Енукидзе, Авель Сафронович (1877-1937) — российский революционный, советский государственный и политический деятель. Член ВКП(б) (РСДРП с 1899года) член ВЦИК, секретарь ЦИК СССР.

Савинков, Борис Викторович (1879-1925) — террорист, русский политический деятель, революционер, один из лидеров партии эсеров, руководитель Боевой организации партии эсеров, участник Белого движения, писатель (прозаик, публицист, мемуарист).

Авен, Петр Яковлевич (Петерис Авенс, ???-1937) — начальник дивизии латышских стрелков. Подполковник РИА.

Стуцка, Кирилл Андреевич (1890 -1938) — советский военачальник, комкор (1935). Член РКП(б) с 1918 года.

Зиньковский (Задов), Лев Николаевич (1893-1938), анархист. Красногвардеец в Юзово с 1917 г. до начала 1918 г. Начальник штаба анархического отряда Макса Черняка под Царициным на участке Котельниково-Жутово. Занимал пост начальника Мариупольской контрразведки (у Махно) до июня 1919 г. С сентября по декабрь 1919 г. — начальник контрразведки 1-го корпуса. С января по август 1921 г. — начальник личной охраны Махно. В 1924 г. вернулся из Румынии. До 1937 г. работник НКВД г. Одессы.

Блакитный (Пестушко), Константин Юрьевич (1898-1921) — участник Первой Мировой войны, солдат, прапорщик, образование высшее не законченное, участник петлюровского движения, позже командир партизанского отряда, сотрудничавшего с эсерами и анархистами, еще позже атаман повстанцев.

Фишман, Яков Моисеевич (1887-1961), корпусной инженер (1935), генерал-майор технических войск (1955), д-р хим. наук (1936). С 1904 член партии эсеров. В 1911-17 находился в эмиграции в Италии. В 1915 окончил хим. факультет Неаполитанского университета, преподавал в Неаполитанском политехникуме. После Февральской революции вернулся в Россию, входил в Петроградский комитет партии эсеров, после ее раскола — член ЦК партии левых эсеров. Член Петроградского ВРК, участник Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде, чл. ВЦИК 3-го и 4-го созывов, с февраля 1918 член Комитета обороны Петрограда. Один из организаторов и руководителей вооруженного выступления левых эсеров в июле 1918 в Москве, после его подавления — на нелегальном положении. Участник Гражданской войны на Украине. С 1920 чл. РКП(б). С 1921 — в Разведуправления РККА. С 1925 начальник Военно-химического управления Управления снабжений РККА (с 1928 по совместительству нач. Института химической обороны им. Осоавиахима). Окончил Высшие академические курсы усовершенствования комсостава (1928). В 1932-37 начальник Военно-химического управления РККА. В 1937 арестован. В 1947 освобожден, заведовал кафедрой химии Саратовского института механизации сельского хозяйства.. В 1949 вновь арестован, в 1949-55 — в ссылке в Норильске. В 1955 реабилитирован, в том же году уволен в отставку.

Ге (Гольдберг), Александр Юльевич (1879-1919) — один из руководителей движения анархистов-коммунистов. Воспитывался и учился в гимназическом отделении Лазаревского Института восточных языков в Москве. С 1902 в Петербурге слушал лекции в университете. В 1905 примкнул к анархистам-коммунистам, избран членом Петроградского Совета Рабочих Депутатов. В декабре 1905 арестован, заключён в "Кресты". Позже освобожден по болезни и бежал в Швейцарию. В России заочно приговорён к 5 годам каторжных работ. Находясь в эмиграции, сотрудничал в различных анархических печатных органах, а также писал статьи и очерки для газет и журналов Киева. В годы первой мировой войны возглавлял в Швейцарии группу анархистов-коммунистов, занимая резко выраженную антивоенную позицию. Приветствовал Октябрьскую революцию 1917. Вернувшись в Россию в начале декабря 1917, сблизился с большевиками, был избран членом Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов 3-го и 4-го созывов. Отстаивал единство революционного фронта с большевиками. В мае 1918 возглавил Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем в Кисловодске. В июле занял идентичный пост в правительстве Северо-Кавказской советской республики. При наступлении белогвардейских войск (июль) один из руководителей Чрезвычайного штаба по обороне Пятигорского округа. В начале января 1919 ранен, 7 января схвачен белогвардейцами и убит.

Прошьян (Прошян), Прош Перчевич (1883-1918) — российский политический деятель, левый эсер, нарком почт и телеграфа РСФСР в 1918. Одновременно с работой в наркомате участвовал в разработке декрета об организации РККА. 20 февраля 1918 избран во Временный Исполнительный Комитет СНК (куда, помимо него, вошли В. И. Ленин, И. В. Сталин, Л. Д. Троцкий, В. А. Карелин), которому в обстановке начавшегося наступления австро-германских войск поручалось вести всю текущую работу между заседаниями СНК. Был в числе руководителей левоэсеровского мятежа 1918, после подавления которого ушёл в подполье. Заболел тифом и под чужой фамилией (во избежание ареста) был помещён в больницу; из-за тяжёлого течения болезни был расконспирирован левыми эсерами, но все попытки спасти жизнь Прошьяна не увенчались успехом.

Горбунов, Николай Петрович (1892-1938) — советский государственный и общественный деятель, учёный-химик. В 1917 году окончил Петроградский технологический институт, вступил в члены РСДРП(б) в августе 1917 года. Август-октябрь 1917 г. -член ЦК межрайонной группы РСДРП(б). С ноября 1917 по декабрь 1920 года — секретарь Совнаркома РСФСР и личный секретарь Ленина. В 1919-1920 годах уполномоченный РВС РСФСР в 14-й и 13-й армиях Южного фронта, начальник политотдела 14-й армии, член реввоенсовета 14-й, 13-й и 2-й Конной армий. Позже на хозяйственной и научной работе.

Глава 5. Катарсис

Снег шел всю ночь, а утром небо очистилось и в ясном блекло-голубом просторе засияло солнце. Заискрили сугробы, чистая белизна окутала город — одним словом, Рождество удалось. Однако для большинства москвичей день был самый обычный, рабочий — воскресенье, седьмое января.

Кравцов как всегда проснулся рано. Замер на мгновение, ловя ритм дыхания спящей рядом женщины, и хотел было встать, когда в дверь постучали. Не властно, но настойчиво. Со смыслом, с беспокойством.

"Не за мной... Кажется..."

Заместителя начальника Оперода Виктора Бирзе арестовали в конце ноября двадцать первого. Рассказывали, что арест производили латышские стрелки, но не из тех, кто служил в РККА или ЧК, а какие-то другие, большей частью неизвестные, числившиеся при центральном штабе ЧОН, и, будто бы, приказ — в обход Троцкого и Дзержинского — исходил от командующего ЧОН Александрова и члена Совета ЧОН при ЦК РКП(б) Куйбышева. Так или нет, но Макс определенно знал — из совершенно достоверных источников, — что содержался Бирзе прямо в Кремле. Это и само по себе наводило на мысли, но и допрашивали его не чекисты, а неожиданно отозванный с хозяйственной работы бывший комендант Смольного и Кремля Мальков. История повторялась: полуподвальное помещение, в котором заперли в восемнадцатом Фани Каплан, рослые латыши-конвоиры, Мальков... Суд состоялся уже в середине декабря и проходил при закрытых дверях, что, в принципе, понятно. Выбитые из полковника Эрдмана показания могли стоить политической карьеры очень многим высокопоставленным большевикам. Во всяком случае, чекистам Ихновскому и Дзержинскому, державшим в восемнадцатом Бирзе за горло, но не дожавшим, отпустившим оборотня в объятия Наркомвоена Троцкого, приходилось несладко.

История, что и говорить, мерзкая. Полковник старой армии — эсер Андрей (Андрис) Эрдман, являющийся членом Савинковского "Союза защиты родины и свободы", меняет облик и появляется в революционном Петрограде под именем анархиста-коммуниста Бирзе. А дальше... Дальше, словно в сказке Гофмана про злобного карлика Цахеса, Бирзе играючи входит в доверие к руководству ЧК и Наркомвоена. С ним носятся, как с писаной торбой, к его слову прислушиваются. И он стравливает большевиков с левыми эсерами, инициирует — нагадив хорошему человеку в душу — мятеж полковника Муравьева и разгром московских анархистов, сеет рознь между большевистскими фракциями, метя то в левых коммунистов, то в военную оппозицию, то еще в кого. И никто ничего не замечает. Такого позора коммунисты не помнили со времен разоблачения провокатора Малиновского. Но Роман Вацлавович был членом ЦК полуподпольной партии, а Эрдман работал в ЧК, являлся всесильным представителем "чрезвычайки" в Региступре, занимал ключевую позицию в Опероде Наркомвоена. Хуже и представить себе нельзя, и, разумеется, кое-кто страстно желал познакомиться с тем, кто все это затеял. Но, судя по всему, Ульянов Макса не сдал. Имя Кравцова нигде не поминалось, да и вообще, процесс прошел, Бирзе-Эрдмана расстреляли, и все собственно. Никаких оргвыводов не последовало, не считая директивного письма ЦК РКП(б) "О бдительности", и в жизни Кравцова тоже ничего не изменилось. Он оставался слушателем Академии, разбирал в Региступре трофейные документы, ходил в театры и на партсобрания, и ждал. Однако вокруг было тихо и, казалось, ровным счетом ничего не происходит.

— Стучат! — встрепенулась Рашель.

— Лежи! Открою, — остановил ее Макс и встал с дивана.

Всунув ноги в сапоги и набросив на плечи шинель — в комнате было холодно — он подошел к двери и отпер замок.

— Случилось что? — спросил топчущегося в коридоре Маслова — молоденького, не успевшего толком повоевать слушателя Академии. Маслов был одет по всей форме, но, возможно, он находился на дежурстве или еще что-нибудь в этом роде.

— Товарищ Тухачевский приказал всем слушателям и преподавателям срочно прибыть в Академию!

— Понял. Спешишь?

— Да, мне еще...

— Тогда коротко, случилось что? — свой вопрос Кравцов задал так, то есть таким тоном, с такой узнаваемой любым военным человеком интонацией, что не ответить Вася Маслов просто не мог.

— Зиновьева убили!

— Да, ты что! — вскинулся Кравцов, надеясь, что получилось достаточно убедительно. — Где, когда, как?

— Не знаю! — замотал головой Маслов. — Вроде в Питере... Но не знаю. Я побежал? Хорошо?

— Беги! Саблин, на выход! — кивнул Макс, выглянувшему на шум другу. — Всем приказано прибыть в Академию. Говорят, — понизил он голос. — Григорий Евсеевич убит.

Новость, что и говорить, нерядовая, и Саблин отреагировал на нее самым естественным образом. У него даже челюсть отвисла. Последним вождем, которого хоронила партия был Свердлов, но Яков Михайлович умер от "испанки". А из погибших от белого террора вспоминались только Урицкий с Володарским, да, пожалуй, еще убитый анархистами Загорский. Были еще наркомы Бакинской Коммуны — Шаумян, Фиолетов и Азизбеков — но и это дело давнее. Восемнадцатый год.

Покачав головой и чертыхнувшись, Кравцов вернулся в комнату, где застал лихорадочно одевавшуюся Рашель. Кайдановская, разумеется, слышала весь разговор и теперь спешила в Комуниверситет. В такие дни партийные активисты стремились быть вместе. Мало ли что?

— Думаешь, правда? — спросила, натягивая свитер.

— Не знаю. Маслов ведь тоже ничего толком не знает. Может быть, ранен, — пожал плечами Кравцов и, не мешкая, стал одеваться. — Про Ильича тогда, в восемнадцатом, тоже говорили, убит...

На самом деле думал сейчас Макс о другом.

"Все ли прошло гладко?" — вопрос этот таил в себе множество уточнений.

Убит Зиновьев или только ранен, и насколько серьезно он ранен, если все-таки не убит? Успел ли уйти Лесник? Как быстро чекисты из охраны председателя Петросовета поняли, что произошло? Удалось ли вынести и спрятать оружие? И еще множество других конкретных вопросов, которые по заданным условиям просто некому задать. Группа Кравцова никогда, собственно, официально не существовала, а после завершения "Дела Бирзе" и вовсе распущена. То есть, все ее члены отошли в тень и затаились до новых распоряжений. Правил конспирации никто не отменял.

— Все! — крикнула Рашель уже в дверях. — Я побежала!

— Береги себя! — бросил ей вслед Кравцов, затянул поясной ремень на шинели, пристегнул плечевые, поправил кобуру, сдвинув несколько вбок, и, надев на голову богатырку, вышел из комнаты.

По дороге на выход к нему присоединились Саблин, Урицкий, Мерецков и еще несколько слушателей, и они всей группой заспешили через залитый солнечным сиянием Калашников переулок на Воздвиженку.

— Как думаешь, — тихо спросил Саблин. — Это эсеры?

— Да, кто угодно! — крутнул головой Макс. — Непонятно только, почему он и отчего именно сейчас.

Вообще-то ответ Кравцову был известен. В его планы входило изменить расстановку сил в Политбюро и ЦК. Первый шаг был сделан, когда в ноябре Макс пришел к Ленину. И дело не только в разговоре, состоявшемся тогда между ними, в словах сказанных тет-а-тет и написанных в "Резюме". Уже ночью, с двадцать второго на двадцать третье, Кравцов передал подъехавшему в Региступр Ивану Никитичу Смирнову все сопутствующие "Делу Бирзе" документы, хотя и несказанно удивился тому, что Владимир Ильич обратился с таким деликатным поручением к очевидному оппозиционеру. Смирнова, насколько помнилось Кравцову, на Десятом съезде вывели из ЦК. Вместе с Крестинским и Серебряковым, кажется, но, видимо, из обоймы не выпал ни один из них. Итак, документы попали к Ленину, и Старик их, скорее всего, просмотрел той же ночью. Тем более странным представлялось отсутствие какой-нибудь внятной реакции, ведь компромата в тех бумагах — выше головы, и не на одного только Дзержинского.

Однако изначально план включал не только "информационное воздействие", но и силовые акции. И здесь, как ни странно, свою роль сыграли чисто субъективные обстоятельства. Кравцов, не будучи лично знаком с Зиновьевым, на дух не переносил председателя Петросовета и руководителя Коминтерна. Этим, собственно, и определялся выбор. Объективно, его гибель сплачивала партию перед Одиннадцатым съездом, ослабляя давление на Троцкого. Освобождались два ключевых поста, не считая членства в Политбюро, что делало возможным продвижение вверх совсем не тех фигур, что ожидались в недалеком будущее. Но и субъективно: Зиновьева со всеми его питерскими выкрутасами Кравцову было не жаль. Ни о Троцком, ни о Ленине он в таком контексте даже подумать не мог, а Каменев и Сталин представлялись Максу ценными работниками, умеренная вражда между которыми шла делу только на пользу.

— Увидите, — сказал, подключаясь к разговору, Урицкий. — Это или Савинков, или РОВС.

— Или белые, или розовые, — пожал плечами Кравцов. — Другое дело, единичный ли это акт террора, или нас втягивают в войну на измор?

Все следующие дни прошли в сплошном "стоянии". Митинги, встреча траурного поезда на Николаевском вокзале, почетный караул в Колонном зале Дома Союзов, похороны на Красной площади, и снова митинги, митинги, митинги. Было холодно. Снег хрустел под каблуками сапог. Белые клубы пара вырывались при дыхании изо рта, так что над плотно стоящими рядами весела туманная дымка — толпа дышала.

Кравцов был со всеми. Стоял, слушал, говорил. Говорить — в смысле, митинговать, "толкать" речи — он, впрочем, не любил. Не то чтобы не умел, косноязычие мешало или еще что. Просто не оратор, не митинговый боец. Никакого удовольствия от "самого процесса", как некоторые другие товарищи, не испытывал. Напротив, ощущал себя чужим и не нужным перед массой незнакомых и непонятных ему людей. Однако именно Кравцов оказался — совершенно неожиданно для самого себя — крайне востребованным оратором. "Орать" пришлось на двух московских заводах, в одном из полков гарнизона, в Большом театре — на общем траурном митинге, и в Тимирязевской академии. После каждого такого выступления, отирая испарину со лба, Макс с тоской думал о том, что командовать дивизией в отступлении и того проще. Во всяком случае, для него. Но взялся за гуж...