никто тебя на Миусскую площадь специально не приводил, но не был бы там Гусев, появился бы еще кто. Или тот же Гусев, но не на Миусской, а, скажем, в Академии... Не будь ребенком, Макс. Так просто в Региступр не попадают. Не с улицы.

— Но я-то попал!

— Так ты, между прочим, член ЦК и командарм.

"Он параноик?" — могло случиться и так.

— Да, окстись, Жорж! — вспылил Кравцов. — Когда я был командармом?! А членом ЦК? Я в партии-то восстановился только в апреле!

— Члены ЦК бывшими не бывают!

— Еще как бывают! Назвать?

— Ты в оппозиции не состоял, ни в одной!

— Я был на фронте, а потом...

— Но по факту-то не состоял! Не состоял, не числился, не подписывал...

— Я эсером был, тебе мало? — прищурился Кравцов, которого этот безумный разговор начинал выводить из себя.

— До апреля семнадцатого!

— И что?

— Есть мнение, что тебе готовят возвращение.

— И кому я сдался весь из себя такой красивый?

— Фрунзе, Склянский, Гусев... Мало?

— Ты хочешь сказать, что меня "выводит в люди" Зиновьев? — это был уже полный бред. Зиновьев — один из немногих вождей, с кем Кравцов вообще не пересекался. Нигде и никогда.

— Нет. Не хочу. Это тебе кто про Гусева сказал?

— Зейбот.

— Он пошутил... Кстати, знаешь, с завтрашнего дня он начальник управления.

— А...

— Не знаю, но Драбкин никогда человеком Зиновьева не был. Он сам по себе фигура и "примыкает" крайне редко и неохотно ...

— Так... — задумался Кравцов, почувствовавший вдруг, что в словах старого друга — пожалуй, все-таки друга, а не знакомого, — кое-что есть. — А Лашевич, по-твоему, в эту схему укладывается?

— Правильно мыслите, товарищ, — усмехнулся Семенов. — Лашевич, как раз, следующий по списку. Я его просто озвучить не успел.

— Значит, Троцкий?

С чего ты взял? — удивился Георгий. — Фрунзе сам по себе, да и Склянского я бы человеком Троцкого не назвал. Сторонники, может быть. Но никак не клевреты.

"И в самом деле, какой год на дворе? Московских процессов еще не было... и Левая оппозиция едва только проклюнулась... Они все еще не троцкисты, а самостоятельные политические фигуры..."

— А мне, тогда, почему не сказали? — спросил он вслух.

— А ты уверен, что не сказали? — прищурился Семенов.

Вопрос своевременный. Интересный вопрос, и прямо по существу. Особенно, если вспомнить разговоры Кравцова с Фрунзе и Гусевым. Имелся в них некий своеобычный контекст, но и подтекст, похоже, присутствовал. И совсем не тот, как кажется, о котором подумал тогда Макс. Да и Лонгва на что-то такое намекал...

"Намекал... Вот только, оно мне надо?"

И это тоже хороший вопрос. Правильный. Уместный. Однако сделанного не воротишь. А Кравцов, как ни крути, уже вписался в пейзаж так, что и захочешь — вымарывать замучаешься.

5.

"Сделанного не воротишь!" — но успокоить себя не получалось. В висках трезвонили колокола — чисто светлое воскресенье, — и сон не шел, хоть убей.

"Что наша жизнь? — вопрос, разумеется, риторический, так как ответ известен со времен Пушкина. — Игра!"

Или это Модест Чайковский в либретто для "Пиковой дамы" Александра Сергеевича подправил?

"Сыграть по крупному?" — вероятность "выигрыша" представлялась сейчас значительно отличной от нуля, знать бы, какой она ему покажется, когда за него возьмутся "черти" Феликса Эдмундовича.

"Или не возьмутся... Или сами лицом к стене встанут ..."

Н-да, бодался теленок с дубом...

Но мысли не уходили, и сердце не знало покоя.

"До сих пор, — думал Кравцов, пытаясь понять, что же ему теперь со всем "этим" делать. — До сих пор, я плыл по течению, предоставив судьбе, случаю, или другим людям распоряжаться моей жизнью..."

Звучало вполне по оперному, но жизнь не театр, хотя Шекспир и говорил, что "all the world's a stage, the men and women merely players, and one man in his time plays many parts".

Весь мир театр, люди в нем — актеры...

"Нет не театр! — решил Кравцов. — Здесь игра пойдет на кровь и слезы и на тысячи жизней. Но, с другой стороны, кому еще дано здесь и сейчас вмешаться в борьбу за "судьбы русской революции?"

Таких немного — "Узок их круг, страшно далеки они от народа".

Ленин, но ему всей жизни оставалось — считай, ничего. Троцкий, Зиновьев, Каменев, Сталин... Остальные — пешки. Даже такие силачи, как Дзержинский, Бухарин или Рыков. А вот его, Кравцова, среди них нет. Он "в списках не числится", хотя он-то как раз и есть "опционально проходная фигура". Не вождь, не функционер первой величины, но кто-то, кто может, если захочет и постарается, "перевести стрелку". Никто ведь даже не узнает, что паровоз истории ушел с одной магистрали на другую. Знать бы еще, что в прикупе, и куда, в конечном итоге, доставит их всех — живых и мертвых — тот паровоз. Будет ли остановка в Коммуне, или опять все получится, "как всегда"?