И.В.С. Глава 2.

Промолчу, может, теперь восстанием займутся.

Ленина он зря испугал новостью о нападении на меня. Все остальное сразу как-то побледнело, похоже, вождь примерил ситуацию на свою шкурку и подскис. Трусоват, на это я ставку и делал. А будь во мне пятьдесят кило и богатырский рост в метр с кепкой? Сейчас по новому вспоминает, как недавно, по темноте, сюда добирался.

А что я хотел? Нет еще Сталина, но нет ни Ленина, ни Троцкого. Есть кучка заговорщиков, прилепившаяся к волне народного гнева, на немецкие деньги вербующая своих сторонников и расшатывающая державу. Есть испуганный эмигрант-литератор, пол-жизни скрывавшийся по заграницам, покрытый мурашками от разыгравшегося воображения. Революция — это пока теория, иллюзия, мечты, игра, а то, что грохнуть могут в темноте — это жизнь. Не знаю, кем был Троцкий раньше, но он, по крайней мере, в мэрском кресле столицы уже побыл, освоился, на кривой козе не подъедешь — Председатель Петросовета. Этот уже ощутил власть, ее легкое касание смерти, когда невинные слова, шутка за обеденным столом, ломают хребты людских судеб. Местечковый вариант, но — вождь, никакого сомнения. Ни у меня... ни у него — по поводу своего права вершить судьбы страны по своему усмотрению. Молодая лиса, пока неопытная. Но матереть будет быстро, через любого перешагнет, никому пощады не даст. Ах, как греет душу, когда удается затравить такого матерого волчару. Живым, с завязанной пастью, только желтые глаза бешено сверкают на оскаленной морде и — глухой рык, рожденный глубоко внутри, слышный только мне, лучше всякой музыки для души охотника. Эх, хорошо!!!, кто понимает...

Ленин привык к партийным боям в узком кругу знатоков марксистской теории, там он достиг своих высот, там любого в дугу согнет, беспощадно обвинив в каком-нибудь оппортунизме. Страшное оружие. Но только для тех, кто понимает, о чем речь. Сейчас на площадях пришло время проливать реальную кровь, красненькую. Сейчас придется провинившихся, правых и виноватых, и деток невинных, не из партии гнать, а к стенке ставить. Подлость та же, методы разные.

Все, Ленин оправился. Я весело и успокаивающе глянул на него, прижмуривая глаза. Указал взглядом на дверь — Потом. Троцкого это перемигивание окончательно взбесило и он залез в мою вотчину — национальный вопрос. То есть, высказал порицание моей национальности. Сталин ведь был большой спец по этому делу? И, в моем лице, он ответно выразил недовольство засильем лиц еврейской национальности в текущем революционном движении. Тянут друг друга наверх, как в анекдоте, а пользы от них никакой, одна говорильня. И главный у них — Троцкий! Ленин аж побледнел.

Выволочку я получил за грубость по отношению к товарищам и низкую революционную сознательность. Блин, я про его дедушку Сруля забыл! Пришлось грубияну мрачно извиняться и валить в коридор, проветриться.

Люблю быть незаметным. Нравится. После всех лет, прошедших во власти, хорошо постоять, прижавшись щекой к крашенной стене, чувствуя, как вокруг бурлит и клокочет... и т.д. Ладно, все поправимо, ничего смертельного не произошло. Помиримся с Ильичем. А разговор у меня за спиной очень даже интересный. Двое граждан, презрев конспирацию, обсуждают принятую их фракциями резолюцию с осуждением большевистского восстания и предложением Временному правительству пакета контрмер, в том числе экстренного проведения мирных переговоров на условиях союзников. Это как? И кто это здесь Родиной торгует? Быстро подхожу к двери и открываю ее нараспашку. Картина маслом: Ленин и Троцкий, уткнувшись носами, сидя на стульях друг против друга у стола, тихо строят куры. Господа заговорщики. Коридорные болтуны, проводив меня взглядом, меняясь в лице, заглядывают в кабинет, видят эту парочку и, успокоившись, удаляются. Вот сейчас как заору — Заговор! И кого кондратий хватит?

— А Дан меня не узнал, хе-хе...

Ильич, так и не расставшийся со своими атрибутами, довольно улыбается под повязкой. Всех обманул!

Ну, ему виднее.

Шептались Ильич и Давидыч не долго, я старался не слушать, не лез на глаза. Ленин меня не выгонял (ну это понятно), а Троцкий не замечал. Чего там слушать, придумывают, что дальше делать, возможная победа для них неожиданна, не готовы. Всю жизнь в борьбе, в приличный дом не пускали, а тут пьедестал на горизонте. Один за другим в комнату стал набиваться народ. С улицы, с ночного морозца, восторженно докладывали о взятии объектов. Некоторые опять убегали, другие оставались ждать новостей, оживленно обсуждая, делясь радостью. Город постепенно переходил в наши руки. К двум часам ночи мы готовы были уже плясать. Даже Троцкий начал мне подмигивать при каждом новом извещении о победах. Чувство единения, братства, удачи. Мы гордились друг другом! Мы это сделали!!! Радость требовала выхода, Ильич предложил сформировать новое правительство. Я предложил отойти от старорежимного — "Кабинет Министров". Все дружно поддержали идею, забросав вариантами, смеясь, выдумывали себе новые названия. Председатель Петросовета придумал Совет министров. Ленин двинул идею о комиссарах (слизал у временных), отбросив министров в темное прошлое. А кто крикнул — Народных — я сказать не могу, почти все лица в комнате были новые, случайно набились.

Так возник Совнарком.

Тут же стали выбирать председателя, Ленин выдвинул Троцкого. Зря, конечно, благодарность вещь непостоянная, после всех своих конспираций еще не отошел, только клоунскую повязку снял, а паричок сохранил на месте. Догадался я про паричок. Троцкому палец дай, он руку откусит. Ну и что, что ты лидер большевиков. Да он завтра со всем Cовнаркомом к эсерам переметнется, или еще к каким! Этого вождя революции пропускать вперед нельзя, у него своя идеология. Я выкрикнул Ленина. Троцкий, злобно поглядывая, заявил самоотвод в связи со своей национальностью. Ну, мы втроем понимаем, что он имел ввиду. Злобный, гадюка. И, не смотря на все уговоры (ох, как приятно Троцкому... и мне), по его предложению выбрали Ленина. Восторги еще не стихли, продолжили делить портфели.

Рыкова? На внутренние дела? Кто бы мог подумать.

Луначарского на просвещение. А куда еще?

Крыленку, Дыбенку и Антонова-Овсеенку — на войну. Были такие, слыхал.

А Троцкого сунули на иностранные дела — старая эмигрантская привычка, поближе к кормушке. Вариант — на внешнюю торговлю, он бы съел. Но народ такого комиссариата не придумал, а я не стал издеваться.

На финансы сел Скворцов-Степанов. Его же именем дурку назвали?

Еще в комнате оказались министры Милютин, Шляпников, Ногин, Оппоков, Теодорович, Авилов, таких даже не слыхал. И Сталин — народный комиссар по делам национальностей, Ленин не подвел. Остальным присутствующим портфелей не хватило, Зиновьев и Каменев не вякали.

А Бубнов и Дзержинский, в конце концов отправившиеся на места — курировать порученный им захват? Погулять вышли. И Подвойский до сих пор за временными где-то наблюдает. Урицкого и Свердлова тоже в комнате не было.

Вот и заканчиваются мои первые сутки в новой стране. Вчера в это время я смотрел на закат, думал о боге, о жизни, о своей судьбе... Сейчас часа четыре ночи, я сижу за столом и пытаюсь что-то изобразить, типа манифеста к гражданам России. Ленин поручил, прежде чем завалиться спать на газетах. Завтра тяжелый день, шеф должен отдохнуть. Счастливых назначенцев повыгоняли — работать, свободу нам добывать, а мы, закрывшись вдвоем, по быстрому раскидали обязанности. Я, как министр национальностей и вообще — народный! — должен набросать обращение к этому народу по поводу свержения Временного правительства, так, чтобы до любой национальности дошло, а Ильич взял на себя подготовку к съезду. К шести должны взять Зимний, велено будить.

Ничего у меня не получается, тупой я кавказец. Шуточки всякие. Временное правительство низложено, власть перешла к Совнаркому! Вот теперь вам всем Трындец!!!

Интересно, Ленин буйный?..