— Я хочу создать отдел разведки... ну, не разведки, разумеется. Активная контрразведка. Собственная разведка Военконтроля... Не знаю, но смысл понятен, или нет?

— Понятен, — кивнул Семенов. — А я тут при чем?

— Подумай о кандидатуре руководителя отдела, — сказал тогда Кравцов и улыбнулся. — Это я по дружбе прошу, а не как начальник. Мне на эту должность волк нужен с лисьим умом, никак не меньше...

До полудня колесо вертелось так, что, как говорят на Руси, не вздохнуть, ни пернуть. Дел накопилось множество, тем более что Макс не только восстанавливал разрушенное, он и новое строил, предполагая ввести в практику контрразведки такие приемы и методы, до которых не додумались еще и признанные мастера этого дела — немцы да англичане.

"Ну, ничего! — думал Кравцов в азарте. — Дайте срок! Такого монстра вырастим, ЧК от зависти удавится!"

Были у него и другие — вполне наполеоновские — планы. Теперь были, чай, не двадцать первый год на дворе. Макс только не знал пока как подступиться к главному, как не решил пока и того, каким должен стать, пусть не идеальный, но приемлемый — с точки зрения соотношения "цена-качество" — искомый локомотив истории. Он твердо решил, чего не хочет допустить на пути в Комуну, оставалось понять, что из оставшегося — люди и средства — возможно и достаточно, чтобы в конце концов сделать там остановку.

— Март восемнадцатого, — сказал Кравцов. — Ты встречала Котовского в марте в Елизаветграде?

— В Екатеринославе, — кивнула Маруся. Ну, что хочешь с ним делай, а назвать Никифорову Марией Григорьевной Макс не мог. Даже мысленно. Только мысленно, поскольку "бандитку" Марусю Никифорову казнили белые... в сентябре девятнадцатого года.

— В Екатиринославе... Что он там делал?

— Бежал с фронта. Ты же помнишь, немцы начали наступление, взяли Киев...

— Я был в Одессе с Муравьевым, — Макс пыхнул трубкой, прищурился, вспоминая Котовского. Григорий Иванович командовал сотней, входившей в Тираспольский отряд. Среднего роста — ниже Кравцова на голову или даже больше — но крепкий, жилистый, из тех, про кого говорят силач, едок. Ел много. Макс как-то раз видел, как Котовский умял яичницу с салом из двух дюжен яиц. Еда в нем сгорала, видно, иначе давно должно было разнести, но полнеть Григорий начал, как рассказывали Кравцову, значительно позже, после тяжелых ранений, то есть уже году в двадцатом. А тогда, зимой восемнадцатого, о "дородности" не могло быть и речи. Был быстрым, решительным, но при том нервным, дерганным. Иногда начинал вдруг заикаться, да и в глазах виделось нечто...

"Ну, да! — вспомнил Кравцов. — Он же эпилептик!"

Макс сам был свидетелем одного такого приступа, летом девятнадцатого, уже после того, как Якир уговорил его отменить расстрельный приказ. Вернее, уговорил не обижаться на то, что приказа не выполнил.

"Эпилептик... значит, может быть коварен и скрытен, что при его уме несложно. И злопамятен... Определенно, кто-то об этом писал, но кто? Ламброзо? Шарко? Жане?"

— Нестор предложил ему присоединиться и прорываться вместе в Гуляйполе. Я тоже хотела тогда идти по тылам немцев. А Гришка струсил, распустил отряд и ушел в бега...

— Понятно.

— А мне нет, — вскинула взгляд Маруся. — Ты под Котовского копаешь?

— Скорее, он под меня.

— Не связывайся, — спокойным голосом предложила она.

— Это ты мне говоришь? — удивился Кравцов.

— Я, — кивнула Никифорова, играя коробком спичек. Обычно руки выдают истинный возраст женщин, не так было с Марусей. Судя по рукам, ей все еще было двадцать...

— Сейчас не восемнадцатый год, Макс, и ты не командир красногвардейцев. Твой командир Муравьев растрелян, и половина твоих друзей лежит в земле.

— Звучит мелодраматично.

— Но по существу верно. Скажешь, нет?

— Наверное, да, — согласился Кравцов. — Собирайся... товарищ Ольга. За границу поедешь, в командировку.

— Куда это?

— В Марсель... В Париж не помешало бы, но, боюсь, тебя там могут узнать...

— Меня теперь только ты один узнаешь.

— Не скажи! У художников взгляд наметанный... Впрочем, думаю, можно попробовать, но только осторожно. Ты мне обещаешь?

— Я смерти не ищу, — усмехнулась в ответ Никифорова. Хорошо усмехнулась, по-дружески, как в прежние годы.

— Ладно, значит, Париж. Потом съездишь в Стамбул и пароходом — через Одессу — домой. На все про все месяц, самое большее — два...

Было около пяти, когда референт доложил, что звонят из Наркомата: замнаркома Котовский хотел бы переговорить с начальником Управления Кравцовым.

"Терпеливый, однако, а еще говорят, что эпилептики — нервически не сдержаны!"

Но следует отметить, телефонировал Григорий Иванович исключительно вовремя. Макс успел с утра переделать множество неотложных и первоочередных дел. Их набралось неожиданно много, куда больше, чем мог заранее предположить. А перед самым звонком из Наркомата, Кравцов закончил разговор с молодым лингвистом из университета, Александром Ивановичем Смирницким, договорившись с ним о переводе на русский язык крайне поучительной книги английского контрразведчика Фердинанда Тохая "Секретная служба". Книжку эту привез из-за границы один из питерских морских инженеров, и она Максу весьма понравилась. Разговаривая же теперь со Смирницким, он подумал, что, в принципе, особую группу перевода — хотя бы с основных европейских языков — следует завести и в Управлении, точно так же как и свое, пусть и маленькое, издательство. Обговорили гонорар, стали прощаться, тут и образовался звонок из Наркомата.

— Здравствуй, Макс Давыдович! — пробасил в трубку Котовский. — Как живешь, не спрашиваю, знаю, видел. Жена красавица, и сам не дурак. То есть, все путем.

— Здравствуй, Григорий Иванович. — Кравцов не помнил, чтобы они с Котовским переходили на "ты", но устраивать истерику из-за такой малости не собирался. — Если ждешь "спасибо", не скажу.

— Зачем обижаешь? Я от всей души! Узнал, что мой любимый комдив живет в пустой квартире, ну и посодействовал. Тем более, я же твоей жены еще ни разу не видел.

"Вот ведь козел! В одной фразе два намека, но ничего, вроде бы, и не сказано".

— Увидел?

— Да, упаси господи! — рассмеялся на другом конце провода Котовский, поспешивший свернуть все на шутку. — Других баб, что ли, нет?! Меня уже один ревнивец чуть до смерти не застрелил, оно мне надо?!

— Ты, что действительно спутался с женой Майорчика?

— Давай, Макс Давыдович, встретимся тет-а-тет, как говорят у нас в Одессе, и за все поговорим. На этом проводе ушей больше, чем надо. Так мне кажется. А тебе?

— Приезжай, если хочешь, — предложил Макс.

— Так у тебя, небось, кроме чая ничего и нет! Давай ты ко мне! Я тебя таким коньяком днестровским напою, пальчики оближешь!

— В Наркомат? — уточнил Кравцов.

— А куда же еще! Только ты ничего такого не думай, Макс Давыдович! Я человек не гордый, не на поклон едешь. В гости. Посидим, выпьем, поговорим за жизнь...

— Вот скажи, Макс Давыдович, сколько надсмотрщиков нужно, чтобы народ не баловал?

— А что вдруг? — Макс сидел у Котовского уже больше часа, и первые пол-литра под прошлогодние украинские яблоки и туркестанские урюк и кишмиш ушли легко и просто, словно чай. За разговором ушли. За непринужденной по виду беседой. За воспоминаниями о "безобидных пустяках". Кравцов, однако, не заблуждался: Котовский его не потрепаться зазвал.

— Да, понимаешь, мало, что ГПУ бдит, так теперь и твои хлопцы жизни не дают.

— Я на Управлении пятый день, а до того, как и ты, строевым командиром был. Рассказать тебе, Григорий Иванович, о Морских Силах Балтийского моря? Это я запросто, только попроси! А если случились непонятки с Управлением, будь добр, товарищ замнаркома, разъясни, в чем проблема. Будем думать.

— Эк загнул! Выпьем! — Котовский откупорил вторую бутылку и разлил золотистый пахучий напиток по стаканам. — Ну, за Коммунизм! Что б нам, в том Коммунизме, жить довелось!

— За Коммуну!

Вспомнился отчего-то еще не снятый в этом мире — да, и снимут ли когда-нибудь? — "Подвиг разведчика".

"За нашу победу! — кивнул мысленно Кравцов, опрокидывая коньяк в рот. — За Коммуну!"

— Украинская ЧК, — Котовский вытер губы тыльной стороной ладони и потянулся за папиросами, отчего и Макс вдруг остро захотел курить, — поставила уполномоченным по Молдавии Леню Заковского. Помнишь Леню?

— Григорий Иванович, ну, что ты несешь, прости господи! — Кравцов выбил над бронзовой пепельницей свою видавшую виды английскую трубку и сунул щепоть в кисет за табаком. — Откуда мне знать твоего Заковского? Я же не чекист, да и на Украине давно не был.

Он аккуратно — даже несколько излишне методично — начал набивать трубку. Алкоголь брал свое, следовало усилить контроль.

— А, ну да! — Котовский закурил, выдохнул дым, раздраженно махнул рукой, разгоняя сизое облако, возникшее перед лицом. — Нормальный мужик. Был раньше председателем Одесского Губотдела... В общем, знаю я его давно... еще в Гражданскую встречались. Он на Южном фронте командовал отрядом особого назначения.

— Так это Штубис, что ли? — "вспомнил" Макс. — Латыш? Я его по Питеру помню. Семнадцатый...

Кравцов закурил наконец и вопросительно посмотрел на Котовского.

— Точно! — кивнул тот. — Штубис. Но я его, уж прости, как Леню Заковского знаю.

— Бог с ним, — отмахнулся Кравцов. — Он все равно не в моей компетенции.

— Это точно, — подтвердил Котовский, разливая по новой. — Но вот Левка Задов, сука махновская, твой человек.

— Ты Зиньковского имеешь в виду? — спросил Кравцов, попыхивая трубкой. — Начальника махновской контрразведки?

— Он теперь на отделении Военконтроля по Приднестровью сидит.

"Опаньки! Так просто? Он, что совсем сдурел, так запросто козыри сдавать?"

— Извини, Григорий Иванович, но я до сего часа не знал, что Лев Зиньковский служит в Военконтроле. Честное большевистское!

— А что, — спросил он через мгновение. — Не срослось что ли?

— Есть мнение, что копает, сука, под меня по заданию Троцкого!

— Ты не обижайся, Григорий Иванович, но Льву Давыдовичу только под тебя копать! Больше дел у него нет! Но если даже допустить, Задов-то здесь причем?

— Не скажи! — Котовский опять взялся за бутылку. — Ты вот не троцкист, это я доподлинно знаю. Симпатизируешь, может быть, но не шестеришь! А Левка Задов, как есть, в Одесский актив троцкистской платформы входил. Лева с Левой всегда общий язык найдут!

— На что намекаешь?! — вскинулся Макс.

Вообще-то, он знал, что Котовский не антисемит, но уж больно карта была козырная. Вторая по счету.

— Да, ни на что! — огрызнулся Котовский. — Окстись! Меня самого легче в жиды записать, чем в антисемиты. У меня, считай, вся жизнь между евреями прошла. Я с самим Японцем дружил!

— Выскажись уже! — предложил тогда Кравцов, понимая, что пришло время для некоторой степени откровенности.

— О чем? — глаза Котовского смотрели трезво, оценивающе, он словно выглядывал изнутри чужого несколько одутловатого нездорового лица.

— О том. — Кравцов не собирался попадаться на эту незамысловатую уловку. Если знает, пусть сам скажет, тогда и разговор состоится.

— Они же похожи, хоть и не близнята! — сказал Котовский.

"Значит, знает".

— Это ты кому другому расскажи, — предложил Макс, пыхнув трубкой, — может быть и поверят.

— Знаю я. Неважно откуда, а знаю, — сдал назад Котовский. — Просто знаю, понимаешь? Знаю, что она Лизкина младшая сестра.

"Ну, вот ты и сказал!"

— И что с того? — Кравцов даже улыбнулся в душе.

Теперь хотя бы один из "козырей" Котовского становился ему ясен, хоть и не до конца. Отнюдь, нет. Наверняка, что-то было припасено Григорием Ивановичем на "не сразу".

— Та, ничего! — вполне естественно улыбнулся Котовский, снова разливая коньяк по стаканам. — А только бриллианты Ржевского-Раевского так и не нашлись. Это я так, в качестве гипотезы излагаю. В Одессе говорили, что Ржевского убили бандиты Япончика, а брюлики, будто бы в Турцию утекли тогда же — в феврале девятнадцатого.

"Значит, все-таки клад Японца. Ну-ну..."

— Ну, и в чем здесь цимес?

— В том, что Лиза...

— Лизу убили вместе с Мишей твои люди, — спокойно уточнил Кравцов. — Урсулов там был, еще кое-кто. И не спорь, Григорий Иванович! Я это точно знаю. Мне Тибор Самуэли в мае девятнадцатого все в подробностях рассказал. И про тебя, и про Подвойского, и про Мишу с Лизой.

Теперь, когда Тибор — один из создателей и руководителей компартии Венгрии — был давно мертв (его расстреляли австрийцы все в том же проклятом девятнадцатом году), Макс мог валить на покойника все, что угодно. Тибор ведь, и в самом деле, служил политработником в Пятьдесят Четвертом имени Ленина Советском стрелковом полку Третьей Украинской армии. А Миша Японец был командиром этого полка, и его убийство прикрыли липой о "мародерстве и трусости" бойцов полка, которые на самом деле трижды опрокидывали петлюровцев, а не бежали от них, как братва Котовского. Обвинили и убили без суда и следствия, расстреляв выстрелами в спину и Мишу Винницкого, и его жену Лизу, и еще несколько близких к нему людей из штаба полка. И то, что Лиза выжила и рассказала, что и как произошло тогда на станции Вознесенск, знали только Кравцов и еще несколько людей, которые болтать о таком не станут. Кравцов даже Рашель ничего об этом не рассказал, не к чему ей все это знать. Одна головная боль, и только. Да и свидетельство Лизы, увы, к делу не пришьешь, а ответный огонь вызвать — легче легкого. Но теперь обстоятельства изменились: Котовский предполагал использовать эту подлую историю в своих целях, а значит и Максу таиться больше нечего. Однако и раскрывать все свои карты до времени он не собирался.

"Поживем, увидим".

К сожалению, Лиза не знала, за что убили Мишу, как, впрочем, и Котовский, к счастью, не знал, что есть живой свидетель тех событий, и это отнюдь не Урсулов и не Синкжов. И не покойный товарищ Самуэли...

Посидели еще с полчаса, выпили вторую поллитровку, попугали друг друга мелкими ужасами из прошлого и настоящего, и вдруг — как-то мягко и даже ненавязчиво — перешли к делу. И получалось, что все остальное — лишь игра и "уханье" в тумане, а дело... Дело заключается совсем в другом. И не для того, чтобы "ворошить прошлое", вернее, не только за этим, пригласил Котовский Кравцова к себе в Наркомат...

— Это ненормальное положение, — сказал Котовский, в очередной раз, разливая коньяк. — Ты, Макс Давыдович, военный человек — должен понимать такие вещи лучше меня.

Два раза за вечер поступало предложение перейти на имена без отчеств, но Кравцов не соглашался. Ему некоторая дистанция, обозначенная поминанием отца, не мешала, а напротив помогала вести трудный разговор. Тем более под алкоголь. Вообще-то, Кравцов любил выпить и умел это делать, однако никогда не путал божий дар с яичницей. Серьезные разговоры он предпочитал вести на трезвую голову, точно так же как никогда не пил во время боев. Командовать во хмелю — дурная идея. А ну как прикажешь чего сгоряча? Нет, не годится. Была б его воля, пьяных командиров расстреливал бы на месте. И этот разговор не стал бы вести "под коньячок". На самом деле вообще не начал бы, но выбора ему не оставили. Инициатором разговора был Котовский, и останавливать замнаркома, да еще такого, как Григорий Иванович, на полуслове, могло оказаться хуже, чем продолжать.