И.В.С. Глава 2.

Глава 2

До Смольного дошли минут за пятнадцать. Теперь я определился с местом, где я вошел в этот мир — где-то в районе Суворовского и Советских улиц. А в первый раз я родился в Парке Победы. Ну да, там был родильный дом. Потом столько раз гулял по родимым аллеям. Сейчас его еще нет, парк разбили после Отечественной, там кирпичный завод, в печах которого в блокаду сожгли сотни тысяч погибших ленинградцев. Вот такая история.

К одиннадцати народу на улицах прибавилось, я старался не разглядывать всех встречных-поперечных, но удавалось с трудом. Отвык от цивилизации, все интересно. Шпалерную чего и не узнать, если впереди Смольный собор. Только присутствие шагавшего рядом Алексея удерживало мою челюсть на положенном месте, но раз взял провожатого, то что уж теперь. Для связи с гвардией, на пару дней, потом посмотрим.

У собора встретили Ленина, я ему рукой помахал, хотел подойти, но Ленин торопился и только кивнул, быстро прошелестев мимо. С ним было еще четверо совершенно разных товарищей, очень сосредоточенно наступавших на пятки вождю. Я тут же оделся в завесу неприступной занятости и целеустремленно зашагал к зданию Смольного. Не очень надо — ручкаться со свитой, если вождь демонстрирует мне свое пренебрежение. Не так поймут, будем считать, что у всех свои дела, спешу по его поручению. Свои люди.

И только потом до меня дошло, что Ленин был какой-то слишком худой, высокий и молодой. Черное пальто меня ввело в заблуждение. Этот с бритой головой и без кепки. Да и вообще не слишком похож, хотя что-то знакомое есть. Перебдел, излишне настроился на встречу, а тут, может быть, полно народу с лысиной, усами и эспаньолкой. Маскируют Ильича от царской охранки, попробуй, найди его в такой толпе. Нужно картавых отбирать. Опять расслабился, серьезнее надо.

Будем штурмовать через центральный вход. Серьезно тут они подготовились, у дверей по бокам "Максимы" вместо стандартных дворцовых львов, на мостовой у стены пушечка-трехдюймовка. Ну и народ шарится — туда-сюда, все деловые, озабоченные, штатские. В трудах — заботах. То ли дело солдатики при входе. Покуривают, общаются, закусывают. Одна группа даже костер запалила, стулья приволокли и сидят, греются, шутки-прибаутки, клуб веселых адьютантов. И морячки — больше десятка — вольно расположились и, время от времени, дергают проходящих в шляпах, шуточки шутят. Пропускают внутрь двое: которые им бумажки суют, тех внимательно и без почтения, а вон того, с бородой — как и не заметили. Расхристанного стилягу в ковбойской шляпе — вообще чуть не расцеловали, по плечу похлопали, и — внутрь. Это чего, анархисты в карауле стоят? Мой дезертирский прикид... даже не знаю. Пусть признают и пропускают, без вариантов, ничего в голову не приходит. На абордаж!!!

Улыбаясь, кивнул на Леху — "Это со мной" — и прошел, как к себе. И все. И никто не кричит, не хватает. Будем дальше Алексею демонстрировать, какой я здесь большой начальник. Надо туалет найти и Ленина. Сначала туалет. На лестнице на второй этаж наткнулся на пристальный взгляд спускающегося товарища. Товарищи! Меньшевик пробрался в наш лагерь! Такими их в кино изображали, пробрался и попался мне, и уставился на меня. Сдаваться хочет? Буду брать.

Взяв за локоть, арестованный отодвинул меня к перилам, пропуская проходящих. Сверху к меньшевисткому отродью двигалось подкрепление из таких же киношных злодеев. Смольный захвачен меньшевиками! — эти трое, да еще сверху идут, потряхивая стандартными козлиными бородками. Евреи, само собой, ну не Чеховы же. Мыслящая интеллигенция.

Не обращая внимания на мою подготовку к обороне, вообще на меня внимания не обращая, подоспевшие накинулись на моего визави и забросали его вопросами, продолжая свой разговор, перебивая друг друга, спеша что-то шепнуть в подставленное ухо и подергивая главного меньшевика за лацкан. Громче всего слышалось; — Лев Давидович! Лев Давидович! и потом всякое шу-шу-шу. Не то, чтобы тихо, но я впал в ступор, слышал и не понимал, мысли метались, не мог выработать линию поведения. В голову приходило только одно — стряхнуть его руку и, нацепив на лицо выражение грубого безразличия, двинуться дальше.

Это провал!!!

Соберись, скотина!

Этак я и от Ленина сбегу!

Лев Давидович, чего-то знакомое...

— Товарищ Троцкий, наша фракция должна поставить этот вопрос в повестку дня! Да, я так считаю и настаиваю! И...

Я опять отключился. Троцкий, твою мать!!! По спине потек жар, лоб покрылся испариной и я вытер ладонью лицо.

— Простудились?

Несколько снисходительно-барственно, так прозвучало. Лизоблюды, наконец, заткнулись, меня окутала тишина. Мой выход.

— Только что юнкера захватили типографию "Рабочего пути". У них постановление Временного правительства. Весь тираж арестован.

— И вы, как всегда, оказались там, чтобы обрадовать нас этим известием? Ну не здесь же. Пройдемте...

И, обернувшись к своим товарищам, произнес:

— Надеюсь, вы понимаете? Не стоит предавать немедленной огласке бессильную преступную попытку заглушить голос рабочих и солдатских масс в тот момент, когда авангард этих масс с оружием в руках защищает Съезд и революцию от натиска контрреволюции. Надо подумать и выработать консолидированное решение по этому вопросу. Прошу меня извинить, у нас с товарищем срочные дела.

Я махнул Лехе, чтобы подождал меня где-нибудь тут и тронулся за Троцким. Зашли в ближайший кабинет на втором этаже, он оказался пустым.

— Как не вовремя! Теперь вы понимаете трудности руководства революционным процессом? Мы закаляли революционную энергию петроградских рабочих и солдат, мы открыто ковали волю масс на восстание, а не на заговор. Партия возложила эту обязанность на меня, Председателя Петроградского Совета! Хорошо, на нас. Вы, как член бюро, должны это понимать! Партии соглашателей своей предшествующей политикой нанесли неизмеримый урон делу революции и безнадежно скомпрометировали себя в глазах рабочих, крестьян и солдат. Какие у вас предложения, что вы вообще думаете по этому поводу, интересно было бы узнать? Я считаю, что вопрос надо вынести на обсуждение... Я считаю, что это последствие предательских действий Каменева и Зиновьева, подготовка восстания дезавуирована и последствия этого могут быть самыми ужасными. Когда их политика обструкции и подделки общественного мнения революционных классов потерпела жалкий крах, когда восстание оказалось единственным выходом для революционных масс, обманутых и истерзанных буржуазией и ее прислужниками, — тогда они сделали для себя последний вывод. Каменев член вашей редакционной тройки. Что вы теперь думаете о нем и Муралове? Я настаиваю, чтобы вы передали мое мнение Владимиру Ильичу.

Так и хотелось поддакнуть: — Просто невозможно работать! В общем-то, Троцкий не слишком испуган, скорее — взволнован.

— Я не договорил. Рабочие призвали солдат из Волынского полка, комиссары Временного правительства арестованы, газета вышла. Предлагаю захватить еще одну типографию для резервного выпуска газеты, мы не можем рисковать единственным в городе печатным органом партии. Это надо сделать сегодня, днем, в крайнем случае — ночью.

А вот теперь он испугался.

— Вы понимаете, что вы наделали?! Мы еще не готовы к выступлению! Вы осознаете серьезность положения?! Правительство немедленно примет меры, организует силы контрреволюции, чтобы бросить их на нас. Мы не сможем обороняться, если они пришлют войска! Вы...

— Для начала — это сделали рабочие и солдаты. И, поскольку процесс уже запущен, считаю необходимым принять меры для недопущения такого впредь.

— Да! Да-да. Революционный порыв масс. Наша революция есть победа новых классов, которые придут к власти, и они должны защитить себя от той организации контрреволюционных сил, в которой участвуют министры-социалисты. Необходимо срочно принять соответствующее решение ВРК, мы не можем допустить, чтобы роль нашей партии была принижена партиями соглашателей, поддерживающими правительство смертной казни и народной измены. И вам небходимо сделать сообщение о текушем положении дел перед делегатами съезда из нашей фракции на совещании... .

Вообще-то, я имел ввиду резервную типографию, а не фальшивое указание какого-то ВРК задним числом. Мыслим по-разному, учту.

Голос журчащего и вскрикивающего Троцкого уже не держал в напряжении, постепенно я перестал вслушиваться и, вежливо улыбаясь в усы, перешел к оценке ситуации. Так вот ты какой, пламенный трибун, военный гений революции, вечный оппонент Сталина. Никогда не понимал, как можно настолько увлечься криками говоруна, чтобы потерять трезвость в оценке ситуации, пойти за таким. Не знаю, чего ты там умного придумал, я, как математик, вообще не воспринимаю всякие общественные дела как науку, но пока передо мной только заносчивый, несколько испуганный болтун. Еврей-полководец? Спорно, и уж никак — про этого. Даже биржевые махинации у себя в конторе этому господину я бы не доверил. Растерян, не знает что делать, но пытается командовать. Как же — представитель самой умной нации, априори гений, вынужден говорить почти на равных с полуграмотным "горским князем". Чего-то он от меня явно хочет, но ни черта не понимаю в их партийной терминологии. Сказал бы по простому.

Каменев, Зиновьев — чего? Надо послушать, хватит его разглядывать.

— Сталин, вы меня не слышите или только делаете вид? Я предлагаю не доверять Каменеву и Зиновьеву. В отсутствие Ленина все вопросы о подготовке восстания можем решать только вы, как член бюро, и я. У революции сейчас не может быть других вождей. Мы должны совместно выработать план наших действий, обстановка критическая. В любой момент все может закончиться крахом. Что вы предлагаете? Я хочу услышать, наконец, что вы думаете по этому поводу?

Он за дурака меня держит. Восстание завтра или сегодня, все давно должно быть готово, люди расставлены, объекты для захвата намечены. Явный лидер он, Ленин еще скрывается. Кто вообще революцию делал, кто эту штуку спланировал? Ничего не понимаю, кто тут главный тогда? Мне еще с обстановкой и народом разбираться после внезапного приступа амнезии, я вообще никого не знаю, а этот опять завел шарманку о фракциях, постановлениях и постановках вопросов. Он чего — голосованием власть брать собирается?

— Я хочу услышать, наконец, что вы думаете по этому поводу?

Пожалуйста, услышал. Почта, телеграф, мосты, банки, вокзалы, порт, прочее, — отправить отряды из близлежащих казарм, по возможности — одновременно, во главе с надежными людьми. Демонстрация силы в мирных целях, установление контроля и поддержание порядка. Нам бои в городе не нужны.

Прозвучало серьезно, почти по анекдоту. В правильном исполнении. И ссылочка на Владимира Ильича, для авторитета.

Информация из будущего, цени. Смысл простой: знаешь кого-то — отправляй. Я никого не знаю (это я не вслух, про себя), зайдите через недельку. А пока со своими архаровцами могу захватить ресторан или баню. Я знакомиться пришел, ты сам давай.

Первое впечатление, с учетом этого борца — в городе власти нет. Временные еще пырхаются, издают указы, но наплевать на них народ уже готов, силенок у них маловато, иначе этот бардак давно бы уже прекратили. Смольный похож на театр перед премьерой — предсъездовская суета, но никак не штаб революции. Четкая организация отсутствует, самые именитые в разброде и под подозрением. Командиров, получающих приказы и отбывающих с отрядами для их исполнения, не замечено. Конференция, фойе. Может, меня, все-таки, в другую реальность забросило, здесь вам не тут? Имеет смысл не дергаться, понаблюдать. Троцкий меня признал, пока приклеюсь к нему, пусть с народом знакомит, представляет, так естественней войду в среду, выработаю хотя бы ощущения — кто есть кто.

А вообще — где массовые демонстрации, митинги, знамена, транспаранты? Тихо на улицах. Разбудить революцию получилось, денег дали, а организовать переворот и возглавить страну — кишка тонка. Всякое проявление старой власти воспринимается в штыки, новой власти на горизонте еще не видно. Сидим в говне и привычно ругаем виноватых, дальше пока не умеем. Все равно ведь рванет, назад откатиться не получится, надо брать ответственность и рулить. Блин, не понимаю большевиков...

Выяснилось, что я вообще ни черта не понимаю. Подумаешь, большевики. Кто такие? Троцкий привел меня в большую залу, (я Смольного не знаю, но не зал собраний, наверно, аудитория), где гомонили, кричали, размахивали руками и совсем испортили воздух человек сто, не меньше. Почти вытолкнул к этой толпе и, помахав руками, добиваясь тишины, объявил, что товарищ Сталин сейчас сделает сообщение по текущей обстановке в городе. Плевали они на обстановку. Тут же начались выкрики, вопросы, жалобы, склоки. Меньшевики, эсеры, какие-то социалисты, националисты, интернационалисты, бундовцы, поляки, хрен знает кто — оказывается, все они вели хитрую политику, мешая друг другу, интригуя и обламывая собравшимся на совещание однопартийцам игру по подготовке и проведению открывающегося съезда. И, по-моему, часть из них также торчит здесь и тоже сейчас яростно протестует. Бардак и неразбериха, а с виду солидные люди, делегаты, если я правильно понял. Троцкий минут пятнадцать боролся с этой вакханалией, пламенный трибун был в своей стихии. Роздал всем сестрам по серьгам, обвинил и заклеймил интриганов, успокоил жалобщиков, призвал к мировой революции. Все потихоньку замолчали и, наконец, уставились на меня. А я что? Я ничего, революций не поджигаю, починяю примус. Рассказал не читавшим газет товарищам, трудящимся на подготовке к съезду, все, что почерпнул с утра в прессе, повторил пару лозунгов и оглянулся на Троцкого. Дальше чего? Тут же очередная бородка завопила на весь зал:

— Какая цель у Военно-революционного комитета — восстание или охранение порядка?

— Порядок.

Достали уже. Кончать надо эту говорильню, пора народ рассылать на почту, телеграф и так далее, а я никого здесь не знаю. Или мне по-новой этого демократа на действия вдохновлять?

Слава богу, началась рассылка и постановка задач, я только успевал запоминать, кто есть кто, кого куда и с кем, вроде ничего существенного Троцкий не забыл, даже на захват новой типографии какого-то Уралова направил. И меня не забыл, отослал на митинг в Политехническом. Важное дело поручил, там без меня никак. Надоел, наверно. Только и поимел с барского плеча автомобиль для поездки — спасибо за все. Или чтоб быстрей уматывал. Где я этот автомобиль искать буду? Для начала и так не плохо, не гунди. К трибуну уже не пробраться, опять лапсердаки обсели. Поправил шинелишку, забрал на лестнице Алексея и почапал искать выданный транспорт. Веселее смотри. Революция!

Когда выехали на набережную Невы, попросил остановиться и вышел. Постоял, прижав ладони к влажному камню, держась за парапет, вглядываясь в серые волны. Помолчал. Наверно, минут двадцать...

Отстрелялся как по нотам. А все потому, что думал о другом — где денег взять для передачи гвардейцам на наем квартир. Да и митинг плюгавый, какая-то сотня собравшихся. Покричали, повозмущались и разошлись. Вот крикни я лозунг: — "Все на фронт!", "Записываемся в Красную гвардию!", то и разбежались бы. А так — утренний моцион, призывы послушали и по домам, борцы тоже люди, обедать хотят. И с домашними надо поделиться, призвать их, живут дремучими, газет не читают, а в стране такое творится.